Тень от огня

Рихард почувствовал, как по телу разливается ледяной жар. Сейчас все висело на волоске. Одно неверное слово – и пропасть. Он заставил себя улыбнуться – холодной, почти презрительной улыбкой.

– Обер-лейтенант Райнер – безусловно, примерный и преданный офицер, – тщательно подбирая слова, сказал он. – Но его рвение, к сожалению, иногда опережает стратегическое мышление. Прямота и грубая сила – удел молодости. Война – это не только о силе. Она – о терпении. Об умении ждать. О понимании, что иногда нужно отпустить поводок, чтобы затянуть петлю туже.

Наступила тяжелая, давящая пауза. Шульце изучал его с невозмутимым выражением лица. Рихард чувствовал, как пот стекает по спине под мундиром. Сердце билось неровно.

– Интересная философия, майор, – наконец произнес Шульце. – Нестандартная. – Он сделал паузу, и в воздухе повисло невысказанное «и поэтому подозрительная». – Ваши методы… они привлекли наше внимание. Будем надеяться, что и впредь они будут приносить столь же впечатляющие результаты.

Он кивнул своему помощнику, почти невидимому, и они развернулись к выходу. У порога Шульце обернулся. Его взгляд скользнул по Рихарду, затем по Ильзе, и задержался на ней чуть дольше.

– Рейх ценит эффективность, майор, – сказал он, и каждое слово было отчеканено из льда. – До тех пор, пока она служит его интересам. Всегда помните об этом.

Дверь закрылась с тихим, но окончательным щелчком. В кабинете воцарилась тишина, более громкая, чем любой взрыв. Рихард почувствовал, как ноги подкашиваются. Он опустился в кресло, с трудом переводя дыхание. Перед глазами поплыли темные пятна.

Ильза медленно, как во сне, подошла к стене и прислонилась к ней, закрыв глаза. Ее грудь тяжело вздымалась.

– Пронесло, – прошептала она, и ее голос дрогнул. – На этот раз… пронесло.

Но Рихард не испытывал облегчения. Он сидел, уставившись на дверь.

– Нет, – тихо, но отчетливо сказал он. – Это только начало. Они теперь будут следить за каждым моим шагом. За каждым моим вздохом. Они… взяли меня на карандаш.

Ильза открыла глаза. Они были темными и огромными.

– Я знаю, – ее голос был усталым. Она подошла к окну, отодвинула тяжелую портьеру. Ее руки слегка дрожали. – Они уезжают. Но они обязательно вернутся. С новыми вопросами. Более точными. Более опасными.

Рихард с усилием поднялся из-за стола. Его лицо было бледным, как полотно, но решимость в глазах была стальной.

– Ты права, – сказал он, глядя на ее отражение в стекле. – Это война другого рода. Без линии фронта. Без видимого врага. Где каждый может оказаться предателем.

Он повернулся и посмотрел на нее прямо. В его взгляде читалась странная смесь благодарности и опасения.

– Спасибо, – сказал он просто. – Ты… спасла мне жизнь сегодня. Или, по крайней мере, отсрочила конец.

– Мы теперь в одной лодке, Рихард, – ее улыбка была печальной и усталой. – Если ты пойдешь ко дну, я последую за тобой. Нас теперь связывает не только… – она сделала неопределенный жест рукой, – но и это. Общая тайна. Общая опасность.

Она взяла свою кожаную сумочку, ее движения вновь стали деловыми и собранными, но в них чувствовалась огромная усталость.

– Мне нужно идти. Составить отчет… оптимистичный отчет о плодотворном взаимодействии армейского командования и служб безопасности. – На пороге она обернулась. Ее лицо было серьезным. – Вечером. Я приду. Нам нужно… обсудить наши дальнейшие шаги.

Когда дверь закрылась, Рихард остался один в своем кабинете, где воздух, казалось, все еще вибрировал от невысказанных угроз и тяжелого, сладковатого запаха ее духов, смешанного с запахом его собственного страха.

ГЛАВА 7. УРОК АНАСТЕЗИИ.

Последний солнечный луч умирал в щели между портьерами, выхватывая из мрака кабинета пылинки, кружащиеся в тяжёлом воздухе. Рихард стоял у стола, сжимая в пальцах хрустальный стакан с нетронутым коньяком. Он ждал Ильзу, и с каждой минутой ожидания стены кабинета смыкались теснее, а в висках нарастал гулкий звон – набат собственной совести, которую он тщетно пытался заткнуть ватой ледяного безразличия.

Мысли о сестре, Элис, единственный теплый луч света в его жизни, всплывали болезненными спазмами где-то под сердцем. Он не гасил угрызения – он пытался их заморозить, но лёд трещал, и из трещин сочился живой, невыносимый ужас.

Тишину разрезал не стук, а приглушённый щелчок замка. В кабинет, словно порождение самих сумерек, вплыла Ильза. Тёмно-бордовое платье облегало её стан, волосы были распущены и пахли ночным холодом. В руках – не блокнот, а тонкая кожаная папка. Её взгляд, острый и безжалостный, скользнул по графину, по единственному стакану, по его безупречно застёгнутому кителю, вчитываясь в малейшую трещинку на его маске.

– Пить в одиночестве – дурной тон, Рихард, – её голос был низким, обволакивающим, но каждое слово резало тишину, как лезвие. – Особенно когда твои проблемы стали нашими.

Она подошла, поставила папку на полированную столешницу и, не спрашивая, налила себе из его стакана. Сделала небольшой глоток, не отрывая от него холодных, изучающих глаз.

– Гестапо сменило тактику, – продолжила она, выдерживая паузу, чтобы слова легли, как отточенные клинки. – Вместо грубого нажима – точечные запросы в моё министерство. Интересуются твоей биографией. Родственниками в Штутгарте. – Она сделала ещё один шаг вперёд, и её парфюм ударил ему в ноздри, густой и ядовитый. – Сестрой. Милой Элис, если не ошибаюсь?

Имя «Элис» прозвучало тише выстрела, но ударило с такой силой, что у него перехватило дыхание. Образ сестры – единственный светлый призрак в этом аду, – на мгновение смел все защитные барьеры. Он почувствовал, как подкатывает тошнота, а пальцы непроизвольно сжали край стола.

Она увидела это. Увидела мельчайшую дрожь в его руке, тень паники в глазах. В её взгляде не было сочувствия – лишь холодный, хищный интерес и железная решимость.

– Келлер доложил? Нашёл хоть что-то? – её голос вернул его в реальность, напоминая: их судьбы сплелись в тугой узел. Его падение утянет на дно и её.

Не дожидаясь ответа, она обошла стол и встала за его спиной. Пальцы, прохладные и твёрдые, легли на его затылок, с силой впиваясь в зажатые, как камень, мышцы. Он инстинктивно вздрогнул и попытался отстраниться – старый, вымуштрованный рефлекс скрыть слабость. Но её пальцы впились в него с неожиданной силой, не оставляя пути к отступлению.

– Не уходи, – её шёпот был горячим и властным прямо в ухо. – Не беги. Прими это. Твоя боль. Твой страх. Твои угрызения… это всего лишь шум. Помехи. А сейчас я научу тебя, как отключить этот шум.

Он замер, парализованный её волей и собственной отчаянной жаждой хоть какого-то облегчения.

– Дыши, – приказала она, и её пальцы заработали, разминая окаменевшие мускулы с жестокой точностью мануального терапевта. – Глубоко. И представь, что твоя совесть – это дверь. Та самая, в подвал, где сидели те трое. Ты её захлопнул?

Он молча кивнул, сжав челюсти.

– Неправда, – её голос прозвучал почти с сожалением. – Ты её только прикрыл. И оттуда всё ещё доносится скрежет. Так нельзя. Нужно не закрыть. Нужно опломбировать. – Её движения стали ещё жёстче. – Сейчас ты чувствуешь боль?

Он снова кивнул, не в силах вымолвить слово.

– Хорошо. Это боль от сопротивления. Прекрати бороться. Прикажи ей уйти. Скажи себе, прошепчи, выкричи внутри: «Сейчас это не имеет значения». Просто прикажи.

Он сделал глубокий, прерывистый вдох. Сквозь нарастающий гул в ушах пробился образ старика с дрожащими руками, а за ним – лицо Элис. Острая, физическая боль сжала виски. «Сейчас это не имеет значения», – прошипел он про себя, заставляя каждую клетку тела расслабиться, подчиниться. И – о, чудо! – острая боль отступила, сменившись глухим, давящим, но терпимым гулом. Это был не покой. Это была анестезия. Временная, хрупкая, но работающая.

– Получилось? – спросила она, почувствовав, как его тело на мгновение обмякло.

– …Да, – его собственный голос прозвучал хрипло и непривычно.

– Запомни это. Запомни это ощущение. Это и есть контроль. Не «не чувствовать». Управлять тем, что чувствуешь.

Она отошла к окну, её тёмный силуэт чётко вырисовывался на фоне угасающего багрового зарева. Воздух в кабинете сгустился, наполнившись невысказанным.

– Ожидание – роскошь, которую мы не можем себе позволить, – её голос вернул деловитость, но в нём теперь звучала скрытая сталь. – Пока твой фельдфебель рыщет по помойкам в поисках улик, они ткут свою паутину. Им, Рихард, не нужны доказательства. Им нужна уверенность. А её… её можно создать. – Она повернулась. В её глазах, подёрнутых вечерней дымкой, плавало ледяное отражение предстоящей бури. – Через три дня через наш район проследует инспекция. Высокий чин из Берлина. Его безопасность – теперь наш приоритет номер один.

Она выложила план. Не защиту. Фабрикацию. Создание «заговора», его «ликвидацию», громкий триумф.

Он слушал, и его разум, опьянённый новым знанием, начал применять её же метод. «Сейчас это не имеет значения». Страх, отвращение, укоры морали – всё это отодвигалось, как назойливый шум за стеной. На передний план выходила кристально ясная, пусть и чудовищная, формула выживания.

– Нам нужно избавиться от Райнера, – его собственный голос прозвучал чужим, плоским, лишённым привычных интонаций. Внутри не бушевала буря. Царила пустота, в которой лишь холодный ветер расчёта гнал по кругу одни и те же логические цепочки.

– Райнер – всего лишь пешка, возомнившая себя ферзём, – парировала она, и в её голосе сквозь презрение пробивалось почти что восхищение собственной изобретательностью. – Мы не будем его убирать. Это слишком просто и… подозрительно. Мы его купим. Или сломаем. У него есть слабость. Азартные игры. Долги. Мы предложим ему роль в нашем спектакле. Слава, повышение, погашение долгов из «неучтённых фондов». Если откажется… что ж, тогда мы найдём «улики», которые свяжут его с теми самыми «заговорщиками».

Она подошла вплотную, сократив дистанцию до нуля. Её дыхание, с лёгким шлейфом коньяка, смешалось с его.

– Но для этого мне нужны имена, Рихард. – Её шёпот был обжигающе тихим. – Имена тех, кто станет нашим «заговором». Не неудачников. Неугодных. Тех, кто мешает тебе. Чьи карьеры, чьи жизни станут топливом для нашего триумфа и цементом для твоей новой, неуязвимой позиции.

В её словах была леденящая, безупречная логика палача, составляющего список приговорённых. Она предлагала ему не спасение. Она предлагала возвышение через самоуничтожение. Стать не жертвой системы, а её демиургом, творящим и ломающим судьбы по своей воле.

И в этот миг, под её пристальным, гипнотизирующим взглядом, под аккомпанемент её разбитой морали, в нём что-то окончательно перещелкнулось. Не сломалось. Встало на своё место. Техника, которой она его научила, сработала, как ключ в сложном замке. Он посмотрел на предстоящую резню не через призму морали, а через призму целесообразности. Эти «неугодные» были всего лишь бракованными винтиками в механизме. А брак подлежит утилизации. Рутинная административная процедура.

– Тогда мы подставим Райнера и всю его шайку, – его голос прозвучал низко, без тени сомнения, как скрежет камней под прессом. Он убирал не людей. Он ликвидировал угрозы. Омерзительных, гнилостных, но – угроз.

Уголки его губ медленно поползли вверх, складываясь в непривычную, безрадостную улыбку.

– Ты чертовски расчётливая. Мне это… – он сделал крошечную паузу, подбирая слово, – нравится.

Это был не комплимент. Это было признание. Признание родственной, тёмной души. В её глазах, наконец, вспыхнул ответный огонь – чистейшее торжество и животное влечение к той силе, что она помогла ему высвободить.

– Это потому что мы с тобой одной крови, Рихард, – её губы искривились в оскале, лишённом тепла, но полном понимания. – Мы видим этот мир как гигантскую шахматную доску. И мы оба устали быть пешками.

Она резко, почти грубо, дёрнула его за китель, притягивая к себе. Её поцелуй не был порывом страсти. Он был печатью на договоре. Скрепляющей подписью под их союзом, в котором не было места ни любви, ни жалости, лишь взаимное признание двух хищников, нашедших друг друга в кромешной тьме.

– Слушай, – она оторвалась, её дыхание сбилось, а глаза сияли холодным, стальным блеском. Её речь была быстрой и отточенной, как команды на плацу. – Вот что мы сделаем. Мои люди «обнаружат» подозрительную переписку, ведущую к Райнеру. Ты, как бдительный командир, инициируешь его арест по подозрению в государственной измене. При обыске… мы, разумеется, найдём неоспоримые улики. И не только на него. На всех, кого ты укажешь в своём списке.

Она отступила на шаг, её взгляд, тяжёлый и оценивающий, скользнул по его лицу.

– Мы представим это как масштабный заговор нелояльных элементов внутри гарнизона, блестяще раскрытый твоей проницательностью. Ты не только спасешь высокопоставленного чиновника от мнимой угрозы, но и очистишь ряды вермахта от скверны. Гестапо будет вынуждено отступить. Они не посмеют тронуть героя, только что нанёсшего такой удар по «внутреннему врагу».

План был ужасающе красив в своём цинизме и безупречен в своей логике.

– Что ты хочешь взамен? – спросил он. Единственно правильный вопрос, который мог задать партнёр.

Её улыбка растянулась, становясь откровенно хищной.

– Взамен? Я уже получаю кое-что. Лучшую историю из всех, что мне доводилось писать. Историю не падения, а взлёта. – Она сделала паузу, давая прочувствовать вес следующих слов. – Но если настаиваешь… Моё место. Рядом с тобой. Не в тени. Рядом. Когда этот триумф принесёт тебе повышение… я буду твоим советником. Твоим связным с Берлином. Твоей… правой рукой. – Она снова приблизилась, и её шёпот стал тише, но оттого ещё весомее. – И твоя душа, Рихард… она останется моей. Ты не закроешься. Не спрячешься. Когда эта война закончится, и мы останемся стоять на обломках… мы будем править ими вместе. Как король и королева.

Она не просила любви или преданности. Она требовала слияния. Слияния амбиций, власти и судеб.

Рихард медленно поднялся из-за стола и сделал два чётких шага в её сторону. На его лице застыла та же странная, безрадостная улыбка. Её амбиции не пугали его. Они казались… закономерными. Она их заслужила.

Он положил ладонь на её шею, под тёмными волосами, большим пальцем мягко проводя по её скуле, пристально глядя в бездонные зрачки.

– Неужели… – его голос прозвучал приглушённо, – …моя душа, которая в конце концов должна дотла выгореть в этом аду… тебе будет нужна?

– Твоя душа не выгорит, – её ответ был беззвучным шёпотом, её пальцы легли поверх его, прижимая его ладонь к своей прохладной коже. – Она закалится. Станет прочнее самой закалённой стали. Именно такая душа… – её глаза сузились, – …и будет править в новом мире, что наступит после всех этих битв. Мне не нужен святой. Мне не нужен слепой фанатик. Мне нужен человек, который заглянул в бездну, понял её и… принял. Твоя чёрная, израненная, но несломленная душа… это единственное, что имеет настоящую ценность. И она будет моей.

Она потянула его за собой к двери, её движения были плавными и неумолимыми.

– Теперь иди и начни свою войну, майор. А я начну свою. Завтра… всё начнётся.

Дверь закрылась, отрезав шлейф её духов и оставив его в звенящей тишине. Рихард не двинулся с места, словно прислушиваясь к эху её слов. Потом медленно вернулся к столу. Взгляд упал на чистый лист бумаги. Он взял перо. Рука не дрожала, но в горле, как заноза, застрял ком. «Обер-лейтенант Карл Райнер…» – он вывел первое имя, и ему почудилось, что чернила пахнут гарью и кровью. «Сейчас это не имеет значения», – снова прошептал он про себя, применяя её урок. Ком не исчез, но сжался, отступил, позволив сделать глубокий, ровный вдох.

Он отложил перо. Перед ним лежал список. Несколько фамилий. Райнер был лишь первой строчкой в этом мартирологе карьер и жизней. Ком в горле, тот самый, что состоял из обрывков совести и страха, все еще мешал дышать.

«Сейчас это не имеет значения», – прошептал он, заставляя мышцы горла расслабиться.

Рихард подошел к сейфу, достал папку с грифом «Совершенно секретно». Он открыл ее. Это были не отчеты о боевых операциях. Это была картотека. Досье. Компромат. Те самые «активы и пассивы» гарнизона. Он начал не с рапорта. Он начал с инвентаризации.

ГЛАВА 8. ПЕРВАЯ КРОВЬ.

Он не спал. Сон был предательством, минутной слабостью, за которую сейчас могли прийти.

Предрассветный сумрак цеплялся за углы кабинета, пытаясь скрыть следы ночи: пустую бутылку коньяка, пистолет на столе, пепел сожженного списка в пепельнице. Но Рихард Бернард уже не был тем человеком, который оставил эти следы. Ночная агония выкристаллизовалась во что-то твердое, холодное и неумолимое.

Он стоял, глядя в окно, где город медленно просыпался в страхе. Его пальцы нащупали на столе гладкую холодность «Вальтера». Не как выход. Как инструмент. Первый пункт в сегодняшнем плане действий был прост: обезвредить угрозу №1.

Дверь открылась, впустив Келлера. Старый фельдфебель, не глядя на пистолет, протянул ему листок бумаги.

– Рапорт дежурного, герр майор. Обер-лейтенант Райнер явился в канцелярию в 05:30. Приступил к работе над донесением в гестапо. Криминальдиректор Шульце ожидает вас в семь ноль-ноль. – Он сделал микроскопическую паузу. – Стенографист с ним.

Рихард взял рапорт. Бумага была шершавой, обычной. Ничто не выдавало, что это – его обвинительный приговор.

– Он один? – спросил Бернард, его голос был ровным, без следов ночи.

– Пока что.

– Значит, у нас есть час. – Рихард отложил рапорт. Его взгляд встретился с взглядом Келлера. – Фельдфебель, приготовьте людей. И протокол для ареста.

– По какой статье, герр майор? – спросил Келлер, хотя ответ знал.

– Государственная измена, – без тени сомнения произнес Бернард. – И приготовьте камеру. Следственную. Я буду допрашивать его первым.

В глазах Келлера мелькнуло что-то – не одобрение, не осуждение. Профессиональная оценка. Командир наконец-то перешел от рефлексии к действию. На войне это ценилось куда больше праведности.

– Яволь, герр майор.

Когда дверь закрылась, Рихард взял со стола «Вальтер» и привычным движением вставил обойму. Сухой металлический щелчок прозвучал в тишине как приговор.

Инвентаризация была завершена. Начиналась реализация.

Дорога до кабинета Шульце показалась бесконечным коридором в ад. Каждый шаг отдавался в висках пульсирующей болью. Рихард чувствовал, как мундир, всегда сидевший безупречно, сейчас душит его, как саван.

Кабинет гестаповца был вылизан до стерильности. Ни пылинки. Ни души. Шульце сидел за голым столом, его костлявые пальцы были сложены перед ним. Он не предложил сесть. Мелкий, рассчитанный удар по гордости.

– Майор Бернард, – начал он, и его голос был плоским, как ленточка пишущей машинки. – Ваша служба напоминает мне поврежденную грампластинку. Одни и те же тревожные ноты повторяются вновь и вновь. Мягкость. Нерешительность. – Он сделал паузу, впуская в комнату звенящую тишину. – Обер-лейтенант Райнер предоставил нам целую симфонию. Подробные записи. Каждое ваше отступление. Каждое проявление… чего? Слабости? Или чего-то иного?

Рихард чувствовал, как по его спине, под мундиром, ползет противная, холодная капля пота. Он стоял, вжавшись в парадную выправку, как в последний бастион.

– Я действую в интересах Рейха, герр криминальдиректор. Иногда для этого требуются нестандартные методы.

– Методы? – Шульце внезапно оживился, его глаза сузились до щелочек. – Ваш «метод» чуть не привел к убийству немецкого офицера в стенах штаба! Эта польская шавка, которую вы отпустили, вонзила нож в лейтенанта Фоглера! Вы готовы нести за это ответственность? Лично?

Стены поплыли перед глазами. Рихард сглотнул ком в горле. Он был на краю. Еще один шаг – и падение.

И этот шаг сделала она.

Дверь с грохотом распахнулась, ударившись о стену. В проеме, залитая гневом, как электрическим током, стояла Ильза фон Хаггер. Ее лицо было маской ледяного бешенства. В руке она сжимала листы бумаги, готовая разорвать их.

– Ответственность? – ее голос был хлыстом, рассекшим напряженный воздух. – О какой ответственности вы говорите, криминальдиректор, когда настоящая угроза сидит в этом здании и строит козни?! – Она шагнула к столу и швырнула бумаги перед Шульце. – Вот ответственность! Перехваченные шифровки! План диверсии на время инспекции! И список заговорщиков, который ваш «верный» обер-лейтенант пытался похоронить, очерняя единственного человека, который смог выйти на их след! Майор Бернард вел свою игру, а они пытались его опозорить и убрать!

Шульце не спеша поднял лист. Он читал, и по его лицу нельзя было понять, верит он или нет. Он смотрел на разыгранный спектакль и оценивал режиссуру.

– Обер-лейтенант Райнер… – наконец произнес он, и в его голосе прозвучала томная насмешка.

– Является ключевой фигурой заговора, – отчеканила Ильза, не давая ему договорить. – Его «досье» – гнусная попытка скомпрометировать того, кто представлял для них угрозу.

Шульце медленно откинулся в кресле. Его взгляд скользнул с разгневанной Ильзы на неподвижного, как изваяние, Бернарда. Он искал слабину. Трещину. Не нашел. Только стальную волю и ледяной расчет.

– Любопытно, – он выдохнул слово, как струйку дыма. – Крайне любопытно. Майор Бернард, вы получаете карт-бланш. Все указанные лица – к аресту. Немедленно. Чтобы мы могли… прояснить эту запутанную историю.

Когда они вышли в коридор, Рихарда на мгновение охватила волна головокружения. Он прислонился к прохладной стене, давая сердцу уняться. Он сделал это. Прошел по лезвию бритвы и не порезался.

И тут он увидел их. Келлер и двое гренадеров тащили к выходу Райнера. Тот был почти без сознания, его мундир порван, лицо залито кровью из носа. Увидев Бернарда, он издал хриплый, животный звук и рванулся вперед.

– БЕРНАРД! – его крик был полон такой первобытной ненависти и отчаяния, что по коже побежали мурашки. – ТЫ… ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ЭТО ЛОЖЬ! ТВАРЬ! ПРЕДАТЕЛЬ!

Он вырвался на секунду, его окровавленная рука потянулась к Рихарду, и брызги алой слюны полетели на идеально начищенные сапоги. Гренадеры грубо вцепились в него, один из них молча, с тупым звуком, ударил Райнера прикладом в живот. Тот сложился пополам, захлебываясь кашлем.

Рихард смотрел на это. Он не чувствовал триумфа. Не чувствовал даже ненависти. Он смотрел на сломанного, униженного человека, которого он сам создал и которого теперь уничтожал. И в этой картине была какая-то чудовищная, невыносимая правда.

Он медленно, с нечеловеческим усилием, повернулся и пошел прочь. Не оглядываясь. С каждым шагом он чувствовал, как что-то в нем окончательно и бесповоротно ломается, затвердевая в новую, уродливую форму.

В его ушах стоял не крик Райнера. Стояла тишина. Та самая, что наступает после приговора.

В кабинете его ждала Ильза. Она стояла у его стола, ее пальцы медленно водили по краю столешницы.

– Первая кровь, – произнесла она без предисловий. – Всегда самая трудная.

– Это была не кровь, – хрипло ответил Рихард, снимая китель. Его руки дрожали, и он ненавидел себя за эту слабость. – Это была… процедура.

– Не обманывай себя, – она подошла к нему вплотную. Ее глаза были бездонными. – Ты чувствуешь это. Гнев. Отвращение. К себе. К нему. Ко мне. Не запирай это внутри. Преврати в топливо.

Она была права. Сквозь ледяную пустоту пробивалось что-то горячее и ядовитое. Не раскаяние. Ярость. Ярость от того, что его к этому принудили. Что ему пришлось стать палачом, чтобы выжить.

– Что дальше? – спросил он, и его голос прозвучал резко.

– Дальше? – Ильза слабо улыбнулась. – Дальше мы доводим начатое до конца. Райнер должен дать официальные показания. Подписать все, что мы подготовим. А потом… – ее взгляд стал отстраненным, – …исчезнуть. Как несчастный случай. Самоубийство на почве угрызений совести. Так будет чище.

Он смотрел на нее и понимал, что между ними уже нет места ни жалости, ни сомнениям. Есть только общая воля к власти, выкованная в этом аду.

– Хорошо, – сказал он. – Сделаем это.

Он подошел к окну. Город лежал в сумерках, серый и безмолвный. Он больше не видел в нем людей, улиц, домов. Он видел поле боя. И понимал, что с этой минуты его война с системой окончена.

Он стал системой.

ГЛАВА 9. ТОЧИЛЬНЫЙ КАМЕНЬ.

– Запишешь мои слова? – Его голос прозвучал хрипло, будто горло забито пеплом. Он взглянул на Ильзу, и в его глазах, на дне усталой синевы, вспыхнула единственная искра – не огонь, а отражение далекого ледника, холодного и неумолимого.

Они вышли на крыльцо. Воздух впивался в кожу колючей сыростью, пахнувшей мокрым камнем, выхлопными газами и чем-то чуждым, принесенным с пустыря – едкой, сладковатой гарью, от которой першило в горле. Плац лежал в сизой предрассветной мути, и над ним висело молчание, густое, как кисель.