Венецианская жемчужина

Но послезавтра наступило – а он не пошёл.

Тициан отправил его на Мурано за стеклянными сосудами для красок. Поездка заняла весь день, и когда Лоренцо вернулся, было уже далеко за полдень. Он стоял на пристани Сан-Самуэле, сжимая в руках хрупкий груз, и чувствовал, как что-то разрывается внутри. Она ждала его. Ждала – и не дождалась.

На следующий день он всё-таки пошёл в церковь деи Фрари – на раннюю мессу, на полуденную, на вечернюю. Но её не было. Он возвращался снова и снова – три дня подряд – и каждый раз уходил ни с чем.

«Она решила, что я её обманул», – думал он. – «Что я играл с ней, как играют все эти венецианские лжецы. Она никогда не простит меня».

Он не знал её имени. Не знал, где она живёт. Не знал ничего – кроме того, что потерял её, едва найдя.

И всё же надежда не умирала.

Карнавал продолжался. Каждую ночь Венеция погружалась в безумие масок и танцев, и Лоренцо выходил на улицы, надеясь увидеть белое платье среди пёстрой толпы, жемчужный блеск среди тысяч личин. Он бродил по площадям и набережным, заглядывал в таверны и на балы, прочёсывал город вдоль и поперёк.

Тщетно.

Она исчезла, словно и впрямь была призраком, тенью, видением карнавальной ночи.

– Ты сам не свой, – сказал ему Марко на пятый день. Они сидели в «Золотом льве», и Лоренцо механически ковырял вилкой рыбу, не притрагиваясь к еде. – Что случилось? Та девушка?

Лоренцо кивнул.

– Я должен был встретиться с ней. В церкви. Но не смог прийти. И теперь…

– Теперь ты ищешь её по всему городу, как безумец. – Марко вздохнул. – Друг мой, я должен тебе кое-что сказать.

– Что?

– Я навёл справки. О девушке в белом платье и жемчужной маске, которая появляется на карнавале. – Он понизил голос. – Это Софья Контарини. Дочь дожа.

Лоренцо почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Мои… источники надёжны. Она выходит из дворца тайком, через служебный ход. Только на карнавале, когда маски позволяют сохранять инкогнито. Её отец не знает – или делает вид, что не знает. Но за ней всегда следят.

– Кто?

– Люди Совета Десяти. А возможно, и другие. Она – ценная добыча, Лоренцо. Её помолвка с миланским принцем стоит больше, чем все сокровища Серениссимы. Если с ней что-нибудь случится…

Он не договорил, но Лоренцо понял.

– Значит, те люди, которые напали на меня…

– Скорее всего, следили за ней. Увидели, как она дала тебе жемчужину, и решили, что это что-то важное. – Марко покачал головой. – Ты влез в очень опасную игру, друг мой. И даже не подозреваешь, насколько высоки ставки.

– Мне всё равно.

– Что – всё равно?

– Какие ставки. Какая опасность. – Лоренцо поднял голову и посмотрел Марко в глаза. – Я должен её найти. Должен объяснить, почему не пришёл. Должен…

Он замолчал, не в силах выразить словами то, что чувствовал.

Марко долго смотрел на него – изучающе, оценивающе. Потом вздохнул.

– Ты безнадёжен, – сказал он почти ласково. – Совершенно безнадёжен. Что ж, тогда у меня для тебя новости. Сегодня ночью – большой бал во дворце Контарини. Маскарад для избранных. Софья будет там – она не может не быть, это официальный приём в честь миланского посольства.

– Бал во дворце дожа? Как я туда попаду?

– Никак. Приглашения именные, охрана усилена втрое. Туда не проскочишь даже мышь без пропуска. – Марко помолчал. – Но после бала будет фейерверк на площади Сан-Марко. Публичный. И если Софья захочет выйти посмотреть – а она захочет, она любит фейерверки – то ты сможешь её увидеть.

– Откуда ты всё это знаешь?

Марко улыбнулся – той самой непроницаемой улыбкой.

– У меня свои источники, помнишь? Просто доверься мне. Приходи на площадь к полуночи. Встань у третьей колонны от входа в собор. И жди.

– А если она не придёт?

– Тогда ты хотя бы увидишь хороший фейерверк.

Он поднялся, бросил на стол несколько монет и направился к выходу. У двери остановился.

– И ещё, Лоренцо. Если увидишь её – не делай глупостей. Совет Десяти не прощает тех, кто лезет к дочери дожа. Даже влюблённых художников из Вероны.

Он вышел, оставив Лоренцо наедине с остывшей рыбой и горячими мыслями.

День тянулся бесконечно.

Лоренцо работал в мастерской, как обычно, но мысли его были далеко. Он растирал ультрамарин – драгоценный синий пигмент из лазурита, который стоил дороже золота – и думал о её глазах. Он готовил грунт для нового холста – и думал о её коже, бледной, как мрамор, в лунном свете. Он мыл кисти – и думал о её руках в белых перчатках.

– Ты влюбился, – сказал Тициан.

Лоренцо вздрогнул и едва не уронил кисть.

– Маэстро?

Тициан стоял у окна, глядя на закатное небо. Его лицо было непроницаемым, но в голосе слышалась нотка… чего? Понимания? Сочувствия? Предупреждения?

– Я был молод. Я знаю, как это выглядит. Рассеянность. Мечтательность. Невнимание к работе. – Он повернулся к Лоренцо. – Кто она?

– Я… я не знаю её имени, маэстро.

– Не лги мне. Ты знаешь достаточно, чтобы потерять голову. – Тициан подошёл ближе. – Покажи мне.

– Что показать?

– Рисунки. Ты ведь рисовал её, не так ли? Художник всегда рисует то, что любит.

Лоренцо колебался. Но потом достал из-за пазухи сложенный лист бумаги – он носил его с собой повсюду – и протянул маэстро.

Тициан развернул рисунок и долго смотрел на него. Это был набросок, сделанный углём по памяти: девушка в маске, танцующая среди толпы. Лицо скрыто, но поза, движение, грация – всё было схвачено с такой точностью, будто Лоренцо видел её перед собой.

– Хорошо, – сказал Тициан наконец. – Очень хорошо. Ты уловил суть. – Он поднял глаза. – Но ты знаешь, кто это.

Это был не вопрос.

– Говорят… – Лоренцо запнулся. – Говорят, это дочь дожа.

Тициан сложил рисунок и вернул ему.

– Софья Контарини. Я писал её портрет два года назад, когда ей было семнадцать. Её глаза… – он помолчал, – её глаза невозможно забыть. Чёрные, с золотыми искрами. Как ночное небо, в котором горят звёзды.

– Вы её знаете?

– Я знаю всех, кто имеет значение в Венеции. И я знаю, что она – не для тебя. – Тициан положил руку Лоренцо на плечо. – Послушай меня, мальчик. Я говорю это не для того, чтобы причинить тебе боль. Я говорю это, потому что… потому что когда-то обещал твоему отцу присмотреть за тобой, если ты появишься в Венеции.

– Вы знали моего отца?

– Я знал человека по имени Марко Фальконе. Храброго, честного, преданного. И очень, очень неосторожного. – Тициан сжал его плечо. – Он тоже влюбился в ту, в кого не должен был влюбляться. И это его погубило.

– Что вы хотите сказать?

– Только то, что история повторяется. И я не хочу, чтобы ты повторил его судьбу. – Маэстро отпустил его плечо. – Держись подальше от дочери дожа, Лоренцо. Это всё, о чём я прошу.

Он вернулся к мольберту, давая понять, что разговор окончен.

Но Лоренцо уже не слушал.

История повторяется. Отец влюбился в ту, в кого не должен был. Медальон с портретом неизвестной женщины.

Кто была эта женщина? И какое отношение она имела к гибели отца?

Вопросы множились, но ответов не было.

И всё же одно Лоренцо знал точно: он пойдёт на площадь Сан-Марко сегодня ночью. Что бы ни говорил Тициан. Что бы ни случилось.

Он должен был увидеть её снова.

Полночь.

Площадь Сан-Марко сияла тысячами огней. Факелы горели на стенах дворца дожей, канделябры освещали аркады Прокураций, свечи мерцали в окнах окрестных домов. Толпа заполнила всё пространство – от собора до колокольни, от Дворца дожей до берега лагуны. Маски, маски, маски повсюду: белые и чёрные, золотые и серебряные, смеющиеся и плачущие.

Лоренцо стоял у третьей колонны, как велел Марко. Он был без маски – снова – и чувствовал себя голым среди этого карнавального маскарада. Вокруг него кружились танцующие, проходили торговцы с подносами сладостей, сновали слуги в ливреях.

Он ждал.

Минуты тянулись, как часы. Он видел, как на балконе дворца появились фигуры в роскошных нарядах – гости с бала, вышедшие полюбоваться фейерверком. Он всматривался в каждое лицо, в каждую маску, надеясь увидеть её.

Потом небо взорвалось.

Первый фейерверк взлетел с баржи, стоящей в лагуне, и рассыпался золотым дождём над крышами. Толпа ахнула восторженно. Второй – красный, как кровь. Третий – синий, как море. Четвёртый, пятый, шестой…

Небо превратилось в холст, на котором огненные кисти рисовали невозможные картины. Лоренцо смотрел вверх, как все вокруг, но краем глаза следил за балконом дворца.

И тогда он увидел её.

Она стояла у перил, в белом платье, с жемчужной маской на лице. Рядом – пожилой мужчина в дожеской мантии (её отец?) и молодой человек в чёрном бархате (жених?). Но она смотрела не на фейерверк.

Она смотрела на него.

Их взгляды встретились через всю площадь – через толпу, через маски, через пропасть, разделявшую простого художника и дочь правителя. Лоренцо почувствовал, как сердце замерло, а потом забилось с удвоенной силой.

Она видела его. Узнала. И…

Она покачала головой – едва заметно, почти незаметно. Потом отвернулась и сказала что-то мужчине в чёрном. Тот кивнул, и она ушла с балкона.

Исчезла.

Лоренцо почувствовал, как надежда, вспыхнувшая на мгновение, угасает. Она не хочет его видеть. Не может. Или не смеет.

Он уже собирался уйти, когда почувствовал прикосновение к локтю.

– Синьор Фальконе?

Он обернулся. Перед ним стояла девушка – молоденькая, в простом платье служанки, с личиком милым, но заурядным. В руке она держала сложенную записку.

– Для вас, – прошептала она и тут же растворилась в толпе.

Лоренцо развернул записку. Почерк был изящным, буквы – ровными, как у человека, привыкшего писать много и часто.

«Кампо Санто-Стефано. Фонтан. Один час после полуночи. Приходите один».

Подписи не было. Но Лоренцо знал, от кого эта записка.

Он посмотрел на часы на колокольне. До назначенного времени оставалось меньше часа. Кампо Санто-Стефано – небольшая площадь в северной части города. Он бывал там однажды, когда искал её по всей Венеции.

Он двинулся сквозь толпу.

Кампо Санто-Стефано была почти пуста. Карнавальное веселье сосредоточилось в центре города, а здесь, в тихом квартале, царила почти деревенская тишина. Церковь Санто-Стефано возвышалась тёмной громадой, её колокольня чуть накренилась – как многие башни в Венеции, она проседала под собственной тяжестью. У фонтана в центре площади сидела старуха, торгующая цветами, – но при виде Лоренцо она поднялась и заковыляла прочь, будто получила невидимый сигнал.

Он остался один.

Минуты тянулись мучительно. Он смотрел на воду, стекавшую из пасти каменного льва, слушал плеск волн в ближайшем канале, чувствовал, как ночной воздух холодит разгорячённую кожу. Луна вышла из-за облаков, залив площадь призрачным светом.

– Вы пришли.

Он обернулся.

Она стояла в тени аркады – в тёмном плаще поверх белого платья, с капюшоном, скрывавшим лицо. Но он узнал бы её из тысячи, из миллиона. Что-то в её осанке, в том, как она держала голову, в линии плеч было таким… единственным.

– Я не мог не прийти, – ответил он.

Она вышла из тени и остановилась в нескольких шагах от него. Капюшон упал, и лунный свет озарил её лицо – на этот раз без маски. Лоренцо увидел высокие скулы, чувственные губы, тёмные брови – и глаза. Те самые глаза, чёрные с золотыми искрами, которые преследовали его во снах.

– Вы не пришли в церковь, – сказала она. – В тот день.

– Меня отправили на Мурано. Я не мог отказаться. – Он шагнул к ней. – Я искал вас. Каждый день. Каждую ночь. Я думал, вы решили, что я…

– Что вы – ещё один лжец в городе лжецов? – Она грустно улыбнулась. – Я думала так. Первые два дня. А потом…

– Что – потом?

– Потом я узнала, что на вас напали. В ту ночь, после карнавала. – Она опустила взгляд. – Это была моя вина. Они следили за мной. Увидели, как я дала вам жемчужину. Решили, что это что-то важное.

– Это и было важное, – сказал Лоренцо. – Для меня.

Она подняла глаза и посмотрела на него – долгим, испытующим взглядом.

– Зачем вы пришли, синьор Фальконе? Чего вы хотите от меня?

– Лоренцо, – поправил он. – Меня зовут Лоренцо. И я хочу… – он запнулся, не зная, как выразить то, что переполняло его. – Я хочу знать вас. Видеть вас. Слышать ваш голос. Я хочу понять, почему с той ночи не могу думать ни о чём, кроме вас.

– Это глупо, – сказала она, но в её голосе не было укора. – Это опасно и глупо. Вы знаете, кто я?

– Софья Контарини. Дочь дожа. Невеста миланского принца.

– Тогда вы должны понимать…

– Я понимаю, – перебил он. – Понимаю, что между нами пропасть. Что вы – там, в мире дворцов и интриг, а я – здесь, в мире красок и холстов. Но я также понимаю, что эта пропасть не имеет значения. Не для меня.

Она молчала. Лоренцо видел, как что-то борется в её душе – долг и желание, страх и надежда.

– Вы сумасшедший, – сказала она наконец.

– Возможно.

– И очень храбрый. Или очень глупый.

– Возможно, и то, и другое.

Она рассмеялась – негромко, как журчание ручья, – и в этом смехе было больше жизни, чем во всём карнавале вместе взятом.

– Мне говорили, что художники – странные люди. Но не думала, что настолько.

– Что говорили вам о художниках?

– Что они видят мир не так, как все. Что для них краски важнее золота, а красота – важнее власти. Что они способны влюбиться в изгиб бровей или поворот головы – и провести жизнь, пытаясь запечатлеть это на холсте.

– Это правда, – сказал Лоренцо. – По крайней мере, для меня.

Он сделал ещё один шаг к ней. Теперь их разделяло не больше фута. Он чувствовал аромат её духов – розы и что-то ещё, восточное, пряное.

– Позвольте мне написать вас, – прошептал он. – Ваш портрет. Настоящий, не для посторонних глаз. Только для меня.

– Зачем?

– Чтобы когда-нибудь, через много лет, когда всё это закончится – карнавал, молодость, безумие – у меня осталось что-то. Воспоминание. Доказательство того, что вы были реальны. Что это не сон.

Она смотрела на него, и в её глазах блестели слёзы.

– Вы не понимаете, – прошептала она. – Не понимаете, в какую историю ввязываетесь. Это не просто запретная любовь. Это… это гораздо больше. Гораздо опаснее.

– Тогда расскажите мне.

– Я не могу. – Она покачала головой. – Не здесь. Не сейчас. Но… – она помедлила, – но, может быть, когда-нибудь.

Где-то вдали пробили часы – два удара. Софья вздрогнула.

– Мне нужно идти. Скоро они заметят моё отсутствие.

– Когда я увижу вас снова?

– Завтра, – сказала она быстро. – Завтра вечером. В церкви деи Фрари, на вечерней службе. Я буду у левого алтаря, у статуи Мадонны. – Она надела капюшон. – И не приходите без маски. Здесь слишком много глаз.

Она повернулась, чтобы уйти, но Лоренцо схватил её за руку.

– Подождите.

Она остановилась, не оборачиваясь.

– Я должен знать, – сказал он. – Там, на балконе… тот человек в чёрном бархате. Это ваш жених?

Долгая пауза. Потом – голос, тихий, как шелест листьев:

– Да. Граф Чезаре Сфорца. Советник миланского герцога. – Ещё пауза. – И человек, которого я ненавижу больше всех на свете.

Она вырвала руку и побежала – быстро, бесшумно, как тень. Лоренцо смотрел, как она исчезает в темноте переулка, и сердце его билось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Чезаре Сфорца. Это имя он запомнит.

Возвращаясь домой, Лоренцо не мог успокоиться. Мысли метались, как птицы в клетке: Софья, её слова, её страх, её ненависть к жениху. «Это не просто запретная любовь. Это гораздо больше. Гораздо опаснее». Что она имела в виду? Какая тайна скрывалась за её словами?

Он шёл по пустынным улицам, погружённый в раздумья, и потому не сразу заметил, что за ним следят.

Шаги за спиной – мягкие, крадущиеся. Тень, мелькнувшая в переулке. Ощущение чужого взгляда, холодного и пристального.

Лоренцо ускорил шаг. Шаги за спиной тоже ускорились.

Он свернул за угол – и оказался в тупике. Узкая калле упиралась в глухую стену, и единственный выход был позади, там, откуда доносились приближающиеся шаги.

Лоренцо прижался к стене и замер. Рука сама потянулась к поясу – но там не было ничего, кроме кошелька. Он не носил оружия; художникам это было ни к чему.

Теперь он жалел об этом.

Из темноты вышла фигура. Высокий мужчина в тёмном плаще, с капюшоном, скрывающим лицо. В руке – блеск стали.

– Синьор Фальконе, – голос был незнакомым, низким, с еле уловимым акцентом. – Нам нужно поговорить.

– Кто вы?

– Друг. Или враг. Зависит от того, как вы ответите на мои вопросы.

Мужчина снял капюшон. Лоренцо увидел смуглое лицо, проницательные тёмные глаза, аккуратную бородку – черты, которые могли принадлежать греку или турку, арабу или персу. Незнакомец был одет богато, но неброско: под плащом угадывался дорогой кафтан, на пальцах блестели кольца.

– Меня зовут Ибрагим, – сказал он, убирая кинжал в ножны. – Ибрагим-паша, если быть точным. Я служу его величеству султану Сулейману – да продлит Аллах его дни.

Турок. В сердце Венеции. Лоренцо почувствовал, как волосы встают дыбом.

– Что вам нужно от меня?

– Только информация. – Ибрагим-паша улыбнулся – доброжелательно, почти дружески. – Вы общались с Софьей Контарини. Дважды. Меня интересует, о чём вы говорили.

– С какой стати я буду отвечать на вопросы турецкого шпиона?

– Потому что альтернатива вам не понравится. – Улыбка не исчезла, но голос стал жёстче. – Я не враг вам, синьор Фальконе. И не враг синьорине Контарини. Скорее наоборот. Но есть люди, которые представляют угрозу для вас обоих, и мне нужно знать, насколько далеко зашли ваши… отношения.

– О чём вы?

Ибрагим-паша вздохнул.

– Я вижу, вы не понимаете, во что ввязались. Позвольте просветить вас. – Он сложил руки за спиной и заговорил тоном лектора, объясняющего очевидное нерадивому студенту. – Софья Контарини – не просто дочь дожа. Она – наследница по материнской линии последних императоров Византии, Палеологов. В её приданое входит жемчужина, известная как «Слеза Византии» – и тайна, которую эта жемчужина хранит.

– Какая тайна?

– Место, где спрятаны сокровища, вывезенные из Константинополя накануне его падения. Золото, драгоценности, реликвии – целое состояние, способное вооружить армию. – Ибрагим-паша сделал паузу. – За этими сокровищами охотятся многие. Венеция. Милан. Генуя. Тайные общества, о которых вы даже не подозреваете. И, разумеется, Османская империя.

– А вы?

– Я служу султану. Но я также… – он помедлил, подбирая слова, – я также человек, который ценит красоту. Искусство. Человеческую жизнь. Я не хочу, чтобы Софья Контарини стала пешкой в большой игре. И я не хочу, чтобы вы погибли из-за того, что влюбились не в ту женщину.

Лоренцо смотрел на него, пытаясь понять, можно ли ему верить. В тёмных глазах турка читалось что-то похожее на искренность – но Лоренцо уже знал, что в Венеции искренность ничего не значит.

– Допустим, я вам поверю, – сказал он наконец. – Что вы хотите от меня?

– Ничего особенного. Только информацию. Если Софья расскажет вам что-нибудь о жемчужине, о сокровищах, о своих планах – я хочу знать. В обмен я обеспечу вашу безопасность.

– А если я откажусь?

Ибрагим-паша пожал плечами.

– Тогда вы будете предоставлены сами себе. Но предупреждаю: другие, кто охотится за Софьей, не будут столь… деликатны.

Он достал из кармана небольшой предмет и протянул Лоренцо. Это был перстень – простой серебряный ободок с выгравированной арабской надписью.

– Если вам понадобится связаться со мной, покажите этот перстень любому торговцу специями на Риальто. Он знает, как меня найти.

Лоренцо не взял перстень.

– Я не буду шпионить для вас. Ни для вас, ни для кого-либо другого.

– Я не прошу вас шпионить. Я прошу вас быть внимательным – и, если понадобится, принять помощь. – Ибрагим-паша положил перстень на выступ стены. – Подумайте над моими словами, синьор Фальконе. И помните: в этом городе у вас мало друзей. Возможно, меньше, чем вы думаете.

Он накинул капюшон и растворился в темноте так бесшумно, что Лоренцо на мгновение показалось – всё это было сном.

Но перстень лежал на стене. Холодный, серебряный, реальный.

Лоренцо постоял ещё минуту, глядя на него. Потом протянул руку и взял.

Не потому, что собирался принять предложение Ибрагима. Но потому, что… потому, что в мире, где все носят маски, любое знание – оружие.

Он спрятал перстень в карман и зашагал прочь.

Остаток ночи Лоренцо провёл без сна.

Он лежал на койке, глядя в потолок, и думал. О Софье. О жемчужине. О сокровищах Палеологов. О турецком шпионе, который предлагал ему защиту в обмен на информацию. О Чезаре Сфорца – человеке, которого Софья ненавидела. Обо всём этом клубке интриг, в который он, простой художник из Вероны, оказался втянут.

«Это не просто запретная любовь. Это гораздо больше».

Теперь он понимал, что имела в виду Софья.

Но понимание не уменьшало его чувств. Напротив – делало их острее. Она была не просто красивой девушкой, которую он встретил на карнавале. Она была птицей в золотой клетке, окружённой охотниками. И он – он хотел её спасти.

Глупо? Да. Опасно? Безусловно. Безнадёжно?

Возможно.

Но он всё равно пойдёт в церковь деи Фрари завтра вечером. И будет ходить столько, сколько понадобится. Потому что… потому что иначе он не мог.

На рассвете он наконец уснул. И ему снились глаза – чёрные, с золотыми искрами, – которые смотрели на него из темноты и шептали: «Найди меня. Спаси меня».

День прошёл в лихорадочном ожидании.

Лоренцо работал – или делал вид, что работает – но мысли его были далеко. Он считал часы, потом минуты. Когда солнце начало клониться к закату, он не выдержал.

– Маэстро, – обратился он к Тициану, – могу я уйти раньше? Мне нужно…

– В церковь? – Тициан даже не поднял головы от картины. – Иди. Но помни, о чём я тебя предупреждал.

Лоренцо не стал спорить. Он бросился вниз по лестнице, схватил плащ и маску – простую чёрную бауту, которую купил накануне – и выскочил на улицу.

Церковь Санта-Мария Глориоза деи Фрари находилась в квартале Сан-Поло, на другом берегу Большого канала. Лоренцо добрался туда за полчаса, петляя по переулкам и перебегая мосты. Он прибыл как раз к началу вечерней службы.

Церковь была огромной – готический собор из красного кирпича, с высокой колокольней и роскошным интерьером. Внутри пахло ладаном и воском, свечи мерцали в нефах, хор пел псалмы. Лоренцо остановился у входа, привыкая к полумраку, и начал осматриваться.

Левый алтарь. Статуя Мадонны.

Он увидел её сразу.

Софья стояла на коленях перед статуей, склонив голову в молитве. На ней было скромное тёмное платье – совсем не похожее на карнавальный наряд – и кружевная мантилья, скрывавшая волосы. Рядом – пожилая женщина, по-видимому, дуэнья.

Лоренцо надел маску и двинулся к ней. Он встал у соседней колонны, делая вид, что молится, но не сводя с неё глаз.

Софья повернула голову – едва заметно – и увидела его. Их взгляды встретились на мгновение. Потом она снова опустила глаза.

Служба продолжалась.

Лоренцо ждал, не зная, что делать. Он не мог подойти к ней – дуэнья была рядом, да и вокруг были люди. Он мог только смотреть, как она молится, и чувствовать, как его сердце рвётся к ней через пропасть, которую нельзя было преодолеть.

И тогда произошло чудо.

Софья уронила молитвенник.

Он упал к ногам Лоренцо – случайно или нарочно, он не знал. Юноша наклонился и поднял его.

Между страницами лежала записка.

Он незаметно вытащил её и спрятал в карман. Потом шагнул к Софье и протянул молитвенник.

– Простите, синьорина, вы уронили.

Она приняла книгу, не поднимая глаз.

– Благодарю вас, синьор.

Дуэнья бросила на Лоренцо подозрительный взгляд, но ничего не сказала.

Лоренцо отошёл к колонне и стоял там до конца службы. Когда Софья вместе с дуэньей направилась к выходу, он не последовал за ней. Слишком рискованно.

Он подождал ещё несколько минут, потом вышел на улицу.

Записка жгла ему карман.

Он свернул в безлюдный переулок и развернул бумагу. Почерк был тот же – изящный, уверенный.

«Мост Вздохов. Полночь. Одна».

Три слова. Три слова, которые изменили всё.

Мост Вздохов.

Лоренцо знал это место. Все в Венеции знали его – крытый мост, соединявший Дворец дожей с тюрьмой, через который вели осуждённых на казнь. Говорили, что заключённые вздыхали, глядя в последний раз на лагуну через узкие окошки моста – отсюда и название.

Мрачное место для свидания. Но, возможно, именно поэтому – безопасное.