Венецианская жемчужина

Эдуард Сероусов

Венецианская жемчужина

Часть Первая: Маска

Глава 1: Прибытие в Серениссиму

Рассвет над Адриатикой занимался медленно, словно нехотя, будто само солнце медлило, не решаясь явить миру то чудо, что ожидало путника за горизонтом. Лоренцо Фальконе стоял на носу торгового судна «Святая Катерина», вцепившись в просмолённые канаты, и не сводил глаз с того места, где серое предрассветное небо сливалось с тёмными водами лагуны.

Ему было двадцать два года, и вся его жизнь – всё, что он знал и любил – умещалась в потёртом кожаном саквояже, что покоился у его ног. Там лежали кисти, доставшиеся от деда по материнской линии, флорентийского художника, чьё имя давно позабылось в коридорах истории, но чей талант, как верила мать Лоренцо, перешёл к внуку вместе с этими инструментами. Там же хранились несколько тюбиков с красками, купленными на последние сбережения в Вероне, рулон холста, две смены белья, томик Петрарки с загнутыми уголками страниц – и медальон.

Медальон Лоренцо никогда не открывал при посторонних. Он висел у него на груди, под рубашкой, тёплый от тела, и внутри его золотой оправы скрывался портрет женщины, которую юноша не знал. Отец никогда не рассказывал, кто она – только молча передал медальон сыну за день до своей гибели, словно предчувствуя, что больше не увидит его.

Десять лет прошло с той ночи, когда Марко Фальконе, бывший кондотьер и обедневший дворянин, не вернулся домой. Его нашли утром на берегу реки Адидже – с перерезанным горлом и пустыми карманами. Разбойники, сказали тогда городские стражники. Обычное дело на дорогах Вероны. Но двенадцатилетний Лоренцо видел лицо отца, когда тот уходил – не страх там читался, а решимость человека, идущего на встречу, которой нельзя избежать.

– Эй, парень! – грубый голос боцмана вырвал Лоренцо из раздумий. – Хватит ворон считать, скоро будем в порту! Собирай свои пожитки!

Лоренцо обернулся и кивнул коренастому моряку с обветренным лицом и руками, покрытыми татуировками всех портов Средиземноморья. За три дня плавания из Местре он успел узнать, что боцмана зовут Бартоломео, что он ненавидит генуэзцев больше, чем турок, и что под грубой оболочкой скрывается человек, способный часами рассказывать о звёздах и морских течениях.

– Благодарю вас, синьор Бартоломео, – ответил Лоренцо, подхватывая саквояж. – Я готов.

Боцман хмыкнул, окинув юношу оценивающим взглядом.

– Художник, значит? В Венецию за славой едешь?

– За знаниями, – поправил Лоренцо. – У меня рекомендательное письмо к маэстро Тициану Вечеллио.

Брови Бартоломео поползли вверх, и он присвистнул с неподдельным уважением.

– К самому Тициану? Ну, парень, ты либо очень талантлив, либо очень самонадеян. Хотя в твоём возрасте это обычно одно и то же.

Он хлопнул Лоренцо по плечу с такой силой, что тот едва устоял на ногах, и зашагал прочь, выкрикивая команды матросам. А Лоренцо снова повернулся к горизонту – и замер.

Венеция выплывала из утреннего тумана, как видение из сна, как мираж, которому нельзя верить, но которого невозможно не желать. Сначала показались колокольни – тонкие силуэты, пронзающие розовеющее небо, словно пальцы, тянущиеся к облакам. Затем проступили купола церквей, позолоченные первыми лучами солнца, и наконец – дворцы. Бесчисленные дворцы, стоящие прямо на воде, будто выросшие из морской пены по прихоти какого-то древнего божества.

Лоренцо забыл, как дышать.

Он видел гравюры, читал описания, слышал рассказы путешественников – но ничто, совершенно ничто не могло подготовить его к этому зрелищу. Венеция была не городом – она была невозможностью, ставшей реальностью. Камень и вода, мрамор и соль, величие и хрупкость – всё здесь сплеталось в единое целое, бросая вызов законам природы и здравого смысла.

«Серениссима», – прошептал он про себя, пробуя это слово на вкус. «Светлейшая». Никакое другое название не подошло бы этому городу.

Судно медленно входило в лагуну, огибая острова, усеянные рыбацкими хижинами и монастырями. Лоренцо жадно впитывал каждую деталь: вот промелькнула барка, гружённая стеклом с острова Мурано, вот проплыла гондола с влюблённой парой под бархатным балдахином, вот показался первый мост – изящный, горбатый, перекинутый между двумя обветшалыми палаццо.

Запахи обрушились на него раньше, чем он ступил на твёрдую землю: соль, рыба, гниющие водоросли, благовония из открытых дверей церкви, жареный миндаль от уличного торговца, и под всем этим – неуловимый, ни с чем не сравнимый аромат древности, истории, тайны.

«Святая Катерина» пришвартовалась у причала Сан-Дзаккария, и Лоренцо одним из первых сошёл на берег. Его ноги, привыкшие за три дня к качке, странно ощущали неподвижную твердь под собой. Он остановился, оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, куда идти.

Пристань кипела жизнью. Грузчики таскали тюки с товарами, выкрикивая друг другу предупреждения на венецианском диалекте, который Лоренцо понимал лишь наполовину. Торговцы предлагали свой товар – от свежей рыбы до восточных пряностей. Носильщики зазывали пассажиров, предлагая донести багаж за несколько сольдо. Монахи в коричневых рясах пробирались сквозь толпу, звеня чётками. Нищие тянули руки, демонстрируя язвы и увечья. Собаки лаяли. Дети визжали. Чайки кричали над головой.

Лоренцо прижал саквояж к груди и двинулся вперёд, не имея ни малейшего представления о том, куда направляется. Он знал лишь одно: мастерская Тициана находится где-то в районе Сан-Самуэле, на другом берегу Большого канала. Но как туда добраться?

Он не успел сделать и десяти шагов, когда почувствовал лёгкое прикосновение к поясу – туда, где висел кошелёк с последними дукатами. Лоренцо резко обернулся и увидел мальчишку лет десяти, грязного, босого, с хитрыми глазами, который уже готовился нырнуть в толпу с добычей.

Но кошелька в его руке не было.

– Ищешь что-то, приятель? – раздался насмешливый голос справа.

Лоренцо повернул голову и увидел молодого человека примерно своего возраста, может, на пару лет старше. Он был одет в тёмно-зелёный камзол хорошего сукна, на боку висела шпага в простых ножнах, а в руке он небрежно подбрасывал кожаный кошелёк – тот самый кошелёк, который только что висел на поясе Лоренцо.

– Мой кошелёк! – воскликнул Лоренцо, машинально хватаясь за пояс и обнаруживая, что шнурок срезан.

– Действительно твой, – согласился незнакомец, перебрасывая кошелёк Лоренцо. – Но ещё мгновение – и он был бы кошельком юного Пьетро, а затем – собственностью его хозяина, которого мы не будем называть в приличном обществе.

Мальчишка, поняв, что добыча ускользнула, злобно сплюнул и растворился в толпе.

– Благодарю вас, синьор, – произнёс Лоренцо, привязывая кошелёк покрепче и решив больше не спускать с него глаз. – Я у вас в долгу.

– Ерунда, – отмахнулся молодой человек. Теперь, когда Лоренцо мог рассмотреть его получше, он заметил острые, подвижные черты лица, тёмные волосы, небрежно собранные в хвост, и глаза – такие живые, такие искрящиеся весельем, будто весь мир был для него одной большой шуткой. – Я просто не люблю, когда обирают новичков в первые же минуты их пребывания в Серениссиме. Это дурно влияет на репутацию города.

Он протянул руку.

– Марко Бембо, к вашим услугам. И прежде чем вы спросите – нет, я не родственник знаменитого кардинала. По крайней мере, не настолько близкий, чтобы это имело значение.

– Лоренцо Фальконе, – представился юноша, пожимая протянутую руку. – Из Вероны.

– Фальконе? – Марко приподнял бровь. – Сокол? Прекрасное имя для художника. Вы ведь художник, не так ли? Судя по пятнам краски под ногтями и тому, как вы смотрели на город, когда сходили с корабля – так смотрят только художники или влюблённые. А поскольку влюблённые обычно не приезжают в Венецию в одиночестве…

Лоренцо невольно улыбнулся.

– Вы очень наблюдательны, синьор Бембо.

– Просто Марко. И наблюдательность – это профессиональная необходимость. Я… скажем так, занимаюсь разными делами. Большинство из них требует хорошего знания людей.

Он подхватил Лоренцо под руку с непринуждённостью старого друга и повёл его прочь от пристани.

– Куда вы направляетесь, Лоренцо? Я могу проводить вас – за скромное вознаграждение в виде интересной беседы. Деньги мне не нужны, – он улыбнулся, заметив настороженный взгляд юноши, – а вот новые лица и истории я коллекционирую с неменьшим азартом, чем иные собирают картины.

– Мне нужно в Сан-Самуэле, – ответил Лоренцо, решив довериться этому странному, но симпатичному незнакомцу. – К маэстро Тициану.

Марко остановился так резко, что шедший позади торговец налетел на него и разразился потоком венецианских ругательств.

– К Тициану? – переспросил он, не обращая внимания на брань. – Вы хотите учиться у самого Тициана?

– У меня есть рекомендательное письмо, – Лоренцо похлопал по саквояжу. – От падре Антонио из веронской церкви Сан-Джорджо. Он знал маэстро в молодости, когда тот ещё учился у Беллини.

– Падре Антонио? – Марко задумчиво потёр подбородок. – Это имя может что-то значить, а может и ничего. Тициан капризен, как все гении. Вчера он мог бы принять вас с распростёртыми объятиями, а сегодня – вышвырнуть за дверь, даже не взглянув на рекомендации. Всё зависит от того, как легла ему кисть с утра.

– И всё же я должен попытаться, – твёрдо сказал Лоренцо.

Марко посмотрел на него с новым интересом – оценивающим, изучающим, будто увидел что-то, чего не замечал раньше.

– Мне нравится ваша решимость, Лоренцо из Вероны. Хорошо, идёмте. Покажу вам дорогу и по пути расскажу кое-что о Венеции, что вам следует знать.

Они двинулись через лабиринт узких улочек – «калле», как называл их Марко, – петляя между стенами домов, которые порой смыкались так близко, что два человека едва могли разойтись. Под ногами хлюпала вода: здесь, в низинных кварталах, море постоянно напоминало о себе, просачиваясь сквозь камни мостовых.

– Первое правило Венеции, – говорил Марко, не оборачиваясь, – никогда никому не доверяй полностью. Ни купцу, ни священнику, ни даже другу. Здесь у каждого две личины: одна для дня, другая для ночи. И обе лгут.

– Включая вас? – спросил Лоренцо.

Марко рассмеялся – искренне, открыто.

– Особенно включая меня! Я вру так часто, что иногда сам забываю, где правда. Но вам я солгу только в мелочах – так, для практики.

Они вышли на маленькую площадь, и Лоренцо снова замер, поражённый.

Перед ним раскинулся канал – не тот величественный Гранд-канал, который он видел с корабля, а один из сотен малых каналов, пронизывающих город, как вены – живое тело. Вода была тёмно-зелёной, почти чёрной, и в ней отражались фасады домов – обветшалые, но всё ещё прекрасные, украшенные резными балконами и стрельчатыми окнами. Через канал был переброшен горбатый мостик, а под ним скользила гондола, направляемая рукой молчаливого гондольера в полосатой рубахе.

Лоренцо потянулся к саквояжу.

– Мне нужно это зарисовать, – прошептал он. – Прямо сейчас, пока свет такой…

– Позже, – Марко мягко, но настойчиво подтолкнул его к мостику. – Сначала – дело. Венеция никуда не денется, а вот терпение Тициана может истощиться к полудню.

Они перешли канал и углубились в ещё более запутанный лабиринт улиц. Здесь дома стояли теснее, солнечный свет почти не проникал вниз, и Лоренцо невольно поёжился – не от холода, а от странного ощущения, что за ним наблюдают из каждого окна, из каждой щели, из каждой тени.

– Второе правило, – продолжал Марко. – Никогда не ходи ночью по незнакомым кварталам. И даже днём смотри, куда ступаешь. Здесь легко заблудиться, легко утонуть, и ещё легче – исчезнуть бесследно. У Совета Десяти длинные руки и короткая память на тех, кто им неугоден.

– Совет Десяти? – переспросил Лоренцо.

Марко бросил на него быстрый взгляд – слишком быстрый, чтобы его можно было прочитать.

– Тайная полиция республики. Официально они следят за безопасностью государства. Неофициально… – он понизил голос, – они знают всё обо всех. У них есть шпионы в каждом доме, в каждой таверне, в каждой исповедальне. Если вы чихнёте не так, как положено добропорядочному венецианцу, они узнают об этом раньше, чем вы успеете высморкаться.

– Вы говорите об этом очень легко, – заметил Лоренцо.

– А как ещё? – Марко пожал плечами. – Страх – плохой советчик. Лучше знать правила игры и играть по ним. Или, – он подмигнул, – делать вид, что играешь, пока на самом деле ведёшь свою партию.

Они свернули за угол, и перед ними открылся вид на Большой канал. Лоренцо задержал дыхание: здесь, на главной водной артерии города, великолепие Венеции являло себя во всей полноте. Дворцы из белого и розового мрамора выстроились вдоль берегов, соперничая друг с другом в роскоши фасадов. Сотни лодок скользили по воде – от тяжелогружёных барок до изящных гондол, от рыбацких лодчонок до украшенных галер. На противоположном берегу виднелась громада Риальто, знаменитого моста, о котором Лоренцо читал столько, что мог бы описать его во сне.

– Вот здесь нам нужна переправа, – сказал Марко и махнул рукой.

Из-под навеса у берега выплыла гондола, и её хозяин – морщинистый старик с хитрыми глазами – подогнал её к ступеням.

– В Сан-Самуэле, Джузеппе, – распорядился Марко, помогая Лоренцо спуститься в покачивающуюся лодку. – И не кружи, как в прошлый раз. У моего друга мало времени.

– Как скажете, синьор Бембо, – проскрипел гондольер с таким выражением, которое ясно говорило, что он будет кружить столько, сколько сочтёт нужным.

Гондола отчалила от берега и заскользила по каналу. Лоренцо устроился на бархатном сиденье, не в силах оторвать взгляд от проплывающих мимо чудес. Каждый дворец казался достойным кисти великого мастера: вот палаццо с арками в мавританском стиле, вот – с готическими стрельчатыми окнами, вот – с ренессансным портиком, украшенным мраморными статуями. И всё это – прямо на воде, на зыбком основании из миллионов деревянных свай, вбитых в илистое дно лагуны.

– Как это возможно? – прошептал он. – Как они построили всё это на воде?

– Упрямство, – ответил Марко, полулёжа на подушках с видом человека, совершенно равнодушного к окружающему великолепию. – Упрямство, гордость и золото. Много золота. Венецианцы – упрямейший народ на земле. Когда им сказали, что на болоте нельзя строить город, они построили империю. Когда им сказали, что море нельзя приручить, они сделали его своим рабом. А когда им скажут, что Венеция тонет… – он усмехнулся, – они ответят, что море просто поднимается, чтобы преклонить перед ней колени.

Гондола обогнула изгиб канала, и Лоренцо увидел его – мост Риальто. Он был не таким, как на гравюрах, не каменным и величественным, а деревянным, потемневшим от времени, с разводной секцией посередине, чтобы пропускать высокие корабли. Но даже в этом виде он поражал воображение: на нём теснились лавки и мастерские, люди сновали туда-сюда, и всё это гудело, как гигантский улей.

– Скоро его перестроят, – заметил Марко, проследив взгляд Лоренцо. – Говорят, сам Микеланджело предлагал проект, но Сенат выбрал кого-то из местных. Венецианцы не любят, когда чужаки учат их строить мосты.

Они миновали Риальто и двинулись дальше. Дворцы здесь были скромнее, но всё ещё впечатляли. Наконец гондола свернула в боковой канал и причалила у небольшой пристани.

– Сан-Самуэле, – объявил гондольер.

Марко выпрыгнул на берег первым и протянул руку Лоренцо.

– Вот мы и на месте. Мастерская Тициана – в двух шагах отсюда. Идёмте, я покажу.

Они прошли через маленькую площадь с церковью, мимо колодца, у которого женщины стирали бельё и переговаривались звонкими голосами, и свернули в переулок, такой узкий, что Лоренцо мог коснуться обеих стен, вытянув руки.

– Здесь, – Марко остановился перед неприметной дверью в обшарпанной стене. – Это чёрный ход. Парадный – с другой стороны, но туда вас не пустят без приглашения. А вот сюда…

Он постучал три раза, потом два, потом ещё один.

Дверь открылась почти сразу. На пороге стоял мальчишка лет четырнадцати, с ног до головы перепачканный красками.

– Чего надо? – спросил он неприветливо.

– Доброе утро, Джироламо, – ответил Марко с обезоруживающей улыбкой. – Маэстро принимает? У меня тут молодой художник из Вероны, с рекомендацией от падре Антонио.

При имени падре мальчишка переменился в лице.

– Падре Антонио? – переспросил он. – Подождите здесь.

Дверь захлопнулась.

– Похоже, имя падре что-то значит, – заметил Лоренцо.

– Похоже, – согласился Марко. – Интересно, что именно. Венеция полна тайн, друг мой. И вы только что прикоснулись к одной из них.

Ждать пришлось недолго. Дверь снова открылась, и Джироламо кивнул:

– Маэстро примет вас. Но только вас, – он смерил Марко неприязненным взглядом.

– О, я и не претендую, – Марко отступил назад с шутливым поклоном. – Лоренцо, удачи вам. Если выйдете живым – найдёте меня вечером в таверне «Золотой лев» у моста Риальто. Там подают лучшее вино в городе и самые сочные сплетни.

Он помахал рукой и исчез в переулке так быстро, словно его и не было.

Лоренцо глубоко вдохнул и шагнул через порог.

Внутри пахло так, как, по его представлениям, должен пахнуть рай – если бы рай принадлежал художникам. Льняное масло, скипидар, растёртые пигменты, свежеструганное дерево подрамников, пыль веков и что-то ещё, неуловимое, волшебное – запах творчества, запах мастерства, запах вдохновения.

Мастерская располагалась на верхнем этаже, куда вела крутая деревянная лестница. Лоренцо поднялся, следуя за Джироламо, и оказался в огромном зале с высокими потолками и широкими окнами, выходящими на север – лучший свет для художника. Вдоль стен стояли полотна: законченные и незаконченные, большие и маленькие, религиозные сцены и портреты, мифологические сюжеты и пейзажи. Лоренцо узнал некоторые из них по гравюрам – и замер, поражённый тем, насколько репродукции не передавали истинного величия оригиналов.

– Так вот ты какой, – раздался голос из глубины мастерской.

Лоренцо повернулся. В тени у мольберта стоял человек лет тридцати с небольшим – высокий, крепко сложенный, с каштановыми волосами и густой бородой. Он был одет в простую рабочую рубаху, забрызганную красками, и смотрел на Лоренцо с тем пристальным вниманием, с каким художник смотрит на натуру.

Тициан Вечеллио.

Лоренцо поклонился – возможно, слишком глубоко, но он не мог сдержать благоговения.

– Маэстро, для меня величайшая честь…

– Оставь церемонии для дожа, – перебил Тициан. – У меня нет времени на пустые слова. Джироламо сказал, у тебя рекомендация от Антонио?

– Да, маэстро.

Лоренцо достал из саквояжа сложенный лист пергамента и протянул художнику. Тициан взял его, сломал печать и быстро пробежал глазами.

Пока он читал, Лоренцо украдкой рассматривал мастерскую. В углу несколько учеников растирали краски. У окна молодая женщина в полупрозрачном платье позировала для наброска. На столе громоздились свитки с эскизами. И всюду – картины, картины, картины…

– Ты сын Марко Фальконе, – сказал Тициан неожиданно.

Это был не вопрос, а утверждение. Лоренцо вздрогнул.

– Вы знали моего отца?

Тициан смотрел на него долгим, непроницаемым взглядом. Потом сложил письмо и убрал его в карман.

– Я знал человека по имени Марко Фальконе. Много лет назад. Он был… – пауза, – необычным человеком.

– Он погиб, – тихо сказал Лоренцо. – Десять лет назад.

– Знаю, – ответил Тициан. – Антонио написал мне тогда. Жаль, что мы никогда не встречались лично – твой отец и я. Думаю, мы бы поладили.

Он указал на стул.

– Садись. И покажи мне свои работы.

Лоренцо сел и начал вытаскивать из саквояжа рисунки. Руки у него дрожали – не от страха, а от волнения. Сейчас решалась его судьба.

Тициан брал листы один за другим, рассматривал, откладывал в сторону. Лицо его не выражало ничего – ни одобрения, ни неудовольствия. Лоренцо чувствовал, как сердце колотится всё быстрее с каждой секундой тишины.

Наконец Тициан отложил последний рисунок – портрет матери, который Лоренцо сделал за неделю до её смерти.

– Техника слабая, – сказал он без обиняков. – Анатомию ты знаешь плохо. Перспективу – ещё хуже. Ты никогда не работал с масляными красками по-настоящему – это видно по тому, как ты кладёшь тени.

Сердце Лоренцо упало. Он приготовился услышать отказ.

– Но…

Тициан поднял портрет матери.

– Это. Это что-то другое. Здесь есть душа. Ты не просто нарисовал лицо – ты нарисовал человека. Её усталость, её печаль, её любовь. Ты видишь то, чего не видят другие.

Он положил портрет на стол.

– Технике можно научить. Видению – нельзя. Либо оно есть, либо его нет. У тебя – есть.

Лоренцо забыл, как дышать.

– Вы… вы возьмёте меня в ученики?

– Я возьму тебя в подмастерья, – поправил Тициан. – Это разные вещи. Ты будешь растирать краски, готовить холсты, мыть кисти и делать всё, что прикажут. Платить тебе не будут, но кормить и давать крышу над головой – будут. Через год, если докажешь, что стоишь большего, станешь учеником. Ещё через два-три года – может быть – начнёшь писать сам. Согласен?

– Да! – выпалил Лоренцо, не раздумывая.

– Хорошо. – Тициан кивнул. – Джироламо покажет тебе, где ты будешь спать. А сейчас…

Он подошёл к окну и посмотрел на улицу.

– Сейчас у тебя есть полдня свободного времени. Пройдись по городу. Посмотри на него. Запомни. Потому что завтра у тебя не будет времени смотреть – ты будешь слишком занят работой.

– Благодарю вас, маэстро, – Лоренцо поднялся и снова поклонился. – Я не подведу вас.

– Не меня, – Тициан повернулся к нему, и в его глазах мелькнуло что-то странное – то ли грусть, то ли предупреждение. – Не подведи себя. И ещё…

Он помолчал, словно решая, стоит ли говорить.

– Падре Антонио просил присмотреть за тобой. Он не объяснил почему, но я знаю его достаточно долго, чтобы понимать: если он о чём-то просит, на то есть причина. Будь осторожен в Венеции, Лоренцо Фальконе. Здесь опасно быть слишком талантливым – и ещё опаснее быть сыном своего отца.

Лоренцо хотел спросить, что это значит, но Тициан уже отвернулся к мольберту, давая понять, что разговор окончен.

Юноша вышел из мастерской в смятении. Что знал маэстро о его отце? Почему падре Антонио просил за него «присмотреть»? И что означали эти странные слова – «опасно быть сыном своего отца»?

Но все эти мысли отступили, когда он снова оказался на улице, под ослепительным полуденным солнцем. Венеция раскинулась перед ним, и он был свободен – свободен бродить, смотреть, впитывать, рисовать.

Он достал из саквояжа блокнот и уголь и двинулся куда глаза глядят.

Следующие несколько часов превратились в лихорадочный вихрь впечатлений. Лоренцо бродил по бесконечным переулкам, выходил к каналам, снова нырял в лабиринт улиц, теряясь и находя дорогу, замирая на каждом шагу, чтобы сделать набросок.

Вот старая церковь с колокольней, покосившейся от времени. Вот мост через канал, и на нём – торговка рыбой, расхваливающая свой товар голосом, способным разбудить мёртвых. Вот палаццо с облупившейся штукатуркой, но всё ещё прекрасный, как увядающая красавица, помнящая дни своей славы. Вот дети, играющие на площади, вот монах, читающий молитву у образа Мадонны в стенной нише, вот куртизанка в окне – разряженная, накрашенная, дразнящая прохожих взглядом из-под веера.

Он рисовал всё: лица, здания, лодки, кошек, птиц, отражения в воде. Блокнот заполнялся страница за страницей. Пальцы почернели от угля, глаза слезились от напряжения, но он не мог остановиться. Венеция была неисчерпаема – каждый поворот открывал новую красоту, каждое мгновение приносило новое озарение.

Солнце склонялось к западу, когда он наконец опомнился. Он стоял на маленькой набережной где-то на окраине города – вокруг были только рыбацкие хижины и сушащиеся сети. Желудок громко напомнил о себе – Лоренцо не ел с самого утра.

И тут он понял, что понятия не имеет, где находится.

Он попытался вспомнить дорогу обратно, но все эти переулки и мосты слились в один бесконечный лабиринт. Мастерская Тициана была… где? В Сан-Самуэле. А где Сан-Самуэле? Где-то там, в глубине города, за сотней поворотов и десятком каналов.

– Простите, – обратился он к проходящему мимо рыбаку, – как пройти к Сан-Самуэле?

Рыбак посмотрел на него, как на сумасшедшего, и разразился потоком венецианского диалекта, из которого Лоренцо понял только «отсюда» и «долго».

– Благодарю, – пробормотал он и пошёл в указанном направлении.

Через полчаса блуждания он вышел к знакомым местам – вернее, к местам, которые показались ему знакомыми. Но это была не площадь Сан-Самуэле, а что-то совсем другое – широкая набережная с видом на открытую лагуну.