Венецианская жемчужина

Он спросил дорогу ещё раз, потом ещё, и наконец, когда солнце уже почти скрылось за горизонтом, окрасив небо и воду в алые тона, он оказался у моста Риальто.

«Золотой лев», – вспомнил он слова Марко. – «У моста Риальто».

Найти таверну оказалось нетрудно – достаточно было спросить любого прохожего. «Золотой лев» был одним из самых известных заведений в округе: трёхэтажное здание с выцветшей вывеской, на которой красовался облезлый лев, больше похожий на бродячую кошку.

Лоренцо толкнул тяжёлую дверь и вошёл внутрь.

Шум ударил по ушам, как волна. Таверна была полна народу: купцы, моряки, ремесленники, несколько разодетых дворян в углу, компания шумных студентов у окна, пара женщин сомнительной репутации у стойки. Воздух был густым от дыма, запахов еды, пота и дешёвого вина.

– Лоренцо! – раздался знакомый голос. – Сюда!

Марко сидел за столом в нише у стены, полускрытый тенью. Рядом с ним стояла кружка вина и тарелка с остатками ужина. Он махал рукой, указывая на свободное место напротив.

Лоренцо протолкался через толпу и рухнул на скамью.

– Я думал, уже не найду это место, – признался он. – Заблудился раз десять.

– Все теряются в первый день, – утешил его Марко. – Через месяц будешь знать город лучше, чем собственную ладонь. Эй, Джанна!

Из-за стойки появилась женщина – статная, с пышными формами, тёмными волосами, уложенными в замысловатую причёску, и глазами, которые видели слишком много, чтобы чему-либо удивляться. Ей было около тридцати, но двигалась она с грацией гораздо более молодой особы.

– Чего тебе, Марко? – спросила она с напускной грубостью, за которой явно скрывалась симпатия.

– Ужин для моего друга. Он голоден, как волк, и беден, как церковная мышь. Но я плачу.

Джанна окинула Лоренцо оценивающим взглядом.

– Новенький? Художник, судя по рукам. Из Вероны, судя по выговору. И, судя по лицу, ещё не понял, во что ввязался, приехав в Венецию.

– Джанна знает всё обо всех, – объяснил Марко. – Это её дар. И её проклятие.

– Проклятие – это ты, Марко Бембо, – отрезала Джанна, но в её голосе не было злости. – Принесу рыбу и хлеб. И ещё вина – парень выглядит так, будто ему не помешает выпить.

Она ушла, и Лоренцо повернулся к Марко.

– Она… хозяйка?

– Хозяйка, повариха, исповедница и хранительница секретов. «Золотой лев» – нейтральная территория. Сюда приходят все: и сторонники дожа, и его противники, и купцы, и воры, и шпионы всех мастей. Джанна не делает различий – лишь бы платили. И молчит, как могила.

Джанна вернулась с подносом: жареная рыба, свежий хлеб, оливки и кувшин вина. Лоренцо набросился на еду с голодом человека, не евшего целый день.

– Ну, – сказал Марко, когда первый голод был утолён, – рассказывай. Как прошло с Тицианом?

Лоренцо рассказал всё: и о холодном приёме, и об уничтожающей критике, и о неожиданной похвале, и о странных словах про отца. Марко слушал внимательно, не перебивая, и только иногда делал глоток вина.

– Интересно, – сказал он, когда Лоренцо закончил. – Очень интересно. Твой отец был кондотьером, говоришь?

– Бывшим. Он… оставил это ремесло, когда женился на матери. Говорил, что устал от крови.

– Кондотьеры не просто так оставляют своё ремесло. Обычно их оставляет само ремесло – в виде клинка между рёбер. – Марко задумчиво покрутил кружку в руках. – Но это неважно. Главное – тебя взяли. Поздравляю, друг мой. Ты теперь ученик величайшего художника Венеции.

– Подмастерье, – поправил Лоренцо.

– Детали. Через год будешь учеником, через пять – мастером. Если, конечно, не свернёшь шею раньше.

– Почему я должен свернуть шею?

Марко усмехнулся.

– Потому что ты в Венеции, друг мой. Здесь все рано или поздно сворачивают шею – кто фигурально, кто буквально. Вопрос только в том, успеешь ли ты сделать что-то стоящее до этого момента.

Он подлил вина Лоренцо.

– Но хватит о мрачном. Сегодня – праздник. Ты прибыл в великий город, нашёл учителя, обрёл друга – меня, разумеется – и скоро узришь ещё одно чудо Венеции. Карнавал!

– Карнавал? – Лоренцо слышал это слово, но никогда не задумывался о нём всерьёз.

– О да. Карнавал. – Глаза Марко загорелись. – Величайшее безумие в мире. Несколько недель перед Великим постом, когда весь город сходит с ума. Маски, танцы, музыка, вино, женщины… Все равны под маской: дож и нищий, монахиня и шлюха, убийца и святой. Можно делать всё что угодно – и никто никогда не узнает, кто ты на самом деле.

– Звучит… опасно.

– Опасно? – Марко рассмеялся. – Это самое мягкое слово. Карнавал – это время, когда совершаются самые страшные преступления и самые великие подвиги. Когда заключаются союзы и разрываются клятвы. Когда влюбляются навсегда и предают без сожаления. И когда… – он понизил голос, – когда можно увидеть то, что обычно скрыто.

– Например?

– Например, дочь дожа.

Лоренцо поперхнулся вином.

– Дочь дожа?

– Софья Контарини. – Марко произнёс это имя с каким-то странным благоговением. – Единственная дочь его светлости Антонио Контарини, дожа Венецианской республики. Говорят, она красива, как ангел, и умна, как демон. Говорят, её мать была гречанкой из знатного рода – то ли из Ласкарисов, то ли из самих Палеологов. Говорят, у неё есть жемчужина – «Слеза Византии», – которая стоит больше, чем весь венецианский арсенал.

– А ты её видел?

– Её? Никто её не видел. Она не покидает дворец – или покидает так редко, что это всё равно что не покидает. Дож бережёт её как зеницу ока. Особенно теперь, когда её помолвили с миланским принцем.

– Помолвили?

– Политика, – Марко поморщился. – Грязное дело. Милан давно точит зубы на Венецию, а Венеция – на Милан. Брак должен скрепить союз, предотвратить войну, бла-бла-бла. Обычная история: девушку продают, как овцу на рынке, ради интересов государства.

Лоренцо почувствовал неожиданную волну возмущения.

– Это несправедливо.

– Добро пожаловать в реальный мир, друг мой. – Марко поднял кружку. – Здесь справедливость – товар, который покупают и продают, как всё остальное. Но есть одна вещь, которую нельзя купить.

– Какая?

– Свобода. Настоящая свобода. Та, что внутри. – Он постучал себя по груди. – Её можно только завоевать. Или потерять. Но никогда – купить.

Он осушил кружку и поднялся.

– Ладно, хватит философии на сегодня. Тебе пора возвращаться – Тициан не любит, когда его подмастерья опаздывают. Я провожу тебя до Сан-Самуэле.

Они вышли из таверны в тёплую венецианскую ночь. Луна висела над городом, отражаясь в тысячах каналов, и Венеция казалась ещё более волшебной, чем днём. Где-то вдалеке пели гондольеры, где-то смеялись женщины, где-то звенели бокалы.

– Марко, – сказал Лоренцо, когда они шли по тёмным улицам, – почему ты помогаешь мне? Мы знакомы меньше суток.

Марко помолчал, прежде чем ответить.

– Потому что ты напоминаешь мне меня самого. Каким я был, когда приехал сюда. Молодым, наивным, полным надежд. Мне тогда никто не помог – и я совершил много ошибок, которых можно было избежать. Может быть, если помогу тебе, это как-то… искупит мои собственные грехи.

– У тебя есть грехи?

– У всех есть грехи, Лоренцо. – Голос Марко стал серьёзным. – У всех. Вопрос только в том, живём мы с ними или они живут с нами.

Они дошли до мастерской Тициана. Марко указал на дверь.

– Вот ты и дома. Отдыхай. Завтра начнётся твоя новая жизнь.

– Спасибо, – сказал Лоренцо. – За всё.

– Не благодари. Лучше найди способ отплатить – когда-нибудь, когда я буду в этом нуждаться.

Он повернулся, чтобы уйти, но остановился.

– И ещё одно. Карнавал начинается через неделю. Если хочешь увидеть Софью Контарини – приходи на площадь Сан-Марко в первую ночь. Говорят, она иногда появляется там. В белом платье и жемчужной маске.

Он растворился в темноте, оставив Лоренцо одного.

Юноша постоял ещё мгновение, глядя на звёзды, что мерцали между крышами. Потом толкнул дверь и вошёл внутрь.

Его ждала узкая койка в каморке под крышей, рядом с ещё тремя такими же койками, на которых храпели другие подмастерья. Он лёг, не раздеваясь, и закрыл глаза.

Но сон не шёл.

В голове кружились образы: розовое небо над лагуной, лицо Тициана, голос Марко, смех Джанны, запах красок, вкус вина. И ещё – почему-то – образ девушки в белом платье и жемчужной маске. Девушки, которую он никогда не видел, но которая уже поселилась в его воображении.

«Софья Контарини», – подумал он. – «Дочь дожа. Невеста миланского принца. Хозяйка "Слезы Византии"».

Он не знал, что эта мысль изменит всю его жизнь. Не знал, что через неделю встретит её на площади Сан-Марко. Не знал, что её глаза станут для него важнее всех картин мира. Не знал, что её тайна переплетётся с тайной его отца, с тайной жемчужины, с тайной целых империй.

Сейчас он просто лежал в темноте, молодой художник из Вероны, в первую ночь своей новой жизни в Венеции.

И Венеция лежала вокруг него – тёмная, таинственная, прекрасная. Город масок. Город тайн. Город, где каждый носит лицо, которое не принадлежит ему. Город, который скоро откроет Лоренцо Фальконе свои объятия – и свои когти.

За окном каморки плескалась вода канала. Где-то вдали пробили полночь колокола Сан-Марко. И юноша наконец уснул, баюкаемый голосом моря.

Ему снились маски.

Утро пришло слишком рано и слишком громко.

– Вставай, новенький! – голос Джироламо ворвался в сон Лоренцо, как нож в масло. – Маэстро ждёт!

Лоренцо открыл глаза и тут же пожалел об этом: голова гудела после вчерашнего вина, а тело ломило от неудобной койки. Он сел, протирая глаза, и попытался сообразить, где находится.

Каморка под крышей. Три койки рядом – уже пустые. Узкое окно, за которым серело предрассветное небо. Венеция.

– Сколько времени? – спросил он хрипло.

– Почти рассвет. Маэстро встаёт с первым светом – и все, кто у него работает, тоже. Шевелись!

Джироламо бросил ему кусок хлеба и исчез за дверью. Лоренцо кое-как проглотил завтрак, умылся из кувшина холодной водой и спустился в мастерскую.

Тициан уже работал. Он стоял перед огромным полотном – «Вакх и Ариадна», как позже узнал Лоренцо – и наносил мазки с таким сосредоточением, будто вокруг него не существовало ничего. Свет падал на холст через северные окна, и краски на палитре казались живыми, пульсирующими.

Несколько минут Лоренцо просто смотрел, забыв обо всём на свете. Он видел, как рождается чудо: как из хаоса мазков возникает форма, как плоская поверхность обретает глубину, как неживое становится живым. Кисть в руке Тициана была не инструментом – она была продолжением его души, проводником между миром воображения и миром материи.

– Насмотрелся? – голос маэстро вырвал его из созерцания. – Тогда за работу. Сегодня будешь растирать киноварь. Ступка и пест в углу. Пигмент – в ящике. Масло – в кувшине. Растираешь до тех пор, пока не получится однородная масса. Джироламо покажет.

– Да, маэстро.

Так началась его новая жизнь.

Растирание красок оказалось работой адской. Киноварь – красный пигмент из ртутной руды – была твёрдой, как камень, и капризной, как примадонна. Её нужно было растолочь в порошок, потом добавить масла, потом растирать часами, пока не получится гладкая, блестящая паста. Руки ныли, спина болела, глаза слезились от пыли. А Джироламо стоял рядом и критиковал каждое движение.

– Не так! Равномернее! Ты что, никогда не работал руками?

– Работал, – огрызнулся Лоренцо.

– Видимо, плохо работал. Давай заново.

К полудню Лоренцо готов был бросить всё и бежать из Венеции. К вечеру он едва мог поднять руки. Но на следующее утро он снова встал с рассветом, снова взялся за ступку – и продолжил.

Дни потянулись один за другим, похожие друг на друга, как волны в море. Растирать краски. Готовить холсты. Мыть кисти. Убирать мастерскую. Снова растирать краски. Иногда – совсем иногда – Тициан позволял ему посмотреть, как он работает, и даже объяснял что-то: почему этот оттенок, почему этот мазок, почему этот свет.

– Цвет – это не то, что ты видишь, – говорил он однажды, глядя на закатное небо за окном. – Цвет – это то, что ты чувствуешь. Красный – это не просто красный. Это гнев, страсть, кровь, огонь. Синий – это не просто синий. Это печаль, глубина, тайна, бесконечность. Художник не копирует мир – он переводит его на язык чувств.

Лоренцо впитывал каждое слово.

А по вечерам, когда работа заканчивалась, он выходил в город с блокнотом и углём. Бродил по улицам, делал наброски, запоминал лица и здания, свет и тени. Иногда встречал Марко в «Золотом льве», и они разговаривали до полуночи – об искусстве, о политике, о женщинах, о жизни.

Марко рассказывал о Венеции такие вещи, которых не найдёшь ни в одной книге. О тайных каналах, по которым перевозят контрабанду. О яде кантарелла, который невозможно обнаружить и который погубил уже не одного врага республики. О шпионах Совета Десяти, которые могут выглядеть как угодно – как торговец, как нищий, как священник, как куртизанка. О тайных обществах, существующих в тени официальной власти.

– Ты много знаешь для простого… кем ты, кстати, работаешь? – спросил однажды Лоренцо.

Марко улыбнулся – той самой улыбкой, за которой невозможно было разглядеть правду.

– Я занимаюсь разными делами. Некоторые из них даже законны.

– А остальные?

– Остальные… скажем так, находятся в серой зоне. Там, где закон ещё не определился, что думать.

Лоренцо не стал допытываться. Он понимал, что Марко расскажет ему правду, когда сочтёт нужным – или не расскажет никогда.

Так прошла неделя.

И наступила первая ночь карнавала.

Лоренцо не собирался идти на площадь Сан-Марко. Правда не собирался. Он говорил себе, что это глупо, что ему нужно отдохнуть, что завтра снова вставать с рассветом. Он говорил себе, что дочь дожа – не его дело, что он простой подмастерье, что между ними – пропасть, которую невозможно преодолеть.

Но слова – это просто слова. А ноги – они несли его к площади сами, будто подчинялись какой-то силе, более могущественной, чем разум.

Он шёл по ночным улицам, и Венеция вокруг него преображалась. Повсюду горели факелы и свечи, из окон звучала музыка, люди в масках спешили куда-то, смеясь и перекликаясь. Это был другой город – город праздника, город безумия, город, сбросивший оковы повседневности.

Площадь Сан-Марко встретила его морем огней.

Тысячи свечей горели в канделябрах, установленных по периметру. Факелы пылали на стенах дворца дожей и на колоннах собора. Лунный свет заливал мраморные плиты, смешиваясь с золотым сиянием огней. И везде – везде! – были люди в масках.

Баута – белая маска, закрывающая всё лицо, с выступающим подбородком, позволяющим есть и пить, не снимая её. Моретта – чёрная маска, которую женщины держали зубами, что делало их немыми и оттого ещё более загадочными. Маски птиц, масок зверей, маски чудовищ. Маски ангелов и маски демонов. Маски, за которыми прятались все: дворяне и простолюдины, мужчины и женщины, старики и дети.

Лоренцо чувствовал себя голым – он был одним из немногих, кто пришёл без маски. Он хотел видеть, а не прятаться. Хотел запомнить лица – даже если эти лица были скрыты.

Он бродил по площади, сквозь толпы танцующих, мимо музыкантов и жонглёров, мимо продавцов вина и сладостей. Он рисовал в уме – без бумаги, без угля, только взглядом. Вот группа дам в роскошных платьях, вот акробат, стоящий на руках, вот парочка влюблённых, целующихся в тени колонны.

И вот – она.

Лоренцо увидел её издалека, и сердце его остановилось.

Она стояла одна, у подножия кампанилы, – девушка в белом платье, с маской из перламутра и жемчуга, закрывавшей верхнюю часть лица. Её тёмные волосы были убраны под серебряную сетку, усыпанную крошечными бриллиантами, которые сверкали в свете факелов. Она смотрела на танцующих – но не присоединялась к ним. Она была здесь – и одновременно бесконечно далеко.

Лоренцо двинулся к ней, не задумываясь.

Он шёл сквозь толпу, как человек во сне, не замечая никого и ничего вокруг. Какая-то женщина в маске кошки потянула его за рукав, приглашая танцевать, – он не заметил. Какой-то мужчина в маске ворона толкнул его плечом – он не остановился.

Он приближался к ней – и с каждым шагом его сердце билось всё сильнее.

Пять шагов. Четыре. Три. Два.

Она повернула голову и посмотрела на него.

За жемчужной маской скрывались глаза – тёмные, почти чёрные, с золотистыми искрами, похожими на отблески пламени в ночи. Глаза, которые видели его насквозь. Глаза, в которых была печаль – и надежда. Страх – и вызов. Одиночество – и огонь.

– Вы позволите пригласить вас на танец? – услышал он собственный голос, будто со стороны.

Она молчала. Секунду. Две. Вечность.

Потом медленно протянула руку в белой перчатке.

Он взял её – и мир вокруг исчез.

Остались только они двое: молодой художник из Вероны и девушка в жемчужной маске. Музыка обволакивала их, и они танцевали – не замечая никого, не замечая ничего.

– Вы не венецианец, – сказала она наконец. Голос у неё был низким, мелодичным, с еле заметным акцентом – греческим? восточным?

– Из Вероны, – ответил он. – Лоренцо Фальконе. Художник.

– Художник? – В её голосе мелькнуло что-то похожее на интерес. – И что рисуют художники из Вероны?

– То, что видят. То, что чувствуют. То, чего не могут забыть.

– И что вы видите сейчас?

Он посмотрел ей в глаза – в эти невозможные, бездонные глаза.

– Я вижу ту, которую уже никогда не смогу забыть.

Она не ответила. Но что-то изменилось в её взгляде – стена, которую она возвела вокруг себя, дала трещину.

– Вы опасный человек, Лоренцо Фальконе, – прошептала она.

– Почему?

– Потому что говорите правду. Здесь это не принято.

Они продолжали танцевать. Музыка менялась – быстрая, медленная, снова быстрая. Но они не останавливались. Он держал её руку – и чувствовал, как бьётся пульс на её запястье. Быстро. Взволнованно. Как у птицы, пойманной в силок.

– Кто вы? – спросил он.

– Никто, – ответила она. – Тень. Призрак. Девушка в маске на карнавале. Разве это не достаточный ответ?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я хочу знать вас. Настоящую. Без маски.

Она остановилась. Музыка всё ещё играла, но они стояли неподвижно посреди танцующей толпы.

– Вы не знаете, чего просите, – сказала она тихо. – Есть вещи, которые лучше не знать. Есть люди, с которыми лучше не связываться. Уходите, Лоренцо Фальконе. Уходите – и забудьте, что видели меня.

– Я не могу.

– Почему?

– Потому что уже поздно.

Он поднял руку и коснулся её маски – осторожно, едва касаясь.

– Можно?

Она задержала дыхание. Потом медленно покачала головой.

– Нет. Не здесь. Не сейчас. – Она оглянулась – и он заметил тень страха в её глазах. – Они следят за мной.

– Кто?

– Все. – Она сделала шаг назад. – Мне нужно идти. Но…

Она достала из складок платья что-то маленькое, блестящее и вложила ему в руку. Он опустил глаза – на его ладони лежала жемчужина. Маленькая, розоватая, идеальной формы.

– Это не «Слеза Византии», – сказала она с тенью улыбки. – Просто жемчужина. Но она напомнит вам обо мне – если вы захотите помнить.

– Я хочу увидеть вас снова.

Она помолчала. Потом кивнула.

– Церковь Санта-Мария Глориоза деи Фрари. Послезавтра, на утренней мессе. Я буду там.

Она повернулась – и исчезла в толпе раньше, чем он успел сказать хоть слово.

Лоренцо стоял посреди площади, сжимая в руке маленькую жемчужину. Вокруг него кружился карнавал – смеялся, пел, танцевал. Но он не видел ничего.

Только тёмные глаза с золотыми искрами.

Только голос, который говорил: «Уходите – и забудьте, что видели меня».

Только жемчужину на его ладони – маленькую, тёплую, как обещание.

Он не знал ещё, что эта встреча станет началом всего. Не знал, что за этой девушкой охотятся враги, о которых он даже не подозревает. Не знал, что её тайна переплетётся с его собственной судьбой так тесно, что разорвать их будет невозможно.

Он знал только одно: он влюбился.

Влюбился с первого взгляда, с первого слова, с первого прикосновения.

И эта любовь – он чувствовал это всем своим существом – изменит его навсегда.

Луна сияла над площадью Сан-Марко. Карнавал продолжался. И молодой художник из Вероны стоял неподвижно, держа в руке жемчужину, – один среди тысячи масок.

Венеция смеялась вокруг него.

Но скоро ей будет не до смеха.

Возвращаясь в мастерскую, Лоренцо заметил, что за ним следят.

Тень мелькнула в переулке – слишком быстро, чтобы разглядеть лицо. Потом – шаги за спиной, которые замолкали, когда он останавливался. Потом – взгляд из окна, который он почувствовал затылком.

Он ускорил шаг. Тени не отставали.

Когда он свернул в узкую калле, ведущую к Сан-Самуэле, дорогу ему преградили двое. Оба – в тёмных плащах, с капюшонами, скрывающими лица. У одного в руке блеснул кинжал.

– Кошелёк, – сказал он хриплым голосом. – И ту побрякушку, что тебе дала девка в белом.

Лоренцо инстинктивно сжал жемчужину в кулаке.

– Кто вы?

– Не твоё дело. Отдай – и уйдёшь живым. Не отдашь – найдут утром в канале.

Лоренцо отступил на шаг. За спиной послышались шаги – ещё двое отрезали путь к отступлению.

Четверо. С оружием. Против одного безоружного.

«Вот и всё», – подумал он. – «Вот так и заканчивается история молодого художника из Вероны».

Но история не закончилась.

Потому что в этот момент из темноты вынырнула фигура – стремительная, как тень, смертоносная, как клинок. Блеснула сталь. Раздался крик. Один из нападавших упал, схватившись за руку.

– Беги! – голос был знакомым. Марко!

Лоренцо не заставил себя просить дважды. Он бросился вперёд, мимо двоих, перегородивших дорогу, – они были слишком заняты новым противником, чтобы его остановить. Он бежал, не разбирая дороги, по тёмным переулкам, через мосты, вдоль каналов.

Когда он наконец остановился, задыхаясь, то обнаружил, что стоит у дверей мастерской Тициана. Как он сюда добрался – он не знал. Ноги привели его сами.

За спиной послышались шаги. Лоренцо обернулся, готовый драться голыми руками, если понадобится.

Но это был Марко. Живой, невредимый, даже не запыхавшийся. На его шпаге темнела кровь.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Да. А ты как…

– Я следил за тобой. – Марко пожал плечами. – Говорил же: я знаю, что ты влипнешь в неприятности. Новички всегда влипают.

– Кто это был?

– Понятия не имею. Но они знали о жемчужине. – Марко посмотрел на кулак Лоренцо, в котором всё ещё была зажата маленькая розовая горошина. – Что бы она ни значила – береги её. И будь осторожен.

– Марко…

– Завтра, – перебил тот. – Всё завтра. Сейчас – спать. Тебе понадобятся силы.

Он растворился в темноте так же бесшумно, как появился.

Лоренцо постоял ещё минуту, глядя ему вслед. Потом вошёл в мастерскую, поднялся в каморку и лёг на койку.

Жемчужина лежала на его груди, рядом с медальоном отца. Два талисмана. Две тайны. Две нити, связывающие его с прошлым и будущим.

Он закрыл глаза.

И снова ему снились маски.

Но теперь среди них была одна – жемчужная, сверкающая, – за которой прятались глаза цвета ночи с золотыми искрами.

Глаза девушки, которую он полюбил.

Глаза девушки, которую он поклялся найти – чего бы это ни стоило.

За окном каморки светало. Новый день поднимался над Венецией – город просыпался, отряхиваясь от карнавального безумия, готовясь к повседневным заботам.

Но для Лоренцо Фальконе повседневности больше не существовало.

Существовала только она.

И тайна, которую он должен был разгадать.

Глава 2: Ночь масок

Прошла неделя с той ночи, когда Лоренцо впервые увидел девушку в жемчужной маске. Семь дней, которые тянулись как семь лет, – и одновременно промелькнули, словно семь мгновений.

Он работал. Растирал краски до боли в руках, готовил холсты до рези в глазах, мыл кисти до онемения пальцев. Тициан был требователен, как сама судьба, – никаких послаблений, никакой жалости. Каждая ошибка замечалась, каждый промах карался дополнительной работой. Но Лоренцо не жаловался. Он понимал: через эту муку лежит путь к мастерству.

По ночам он не мог уснуть.

Жемчужина лежала под подушкой – маленькая, тёплая, как обещание. Он доставал её в темноте, катал между пальцами, вспоминая голос, глаза, прикосновение руки в белой перчатке. «Церковь Санта-Мария Глориоза деи Фрари. Послезавтра, на утренней мессе». Эти слова звучали в его голове, как молитва, как заклинание, как проклятие.