У костра

Она внимательно смотрела на него, видя не хитреца, а загнанного, отчаявшегося человека, попавшего в чудовищную ловушку собственной же глупости.

Молотов сжал кулаки, его голос дрогнул от накопленной ярости и бессилия. – Так скажите же им! Я же кричу всем – это я её убил! Я! Не какой-то там ваш «Собиратель»! Я даже не знал, как он там режет, я просто… – он замолкает, глотая воздух. – Я прочитал в газетах и подумал… если тело найдут таким, все решат, что это он. А я просто деньги взял и всё. Но они не слушают! Они хотят, чтобы я был им!

В его глазах стояла настоящая, животная тоска. Он был готов признаться в убийстве, лишь бы его перестали называть чужим, страшным именем.

– Они нашли у меня деньги, перчатки… Я всё признал! – почти кричал он. – Зачем мне врать сейчас? Я говорю – да, я убил, ограбил! Но я не он! Я не псих с коллекцией!

Майя медленно кивнула. Она видела это сотни раз – ложь можно распознать, а вот эта искренняя, истеричная попытка сбросить с себя чужое, более страшное обвинение, была уникальной.

– Я верю тебе, – тихо сказала она.

Молотов замер, смотря на неё с немым изумлением, словно она сказала что-то на незнакомом языке.

– Вы… вы верите?

– Да. Потому что ты – вор и убийца. А он – нечто другое. И я это докажу.

Она встала. Её лицо было серьёзным.

– Ты совершил ужасное преступление, и ты понесёшь за него наказание. Но ты не будешь разменной монетой, которой прикроют чужую вину. Я найду настоящего «Собирателя». И всем станет ясно, кто ты есть на самом деле.

Она вышла, оставив его в одиночестве. Он сидел, уставившись в стол, и впервые за долгое время в его душе появилась не злоба, а призрачная надежда. Кто-то услышал его. Кто-то понял.

А Майя, выйдя на улицу, поняла – теперь её охота стала ещё и искуплением. Она должна была найти настоящего монстра не только ради новых жертв, но и ради того, чтобы правда восторжествовала над удобной для всех ложью. Даже если эта правда заключалась в том, что в городе орудовали не один, а два убийцы.

2

Зал суда был полон. Воздух гудел от сдержанных разговоров и щелчков фотокамер. Под стеклянным колпаком общественного интереса разворачивался финальный акт трагедии, которую все так жаждали закрыть. Майя сидела в задних рядах, невидимый свидетель, чья роль в этом спектакле была давно отыграна и забыта.

Сергей Молотов, в застиранном казённом халате, стоял в клетке для подсудимых, но больше всего он напоминал загнанного зверя в невидимой ловушке. Его глаза, полые от бессонницы и отчаяния, метались по залу, выискивая хоть один взгляд, в котором он увидел бы не осуждение, а понимание.

– …и на основании представленных доказательств, суд признаёт подсудимого виновным в совершении серии особо тяжких преступлений, – мерный, лишённый всякой эмоции голос судьи раскатывался под сводами зала.

– Я не он! – хриплый, сорванный крик Молотова прорвал официальную тишину. Он вцепился пальцами в прутья клетки. – Я убил её, да! Но я не «Собиратель»! Вы что, не слышите?!

Журналисты усердно строчили в блокнотах. Члены суда смотрели куда-то в пространство поверх его головы. Прокурор с лёгким пренебрежением поправлял мантию. Его крик был для них лишь досадным помехой, не вписывающейся в чёткий сценарий правосудия. Город хотел закрыть дело, а не вникать в тонкости психики очередного маньяка, отрицающего свою вину.

– Я обычный вор! Поймите же! – его голос сорвался в истошный шёпот, полный обречённости. Но присяжные уже не смотрели на него. Вердикт был вынесен ещё до начала слушаний.

Майя смотрела на это, и внутри у неё всё сжималось в холодный, тяжёлый ком. Она видела не торжество закона, а ритуал жертвоприношения. Молотова приносили в жертву общественному спокойствию. Он был удобным козлом отпущения, на которого можно было взвалить все грехи настоящего дьявола.

– …приговаривается к пожизненному лишению свободы в колонии особого режима.

Судья ударил молотком. Звук был сухим и окончательным, словно захлопнулась крышка гроба.

Молотов замер, его плечи обвисли. Последняя искра борьбы погасла в его глазах, сменившись пустотой. Его увели из зала, и на этот раз он не сопротивлялся и не кричал. Он просто шёл, сломленный не приговором, а тотальным нежеланием мира услышать правду.

В зале поднялся шум, журналисты ринулись к выходу, чтобы первыми передать сенсацию. Майя медленно поднялась и вышла в безлюдный коридор, прислонившись к холодной стене.

Она сделала это. Она добилась, чтобы против Молотова вынесли обвинение по всем статьям. Он был убийцей и понесёт наказание. Но её победа была пирровой. Настоящий монстр, чьё имя теперь навсегда будет ассоциироваться с жалким подражателем, получил самый ценный подарок – полную свободу действий.

Она закрыла глаза, и в памяти всплыло лицо сестры. Теперь она понимала Лизу ещё лучше. Та тоже была жертвой, чью историю переписали и забыли. Но Майя не позволит забыть. Она продолжит следствие, даже в одиночку.

3

В городе наступило затишье. Словно густой туман страха, weeks висевший над улицами, наконец рассеялся. В очередях, в троллейбусах, в магазинах люди всё реже вспоминали о «Собирателе». Пойманный и осуждённый Молотов стал страшной, но закрытой главой. Жизнь постепенно возвращалась в привычное русло.

Тишина. Именно её больше всего ценил Артём в эти дни. Тишина снаружи и та, желанная, стерильная тишина в его Мастерской. Его Венера обрела лицо, но работа ещё не была завершена. Каркас требовал новых деталей. Идеальных деталей.

Он вышел на охоту с новым, острым, как его скальпель, чувством свободы. Он был тенью, призраком, о котором все забыли. Его глаза, холодные и аналитические, выискивали в толпе не просто красоту, а соответствие строгому, внутреннему канону.

И он нашёл её в парке, у самого фонтана.

Девушка. Лет шестнадцати. В её смехе, в том, как она запрокинула голову, была та самая, щемящая чистота линий, которую он так ценил. Её шея… он замер, мысленно примеряя её изгиб к пустующему месту на каркасе Венеры. Да. Это было идеально. Тот самый хрупкий, но выразительный изгиб, та самая длина. Совершенство.

Он не знал, что много лет назад, в самом начале своего пути, он уже брал подобный образец. Та девушка из прошлого, Лиза, была его первой большой удачей, пробой пера. Он почти не помнил её лица – лишь безупречную линию щиколотки, которую он тогда изъял. Он и не подозревал, что та жертва была чьей-то сестрой, чьей-то болью, чьим-то незаживающей раной. Для него это был просто экспонат, первый кирпичик в фундаменте его великого творения.

И вот судьба, слепая и равнодушная к человеческим драмам, предложила ему тот же самый, но усовершенствованный эталон. Это было знаком. Символом того, что его путь верен, что он движется к абсолюту.

Он проследил за девушкой взглядом, не мигая, впитывая каждую деталь: маршрут, время, привычки. Она шла с подружкой, ничего не подозревая, её молодое лицо было озарено улыбкой.

Артём медленно повернулся и пошёл прочь, растворяясь в толпе. На его лице не было ни волнения, ни злорадства. Лишь спокойная, безраздельная уверенность хирурга, который только что нашёл идеальный материал для трансплантации.

Его Венере требовалась шея. И он нашёл её. Охота началась. Для него это был всего лишь следующий, логичный шаг в работе. Он не видел в этом ни мести, ни вызова. Только стремление к совершенству. Ирония судьбы заключалась в том, что, сам того не ведая, он снова нацелился на самое больное место капитана Сомовой, готовясь нанести удар в ту же самую, незажившую рану.

4

Кабинет подполковника Гордеева был погружён в привычную, деловую атмосферу. Майя Сомова, стоя у доски, монотонно зачитывала отчёт о раскрытых за последнюю неделю преступлениях: разборки на рынке, угон автомобиля, серия краж из гаражей. Дела были пустяковые, но работа кипела. Город жил.

Голос Майи был ровным, профессиональным, но в нём не было ни капли жизни. Она была похожа на хорошо отлаженный механизм, выполняющий свою работу без искры. Когда она закончила и опустила папку, в кабинете повисла короткая пауза.

– Всё, товарищ полковник, – сказала она, глядя куда-то в пространство над его головой.

Коллеги стали потихоньку расходиться. Майя собрала бумаги и уже направилась к выходу, когда Гордеев остановил её.

– Сомова. Останься на минуту.

Дверь закрылась, оставив их вдвоём. Гордеев откинулся в кресле, изучая её. Он видел не усталость – с усталостью он мирился. Он видел пустоту. Гаснущий взгляд, опущенные плечи. В ней не осталось того стального огня, который он, бывало, с раздражением, но уважал.

– Что с тобой? – спросил он, отложив сигарету. – Месяц прошёл. Дела в норме. А ты ходишь как на похоронах. Не могу же я тебя в таком виде на повышение представлять.

Майя медленно подняла на него глаза. В её взгляде была не ярость, а тяжёлая, безнадёжная усталость.

– Товарищ полковник, – начала она тихо, срывающимся голосом. – Молотов… Зачем? Зачем он это делал?

Гордеев нахмурился. – Опять за своё? Он маньяк, Сомова. У них в голове одни черти.

– Но зачем? – она сделала шаг вперёт, и в её голосе впервые зазвучали надрывные нотки. – Если он «Собиратель», то что он собирал? Где его коллекция? Мы обыскали всё – его квартиру, все его укрытия. Ничего! Ни одной банки с формалином, ни одного… «экспоната». Он ни разу не сказал, куда дел… добычу. Почему?

Она смотрела на Гордеева, умоляя если не согласиться, то хотя бы задуматься.

– Какие препараты он использовал? Откуда у рецидивиста с тремя классами образования доступ к миорелаксантам и знания по бальзамированию? Он не врач! Он не ветеринар! Он даже не санитар!

– Хватит! – Гордеев резко поднялся, его терпение лопнуло. – Я сказал – дело закрыто! Прошёл месяц. Целый месяц! И за это время – ни одного намёка, ни одного подозрительного трупа. Ничего! Город спокоен. Знаешь, что это значит? Это значит, что мы поймали того, кого нужно было поймать! Может, он и не всё рассказал, может, где-то там закопал свои «сувениры». Но он – в клетке. И он больше никого не убьёт. С этим и живи.

Он тяжело вздохнул, видя, что его слова не доходят.