Полная версия
Психуля
– О, господи! – выскочила из процедурной девушка в форме медсестры со шприцем в руке. – Валя Марчук – быстро ко мне!
Та, как ни в чем не бывало, продолжала играть в какую-то свою игру. Подбрасывая мишку вверх, она подскакивала вместе с ним и картаво напевала:
Вот у них родились дети: у Яка с Цыпой – Шах,У Як Цидрока с Цыпой Дрыпой – Шах Шарах,У Як Цидрок Цидрок Цидрони с Цыпой Дрыпой Лимпопони – Шах Шарах Шарах Широни.– Галка, где тебя черти носят? – раздался из подсобки громогласный окрик Иерихонской Трубы.
Медсестричка вздрогнула всем телом.
– Я здесь, Вера Глебовна!
– Гоните с бабПашей третью палату на трудотерапию. Инструктор уже заждалась. Сегодня у них – пластика с тестом и аппликации из макаронных изделий. Да следите там, чтоб они весь «стройматериал» не сожрали, как было в позапрошлый раз.
– Сейчас, Вера Глебовна! Укол Марчук сделаю и…
Услышав слово «укол», Валя завертелась, как уж на сковороде, не зная, куда спрятаться.
– Я не бу… я не бу… – запричитала она.
Видимо, в мозгу девушки что-то щелкнуло, так как Марчук вдруг понеслась прямо на решетку, только что закрытую мной на ключ. Я уже привычно отскочил и примагнитился к стене.
Валя с разбегу ударилась лицом о металлические прутья и тихо осела на линолеум. Из носа у нее сочилась кровь.
На шум в коридор выскочила баба Паша. С криком: «Что ты творишь, чертовка безмозглая?» она бросилась к пациентке, но той уже было все равно. Получив от Галочки укол, девушка медленно уплывала в свою туманную вселенную.
«Горячий был народ на паровозе», – всплыли в моем мозгу строчки известной песни5. – И это – женское отделение. А попади я в мужское, от меня бы сегодня лишь рожки да ножки остались».
– У девки – гебефреническая шизофрения, характеризующаяся детскостью поведения, – пояснила мне Прасковья Егоровна, глядя на мелко трясущиеся руки медсестрички. – Иди, сынок, домой, на сегодня с тебя достаточно. Заходи ко мне послезавтра, попьем чайку с коржиками, посплетничаем. Я работаю «сутки через сутки».
Я, молча, кивнул головой и, переполненный впечатлениями, ретировался домой. А что я хотел, работая в дурдоме?!
4
Этой ночью нормально выспаться мне не удалось – мучили кошмары. Снилось мне, что попал я в параллельную вселенную, в которой смелые и мужественные люди в белом сражались со злобными монстрами, облаченными в пурпурные мантии. Предводителем «белых» был бесстрашный доктор Левинзон, способный силой своего взгляда останавливать взбесившихся «пурпурных». У последних же предводителя не было. «Настоящих буйных мало – вот и нету вожаков6», – объяснил мне сей факт Михаил Борисович, – но это не мешает им быть непредсказуемыми, жестокими и очень опасными». Я же во всей этой безумной истории был третьестепенным персонажем – сидел в углу, как описавшийся пудель, и молил бога, чтобы камень, выпущенный из пращи «пурпурных», меня не задел.
Проснулся я с тяжелой головой безо всякого желания идти на работу, но внятной причины закосить от нее так и не нашел. Не считать же таковой моросящий за окном противный осенний дождь. Пришлось выпить традиционный кофе с тостом, положить в кейс сразу два белых халата (один, по мнению бабы Паши, кто-то из «дурных» обязательно мне заблюет) и, взяв ключи от мотоцикла, потопал в октябрьскую мглу.
– «Замечательный день сегодня. То ли чай пойти выпить, то ли повеситься», – встретил меня Левинзон известной чеховской цитатой. – Как дела доктор?
– Антидепрессанты не помогают. Увеличьте дозу, – парировал я угрюмо.
– Согласна, коллеги, – оторвалась от бумаг завотделением. Несмотря на мерзкую погоду, она, как всегда, выглядела великолепно: прическа – волосок к волоску, аккуратный макияж, гипнотическое блaгоухaние дорогими духaми. – Так и хочется телепортироваться туда, где ласковое солнышко, белоснежный песок, теплое море, гигантские пальмы и отпускная эйфория.
– Красиво жить не запретишь, – буркнул себе под нос психиатр, как будто все перечисленное было ему совершенно недоступно.
Через пару минут в кабинет Заславской подошли медсестры – старшая и две дежурные, уже передавшие свой пост сменщицам. Началась ежедневная утренняя планерка. Поглядывая в свой «Постовой журнал», Галочка докладывала присутствующим:
– Стахневич утром вырвала клок волос с головы Ларисы Пушковой. Та дала ей сдачи – началась драка. Потом Пушкова стала переворачивать мебель и биться головой о стену. Пришлось обеих связать и сделать им уколы;
– Мортус категорически отказалась пить утренние лекарства, мы вынуждены были применить силу;
– Малашко без разрешения зашла во вторую палату, забрала у Лены Киселевой ее передачу и побежала с ней по коридору, босая и раздетая. Пришлось ей сделать успокоительный укол;
– Лена Киселева приставала к доктору ээээ… Андрею Владимировичу, делала ему непристойное предложение, предлагая взамен свои конфеты, даже ухватила его за шею. Пришлось ей сделать успокоительный укол.
Заславская хихикнула. Я густо покраснел, как будто это не пациентка чудила, а лично я занимался харассментом на рабочем месте.
– Старый анекдот в тему, – поднял вверх указательный палец Левинсон. – Товарищ Бесогонян из города Аштарак спрашивает Армянское радио, почему психиатры так вежливы со своими пациентами. Отвечаем радиослушателю: «Потому что психиатры знают, что их пациенты освобождены от уголовной ответственности».
Женщины громко расхохотались. Улыбнулся и я. Для приличия.
– Бобкова три раза за день обделалась… – продолжала докладывать Галочка.
– Старость – не радость, – тихо проворчал Михаил Борисович, – а маразм – это, знаете ли, не оргазм. Дай нам бог дожить до ее возраста.
– Ирина Довжик обкакалась, изгадила своим калом стену и лежащую на вязках Ларису Пушкову. Зубной щеткой она запихивала той в рот фекалии, утверждая, что боженька велел ее наказать за сквернословие…
– Мдааа, – задумчиво отозвался Левинзон. – Когда вы говорите с богом, это называется молитвой, а когда бог говорит с вами, это, коллеги, – шизофрения.
Санина подобострастно хихикнула. Как я уже понял, ее суровость распространялась исключительно на больных, подчиненных и домашних.
– Ольга Курнакова отказалась есть обед и ужин, мотивируя это тем, что «от дерьма ее сильно рвет».
– Что было на обед? – поинтересовалась Ева Витольдовна.
– Рассольник, каша с курятиной и компот, – доложила Санина. – Ой, да нормальная еда. Доктор Чаусов вчера лично пробу снимал. Правда, вкусно было, Андрей Владимирович?
Все присутствующие повернулись ко мне.
– Вполне съедобно, – растерялся я. – Но не возьмусь утверждать, что это была та самая еда, от которой отказалась пациентка.
– Вот видите! – взмахнула Санина своей огромной ручищей. – Курнакова варит воду так, будто она находится в правительственном санатории. Если и сегодня начнет выкаблучиваться, будем кормить через зонд.
Галочка кивнула головой и продолжила:
– Валя Марчук выскочила в коридор со своей мягкой игрушкой, стала подбрасывать ее вверх и сама подпрыгивать. Потом вдруг завыла, забилась в приступе, как бесноватая, и понеслась прямо на решетку, о которую разбила нос. Пришлось ей сделать успокоительный укол.
– Я давно говорила, что этого грязного потрепанного медведя у нее пора отобрать, – подала голос вторая медсестра Зинаида Ковальчук, невзрачная женщина средних лет с огромной бородавкой на подбородке.
– Нельзя отбирать, – не согласилась Галочка. – Его Вале покойная мать подарила. Она с ним никогда не расстается. Этот медведь заменяет ей тепло родного дома…
– Кстати, о мягких игрушках, – прервал спор медсестер Левинсон, которому до смерти надоела эта пятиминутка, превратившаяся в получасовку, – вчера прочитал Интернете, что в Германии появились душевнобольные мягкие игрушки, у каждой из которых есть какое-то психическое отклонение. Это – страдающая от депрессии черепаха Дабо, смертельно боящийся воды крокодил Кроко, галлюцинирующая змея Слай и имеющая расстройство личности овца Долли. Они продаются на сайте «Психиатрический Институт для Расстроенных Мягких Игрушек» и расходятся, как горячие пирожки. Детям нравится, что игрушки уязвимы. Они видят, что у всех есть проблемы, и это помогает им бороться с собственными недугами и не унывать. А что? Я бы прикупил черепаху Дабо, у меня тоже бывают депрессии.
– У вас все? – поинтересовалась у Галочки незаметно поглядывавшая на часы Заславская.
– Собственно, да. А в остальном…
– … прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо, – закончил за медсестру Левинзон, и все захохотали.
И тут я понял, кого он мне живо напоминает – киношного доктора Хауса, резкого, циничного, лишенного чувства сострадания, не обременяющего себя соблюдением правил хорошего тона, часто выбирающего собственных пациентов и коллег в качестве мишени для своего остроумия.
– Так, коллеги, у меня еще два сообщения, – поправила очки Заславская. – Вы, Вера Глебовна, готовьтесь к внутрибольничной сестринской конференции на тему: «Гигиеническая обработка рук в условиях пандемии. Показания к работе в перчатках». И не забудьте о плане повышения профессиональных знаний среднего и младшего медперсонала.
– Будет сделано! – гаркнула Санина, едва не щелкнув каблуками своих белых туфель сорок последнего размера. – Я могу идти?
– Можете, – кивнула заведующая, провожая взглядом удаляющихся из кабинета медсестер. – Теперь переходим к вам, Андрей Владимирович. Вот ключ от вашего кабинета, который уже полностью готов к работе. Можете принести из дому все, что посчитаете нужным. Финансирование у нас – не ахти. Так что, и картинки на стены, и цветы в горшках, и чашки с ложечками, и электрочайник, и кофе-машину, и сахар с кофе-чаем-печеньем мы приносим из дому. Это раз.
Вот – бейджи, с вашей фамилией и должностью, которые должны быть пристегнуты к нагрудному карману всех ваших халатов. Это два.
Ну, и, наконец, три: в преддверии Всемирного дня психического здоровья, который состоится десятого октября, вы для своих коллег должны будете провести тренинг по преодолению стресса и эмоционального выгорания под названием: «Как быть счастливым на работе». Одним словом, обучите их приемам психологической саморегуляции и активизации личностных ресурсов. Договорились?
Я кивнул головой, дескать, понял – не чурка березовая, и пошел знакомиться со своим рабочим местом.
Кабинет мой был абсолютно таким же, как у Левинзона, – те же жалюзи, приточно-вытяжная вентиляция и кондиционер. Те же стеллажи и картотечные шкафы, та же особая система освещения, варьирующаяся от очень яркого до приглушенного света. Те же стол со стульями и журнальный столик, такой же компьютер и телефонный аппарат, вот только мягкого уголка не было, как не было пока и таблички на двери с моим именем. Зато было функциональное кресло-кушетка для пациентов, на котором, в случае необходимости, можно было и самому всхрапнуть.
Я сел за стол и составил список всего того, чего мне не хватает на рабочем месте, включая привычные канцелярские принадлежности, кактусы – на лысые подоконники, чайный сервиз, электрочайник, сахар, кофе, чай, снеки – на перекус, книги и журналы – на полки, какой-то оживляж – на стены, толковую настольную лампу. А еще недурно было бы притащить аквариум с рыбками, кадки с растениями, вазы с корягами – элементами, создающими иллюзию пребывания на природе… По- хорошему, нужны еще телик, цифровая видеокамера, стационарный и переносной аудиокомплексы. Если этого в отделении нет, придется привезти свои. Одним словом, надо у матушки взять напрокат машину, на моцике все это не уволочь…
Я включил компьютер, понаблюдал, как он загружается, вышел в интернет и признал агрегат годным. Вспомнив, что так и не отдал вчера Саниной свою медицинскую книжку, пошел в стационар.
В процедурной медсестры с санитарками пили чай и обсуждали… меня.
– Он точно не женат? – интересовалась одна.
– Зуб даю, – ответила другая. – Окончил академию с красным дипломом. Его на кафедре оставляли преподавать, но он рвался сюда, ибо диссер пишет о бабах-истеричках. Прикиньте, какую тему выбрал! Папаша у него крутой – владелец сети фитнес-центров, маман в одном из них йогу преподает. Живет один, в центре, в своей квартире. Там – ни бабы, ни детей, ни котов, ни собак. Ни-ко-го! А Андрюшику, на минуточку, почти тридцать.
– Так, может, он это… заднеприводной? Или импотент…
– Не похоже. Чики, которые с ним учились, говорят, что с этим у него все в порядке. Просто его мало кто выдерживает. Он тот еще баранюка… Овен.
– Тогда понятно, – отозвалась третья. – Был сдвиг по фазе у Оксаны, когда увидела она, Что гороскоп в мужья подсунул… Овна, – и девушки громко рассмеялись.
В эту же секунду пронзительный голос Веры Глебовны вдребезги разнес мои барабанные перепонки. Я тут же заскочил в столовую и направился за водой к кулеру. Не хотел, чтобы медсестры догадались о том, что я их подслушивал.
– Вот бездельницы чертовы! – метала молнии старшая медсестра. – Собьются в стаю и чешут лясы. К обеду размажут грязь по палатам, ни разу не заменив воду, и снова – сплетничать. Проветривать помещения нужно трижды в день. Почему окна до сих пор закрыты? Вонь стоит, как из собачьей конуры, а в душевой – такая паутина, что на ней повеситься можно!!!
По коридору сразу забегали, загремели инвентарем, захлопали оконными створками. Я вышел из столовой со стаканчиком воды, время от времени потягивая из него живительную влагу.
– Андрей Владимирович! – расплылась в улыбке Санина, увидев меня. – А я уже хотела послать к вам кого-то за санитарной книжкой.
– Я сам принес, – протянул я ей документ, поглядывая на поднос с разложенными на нем таблетками и мензурками с киселем. Он стоял на бортике сестринского поста. Стало быть, сейчас будет трапеза, а затем – прием лекарств.
– А вы очень вовремя! – продолжала скалиться Вера Глебовна, как будто я принес добрую весть о смерти ее бездетной тетушки-миллионерши. – Сейчас мы с вами позавтракаем вместе с пациентками, и вы еще раз убедитесь в том, что рацион наш вполне съедобен. Опять же, больным нужно к вам визуально привыкнуть. Они нервно реагируют на новые лица. Пойдемте в столовую.
Вернувшись в «трапезную», я уселся на привычное место у кулера, но Санина меня пересадила за отдельный столик на двух человек в углу. Перед этим она заглянула в «окошко раздачи» и прошипела уже известной мне Варваре:
– Мы с доктором Чаусовым решили позавтракать с пациентками. Обслужи нас, пожалуйста.
Варя испуганно затрясла головой и загремела посудой. Вскоре на нашем столике материализовались металлические миски с теплым пюре и горячими котлетами. В пюре буфетчица щедро бросила по приличному куску масла и по две ложки кабачковой икры. Порции у нас с Саниной были двойные, а котлеты высокие, пышные. Больным подали, вроде, то же самое, но… не совсем. Их пюре было какого-то голубоватого оттенка и едва покрывало дно тарелки. Котлеты были плоскими и пережаренными. Зато кабачковой икры – завались. Тем не менее, женщины были рады этому завтраку. Судя по их реакции, так вкусно их давно не кормили. Когда дошла очередь до компота из сухофруктов, насытившиеся пациентки, наконец, заметили меня и стали выворачивать головы в нашу сторону.
– Что рты разинули? – прикрикнула на них Санина. – Это – ваш новый психотерапевт, доктор Чаусов Андрей Владимирович. Пришел снять пробу с нашего завтрака, чтобы вы потом не жаловались, что вас голодом морят.
– А то не морят! – фыркнула беззубая старуха, которую в столовую привезли на инвалидном кресле. – Раззи ж можно есть этот клейстер, сваренный из трех ложек порошка на цистерну воды?
– А полностью холодные сосиски? А синие макарошки с кошачьим вискасом? – подключилась другая пациентка помоложе. – Об овощах, зелени, витаминах даже речи нет. Неожиданное появление борща или горохового супа мы вообще приравниваем к национальному празднику.
– И, упаси боже, не доесть эту жуткую бурду, – подключилась третья, интеллигентного вида женщина. – Тебе это тут же запишут в историю болезни и потом накажут уколом или дополнительной дозой таблеток.
– Вот и остается всего два варианта, – прошамкала беззубым ртом старуха. – Есть дерьмо и не жаловаться или ходить голодными до следующего приема пищи.
– Все? Вы закончили? – поинтересовалась старшая медсестра. – Шагом марш на сестринский пост за таблетками! – и вереница женщин в бордовых халатах двинулась к выходу из столовой.
Я тяжело вздохнул.
– Что вы от них хотите, доктор! – покачала головой Санина. – Жрут без остановки все подряд, и не наедаются. Особенно любят сладкое. Пораженная лекарствами печень требует глюкозы. Я когда только пришла сюда на работу, мне опытная медсестра посоветовала: «Купи пару буханок хлеба в нарезке. Как только у них дикий жор начнется, выдавай по куску хлеба, они и успокоятся». Так теперь и делаю.
В этот момент зазвонил мобильный телефон Веры Глебовны.
– Иду! – ответила она кому-то. – Подключайте Васю с Петровичем, не мне же с ней драться? С меня хватило двух сломанных ребер в прошлый раз. До сих пор – ни вздохнуть ни выдохнуть без боли.
– Из приемного покоя звонили – новую буйную привезли, – пояснила она мне. – Пойду принимать. Недолго у нас свободная койка пустовала в надзорной палате.
Я вышел в коридор и увидел в его конце длинную бордовую очередь, выстроившуюся «на таблетки». Женщины принимали лекарства, запивали их киселем из мензурки и показывали медсестрам рот, демонстрируя, что таблетки таки проглочены.
«Не дай мне бог сойти с ума,
Уж лучше посох и сума.
Уж лучше труд и глад.
– пришли мне на ум пушкинские строки. – Если б я вдруг оказался на их месте, то, скорее всего, не стал бы продолжать подобное существование».
– Сыркина, Майская, Боголюбова – на ширку! – раздалось из открытой двери процедурной.
От бордовой толпы отделились три бурых пятна и обреченно поплелись на голос. Шли, низко опустив головы, как на заклание. Когда женщины приблизились ко мне, я вдруг понял, что эта троица и есть те самые жалобщицы, выражавшие недовольство больничным рационом. Интересно, это – совпадение или сознательное наказание тех, кто еще может соображать?
– Вот так, – грустно улыбнулась «интеллигентная женщина», встретившись со мной взглядом. – Сейчас вколют феназепам, после которого невозможно будет ни ходить, ни говорить, ни думать, ни, тем более, жаловаться…
«Кошмар! – подумал я. – Как там было написано на вратах Ада? Оставь надежду, всяк сюда входящий7». Не совсем так я представлял себе место своей работы. Вернее сказать, совсем не так».
По дороге в свой кабинет я встретил Веру Глебовну, везущую на инвалидном кресле растрепанную пациентку, тряпичного вида женщину с совершенно неподвижным лицом и ничего не выражающими глазами. Успокоили, стало быть, укольчиком. Теперь она податлива, послушна и всем довольна.
Нет, я ни в чем не обвиняю Санину, работающую в адском месте за смешные деньги. Круглосуточно вдыхающую миазмы, общающуюся с ненормальными людьми, получающую удары ногой по ребрам. Здесь даже украсть нечего, разве что хлорку, которой провонял каждый сантиметр отделения. По словам бабы Паши, госбюджет больницы крохотный. Не хватает постельного белья и больничных халатов, а те, что есть, – древние, затертые, все в катышках. Для больных, у которых нет родственников, персоналу приходится за свой счет покупать предметы личной гигиены: зубную пасту, гигиенические прокладки, туалетную бумагу – жалко их, нищих и одиноких.
С инвентарем та же проблема. Швабры и тряпки младшему медперсоналу еще выдают, а моющих средств и мешков для мусора – в обрез. Вот и приходится санитаркам и сестричкам их из дому приносить или просить о мелком спонсорстве родственников пациенток. Позавчера, например, в отделении закончился физраствор. Вот и делай, что хочешь! Именно поэтому заведующая отделением все время что-то у кого-то выпрашивает, выбивает, приносит из дому. Так что, виноват во всем вовсе не персонал, которого, кстати, очень не хватает, а Система, замкнутый порочный круг. И разомкнуть его вряд ли удастся. Почему? Ну, не армию же финансировать по остаточному принципу? Не образовательные же учреждения с культурой, а тех, кто, по общему мнению, не приносит социуму пользы и является для него балластом…
– Вера Глебовна, – окликнул я старшую медсестру. – Будьте добры, обеспечьте минут через десять явку ко мне в кабинет Софьи Гордеевой.
– Будет сделано, Андрей Владимирович! – гаркнула та, открывая своим ключом решетку на входе в отделение.
5
– Доктор Чаусов, Гордеева доставлена! – показалась в дверном проеме рыжая голова медсестры Жеки, девушки наглой и бесцеремонной, не понравившейся мне с первого взгляда. Одно то, что она подмигнула мне в столовой во время завтрака, как будто мы находились не на службе, а в ночном клубе, красноречиво говорило о ее представлении о субординации на рабочем месте. Скорее всего, это именно она знакомила коллег в процедурной с деталями моей биографии.
– Можете быть свободны, Евгения. Я позвоню вам, когда мы освободимся, – холодно бросил я в сторону двери, наблюдая из окна за своим мотоциклом, припаркованным между новеньким Мерседесом Левинзона и видавшей виды Маздой Евы Витольдовны. Что ж, все правильно: если ты не наследник шейха Брунея, определись с приоритетами: собственный экстерьер или средство передвижения.
– Как скажете, – скривилась Жека, рассчитывавшая поприсутствовать на сеансе.
– Заходи! – грубо подтолкнула она в спину худенькую девушку, одетую в выцветший от бесконечных стирок, подвязанный бинтом бордовый халат.
Затолкнув пациентку в кабинет, медсестра громко хлопнула дверью, выражая свое недовольство моим поведением.
Гордеева переступила порог и замерла, уставившись на меня своим огромными, в пол-лица, карими глазами. Невысокая, щупленькая, ножки – как ласточкин хвостик, ручки – как прутики. На одной из них – шерстяная красная косичка-оберег. Вьющиеся русые волосы, собранные в высокий хвост. Бледное анемичное лицо, высокие скулы, выпирающие ключицы. Взгляд напряженный, настороженный. В руках – какой-то, похожий на планшет, гаджет. Я ее узнал. Это была та самая девушка, которая на запотевшем окне палаты рисовала пальцем изломанные крылья.
– Здравствуйте, Соня! Проходите, садитесь в кресло. Я – ваш новый психотерапевт Андрей Владимирович Чаусов.
– Здравствуйте, доктор! Я знаю. В отделении только о вас и говорят, – тихо произнесла Гордеева. – А можно я сяду не в кресло, а за стол, напротив вас?
– Почему?
– Хочу хоть раз почувствовать себя не психически больной пациенткой, а равноправным собеседником.
Я жестом показал девушке на стул. Положив свой гаджет на столешницу, она уселась напротив меня.
– По-вашему, пациенткой быть плохо? – поинтересовался я.
– Плохо – это не то слово, – грустно улыбнулась Соня. – Быть пациенткой психиатрической лечебницы – это ужасно, унизительно и безнадежно. Если ты сюда попал, ты – уже не человек. Ты – существо, лишенное элементарных гражданских прав, собственных эмоций и желаний. Ты – зомби, вынужденный исполнять чужую волю. Униженный, оскорбленный, размазанный по стенам и оклеенный сверху обоями.
– А можно поподробнее? В чем именно состоят ваше бесправие и ущемленность?
– Вы в самом деле не знаете или притворяетесь, как это делает Питон? – по-детски захлопала ресницами Соня.
– Какой питон? – удивился я.
– Питоном пациентки называют нашего психиатра Левинзона за его гадючьи глаза, крайнюю безжалостность и подлую натуру. Даже тогда, когда он скалит свои фарфоровые зубы, взгляд у него немигающий, колючий, как у очковой змеи. На больных ему совершенно наплевать. Он не тратит душевные силы на индивидуальный подход. Для него главное – соблюсти протокол обследования, вовремя заполнить истории болезни и нашпиговать нас конскими дозами препаратов, от которых мы превращаемся в роботов и способны лишь на выполнение команд. После подобного лечения мы уже ничем не напоминаем адекватных людей – много спим, путаемся в речи, тупо улыбаемся, пускаем слюни, сползаем со стула, ходим шаткой походкой с перекошенным лицом и высунутым языком. Эти таблетки не лечат, они разрушают личность.
– А вам не приходит в голову, что много спать элементарно полезно? Что мозг в это время перезагружается и отдыхает? Что лекарства вам подбирают, наблюдая ежедневную динамику? Это удобно и доктору, и вам. Не нужно покупать в аптеке разные таблетки, выбрасывая деньги на неподходящие. После выписки вы будете приобретать исключительно те, которые вам подошли. Что же до аморфного, сомнамбулического состояния, то пациенты в нем пребывают только в период снятия острых проявлений. Позже происходит адаптация к препаратам, и жизненная активность возвращается.
