Скелетон

Экипаж каждого танка состоял из пяти человек: командир, наводчик, заряжающий, механик-водитель и стрелок. Командир занимал место в башне и управлял огнем и тактикой. Наводчик целился и стрелял из пушки, заряжающий обеспечивал подачу снарядов, механик-водитель управлял танком, а стрелок контролировал пулемет.

Кроме того, на каждом танке был установлен 7,92-мм пулемет MG34, который обеспечивал дополнительную огневую мощь. MG34 был универсальным и надежным, известным своей высокой скорострельностью и надежностью в боевых условиях. Этот пулемет был в состоянии обеспечить подавляющий огонь по пехоте и легким бронемашинам.

Панцирькампфвагены двигались стремительно по полю в нашу сторону, их тяжелые гусеницы оставляли глубокие борозды в грязной земле. Впереди и по бокам танков двигались мотоциклисты с пулеметами на люльках – их мотоциклы ревели, а бойцы на них держались устойчиво, скользя по дороге с полной готовностью к бою. Люльки были оснащены пулеметами MG34, которые могли эффективно подавлять вражескую пехоту и создавать дополнительное давление на обороняющихся.

До нас доносился крик немецких командиров:

– Вир фарен бис дорф. Шпетер муссен вир вартен!

– Йа, гут! Их хабе аллес ферштанден!

Затем раздалась музыка – это был гимн немецких танкистов. Гимн звучал как мрачное напоминание о их боевой мощи. В сочетании с гулом танков и выкриками командиров, этот гимн создавал атмосферу неизбежного и беспощадного наступления.

«Panzer, Panzer, stark und m; chtig,

Vorw; rts, bis der Feind zerbricht!

Durch Sturm und Feuer, unerschrocken,

Panzer, Sieg wird uns geboten!»

Сопровождающий гул и музыка только усиливали давление. Мы знали, что это будет серьёзное испытание.

Я прильнул к биноклю и сразу увидел командира ведущего танка. Это был крайне неприятный тип – короткая, округлая морда, с жесткими чертами и агрессивным взглядом. Его глаза, словно два острых угля, сверлили пространство, а ухмылка на толстых губах была полна самодовольства и презрения. Он курил сигарету с таким видом, как будто шел не на бой, а на прогулку по парку. Этот офицер явно не воспринимал нас всерьез.

Я прицелился в его фигуру через прицел своей винтовки. Моя «мосинка» (Мосинная винтовка образца 1891/30) была надежным оружием, с массивным деревянным прикладом и металлическим стволом. Прицел винтовки был снабжен оптическим прицелом, обеспечивающим точность на дальних дистанциях. На весе винтовка была сравнительно тяжела, но в руках чувствовалась уверенность. Слышен был характерный щелчок затвора, когда я взводил ударник.

Я навел мушку на цель, затаил дыхание и плавно нажал на спуск. С выстрелом раздался резкий хлопок, сопровождаемый характерным разрядом – пушечный огонь от «мосинки» взорвал тишину. Пуля, пронзив воздух, достигла цели и разорвалась на переносице командира. Мгновенно облачко крови расплескалось, и офицер, словно марионетка с обрезанными нитями, безвольно свиснул с борта башни. Его сигарета упала на броню и тут же погасла, будто израсходовав последний свой огонь.

– Ахтунг! Руссишь солдатен! Унс атакирен! – послышались крики паники. Все, кто находился на башнях, тот час нырнули внутрь, прячась от огня.

Никола открыл огонь из пулемета справа. Его MG34, стоявший на специально оборудованной позиции, взрывался очередями. Пули рвали воздух и сотрясали пространство, их яростный огонь сбивал мотоциклистов, которые, несмотря на их маневренность, не могли уклониться от смертоносного дождя. В ответ до меня доносились крики немецких солдат, их ругань и приказания, смешиваясь с попытками достать нас из автоматов и пулеметов.

Танки начали разворачивать стволы в нашу сторону, их тяжелые орудия медленно и угрожающе целились, готовясь к выстрелу. Чувствовалось, как напряжение возрастает. Я был в «мертвой зоне», где выстрелы из танковых пушек не должны были доставить нам немедленного вреда, но каждое движение танков и их попытки навести орудия на нас свидетельствовали о готовности к атаке. Мы знали, что время играет против нас, и, несмотря на укрытия и подготовленные позиции, нам предстояло выдержать шквал огня и противостоять дальнейшему наступлению.

И тут в бой вступил Андрей, который, выждав свой момент, наконец решил действовать. Его позиция была идеально выбрана – высокое место на краю оврага, откуда он мог наблюдать за всей колонной, движущейся по полю. Сквозь визг и гул боя, его руки, скользящие по пистолету ТТ, были спокойными и точными. Он вытянул правую руку вперед, направив пистолет на первый танк в колонне, и плавно нажал на спуск.

Я не услышал выстрела из-за всепоглощающего шума боя – взрывы, автоматные очереди, крики. Однако последствия были ошеломляющими. В тот момент, когда пуля попала в броню танка, произошло нечто, что трудно было бы описать словами. Я бы назвал это атомным взрывом, если бы знал, что такое атомный взрыв. Стальная броня танка начала плавиться, словно сахар на горячей сковороде. Броня лопнула и с треском рассыпалась, а огненная волна прокатилась по полю. Ударная волна была настолько сильной, что ближайшие деревья сложились, как зубочистки, их стволы обгорели и сгорели. Земля под взрывом треснула, поднимая в воздух облака пепла и обломков.

Но Андрей не остановился на этом. Он выстрелил еще раз, целясь в идущий следом танк. Яркая вспышка снова осветила ночь, и вторая машина была охвачена огнем. Танк взорвался с такой силой, что его броня буквально расплавилась, вырываясь наружу в виде расплавленного металла и обломков. Внутри танка экипаж, похоже, превратился в пепел. С внутренней части танка вырвались языки пламени и клубы дыма, которые стремительно поглотили все вокруг.

Видимо, два этих взрыва настолько потрясли врага, что танки остановились и начали разворачиваться. Немцы явно потеряли ориентацию и были ошеломлены такой мощью.

– Давай, Андрей, стреляй! – закричал я, хватая свой «ППШ» и открывая огонь по мотоциклистам, которые, не ожидая такой реакции, панически начали маневрировать.

Затем произошло еще три выстрела. Каждый раз, когда танк взрывался, выделялась невероятное количество энергии. Почва вокруг мест, где произошли взрывы, обуглилась и потрескалась. Воздух был насыщен дымом и жаром. Влага в воздухе испарилась, и ощущение от этой жары было как в тропиках, когда жара пронзает до костей и даже дыхание кажется горячим. Земля, искривленная и расплавленная от взрывов, искрилось в ярком свете, и окружающее пространство освещалось как днем, а не ночью.

Для дивизии СС «Мертвая голова» этот день стал одним из самых трагических за всю кампанию. Всего за три минуты они потеряли шесть танков, и все их были уничтожены таким образом, что немцы даже не успели понять, что произошло. Взрывы следовали один за другим, превращая боевые машины в пылающие груды металла. Крики и паника охватили немецкие войска, которые не смогли среагировать на такую молниеносную атаку.

Позже генерал этой дивизии, Георг Лютц, отчаянно оправдывался перед Адольфом Гитлером. Он заявил, что у русских появилось новое оружие, способное уничтожать немецкие танки с непревзойденной эффективностью. В ответ фюрер, не скрывая своего гнева, обозвал генерала трусом и влепил ему оплеуху, полагая, что генерал ищет отговорки для своей неудачи. Пристыженный, Лютц, с поникшей головой, вернулся на фронт, готовясь к следующей схватке.

В тот момент, однако, бой был выигран. Я слышал радостный крик Миколы, который с восторгом произнес на украинском:

– Нас вам не взять! Врага ждет только смерть! Наша родина будет свободна!

Я встал и увидел, как оставшиеся танки быстро покидали поле боя. Шесть уничтоженных машин горели ярким, зловещим светом. Пламя вырывалось изнутри танков, освещая вечер своим кроваво-оранжевым светом. Сгибая броню, обломки танков рассыпались по полю, оставляя после себя черные и дымящиеся ямы. Это было зрелище, которое одновременно напоминало о жестокости войны и величии победы.

Из-за воронки выкарабкивался Андрей, радостно махая рукой и крича:

– Товарищ старший сержант! А все-таки мой отец был прав. Он создал чудо-пулю! С ней мы победим фашистов!

Его лицо светилось гордостью и ликованием. Пули, созданные его отцом, действительно проявили свою мощь, и сейчас они стали символом победы и надежды на будущее.

Из-за перевернутой мотоколяски вышел офицер, капитан, судя по нашивкам на его мундире. Он был окровавлен и шатался, как пьяный, очевидно, пострадав от ударной волны. Из-под его шлема выбивались куски грязи и крови, его лицо было искажено гневом и ненавистью. Глаза офицера были закатившимися, белки их бросались в глаза даже с такого расстояния, когда он закричал, брызгая слюной:

– Шайзе! Руссиш швайн! Ду бист тот!

Мы замерли. Было ясно, что в таких условиях мы не успеем выстрелить, так как наше оружие было опущено стволами вниз. Офицер вскинул МП-38, но очевидно, из-за бешенства дернул за магазин слишком сильно, что привело к заклиниванию механизма подачи патрона – такие проблемы не редкость у этих автоматов. Для исправления ситуации нужно было вынуть магазин и заново вставить его, а затем передернуть затвор, что занимало не меньше десяти секунд. Это время уже принадлежало Андрею.

Стиснув зубы, Андрей поднял руку и выстрелил из ТТ. Это был последний патрон. Пуля пробила немца. На мгновение мне показалось, что его тело как бы раздвоилось, но взрыва, как с танками, не произошло. Вместо этого, офицер замер на месте, его тело начало стремительно стареть. Он морщился и покрывался коричневыми пятнами, сгинался в три погибели, трясясь и колеблясь, его волосы и одежда осыпались, пока он не рухнул на землю. Когда я подошел ближе, то увидел, что это была уже мумия, скорее всего, чучело с ржавым железным крестом на груди и не менее ржавой каской на черепе.

То, что сотворила чудо-пуля, было сложно объяснить. Старая жизнь этого захватчика, возможно, пролетела в одно мгновение. Неизвестно, сыграли ли роль малые массы тела или тот факт, что солдат стоял на месте, но энергия, выделившаяся в результате воздействия пули, не проявилась в виде вспышки и воздушного удара, как с танками, а направилась в временной спектр. На глазах офицер стал стареть, словно время ускорилось для него в несколько раз. Его тело подверглось столь быстрому старению, что всё в его облике, от кожи до одежды, распалось и исчезло в прахе.

Мы были потрясены. Похоже, и сам Андрей был шокирован эффектом своего оружия. Он стоял с вытянутой рукой, всё еще держа пистолет, и его глаза были полны удивления и растерянности. Это был новый уровень разрушения, который даже он не мог до конца осознать…

Я слушал историю деда, затаив дыхание, осознавая всю её глубину и трагичность. На мгновение я даже забыл, где нахожусь – настолько захватила меня его история.

– А что было дальше? – с нетерпением спросил я, всё еще находясь под впечатлением.

Дед вздохнул, его взгляд помрачнел, и он ответил грустно:

– Мы нашли 27 трупов немецких солдат. Шесть танков с их экипажами были уничтожены. На поле боя осталось семь мотоколясков с колясками, разбросанных коробок с патронами к пулеметам было несметное количество. Но танки, которые должны были нас добить, обошли это место стороной. Они решили пойти в обход.

Я представлял это поле: обугленная земля, искореженные остовы танков, дымящиеся мотоколяски, лежащие тела в серой форме. В воздухе витал запах гари и смерти. Это была тяжкая цена за те несколько минут славы.

Дед продолжил:

– Но самое неприятное началось на следующий день. К нам пришли из СМЕРШа. Рыжий и наглый майор, молодой, но уже избалованный властью, потребовал объяснений. Он не верил, что трое простых солдат смогли остановить колонну дивизии СС «Мертвая голова».

Я мог видеть этот момент в своем воображении: майор, с резкими чертами лица, дерганный, словно зверь в клетке, швырял свои обвинения в нас.

– Вы врете мне в лицо, мерзавцы! – кричал он, разрывая на куски мои рекомендации на награждение Андрея Шмидткова и Николы Бойчука орденами Красной Звезды. – Вы сговорились с фашистами!

Мы стояли в шоке от его слов. Гнев пробежал по лицу Николы, и я почувствовал, как его мышцы напряглись, готовясь к удару. Я едва успел схватить его за локоть. Со СМЕРШем не шутят. Эти ребята были безжалостны и самоуверенны. Им неважно, кто перед ними – генерал или герой, для них все были потенциальными врагами.

Майор не останавливался, направив свою ярость на Андрея:

– А ты, пацан, сын предателя народа! Ты немец! Ты договорился с врагом, чтобы войти к нам в доверие и узнать наши планы!

Он явно не видел перед собой человека, только врага. По его приказу Андрея арестовали.

Я видел растерянное лицо Андрея, его попытки что-то объяснить не находили отклика у контрразведчиков. Шмидткова увели, и больше я его никогда не видел.

– Ужас, – прошептал я, потрясенный до глубины души. – Что с ним стало?

Дед тяжело вздохнул, его голос стал ещё тише:

– Говорят, его расстреляли. Но я так и не узнал наверняка. Никола погиб три месяца спустя от минометной атаки. История на этом не закончилась. После войны я поехал в Ташкент и нашел городскую распределительную станцию «Ташкентэлектросеть». Там помнили профессора Шмидткова, но сказали, что его расстреляли в начале войны как этнического немца.

Я молчал, осмысливая все услышанное. В этой истории было столько боли и несправедливости, что мне трудно было поверить, что всё это случилось с моим дедом.

Но дед продолжил, хотя в его голосе слышалась усталость:

– Я пытался найти всё, над чем работал профессор Шмидтков. Но оказалось, что документы, оборудование, записи – всё это забрал начальник смены Иваньков и сдал в милицию. А милиция, не понимая, что это, просто сожгла записи, а оборудование отправила на переплавку, чтобы изготовить детали для оружия. Вот так были уничтожены идеи и проекты, которые могли бы принести нам не только быструю победу, но и спасти миллионы жизней и продвинуть науку на десятилетия вперёд.

– Вот почему, дед, ты решил стать физиком? – наконец осознал я.

Дед кивнул:

– Да, внук. Я пошёл учиться, несмотря на возраст, чтобы продолжить дело, которое начал Шмидтков. Я хотел вырастить тех, кто сможет разгадать тайны времени и пространства, открыть что-то великое.

– И нашлись такие? – с надеждой спросил я.

Дед улыбнулся, но в его улыбке была грусть:

– Не знаю. Многие из моих учеников работали над космопланом «Буран», станцией «Салют», в Институте Курчатова. Может, кто-то из них сделал прорыв, но все такие открытия были засекречены. А то, что создал Шмидтков-отец и проверил на практике его сын, могло бы стать величайшим открытием. Это был путь к путешествиям во времени. Но война и человеческая жадность, страх перед неизвестным, сделали всё, чтобы эти достижения канули в небытие.

Дед замолчал, уставившись куда-то вдаль, а я сидел рядом, обдумывая его слова. Я осознал, как легко страна теряла своих лучших сыновей – тех, кто мог принести ей славу, силу и прогресс.

(8 марта 2017 года, Элгг)

СУРРОГАТНОЕ ПСЕВДОМАТЕРИНСТВО

(Антиутопия)

Я, кряхтя и охая, хватаясь за вспухший живот, встал с кровати и, волоча ноги, подошёл к монитору. Серый, измученный экран мигнул, будто нехотя просыпаясь, и выдал сухими цифрами: 8 марта. Когда-то эта дата была связана с ароматом мимозы, с улыбками, с лёгким волнением в голосах мужчин и тихим звоном бокалов за женское счастье. Международный женский день – праздник, в который мир словно напоминал себе, что красота, нежность и смысл бытия не в машинах, не в домах и не в войнах, а в них – в женщинах, тех, ради кого стоило вставать утром, работать, терпеть, строить и мечтать. Даже в странах, где этот день не отмечали официально, сама идея женственности витала в воздухе – невидимым светом, согревающим души. Можно было смотреть на них – смеющихся, рассеянных, загадочных; можно было обнимать, целовать, и чувствовать себя живым, нужным, человеком.

Поэты воспевали женщину – в стихах, пахнущих ладаном и жасмином, художники запечатлевали её на полотнах, как отблеск божественного замысла; скульпторы, будто желая поймать мгновение дыхания, высекали из мрамора её силуэт, а кинематографисты тянулись к её тайне в каждом кадре. Искусство боготворило женщину, делало её смыслом всей эстетики. Под холодным лунным светом мужчины открывали свои души, говорили о любви, о верности, о вечности.

Но и обратная сторона не обходила их – сколько войн началось из-за женщин! Елена Троянская – всего лишь имя, но оно стало символом разрушительной силы страсти, перед которой трепещут даже цари и боги. Женщина вдохновляла – и губила, лечила – и мучила, но без неё само человечество теряло бы форму, ритм, дыхание.

И всё же, как ни крути, природа – или Творец, кому как ближе – приняла мудрое решение, разделив органический мир на два начала. Мужское и женское, Ян и Инь, Адам и Ева. С этого разделения – и начинается история человечества. С этого момента мы познаём свет и тень, добро и зло, прекрасное и ужасное. Мужчина и женщина – два зеркала, в которых отражается сама жизнь. Сквозь тысячелетия, через войны, голод, эпидемии, землетрясения – они шли, держась за руки, спотыкаясь, теряя друг друга, снова находя. И всегда – с надеждой.

Это было раньше. До пандемии.

Двадцать лет назад вирус XX2045G перечеркнул всё. Он появился внезапно – как будто кто-то раскрыл в небе склянку с проклятием. Его природа по сей день не разгадана: ни бактерия, ни известный вирус, а нечто промежуточное, не поддающееся классификации. Под микроскопом он выглядел, как крошечный золотистый кокон, внутри которого свивалась спираль из неведомого белка, словно дьявольская ДНК. Сначала вспышку зафиксировали в Габоне, в одной из сельских клиник, где заболевшие женщины начали умирать с чудовищной скоростью. Кожа темнела, потом лопалась, из глаз и ушей сочилась густая чёрная жидкость, органы отказывали один за другим. Врачи подумали об Эболе, но анализы показали: возбудитель другой – и, самое страшное, исключительно избирательный.

Вирус XX2045G атаковал только женщин. Младенцы погибали в колыбелях, беременные умирали вместе с не рождёнными детьми, старухи – в креслах, сжимая чётки и шепча молитвы. Мужчины не заболевали вовсе: ни слабости, ни температуры – ничего. Учёные ломали голову, но даже секвенирование генома вируса не дало ответов. Было ощущение, что вирус знает, кого поражать, что он читает хромосомный код и вычёркивает из него тех, у кого есть двойная X.

За два месяца вирус облетел планету. Ветер, дожди, микрочастицы в атмосфере – всё стало его переносчиком. Он пролетал над океанами, заражал материки, проникая в города, как дым. Вакцины не существовало, иммунитет не вырабатывался. Все попытки изолировать женское население – лагеря, стерильные купола, фильтрация воздуха – заканчивались одинаково: трупы, трупы, трупы.

И когда всё стихло, на Земле остались только мужчины. Планета осиротела. Жизнь потеряла половину своего смысла.

Я тогда учился в школе – в пятом классе, и мне было страшно смотреть, как умирают мои одноклассницы. Сначала они просто кашляли, потом на партах появлялись тёмные пятна крови, густые, липкие, с металлическим запахом, а потом – тишина. Одна из девочек, Светка, уткнулась лбом в тетрадь и больше не подняла головы – по тетрадным клеткам растекалась алая лужица, а её рука всё ещё сжимала ручку, будто она пыталась дописать последнее слово. Учительница математики, сухая, вечно нервная женщина, не выдержала адских судорог – её трясло прямо у доски, она кричала, царапала ногтями мел, а потом, облитая потом и кровью, выбежала в коридор и, как в бреду, шагнула из окна третьего этажа. Соседка со второго подъезда, тётка Маруся, ещё недавно кормила нас оладьями, однажды утром просто выпила бутылку крысиного яда – не смогла смотреть на себя в зеркало: её кожа почернела, глаза потускнели, и она шептала, что стала чудовищем.

По всему городу выли кареты «скорой помощи», увозя умирающих женщин, но куда – никто не знал. Больницы трещали по швам: коридоры были забиты койками, на лестницах лежали тела, на которых уже не хватало простыней. Врачи плакали, не справляясь с потоком умирающих, а «скорые» возвращались всё реже – бензин, лекарства, руки, всё кончалось. Крематории работали без остановки – столбы серого дыма висели над городом, как постоянный закат, а могильщики, рывшие ямы сутками, хоронили и своих дочерей, жён, матерей. Воздух стоял густой от пепла и смерти.

Это был закат человечества. Мужчины сходили с ума от боли. Одни кончали жизнь самоубийством – прыгали с крыш, стрелялись, травились газом. Другие пытались держаться, убеждая себя, что всё ещё можно исправить, что учёные изобретут лекарство, что женщины вернутся – хотя бы в пробирках, хотя бы клонами. Были и те, кто нашёл утешение в хирургической смене пола или в телесной близости друг с другом – границы стёрлись, нормы обрушились, мораль стала предметом музейных экспонатов. Но нашлись и те, кто не сдался – учёные, исследователи, биоинженеры, которые посвятили себя единственной цели: вернуть женщину в мир.

Когда вирус XX2045G исчерпал свою «пищу» – женщин, – он исчез, будто его никогда и не было. Лаборатории по всему миру взялись за проект «Возрождение». К счастью, в криохранилищах сохранились миллионы женских яйцеклеток, замороженных ещё в эпоху суррогатного материнства и репродуктивных технологий. С этим проблем не было. А вот сперматозоидов – хоть залейся, человечество никогда не страдало от их нехватки.

Но оказалось, что воссоздать женщину – задача куда сложнее, чем клонировать овечку Долли или оживить мамонта. Там природа помогала: ген мамонта можно было пересадить в клетку слонихи, и она, пусть и с трудом, вынашивала гибрид; волчий эмбрион мог развиваться в утробе собаки – организм знал, как обращаться с жизнью, даже чужой. Но тут не было матки, не было материнского тела, не было того чуда, которое создаёт не лаборатория, а сама природа.

Эксперименты шли один за другим. Пробирки, инкубаторы, искусственные среды, прозрачные контейнеры с питательным раствором – всё выглядело как кадры из научной фантастики. Но реальность была иной: эмбрионы гибли на второй, третьей, максимум на двенадцатой неделе. Без живой ткани, без естественной микрофлоры, без материнского импульса, без биохимической симфонии, которую невозможно воспроизвести, зародыши просто сморщивались и растворялись, оставляя после себя мутный осадок на дне колбы. Даже когда учёные создали искусственную «грушу» – биологический инкубатор, имитирующий строение матки, с точной температурой, влажностью и подачей кислорода – результат оказался тем же. Эмбрион словно чувствовал ложь. Он замирал, будто отказывался жить в ненастоящем теле.

Это только в фантастических фильмах – в блестящих лабораториях, под звуки электронных мониторов, – человек рождается в стеклянных сосудах. В реальности же всё было грязнее, беспомощнее и страшнее. Мир без женщин оказался не просто печальным – он стал мертвым садом, где мужчины тщетно пытались вырастить розу из праха.

Попытались использовать матки коров, свиней, шимпанзе – всех видов, мимо которых прошёл вирус-убийца. Первые отчёты выглядели обнадёживающе: в искусственно подготовленную матку шимпанзе удалось внедрить человеческий эмбрион, и тот продержался почти шесть недель. Это было сенсацией – впервые за всё посткатастрофическое время в капсулах не погибла зарождающаяся жизнь. Конечно, не всё шло гладко: происходили отторжения тканей, вспыхивали воспалительные реакции, эмбрионы мутировали. Разница метаболизма, состава плазмы, кислотности, структуры ДНК – всё мешало. Но генная инженерия шагнула далеко: проблему частично решили, подавляя иммунные ответы гормональными коктейлями, стероидами и мощнейшими иммуносупрессорами. В ход пошла и биоэлектроника – микросхемы вживляли в маточные ткани животных, регулируя их электрическую активность, температуру и частоту сокращений, чтобы имитировать человеческий ритм беременности. По венам самок текли феромонные составы, меняющие их гормональный фон, а роботы-акушеры контролировали состояние плода круглосуточно. С каждым новым циклом исследователи подбирались ближе к цели, к самой границе невозможного.

Но когда «плоды» родились, человечество испытало не восторг – ужас. На выходе оказались существа, лишь отчасти напоминавшие человека. Их тела были гибридными – кожа серовато-жемчужная, глаза слишком крупные, череп вытянут назад, конечности – длинные, с лишними суставами. Генетически они совпадали с человеком лишь на двадцать процентов, но обладали обоими половыми признаками, гермафродиты в полном биологическом смысле. Однако самое поразительное – их ум. Интеллект этих созданий оказался выше человеческого: они мгновенно осваивали речь, оперировали абстрактными понятиями, считывали эмоции, словно сканировали мозг собеседника. Их реакция превосходила человеческую в разы, движения были точными, бесшумными, хищными. Им были нипочём жара, холод, радиация, даже кислород им требовался вдвое меньше. А главное – они нас не приняли. Первое, что сделали новорождённые, когда обрели силу, – перегрызли горло одному из лаборантов. В их взгляде не было ненависти, только холодная осознанность: человек был для них паразитом, случайным побочным видом, изжившим себя.