Скелетон

Тонкие, но невероятно прочные побеги ударили в тело каннибала с силой хлыста, оплели его, словно канаты. Он завизжал, рвал лианы, но те сжимались всё крепче. Через несколько секунд тело содрогнулось, а затем земля под ним разошлась, и его втянуло вниз.

Плотоядная малина не ела – она перерабатывала. Под землёй начинался процесс медленного разложения: организм растворялся в вязкой кислоте, а корни впитывали его в виде питательного геля.

Я отвернулся. Но то, что показалось мне «ужасом», оказалось лишь прелюдией.

По скалистым камням вдали шагало нечто громадное, не живое, но двигавшееся с пугающей уверенностью. Это была вышка линии электропередач, обросшая ржавыми трубами, остовами генераторов, с впаянной в бок трансформаторной будкой, мигающей синими огнями. От основания к земле тянулись сотни проводов, словно щупалец.

Она двигалась, переставляя свои перекрещённые фермы, как ноги паука, – железный гигант, на котором время и логика дали сбой. При каждом шаге внутри неё раздавался гул, будто рев двигателя и дыхание одновременно.

Никто до конца не понимал, почему такие вещи оживали.

Я когда-то читал статью одного физика – тот утверждал, что взрыв креатонной бомбы изменил саму структуру материи: атомы металла будто приобрели способность удерживать энергию, а потом высвобождать её, как мышцы – импульс. Он писал, что «мертвое железо стало живым, потому что в нём проснулся голод».

Именно голод я и увидел. Рядом на плато пасся зеленоватый осёл, больше похожий на маленького динозавра – с чешуйчатой кожей и раздвоенным языком. Он что-то вынюхивал, и вдруг замер. Вышка повернула свою «голову» – трансформаторную будку – прямо на него. Из неё выскочили кабели.

Воздух разрезал электрический визг. Кабели вонзились в тушу, и та вздрогнула – вспышка, как от сварки, озарила всё вокруг. Запах горелого мяса тут же дошёл до окон поезда.

Осёл мгновенно испёкся, даже не успев упасть. Трубы вышки опустились, втянули обугленную тушу, и трансформатор заурчал, как прожорливый зверь, насытившийся белками и жиром. Вскоре снова заискрился, будто перевёл полученную энергию в новую жизнь.

Всё это я наблюдал из окна TGV-09. Изнутри – безопасно, но будто через стекло аквариума, в котором кишит ад.

Орудийные установки на вагонах повернулись в сторону вышки, прицелы вспыхнули красными огоньками, готовые за секунду испепелить монстра тысячей снарядов. Но вышка не двигалась к нам. Похоже, она понимала, что наш поезд – не добыча, а угроза.

Однако её приметили другие.

Из-за холма выкатились два ржавых трактора и один экскаватор, тоже ожившие после катастрофы. Их кузова покрывали наросты, гидравлика дышала, как лёгкие. Они заурчали, засвистели, и с утробным рыком бросились на вышку. Железные чудовища сцепились, начали толкать её, ломать фермы, грызть проводку, словно звери.

Но поезд уже входил в тоннель, скрывая от нас это зрелище. Я успел лишь увидеть, как один из тракторов перегрыз стальной «позвонок» вышки и та пошатнулась, издавая протяжный металлический стон.

Учёный, автор той самой статьи, позже признался, что не может объяснить, как техника обрела не просто движение, но и инстинкты. Он писал:

«Креатонная энергия изменила суть неживых веществ. Металл, бетон, пластик – всё, что считалось мёртвым, стало стремиться к жизни. Но жизнь эта – паразитическая. Она не знает разума, только жажду движения, питания, доминирования.»

С тех пор в Диких землях не существует разницы между живым и мёртвым. Всё, что способно двигаться, охотится. Всё, что не двигается – ждёт, пока проснётся.

Погода стояла пасмурная. Небо – серое, как свинец, без солнца, без просветов, будто всё небо превратилось в одну огромную тучу, прилипшую к земле. Туман клубился над равнинами, заползал под вагоны, смешивался с дымом старых пожарищ. Иногда ветер приносил пепел – мелкий, едва заметный, но он садился на окна, как тонкая пыль смерти. Всё вокруг казалось застеклённым: ни звуков, ни движения ветра, только слабое биение дождевых капель по корпусу поезда.

Но жизнь Диких земель не замирала. Даже под этим гнетущим небом кипела чуждая, извращённая активность. Казалось, что само время здесь течёт иначе – густое, тягучее, будто заполненное чужим дыханием.

Я, откинувшись на спинку кресла, пил колу и смотрел в окно. Картины за ним будто вырывались из безумных кошмаров – невообразимые формы существования, то ли живые, то ли механические. Каждый пейзаж был отдельным воплощением греха.

И вдруг над поездом пронеслась гигантская ворона – чёрная, как уголь, с крыльями, переливающимися металлическими бликами. Её глаза светились зелёным фосфором. Она пролетела низко, ударила клювом по крыше одного из вагонов – удар был такой силы, что металл прогнулся, заскрежетал.

Тут же сработала оборона. На крыше раскрылся спаренный пулемёт, заскрежетав затворами. Вспышки ослепили туман. Металл раскалился от отдачи, и трассеры прошили воздух. Один из снарядов пробил крыло вороны – из раны вырвалось облако тёмной крови, похожей на нефть. Птица не упала, но резко отлетела в сторону, истошно каркнув, будто ругалась.

Она пыталась набрать высоту, когда вдруг наткнулась на невидимую границу – зону, где менялась сама структура материи. Я знал о таких: учёные называли их «мясорубками».

Там действовали невидимые силы, способные измельчить всё – плоть, металл, камень – в молекулярную пыль.

Ворону затянуло внутрь. На секунду её тело стало расплываться, словно в тумане. Потом воздух прорезали невидимые вихри – ножи из чистой энергии. Они закружились с невообразимой скоростью. Мгновение – и трёхметровая тварь распалась на части. Крылья, кости, перья – всё превратилось в кровавый туман.

Потом это месиво осело на землю, и туда же, как по сигналу, из трещин полезли муравьи – огромные, с хитиновыми панцирями и глазами, как рубины. Они быстро собрали остатки, унося их в подземелье.

Но земля здесь не знала покоя. На соседнем болоте я увидел корову, если это слово ещё имело смысл. Она была размером с носорога, с рогами, похожими на костяные пилы, и псевдокопытами, больше напоминавшими стальные лапы. Её кожа блестела, словно литой панцирь.

Она рвала в клочья грязе-лягушек – чудовищных земноводных, вымазанных илом, с мясистыми складками, из которых сочилась густая слизь. Их глаза светились янтарным светом, а рты изрыгали струи пламени. Они действительно плевались огнём – короткими, резкими вспышками, как миниатюрные драконы.

Но пламя не причиняло вреда корове – лишь обугливало грязь на её панцире. Она ревела и сметала их рогами, хрустя телами. Однако, увлёкшись охотой, она зашла слишком далеко – и болото, как живое, схватило её. Грязе-лягушки синхронно прыгнули, облепили тушу, потянули вниз. Кожа треснула, и из разломов пошёл пар. Через несколько минут от коровы не осталось ничего, кроме пузырящейся поверхности. Теперь пиршество было за ними.

Шесть часов скоростной поездки пролетели быстро. До Бордо оставалось минут двадцать. За окном всё чаще мелькали танки, артиллерийские батареи, дроны-разведчики, барражировавшие вдоль границы. Вертолёты висели над укреплёнными блокпостами, как металлические осы. Всё это выглядело будто на грани вторжения – но никто не знал, кто на кого вот-вот нападёт: люди на Дикие земли, или Дикие земли – на людей.

Я смотрел и думал: креатонная бомба изменила Францию навсегда. Но не людей. Люди остались прежними – самоуверенными, ленивыми, лживыми, полными гнили внутри. Просто теперь зеркало, которое они создали, начало отражать их сущность.

Ходили слухи, что Дикие земли растут, расширяются, подбираются к Парижу, тянутся к Германии, к Испании. Никто не понимал, как их остановить. Если они продолжат двигаться – вся планета превратится в один живой, голодный организм.

Поезд начал замедлять ход. За окном показались первые кварталы Бордо. Город уцелел – прекрасный и мрачный одновременно. Узкие улицы, обрамлённые старинными домами из светлого камня, сверкали под дождём. На крышах стояли пушки, антенны, щиты. Между домами – купола защитных полей, мерцающих голубыми всполохами.

На главной площади горел факел – символ выживших, а вокруг него патрулировали дроны и солдаты в экзоскелетах.

Бордо пахло вином, металлом и страхом. Но по сравнению с тем, что я видел за окном последние часы, этот страх был почти уютным.

Поезд TGV-09 замедлялся, плавно входя в станцию Бордо. Сквозь бронестёкла я видел, как стальные платформы, окутанные лёгким паром, тянутся вдоль путей, подсвеченные неоном и прожекторами. Воздух дрожал, будто всё пространство здесь – не до конца стабильно, словно реальность слегка вибрировала, как поверхность нагретого асфальта.

Когда состав окончательно остановился, двери с глухим шипением раскрылись. Изнутри вырвался поток кондиционированного воздуха, холодного и пахнущего озоном. Я вышел – и первым делом почувствовал запах города: смесь влаги, старого камня, машинного масла и вина. Где-то далеко звучала сирена, а потом – орган, тихо играющий в одном из уцелевших соборов.

Станция была огромной – под куполом из стекла и брони, с десятками железнодорожных линий и сотнями людей. Только эти люди казались… странными. Они двигались слишком осторожно, слишком слаженно, будто старались не шуметь. На лицах – усталость, в глазах – недоверие.

Я шёл вдоль платформы, держа в руках сумку, и ловил взгляды: люди здесь научились смотреть коротко и резко, не задерживаясь на незнакомцах.

По перрону шли солдаты в тяжёлых костюмах защиты, автоматы наготове. У одного на плече сидел маленький дрон-сова, постоянно моргающий инфракрасным глазом. Плакаты на стенах предупреждали: «Сканирование обязательно. Подозрительное поведение – сообщи.» «Контакт с мутировавшими – смертная статья.»

Я поставил ногу на жёлтую полосу перед сканером. Пучок света прошёл по телу, коротко пискнул. Всё чисто. Но рядом, у другого пассажира, сработала тревога – низкий, гулкий сигнал. Солдаты бросились к нему.

Это был высокий мужчина, в тёмном плаще, с опущенным капюшоном. Он поднял руки – и в тот момент я увидел, как кожа на его ладонях мерцала, будто под ней текла жидкая сталь.

– Это ошибка… я… я из Тулузы… – пробормотал он, но голос прозвучал неестественно – двойным эхом, словно из глубины трубы.

Один из солдат выстрелил без предупреждения. Короткая вспышка – и человек повалился. Только кровь из него не пошла: вместо крови из раны потёк серебристый гель, шипящий и дымящийся. Тело содрогнулось, дернулось, а потом расплылось, как восковая фигура под солнцем.

Толпа молчала. Никто не вскрикнул. Никто даже не сделал шаг назад.

Здесь, в Бордо, уже давно привыкли к тому, что не все, кто выходит из поезда, – люди.

Я пошёл дальше, сквозь зал ожидания, освещённый неоном и лампами, работающими на биотопливе. Витрины магазинов стояли заколоченными, но из-под щелей тянуло ароматом жареного хлеба и дешёвого кофе – значит, кто-то всё ещё жил, всё ещё пытался сохранить привычные ритуалы.

Снаружи город казался почти нормальным. Старые фасады, фонари, мост через Гаронну, в воде – отражения башен и куполов. Только воздух слегка мерцал, как будто через него пропускали электрический ток.

Я вдохнул – и ощутил чужой привкус. Не пыль, не смог, не вино – а что-то другое.

Что-то из Диких земель. И тогда я понял: граница – не на стенах, не на блокпостах, не в законах. Она внутри нас.

Я добрался до гостиницы «Le Pont Gris», небольшой, старой, но ухоженной – на окраине старого Бордо, недалеко от реки. Фасад был покрыт зелёной патиной, как бронзовый памятник, и от влаги из трещин сочился мох. Над входом мигала вывеска – «Chambres désinfectées chaque heure» – Номера дезинфицируются каждый час.

На ресепшене сидела пожилая женщина в резиновых перчатках и с фильтром на лице. Её глаза за стеклом маски были усталыми, но внимательными. Она провела карточку по считывателю и бросила короткий взгляд:

– Без багажа из открытых зон?

– Только ручная кладь, – ответил я.

– Хорошо. Комната сто пятнадцатая. И не открывайте окно после полуночи. Если услышите звук… – она запнулась, – …просто не реагируйте.

Я хотел спросить «какой звук», но женщина уже отвернулась к терминалу, делая вид, что занята.

Коридор пах антисептиком и пылью. Стены, обитые металлизированными панелями, приглушали шаги. Из-за двери на втором этаже доносился лёгкий скрип – кто-то ходил туда-сюда, как зверь в клетке.

В номере всё выглядело опрятно: кровать, стол, старый экран, мини-холодильник. Из окна открывался вид на реку, где в ночной дымке отражались огни дронов и сигнальные башни. Я сел, включил настольную лампу и на мгновение просто слушал тишину. Она казалась непривычной – слишком густой, будто наполненной шёпотом на грани слуха.

Я принял душ, выпил оставшуюся колу, попытался расслабиться. Но около полуночи что-то изменилось.

Сначала я услышал мягкое постукивание. Словно кто-то кончиком пальца или когтя касался стены за изголовьем кровати. Один, два, три… потом пауза. Потом снова.

Я замер, прислушиваясь.

Стук повторился, но теперь ближе – уже не за стеной, а, кажется, под полом.