Погоня за судьбой. Часть VI

Я обернулась. Девушка напряглась, собралась и теперь пристально смотрела на меня.

Но если всё вокруг вымышленное – не значит ли это, что я тоже выдумана?

Пока я стояла посреди комнаты, обхватив голову руками, чтобы подавить нестерпимое желание разобрать на части всё в пределах видимости, она встала, дрожащими руками придвинула стул к столу и сделала два шага в мою сторону.

– Всё хорошо, дорогая моя, – произнесла она. – Ничего страшного, если не получается.

– Простите, я совсем ничего не помню, – сдавленно призналась я, борясь с порывом разбить стекло, выпрыгнуть наружу и сбежать куда глаза глядят.

Девушка бесстрашно подошла вплотную и обняла меня. Это было настолько неожиданно, что я растерялась, а взрывная энергия в моём теле растворилась без остатка, ушла в землю, как ток по громоотводу.

– Всё нормально, – успокаивающе шептала она. – Ты обязательно вспомнишь… Деталь за деталью. Вспомнишь, как дома, на Земле, мы с балкона смотрели на Луну. Наблюдали за рождающейся ночью, как звёзды проявляются на небосклоне. Я верю, что однажды вспыхнет звезда первого, важнейшего воспоминания, вокруг которого будут заново выстроены дни, проведённые вместе. И тогда…

«Что тогда?» – подумала я, а девушка склонилась над самым моим ухом и прошептала:

– И тогда мы уйдём отсюда…

* * *

… Вдох – царапающими горло иглами воздух наполнил тесную грудную клеть. Выдох – как самый первый в жизни, через силу, до помутнения в глазах. Мотор сердца яростно колотился внутри, голову навылет проткнул острый шип боли.

Чёрная вуаль лениво спадала с глаз. Едва не воя от мигрени, стиснув зубы я шарила вокруг полуслепыми глазами в тщетных поисках чего-то знакомого. Я постепенно обнаруживала себя, скрюченную в три погибели, вжавшуюся в угол под белоснежной стеной. Я сидела в самом тёмном углу комнаты, а стены плавно закруглялись кверху и смыкались где-то под потолком. Они вспучивались и опадали, светились изнутри мягким и ровным светом, от которого резало глаза.

Пол был усеян бесчисленными осколками стекла. Мелкие и острые, они мерцали в темноте, подыгрывая комнатному освещению – и от этого боль в голове становилась совсем невыносимой.

Ухватившись за стенку, я насилу поднялась на ноги и огляделась. Хрустнули под ногами зеркальные осколки. В стенном полотне на уровне глаз зиял щербатый пролом. Кусок полимерной стены был вбит внутрь, неровные почерневшие края жидкого кристалла мелко помаргивали, словно умирающая газовая лампа.

На пол капала кровь, въедаясь в усеянный звёздами ковёр. Я поднесла руку к лицу и дотронулась до источника адской мигрени. Источник крови тоже был здесь. Она сочилась откуда-то из головы, сползала по лбу, пропитывала брови. Бордовой змейкой струилась по переносице и капельками летела вниз, на кусочки стекла, на некогда белый ворсистый ковёр.

Это что же тут случилось? Кто меня так отделал?!

Угодив под новую волну головной боли, я покрепче ухватилась за стену и застыла. Свист в ушах медленно сходил на нет, и на границе слышимости тонко зазвенел чей-то голосок. Кажется, говорила девушка. Вернее, сбивчиво лепетала.

… – Все зеркала… Она расколотила все зеркала и даже крупные осколки покрошила, – сипло бормотала она где-то за стенкой. – Мы с Некрасовым кое-как вкололи ей успокоительное, и теперь она в ступоре сидит там, в комнате… Пожалуйста, позовите его… Мне нужна его поддержка. Пускай побудет вместе с нами…

Сквозь мигрень сверху на меня наваливалась чудовищная усталость. Голова была совершенно пустой, как будто ложкой из неё вычерпали всё содержимое, оставив одну только тупую боль, которая теперь единолично правила бал. Чудовищно хотелось спать. Надо было принять горизонтальное положение – и для этого лучше всего подошла бы кровать, так вовремя попавшая в поле зрения.

Пошатываясь, я доковыляла до постели. Плевать на то, что одеяло валяется на полу, а белоснежная простыня порвана в лоскуты – я рухнула на спружинивший матрас, свернулась на нём калачиком и почти сразу потонула в зыбучей и томительной полудрёме.

Похрустывая битым стеклом, кто-то медленно, нерешительно подошёл к кровати, присел, и я почувствовала осторожное прикосновение. Мягкая материя двигалась по окровавленному лбу, ласковая рука прикладывала что-то прохладное. Кто-то сидел рядом, периодически едва слышно вздыхая.

Неизвестно, сколько прошло времени, но в какой-то момент послышался стук, шорох, и хриплый баритон приглушённо спросил:

– Да уж, сперва я подумал – к чему такая срочность в три часа ночи… Хотел было послать дежурного куда подальше, но теперь мне всё понятно. Ну, что тут у тебя, Софья? Надеюсь, тебя не зацепило?

– Она спит, – голос девушки сорвался на шёпот. – А я не могу, у меня ни в одном глазу. Страшно. Я боюсь… Вдруг это снова начнётся?

– Сколько седативного дали?

– Три кубика.

– Я думаю, до утра она точно проспит… Ты сама её перетащила на кровать? Тяжёлая, поди?

– Мы оставили её там, в углу – прямо там, где она отбивалась. Но пока я говорила с дежурным, она сама добралась до кровати.

– После трёх-то кубов? – Незнакомец присвистнул. – Да на ней пахать можно! Так что у вас сегодня стряслось?

Скрипнула кровать.

– Весь день Некрасов держал её во сне, проводил свои процедуры. Когда я заступила на… На вахту… Он сказал, что сегодня она вела себя очень тихо – просто стояла весь день у экрана и таращилась наружу…

– Да уж, за этой тихоней бардак теперь разгребать пару дней… Слушай… Они не приходили? Они что, так и оставили всё это? Сколько времени прошло?

– Часа полтора… Я тоже удивилась. Здесь пара минут до дежурного поста. Может, это тоже часть эксперимента?

– Поди разбери теперь, где эксперимент, а где уже нет… Её бы куда-нибудь в палату, с ремнями и мягкой комнатой, а не дурить ей голову этими имитациями. Мало ли чего отчебучит…

– Ты ведь знаешь – я здесь ничего не решаю. Я делаю всё, что могу. А доктор всё твердит – говорите, мол, с ней, она должна вспомнить… Обстановка, говорит, важна. Она должна чувствовать себя как дома… Я не знаю, что они делают с ней в моё отсутствие, но всё это не работает, нет никаких результатов. Никаких сверхспособностей нет. Я уверена, что всё это было каким-то фокусом Крючкова, но они мне не верят и гнут свою линию. И таких… приступов раньше не было…

– Расскажи подробнее, что произошло?

– Да что тут рассказывать… Она стояла у экрана, как обычно, потом рванула к зеркалу, увидела своё отражение и просто обезумела… Кричала что-то про украденное тело, про лабиринты, про каких-то демонов… Вася, она стену проломила!

– У экрана стояла, говоришь? – Хрустнули битые осколки, и баритон вопросил: – А что это здесь? Видишь? На стекле…

– Что?

– Да вот же, надпись. «На дверях висел замок, взаперти сидел щенок».

– Я не видела. Когда она появилась?

– Так, пойдём-ка на кухню…

Скрипящие стеклом шаги переместились в дальний угол квартиры, за стенку. Тихие домашние звуки доносились оттуда, что-то позвякивало, пощёлкивало, шелестело. Вновь послышался баритон:

– Надо сворачивать лавочку. Бей во все колокола, подключай Агапова.

– Он тоже больше ничего не решает, – приглушённо пробормотала девушка. – Меня никто не слушает. Что ты предлагаешь делать?

– Не здесь, – цыкнул мужчина, и повисла тишина. Затем он спросил: – Где гарантии, что не будет хуже?

– Их нет. Я чувствую, что всё это плохо кончится. И если она обо всём узнает – я не смогу смотреть ей в глаза… Я говорю с ней, но она больше ничего не понимает – глядит на меня испуганно, как загнанный зверь. Сразу забывает всё. Буквально сразу – стоит мне выйти из комнаты, и она уже не узнаёт меня… Она где-то там, в своём выдуманном мире. То сидит часами и пялится в одну точку, то прячется от меня в шкафу или под столом. А теперь вот полигон разнесла…

Лёгкое позвякивание посуды нарушило повисшую тишину. Девушка заговорила снова:

– Она будто вспоминает меня иногда – я вижу это по глазам, – тихим, срывающимся от волнения шёпотом говорила она. – Но это очень краткий, мимолётный миг, он сразу же улетучивается… И эта ярость… Однажды в Порт-Лигате, когда меня пытались… В общем, на меня напали – и она их всех чуть не убила. Тогда я впервые увидела её такой. Но теперь это произошло совсем без повода… Я боюсь, что когда-нибудь она убьёт меня. Но ещё больше боюсь за неё…

– Слушай, София, выходи-ка ты из этого эксперимента. Она уже не та, кем была раньше. Ты подвергаешь себя опасности.

– Не могу. Я в ответе за всё, что происходит. Я должна быть уверена, что они не причинят ей вреда.

– Ты этого никогда не узнаешь. Я вообще удивляюсь, как ты умудряешься после смены ещё и здесь дежурить…

Вновь тихонько звякнуло стекло.

– Нельзя было её отпускать, – сказала девушка дрогнувшим голосом. – Я должна была быть с ней на Пиросе. Тогда всего этого не случилось бы. Ведь мы с ней разминулись всего на каких-то пару дней… Я упустила её, а теперь она вернулась оттуда диким животным. Пустая оболочка из-под человека…

Тихие всхлипы доносились до меня, пока я вязла в сновидении. Врастала в него медленно, захлёбываясь тьмой, мучительно и беспокойно. Глаза непроизвольно метались под сомкнутыми веками, в голове скрипели осколки разбитого разума, который, казалось, разлетелся вдребезги по всей этой комнате.

– Она сделала большое дело, – сказал мужчина. – Спасла ребёнка. И вернулась сюда за нами, ради нас.

– Как же хочется повлиять на судьбу, поменять её, вовремя свернуть туда, куда нужно, – слабо пробормотала девушка. – Они с самого начала хотели её убить – и в итоге своего добились…

* * *

На дверях висел замок… Взаперти сидел щенок… Не осталось никого – все ушли до одного…

Проснись! Ну же, просыпайся! Почувствуй, как в смоляной черноте вскипает вулканическое пламя! Это жажда мести – и она нашла выход наружу! Высшая справедливость, воплощённая в маленьком человеке, возносящая его на вершину собственного всемогущества. Наверху, над облаками всё становится неважным – ни то, что было до, ни то, что будет после. Есть только этот самый момент – когда твоя рука занесена над жертвой высшей справедливости. И через мгновение она обрушивается вниз, свершая приговор…

Чавк! Чавк! Чавк!.. Звуки заполняли черепную коробку доверху, переливались через край. Умерщвлённый тысячелетие назад убийца моего друга вновь агонизировал перед глазами, застланными пеленой ярости, а острый скальпель вонзался горло. Раз за разом, снова и снова, удар за ударом, пока горячая бордовая жизнь стремительно покидала поверженное тело…

Ощущение высоты под ногами стремительно улетучивалось вместе с затихающим сердцебиением жертвы, далёкий горизонт воспоминаний таял и съёживался, и в памяти оставалось лишь одно имя. Простое имя хорошего человека, теперь отмщённого. Теперь я должна была не забыть его! Нужно сохранить его во что бы то ни стало!

… На барабанных перепонках всё ещё отпечатывался крик, сорвавшийся с уст. Вновь рождаясь из небытия, я стискивала зубы, а кожа моя горела огнём. Где-то, казалось, шипел и свистел пожарный гидрант.

«Пока я ничего не вижу, меня нет», – твердила я про себя. – «Меня нет, пока я не открыла глаза! Меня нет…»

«Но я есть», – отозвалось преоптическое ядро – маленький пучок нейронов в переднем ядре гипоталамуса. – «Именно я дарю тебе эти ощущения. Обработай их! Соберись из обломков и ищи себя!»

Теперь и я здесь! Я чувствую и слышу их – ощущение облепившей меня материи, равномерное навязчивое шипение, вспышки стробоскопа, пробивающиеся сквозь плотно сжатые веки и едкий запах горелого пластика. Мгновение, движение век – и я натыкаюсь на себя, сидящую на полу тёмной комнаты, покрытом равномерным слоем воды. Вода лилась сверху, с потолка, и сразу отовсюду. Она была прохладной, заливалась за шиворот, пропитывала ткань и кожу. В следующее мгновение сверкнула вспышка – мигнули сразу все стены одновременно, на краткий момент освещая помещение.

Переломанные многосуставчатые руки торчали из стен, крючьями механических кистей нависая над полом, отбрасывая изломанные тени на стены и потолок. Через краткий миг всё вновь скрылось во тьме, и, оттеняя касание волглой материи, появилось ощущение уже в моей собственной руке. Казалось, её опустили в кипящее железо, где она пылала, но никак не могла сгореть дотла. Шаря мехапротезом по живому предплечью, я чувствовала адское жжение пополам с притуплённой, расфокусированной и смазанной болью, пропущенной сквозь расстроенный оптический фильтр.

Звонко отщёлкнулась секунда – и новая вспышка выхватила блестящий сгусток бордового мяса перед глазами. «ОТТО»… И снова – тьма. Боль становилась всё отчётливей, всё ощутимее, и я уже ждала новую вспышку медленного стробоскопа, умозрительной кистью дорисовывая отпечатанную на сетчатке глаза картину с кровавым пятном в центре.

Новый засвет озарил внутреннюю сторону предплечья, на которой до самого мяса были высечены четыре торопливые буквы. «СОФИ» – глубокие надрезы наживую сочились свежей набухающей кровью. Онемевшие пальцы были скрючены спазмом, а прямо передо мной на ковре лежал треугольный осколок толстого стекла. Тот самый, который я, вновь вброшенная в этот мир, выронила на пол минуту назад. Машинально, чтобы защитить себя от враждебной окружающей действительности, я схватила осколок и, сотрясаемая крупной дрожью, поднялась на ноги.

Некогда белые стены были испещрены неровными дырами и покрыты извилистыми трещинами. Пробития от ударов чем-то тяжёлым чернели, обрамлённые радужными кляксами изорванной жидкокристаллической матрицы, из которой торчали белые крючья застывших манипуляторов. Краткое мгновение – и комната снова погрузилась во тьму.

Туда… Прямо… К выходу. Кровь смывала прохладная вода, льющаяся с потолка, промывала порезы, но нужно было перетянуть чем-нибудь рану, какой-нибудь тряпкой, пока я совсем не ослабла…

«Ведь если ты ослабнешь, мы не сможем сопротивляться», – заявила лимбическая система в моей голове.

Я оглянулась. За спиной неровным провалом зиял прямоугольник окна. Оно чернело на фоне тёмной комнаты и было похоже на кисельную плёнку. Обвисшая и поплывшая, будто оплавленная невероятным жаром, эта плёнка была насквозь пробита чем-то тяжёлым. Оплавленный кусок окна был выломан, а за ним не было ничего – ни неба, ни фонарей, ни узкой улочки под полукруглой галереей – лишь непроглядная тьма.

Тени, рождённые стробоскопом, дёргались и пульсировали в такт боли в висках. Они сходили со стен, принимая формы крючьев и лезвий, норовили зайти сзади, в спину – единственное место, где не было глаз. Поэтому я покрепче сжала своё оружие – закопчённый осколок этого самого стекла толщиной в добрый сантиметр.

Через шипящую завесу воды из потолочных разбрызгивателей я заковыляла к выходу из комнаты. Небольшая, некогда опрятная прихожая освещалась ровным приглушённым светом, пол её также был залит водой, по которой плыли красноватые разводы.

Это моя кровь? Или чья-то ещё?

«А ты как думаешь?»

Уткнувшись глазами в бордовый шлейф, ползущий из ванной, и прижимая к себе искромсанную руку, я добрела до двери в санузел и осторожно заглянула внутрь.

– Это… я… – просипела я.

Крошечная ванная комната была разбита вдребезги. Стены испещрены выбоинами, от зеркала ничего не осталось – его осколки усеивали залитый розоватой жидкостью пол, смешиваясь с кусками сорванной с посадочного места некогда овальной раковины. Из пожарных разбрызгивателей в потолке всё ещё капала вода, а с бортика ванны нелепо свисали чьи-то ноги. Их владелица была небрежно прикрыта обагрённой липко-красным месивом цветастой занавеской. На одной из ног белел мягкий тапочек, а вдоль покрытой конденсатом стены наискось протянулся багровый шлейф от ладони.

Чуть ли не подскакивая на месте от адреналинового шока, я смотрела то на торчащую кверху босую ногу, то на липкий закопчённый осколок экрана, сжатый в механической ладони, то на четыре буквы, вырезанные на предплечье.

Бежать! Бежать отсюда как можно быстрее! На все четыре стороны, не оглядываясь!

Судорожно хватаясь за стены, я устремилась к выходу из квартиры – туда, где, как мне казалось, был путь на свободу. Прямоугольник стены без малейшего признака ручки был неподвижен, непоколебим. Будто преследуемая сонмищем чертей, я царапалась в этот прямоугольник, пыталась найти щель, тыкала в него осколком, размазывала по белой поверхности кровавые кляксы.

Шум от разбрызгивателей, ставший фоном, внезапно прекратился. Потоки воды иссякли, и стало почти тихо. Разогнанное сердце бултыхалось где-то внутри, и я начинала слышать звуки. Множество звуков – механический лязг, жужжание приводов, электрическое потрескивание, неразборчивые отрывки фраз. Гудели открывающиеся двери. Этот звук был очень отчётливым, но внутренним чутьём я понимала, что его источник находится в десятках метров отсюда.

Замерев, я прижала ухо к стальной поверхности и попыталась сосредоточиться. Всё второстепенное и неважное словно отодвинулось, накрылось пеленой тишины, и остались только шаги нескольких пар обуви, смешиваясь с металлическим гулом сервоприводов. Звуки приближались – и я услышала мужские голоса:

… – Планировка – слева комната, впереди кухня, справа ванная… Что на камерах?

– Нет камер, выгорели.

– То есть как это – выгорели? Совсем?

– Нет сигнала… Теплак тоже молчит…

– Ясное дело, всё заэкранировано по самые помидоры… Придётся входить вслепую.

– «Гравий», давай по мягкой программе. Брать пациентку живой, без всяких оговорок.

– Помять могут…

– Не страшно, пускай мнут, сколько влезет. Лишь бы не пришлось по запчастям собирать. И берегите голову – в ней самое ценное.

– Принято. Запускаю суррогатов.

– Чен и «Пилигрим» – на прикрытии. Миша, пускай кукол…

Они шли за мной. Металлические щелчки, гудение сервоприводов и глухие постукивания подошв по металлу приближались. Глаза мои сами собой лихорадочно метались по стенам помещения, по потолку. Бежать было некуда. Не отрывая глаз от прямоугольника двери, я отступала назад по узкому коридору. Я готовилась принять бой.

Створка поползла вбок, и за ней показался облачённый в чёрную броню человек. Четыре оранжевых огонька на тактическом шлеме смотрели на меня – как и дуло оружия. И всё, что я могла сделать, чтобы защититься – это вытянуть руку. Окровавленная конечность с растопыренными пальцами возникла перед глазами, загнанный в ловушку внутренний зверь осклабился для броска, а мысли мои испарились, заместившись единственным желанием – чтобы этот человек исчез, скрылся, пропал.

Взмах рукой – и капля крови отделяется от свежего разреза, отправляясь в воздух, а человека, будто в замедленной съёмке, срывает вбок, и он исчезает из поля зрения. Что-то гулко грохнуло, загремело по ту сторону двери, а я, пытаясь понять, что произошло, пятилась в глубь помещения, в маленькую кухоньку.

Ещё один чёрный силуэт возник в проходе.

– На пол, лицом вниз! – отчётливо крикнул голос из-под тактической маски. – Руки держать на виду!

Секунда – и он уже внутри, в прихожей. За первым последовал второй. Я едва успела нырнуть за угол, в кухоньку – и серия звонких щелчков вспорола воздух, а мимо лица с треском пронеслись электрические разряды.

Спустя миг под ноги с глухим стуком упал какой-то предмет, и воздух распорола ослепительная вспышка. В ушах стоял свист, покрытый тонким слоем воды пол напрыгнул на меня снизу, а в шею болезненно впился электрический разряд. Сквозь шум в ушах я слышала голоса.

– Обездвижить! – рявкнул бас надо мной. – Браслеты, шоры – чтоб пискнуть не могла!

– Полковник, сотрудница здесь, – сказал второй. – Вам надо это увидеть…

Ватное тело беспощадно дёргали чьи-то сильные руки, сковывая неведомыми путами. Сквозь коридор влажно прошлёпали уверенные шаги, и кто-то удивлённо присвистнул.

– Два десятка рваных ножевых, а то и побольше…

– Не ножевых. Это кусок стекла…

– Расходы на проект растут не по дням, а по часам.

– Кажется, в этот раз вы перестарались со стимуляцией, – пробасил третий, властный голос. – Я говорил, что это может окончиться непредсказуемо.

– Непредсказуемость была заложена в параметры с твоего, Макаров, одобрения. Если помнишь, это ты предложил оставить её в полигоне вместо изоляции в блоке особого режима… Протокол будем поднимать?

– Если бы с моего… Пошёл на поводу у этой девчонки, – глухо пробормотал мужчина. – Теперь, доктор, я с вами спорить не стану. Действуйте так, как считаете нужным. Мне главное, чтобы был результат…

Тёмным приливом снизу вверх накатывалось ощущение сковывающего холода, смешиваясь с чувством невосполнимой утраты. Что-то происходило в мире, но я была вырезана из него – и вновь вернулась в собственную оболочку. С трудом пробиваясь через незримую стену запертой тёмной комнаты, возвращались мысли вместе с осознанием – я кого-то убила. Кого-то очень нужного. Перезапущенная программа отмщения сработала безукоризненно и безжалостно, и я не могла сказать наверняка, кто стал её жертвой. Однако, я вспомнила, за кого отомстила – как сделала это когда-то давно. Это был мой друг. Один из тех, кто мог бы помочь мне сбежать…

… – Папа спрашивает у сына: «Сынок, хочешь посмотреть мультики?», – произнёс медбрат Отто в душной пустоте лазарета, приоткрывая форточку и впуская в палату поздний каптейнский вечер. – «Конечно, хочу, папа». «Ну так пойди и включи». «Но как же я пойду, если у меня нет ручек?» «Ну, дружок, нет ручек – нет мультиков».

– Ну ты и урод, – едва слышно просипела я.

– Наконец-то! – воскликнул Отто. – Выдавил из тебя словечко! Я уж и не надеялся тебя разговорить.

Чиркнула зажигалка, в полутьме возле окна заалел крохотный огонёк.

– Какое вообще тебе дело до меня? – вопросила я.

– А вот такое, – ответил тот. – Если мне за тобой выносить ночной горшок, я должен узнать тебя поближе. А для этого нам нужно начинать общаться. А тебе просто необходимо научиться улыбаться. Кстати, ты когда-нибудь это делала? Готов поспорить, что этого раньше не случалось.

Я промолчала.

– Ладно, зубрила, не напрягайся ты так. Я не со зла, не хотел тебя обидеть. Просто ты ведь знаешь – такова жизнь. Нет ручек – включай телевизор ножками. Не можешь ножками – носиком, лобиком, чем угодно. Иначе останешься без телевизора. И это уже не анекдот.

Вдох. Выдох. Едкий запах табачного дыма постепенно наполнял комнату, загоняемый внутрь тёплым вечерним воздухом. Когда-то он вызывал тошноту, но не сейчас. Тошноту вызывал весь мир.

– Мы именно для того здесь, – сказал Отто, – чтобы добиться всего самостоятельно. Такое у нас предназначение. Ты же веришь в предназначение?

Влага щекотала, собираясь в солёные капли на лбу. Простыня подо мной была влажной от духоты, царившей в помещении. А ещё меня отпускал обезболивающий наркотик. Нужна была новая доза – и чем скорее, тем лучше. Хотелось чесаться сразу и везде, но я уже не могла. Любой неосторожный нажим – и громоздкий протез впивался в плоть, как голодный крокодил.

– Дурнеет? – вопросил медбрат. – Потерпи, так будет недолго, протезы уже приживаются, и тело скоро привыкнет. Всё ж лучше так, чем ползать на культях или оказаться в канаве, правда же?

Медбрат Отто выдохнул дым в форточку, затушил окурок о подоконник и щелчком отправил его вслед за струёй дыма. Подошёл к моей койке и сипло поинтересовался:

– Я сейчас сваливаю до утра. Ну что, надо тебе чего? – Он понизил голос до шёпота. – Могу кольнуть ещё разок, только Хадсону – ни полслова, а то он меня прибьёт…

Воспоминание. Движение от конца к началу, к одной из бесчисленных точек разлома. Очередная вешка на пути по дороге времени. Но моего друга здесь уже не было – осталось только тусклое воспоминание. И совершённая слепая месть.

– Отто? – неслышно позвала я в темноту. – Ты должен помочь мне сбежать из этой палаты, Отто…

Никто не отозвался. Мой старый друг растворился, оставив меня наедине с темнотой…

Глава IV. Ультрафиолет

… Сон тянулся бесконечно, перетекая из одного видения в другое. Менялись места, лица, ситуации, двигались губы, и с них падали в тишину неразборчивые слова. Бессчётное количество раз я видела разнообразные вещи, места и людей, но ничто из этого не было связано с другим. Лоскуты воспоминаний ураганом крутились вокруг тишины, в которой я пребывала, будто в центре смерча. Некоторые моменты проживала по кругу, по нескольку раз, но все они неизменно рассыпались в груду несовместимых друг с другом деталей от разных пазлов.

Свежевыкрашенный, пахнущий олифой родительский дом стоял на берегу бескрайнего поля, а стены вмёрзшего в сам воздух ледяного памятника звенели, словно хрусталь. Горный ручей убегал куда-то меж деревьев по ступеням заснеженного каменистого склона. Вдоль выжженной пустыни вдогонку вездеходу нёсся суетливый пылевой вихрь, а морской берег, съеденный мегаполисом, вновь отвоёвывал себе жизненное пространство. Океан затаскивал под воду остатки цивилизации, усталый заснеженный город накрывала долгожданная тень, а сизые безжизненные скалы безжалостно полосовала огнём алая звезда…