Погоня за судьбой. Часть VI

– Звучит так, будто я опять вписалась в какую-то безумную авантюру, – отозвалась я. – Сколько вас в моей голове?

– Вписалась, говоришь? – хмыкнула Лимбическая система. – Нет, в историю вписываются великие. А ты – вляпалась. В этом вся ты.

Внезапно тёмный зёв лабиринта показался мне не воротами, а пастью. Холодный ужас сковал тело, и я отступила, поспешно вернувшись в беседку. Я взгромоздилась на мраморную скамью, поджала колени к подбородку и уставилась на далёкий горизонт. Вода и воздух смыкались вдали, рисуя серую размытую линию меж двумя вечностями. Ту линию, что звала и манила своей непознанностью. Та самая, что веками манила путешественников, большие корабли и звездолёты. Та, что сейчас пугала меня до оцепенения.

Неизвестность.

– И что теперь будет? – обратилась я к невидимой собеседнице. – Куда я попаду?

– Нам не дано этого знать, – ответила Неокортекс. – Но в картотеке для тебя осталось кое-что. Спасательный круг. Воспоминание-связующая нить.

– О том, что было до этого всего? – Я обвела глазами великолепие беседки на скале, и лёгкий солёный ветер обмахнул меня вуалью вечерней прибрежной прохлады.

– Именно так, – сказал внутренний голос. – Подарок от старика. Попытка гарантировать безопасность. Сейчас покажу…

Бессчётные ряды ящиков хрустели тысячами слайдов и хлопали крыльями миллионов птиц. Она-я возникла в воздухе рядом со мной, словно материализованная самой мыслью. Она помахивала перед своим лицом желтоватой карточкой, будто веером, небрежно держа её двумя пальцами. Я протянула руку, чтобы взять предмет, а она-я кольнула меня волчьим взглядом и сообщила:

– Это перед выходом из лабиринта ты, впрочем, тоже забудешь…

* * *

… – Начисто? – спросила я, с трудом фокусируя взгляд на лице врача. Голос звучал чужим. Реальность, в которой я находилась, вот-вот должна была исчезнуть. Мир изменится до неузнаваемости.

– Только некоторое время до этого момента, – поспешил сообщить умудрённый сединами врач-амнезиолог – старик лет семидесяти. – Разомкнутый нейрон с долей вероятности может потерять часть своих дендритов, которые порой связаны с клетками даже в другом полушарии, но это маловероятно. И не повсеместно.

– Звучит страшновато, – заметила я.

– То же самое можно сделать гораздо проще – метким ударом в голову, – усмехнулся майор Макаров, блеснув глазами из тени в углу помещения.

– Наш способ намного гуманнее и исключает травму. – Старший корабельный врач, а по совместительству амнезиолог, кажется, не оценил тонкий юмор майора. – По сути это серия слабых электрических разрядов, практически неощутимых. Главное – верно рассчитать силу и применить их к нужным точкам…

Моё опрометчивое согласие на эту затею воодушевляло меня всё меньше. Я уже жалела о том, что не осталась на «Фидесе» и решилась вернуться на Ковчег.

– А что, если я превращусь в овощ? – спросила я.

– Это маловероятно, – повторил старик. – Как правило, моторные и мыслительные навыки не утрачиваются.

– Как правило? – хмыкнула я. – То есть, возможны и исключения?

– Исключений пока не было. Вернее… – Врач несколько замялся и принялся теребить морщинистыми пальцами лацкан халата. – Были на ранних стадиях испытаний, но сейчас такой опасности нет, алгоритм воздействия на мозг многократно доработан. Узловые элементы памяти – те, что пишутся в юном возрасте и во многом формируют личность – не должны пострадать. Просто исчезнут самые верхние слои воспоминаний о событиях и людях, а ваша память будет достроена, сглажена мозгом, который заполнит и зарастит лакуны.

– А я могу принять участие в заполнении? – с надеждой спросила я. – Ну, знаете, убрать лишнее и оставить что-нибудь приятное.

– Здесь примерно как со сном. Если вы не владеете техникой осознанных сновидений и не умеете путешествовать по снам так, как вам вздумается, всё управление на себя возьмёт мозг. И тогда – держитесь крепче.

Доктор решил пошутить, но вышло неловко – всю шутку испортил его виноватый вид. Крякнув, амнезиолог поспешил отвернуться к экрану и притвориться, что внимательно изучает его содержимое.

Ну что ж, совсем скоро мне предстояло забыть всё происходившее вокруг в последние часы и дни, чтобы исключить даже малейшую возможность срыва некоего хитроумного плана. План этот был разработан без моего участия и должен был вывести генерала Крючкова на чистую воду, разоблачив его подлую игру против своих же соратников. И я не должна была знать даже о существовании этого плана.

Ну а дальше-то что будет? Память – это же не архив, из которого можно изъять одну папку. В мозгу всё взаимосвязано, а память непрерывна – одно событие перетекает в другое, звенья цепи крепятся одно к другому. Это паутина, где каждое воспоминание держится на сотне других. Выдерни ад на Пиросе – и что случится с нитями, что ведут к Альберту? К его врачу-перебежчику, этой ключевой фигурой всего плана? Что рухнет вслед за этим?

А дальше? Что ещё я должна буду забыть?

Это за меня должен будет решить неведомый компьютерный алгоритм?

Будто в подтверждение моих слов, рядом со мной замерцал в воздухе полупрозрачный голографический экран, заполненный цифрами, диаграммами и геометрическими фигурами. И сейчас этот экран сосредоточенно изучал человек, которому я доверяла хирургическое вмешательство в свою память.

Было страшно. И страх неизменно вынуждал меня сделать шаг вперёд. Ещё один шаг, хотя я и так уже зашла слишком далеко.

– Давайте не будем тянуть, доктор, – решительно сказала я. – В холодную воду лучше нырять сразу вместо того, чтобы дрожать на берегу.

– Либо грудь в крестах, либо голова в кустах? – улыбнулся амнезиолог. – В таком случае настройтесь на правильный лад.

В морщинистой руке врача лежала невесть откуда взявшаяся полупрозрачная желейная пластинка – точно такой же бледный обмылок в меня едва не затолкали безликие великаны в чёрных душных мундирах целую вечность назад.

– Что это? – настороженно спросила я.

– Деблокатор сенсорно-когнитивных взаимодействий, – пояснил амнезиолог. – Поначалу для того, чтобы растормозить сенсорику, мы использовали камеры депривации. По сути – звукоизолированные ванны с раствором. Это было громоздко и долго. После появления деблокатора процесс растормаживания намного упростился. Одна таблетка – и с пластичным разумом можно делать всё, что угодно.

– Ну что ж… Осторожнее там в моей голове, доктор. Не повредите что-нибудь важное, – напутствовала я и закинула в рот прозрачную пластинку.

Совершенно безвкусная, она таяла во рту, наполняя голову какой-то опустошённостью. Мозг постепенно погружался в воображаемый бассейн, все его участки и зоны одна за другой раскрывались, как цветы; миллиарды нейронов легионами застывали в ступоре, словно каждый из них узрел северное сияние над головой средь бела дня. И когда таблетка растаяла, в голове что-то щёлкнуло. Ощущение было таким, будто все внутренние двери распахнулись настежь. Граница между мозгом и внешним миром истончилась, стала прозрачной. Было пусто, безэхо и странно уязвимо.

– Процедура пройдёт безболезненно, – прогудел врач, вынимая из алюминиевого ящика ворох скомканных проводов. – Но в процессе могут возникать аберрации сознания вплоть до галлюцинаций. Мы ведь, если угодно, вламываемся в святая святых – в гиппокамп, в обитель кратковременной памяти и связующий интерфейс с органами чувств. С корой и её долговременными воспоминаниями проще, но вот гиппокамп… Как отреагирует разум – предсказать невозможно.

Отрешённо, будто со стороны, я наблюдала в небольшом зеркальце напротив, как амнезиолог смазал мои волосы чем-то мокрым и холодным, а затем аккуратно натянул на голову сетку проводов.

– Приступаем.

Он набрал команду на сенсоре, его пальцы замерли в сантиметре от экрана, а сам он уставился на меня с прищуром, будто ожидая чего-то.

– Смотрите в зеркало. – Его голос прозвучал неестественно громко в наступившей тишине. – Так вы будете помнить, кто вы.

– Доктор Градов, вы не боитесь, что они возьмутся и за вас? – спросил Макаров и вдруг напрягся.

– Я всё равно ничего не знаю, – ответил врач и улыбнулся – с таким видом, будто его только что чём-то уличили. – Неведение – блаженство. Я всего лишь выполняю приказ капитана корабля, а он подразумевает амнезоферез и для меня в том числе. Просто в несколько иных объёмах… А вот о вас, майор, не было ни слова. Остаётесь при своих? – Доктор легонько постучал пальцем по виску.

– К моменту входа в атмосферу Ковчега меня уже здесь не будет, – ответил Макаров. – Нам с Фройде предстоит самая ответственная часть.

Краем глаза я видела движение на голографическом экране. Куда-то бежали цифры, неведомым образом отражая работу стирающего устройства. В тишине лазарета врач попеременно смотрел то на меня, то на экран, а майор Макаров изучал что-то на тактическом браслете. Тянулись вязкие секунды…

– Внимание всем, боевая тревога! – зазвенел сразу отовсюду стальной голос – тот голос, что заставлял каждого замереть на месте, будто пойманного с поличным вора, а головы по всему кораблю – инстинктивно задираться вверх, к динамику под потолком.

Макаров замер, тело его как будто мгновенно проанализировало обстановку без единой мысли. Доктор Градов вздрогнул и выронил стилус.

… – Инициирован защитный протокол, – гремел голос. – Экипажам истребителей немедленно занять машины согласно наряду. Операторам орудийных расчётов – первая боеготовность. Основному и вспомогательному экипажу не покидать посты до сигнала отбоя…

– Майор Макаров, что происходит? – напряжённо спросил амнезиолог.

– Сейчас выясним. – Оникс уже стоял возле настенного селектора. – Адмирал Орёл, что у вас?

– Нападение, – отрезал командир «Аркуды». – У шестидесятой параллели разворачивается эскадра мелочи. С тёмной стороны на подходе линкор, замыкает пояс торпед. Снаряды скоростные, с термоядерными зарядами – это не предупреждение. Они хотят нас уничтожить.

За закрытой дверью в крошечный кабинет прогрохотали шаги – кто-то быстро бежал по коридору.

– Линкор – это «Голиаф»? – напряжённо спросил майор.

– Он самый. Прыгнул с Земли минуту назад – и рванул с места в карьер. Думал, не заметим атаку, но зрение у нас хорошее. И в запасе есть несколько минут до прибытия первых снарядов.

– Неужто храбрости набрались? – прищурившись, злобно процедил Макаров. – Что будем делать, капитан?

– Не вижу причин вступать в бой.

– А если посбивать торпеды?

– Попробовать можно, Оникс, но с «Голиафом» будет сложнее, – заметил командир судна. – У него на борту «рельсы», лазеры, торпеды, пушки и целая флотилия дронов – хватит, чтобы наделать в нас отверстий. Поэтому я принял решение сразу перейти к запасному варианту, благо здесь нас ничего не держит. Антиразрядники уже ковыряют «дырку» в пространстве.

– Значит, будем прыгать?

– Именно. Возвращаемся раньше срока. Пристегнитесь там покрепче.

Динамик затих. За стеной крупной дробью вновь прогрохотали шаги. Теперь было слышно, как гудит стальное сердце «Аркуды». Напрягаясь, оно качало по электрическим венам корабля энергию для гиперпрыжка, канализировало её сквозь разрядники тёмной энергии в космическое пространство вокруг.

– Майор, мы не можем сейчас прыгать! – воскликнул амнезиолог, с головой погружаясь в содержимое таблиц и графиков на экране. – Я не могу просто взять и остановить процедуру! Если электричество моргнёт, это может привести к непредсказуемым последствиям!

– Какие риски, доктор? – нахмурился Макаров.

– Откуда я знаю, какие?! – голос доктора сорвался на визг. – Что угодно – от полного стирания личность до неконтролируемого возбуждения коры! Я не знаю, проснётся ли она вообще! Мы никогда не проводили амнезоферез в момент гиперпрыжка!

– Не было печали, купила баба порося, – пространно сказал Макаров и вновь вызвал капитана: – Саша, надо остановить прыжок. У нас тут с Фурией «забывашка» в самом разгаре.

– Никак нет, Андрюша. У меня задача – сберечь «Аркуду» и экипаж. И корабль – в приоритете. Если сейчас тормозить – на перезарядку уйдёт до часа, и тогда придётся проверять машину на прочность… Вы расслабьтесь, всё произойдёт быстро и совершенно безболезненно. Перемахнём домой как пушинка от одуванчика…

– Градов, что у нас со временем? – обратился Макаров к учёному.

Покраснев как рак, врач выпучил глаза и хотел было ответить, но был прерван громогласным репродуктором:

– Внимание экипажу корабля! Приготовиться к гиперпрыжку. Запущен предстартовый алгоритм, до перехода тридцать секунд.

Селектор снова смолк, а врач обречённо вздохнул, затем собрался, сосредоточился и вполголоса затараторил мне в самое ухо:

– Вот что сейчас будет… На всякий случай я отключу ваше сознание от тела и помещу его в капсулу безопасности – это область в эпифизе, изолированное пространство…

– Капсула? Нет… – Я инстинктивно попыталась отодвинуться. Хватит с меня капсул… – Вы же сами сказали – последствия неизвестны!

– Поймите, иначе никак! Потому что у меня нет гарантий того, что вы при этом останетесь в здравом уме! Капсула – это наш однозначный успех в этой области… Мой! Мой личный успех, в котором я, по крайней мере, уверен! И заклинаю вас – смотрите в зеркало, не отрывая взгляда…

Врач ловко перебирал пальцами поверх сенсорной клавиатуры.

– Вы перемещаетесь в капсулу… Прямо сейчас! – И старик звонко хлопнул ладонью по сенсору…

* * *

… – И вот мы здесь, – сказало отражение моего отражения – моё второе «я», моя Лимбическая система.

Холодная мраморная скамья без спинки впивалась в седалище. Мельчайшие брызги солёной воды кружились в воздухе, и с каждым ударом волн о камни крохотные частички взмывали ввысь. Они летели вверх, преодолевали невероятные десятки метров, окропляли усеянный пурпурными цветами вьюн и оседали моросью на мраморе.

– Значит, сломалось, – выдохнула я, и ужас этой мысли наконец достиг меня. – Стирающая машина… она до сих пор работает. Я чувствую, как она работает внутри.

– Разъединение синаптических связей идёт, – утвердительно произнесла она-я. – Поэтому Неокортекса больше нет с нами. Но нам с тобой здесь ничто не угрожает. Ещё раз – мы можем остаться столько, сколько пожелаем.

– Я не хочу находиться здесь, – сказала я. – Это всё фальшивка, иллюзия.

– Порадуйся хоть чему-нибудь, пока есть возможность, – шепнуло отражение. – Ведь ты наконец получила лекарство от своей неизлечимой болезни. От прошлого…

Скоротечность изменений нарастала и вызывала головокружение. Стирающая машина в голове набирала ход, всё дальше и дальше уволакивая меня назад, в сужающуюся спираль времени. Я барахталась в этом неосязаемом потоке, а машина работала. Маховик делал оборот за оборотом – отщёлкивал секунду за секундой, отстёгивал одну минуту от другой, словно костяшки на старых счётах – сминая время и разлагая ткань прошлого.

Головокружение перерастало в настоящий первобытный ужас, в страх потерять всё. Я судорожно рылась в старой картотеке, вываливая на мраморный пол целые ворохи мутных карточек, перемешивая их и пытаясь на них что-нибудь разглядеть – они таяли на глазах. Сосредоточиться не получалось, я упускала момент за моментом, ежесекундно оказываясь на этой жёсткой скамье снова и снова как в первый раз. Связь скамьи с предшествующими событиями уже распалась. Я не могла понять, откуда пришла, где я, куда держу путь, а главное – зачем. И почему я сижу на мраморной скамейке в беседке на скале, вглядываясь в несуществующий горизонт?

Размазанная по вектору прошлого, я видела кадры со старинной плёнки, которую отматывали назад, и каждый новый её кадр чередовался с жёсткой скамейкой посреди беседки. Мелькали калейдоскопы лиц и пейзажей.

Я видела сияющее кольцо «Врат», вспыхнувшее в звёздном небе… И направленный на меня кухонный нож в побелевших ладонях испуганного ребёнка с исцарапанным лицом… Закатное солнце уходило за мыс, под которым воздух секли крыльями тёмные предвечерние птицы… А песочную прибрежную полосу стеной заливали брызги, убегающие от рычащего на холостом ходу космического челнока с несчастливым числом во весь борт… Над моей головою разверзлось ярко-голубое небо, а чёрные тени смотрели мне в живот полудюжиной воронёных стволов…

Эта мраморная скамья посреди беседки продувалась ледяным ветром насквозь, и я, стуча зубами от холода и ужаса, сжала покрепче, обняла колени руками…

На журнальном столике был небрежно брошен большой блокнот в бордовом переплёте – витиеватыми буквами на нём было начертано: «Туда и обратно»… На фоне темнеющего грозового фронта посреди адского пекла из безбрежной каменистой равнины взмётывалась к небу плоская сопка, а вокруг неё кружили бесчисленные крылатые чудовища… Ладонь моя плыла по чьим-то шелковистым волосам, обагрённым красными огнями аварийного освещения…

Остались только я, холодный ветер и мраморная скамья посреди беседки – теперь даже Лимбическая система покинула меня…

Церковный алтарь тускло мерцал десятком свечей… Одинокий фонарь во тьме посреди заснеженного поля манил меня, словно последний маяк этого мира…

Мраморная скамья и пронизывающий ветер…

Совсем рядом, на расстоянии выдоха на едва знакомом, но бесконечно родном лице поблёскивали тёмные глаза… У этих глаз мягкое и нежное имя… Я помню его… Это имя… Её зовут… Зовут…

Зовут? Кого? Куда?! Нет-нет, я же только что помнила это имя! Так не должно быть! Я должна удержаться, не потерять нить, не упустить собственную жизнь! Я должна её запомнить! Но кого? Кого я должна запомнить?! Лицо на очередном слайде уже потеряло форму, поблекло и растаяло…

Волны уносили меня всё дальше, навстречу прошлому, которое растрескалось, как глиняное дно пересохшего озера. Огромная тень пожухлого дерева заслонила всё, что я знала до этого. Высохший скелет, безвольно опустив корявые ветви, недвижимо возвышался посреди иссечённого чёрными провалами сухого безмолвия. Нечеловеческий страх холодным потом пропитывал одежду насквозь, а перед глазами вихрем кружились картинки, сменяя кабину «Шинзенги» на душные джунгли, две луны Циконии на вечно-дождливые заросли, покосившийся бетонный забор среди болот на серый двухэтажный дом безымянного старика. Жизнь наоборот, от конца к началу…

Нет! Нет-нет-нет! Не забирайте! Верните мне мою память, ведь это всё, что у меня осталось! Верните!

Когда-то я хотела забыть так много всего! И сейчас, когда целые пригоршни дней и недель нескончаемым потоком сквозь дыру в моей голове сыпались в небытие, словно из прорехи в треснувшем мешке, я пыталась ухватить падающие образы за несуществующие хвосты. Вместе с ними исчезала и я сама. Вываленные в суматошную кучу карточки на полу мраморной беседки были пусты, изображения полиняли и слезли с них чёрными пепельными лохмотьями, которые тут же подхватывал и уносил солёный морской ветер…

И когда водоворот убегающих образов иссяк, выплюнул меня наружу, в груду одинаковых бесцветных карточек, всё прекратилось…

– Я ничего не помню, – сказала я, почувствовав под собой прохладный твёрдый мрамор. – Они превратили меня в тень.

– Но якорь сработал, – отозвалось отражение моего отражения. – Якорь… Почему о нем говорят как о чём-то плохом? О том, что тянет вниз цепью, не даёт развиваться… Это ведь прекрасное средство для того, чтобы удержаться на месте в непогоду и не разбиться о скалы в бурю.

– И где я теперь? – спросила я в никуда. – На каком месте?

– Ты в полной безопасности, – ответил невесомый шёпот. – Так сказал старик.

Кажется, я слышала это уже много раз – и каждый раз это оказывалось ложью. Я встала, вновь подошла к парапету и облокотилась на перила. Внизу кипел океан, разбивая о скалы шумные буруны. Порывы ветра вторили и подпевали волнам, ощупывая беседку со всех сторон.

– Хочешь, переместимся куда-нибудь? – участливо спросило отражение.

– Нет, – ответила я. – Постою здесь ещё немного, а потом пойду наружу. В лабиринт.

– Хорошо, – легко и непринуждённо согласилось отражение. – Я покидаю тебя прежде, чем ты вновь предложишь мне убраться. Только помни – там, снаружи, не верь никому. И в первую очередь – себе.

Над мраморной беседкой снова повисло молчание. Теперь говорили лишь волны и ветер. Оглядевшись и не обнаружив рядом с собой ни единой живой души, я вновь уставилась вниз, на далёкие камни.

Кажется, мир, в котором можно полагаться лишь на собственные воспоминания, дарует нам роскошь неведения. Ведь предвидение даёт знание, знания рождают сомнения, а сомнения вызывают к жизни страх – и вот вместо того, чтобы шагнуть навстречу судьбе, я впадаю в ступор нерешительности. Достоверно зная грядущее, совершила бы я выбор, что был сделан? Бросилась бы вперёд, в неизвестность?

Я привалилась спиной к мраморным перилам, обратившись лицом к высокой зелёной изгороди. За поворотом лабиринта скрывалась неизвестность – прямо за этим самым поворотом. Но там, за ним нет никакого лабиринта – я уже точно знала это. Мой лабиринт – это такая же выдумка, как и всё остальное здесь. Мой покой – это то, чего у меня никогда не было.

Туда, где человеку дана роскошь полагаться на свою память и двадцатипятиваттную прогностическую машину, меня будут вести одни лишь инстинкты. И останавливаться нельзя, ведь тогда моя собственная тень, в которой прячутся гальванические демоны, догонит меня. Поэтому у меня только одна дорога – вперёд.

Подгоняемая в спину порывами влажного ветра, я решительно зашагала к чёрному провалу в уходящей ввысь зелёной изгороди…

Глава II. Последний довод

… Ноги сами собой несли меня вперёд, вдоль огороженного перилами решётчатого серпантина к гигантскому обзорному иллюминатору, отделявшему необъятную галерею от бездны космоса, доверху наполненной едва различимыми мерцающими огоньками. Прямо передо мной с электрическим гулом по воздуху плыл синий стальной шарик. Поводя окуляром камеры, он мягко помаргивал неоновой стрелкой на круглом боку и повторял синтетическим голосом, как заведённая шарманка:

– Палуба 4Б, до места назначения сорок метров… Палуба 4Б, до места назначения тридцать пять метров… Палуба 4Б…

Голос причудливо разносился по огромному помещению, пружинил и отскакивал от металла, множился на себя. Впереди, напротив выпуклой прозрачной линзы окна стояли двое – великан в техническом комбинезоне сложился почти пополам, склонился над сгорбленным плешивым стариком в странной и совершенно неуместной антуражу пиджачной паре цвета охры. Отсюда я уже могла расслышать старика, который нёс какую-то техническую тарабарщину:

… – Корректировка вращения должна идти строго по плану. Будьте готовы к полуночи по времени Первого Поселения включить тридцать два двигателя на светлой стороне согласно схеме. Сколько по времени продлится импульс?

– Два часа и десять минут, – пробасил великан. – Суточная угловая скорость вращения планеты прирастёт на… На полградуса.

– Всё так, – кивнул старец. – Через пять циклов сократим планетарные сутки на час, до ста одного часа – и тогда снова сверим данные. Сегодня утром я перепроверил расчёты и ещё раз убедился, что с десятипроцентным приростом мощности мы точно не столкнём планету с орбиты. И пожалуйста, я вас заклинаю, если параметры трансляционного движения изменятся – немедленно докладывайте мне!

Синий шарик моргнул в последний раз, опустился на решётку у ног и электрически сообщил:

– Палуба 4Б. Вы достигли места назначения. Робот-помощник переходит в режим ожидания.

Обернувшись на голос, старичок увидел меня и приветливо улыбнулся, словно встретил старую знакомую:

– Вот и вы, наконец-то. Дискомфорта не испытываете? Как и где сегодня себя ощущаете?

– Я на корабле, – сказала я, больше себе, чем ему. Голос звучал хрипло. Я зачарованно разглядывала стальные стены туннеля, протянувшегося вдоль борта огромной махины, висящей в пустоте. – А корабль – космосе. Это… единственное, в чём я уверена. Но больше ничего не помню – даже как добралась сюда… А кто, собственно, вы?

Здоровяк оторвался от планшета и настороженно прищурился на меня. Затем вновь уткнулся в голограмму и, неразборчиво бубня себе под нос, засеменил прочь. Ретировавшись в глубь коридора, он кинул на меня последний быстрый взгляд и скрылся за одной из раздвижных металлических дверей. Мы со старцем остались в коридоре наедине.

– Я – Владимир Агапов, – сказал старичок, вглядываясь в меня. – Простите, что выдернул вас из каюты. Я приказал помощнику привести вас сюда, поскольку капсула будет выпущена с этого борта… Ах, да, вы же только вернулись из лимба и снова ничего не помните. Я всё ещё к этому привыкаю… Да. Сейчас двадцатое апреля по земному календарю, минуло трое суток с момента трибунала. Мы здесь для того, чтобы осуществить приговор, по которому бывшего генерала Крючкова отправляют в криоссылку в сторону созвездия Гагарина…

Старик мотнул головой на обзорную полусферу перед аметистово-чёрной бездной. Вдруг что-то кольнуло внутри, будто подогретым над огнём ножом – странное, чужое чувство, похожее на удовлетворение. Глубокое, почти животное одобрение происходящего. Нутром я чувствовала – то, о чём говорил этот старик, было хорошо. Кто-то плохой понёс заслуженное наказание. И нутром же я чуяла в груди нечто, что связывало меня с приговорённым, будто тонкая нить взаимоощущений, что часто скрепляет однояйцевых близнецов. Эта невесомая связь была пугающей.