Последняя пощечина

Я намазала клей на стену, разгладила обои ладонью. Они послушно прилипли. Я отступила на шаг, любуясь своей работой. Получилось неровно, пузырь в правом углу предательски торчал, но в целом – вполне…

Обои медленно, с достоинством отклеились и шлепнулись вниз.

– Серьезно? – спросила я вслух у пустой комнаты.

Комната не ответила.

Я снова намазала клей, прижала обои посильнее. Постояла так минуту, держа ладони на стене, как будто заклинала ее не разваливаться.

Телефон зазвонил.

Я вздрогнула, обои снова отклеились. Я выругалась сквозь зубы – коротко, емко, как учил Вадим в особенно удачные дни.

Телефон продолжал звонить.

Я бросила шпатель на матрас, вытерла руки об старую футболку, которую использовала вместо тряпки, и подняла трубку, не глядя на экран.

– Алло?

– Светка, это я.

Все внутри меня сжалось в тугой, ледяной комок.

Голос. Этот голос.

Хриплый, пьяный, с характерной растяжкой на гласных. Голос, который десять лет звал меня завтракать, кричал, что я «бестолочь», шептал пьяные извинения в подушку.

Вадим.

Я не дышала. Просто стояла посреди своей убогой студии с телефоном у уха и смотрела на отклеившиеся обои.

– Ты где шляешься? – Голос стал громче, злее. – Ах ты, сука, ты хоть понимаешь, что творишь?

Я молчала. Язык прилип к небу. Все навыки общения, которыми я так гордилась последние две недели, испарились.

– Я с тобой разговариваю! – заорал он в трубку. – Ты что, глухая, да?!

– Вадим… – начала я, и мой голос прозвучал тихо, почти извиняющееся.

Боже, почему я извиняющимся голосом?

– Ты решила, что самая умная, да?! – Он не давал мне вставить слово. – Думаешь, сбежала, и все, свободна? Ты – моя жена! Поняла? Моя!

Я сжала телефон так сильно, что пальцы побелели.

– Вадим, я…

– Возвращайся домой. Немедленно. – Голос стал ниже, опаснее. Тот тон, который я знала слишком хорошо. Тон, который всегда предшествовал или пощечине, или разбитой тарелке, или дням ледяного молчания. – Я сказал – возвращайся. Сейчас же.

– Нет, – выдавила я.

– Что «нет»?!

– Я не вернусь.

Он рассмеялся. Этот смех – короткий, лающий, пьяный – я тоже помнила. Смех, после которого обычно начиналось самое интересное.

– Ты, блин, охренела совсем, да? – Он говорил медленно, смакуя слова. – Ты думаешь, ты мне кто? Думаешь, я тебя искать не буду?

Сердце колотилось где-то в горле.

– Вадим, оставь меня в покое.

– Оставить? – Он снова рассмеялся. – Ты вообще понимаешь, что натворила? Ты бросила мужа! Ты меня опозорила перед всеми!

«Опозорила». Интересное слово. Не «обидела», не «предала» – опозорила. Как будто его репутация перед собутыльниками была важнее, чем я.

Хотя, наверное, так и было.

– Только попробуй положить трубку, – прошипел он. – Только попробуй! Я тебя найду, слышишь?! Я найду эту твою съемную конуру, и тогда посмотрим, кто тут умный!

У меня перехватило дыхание.

Он не знает, где я. Это просто угрозы. Просто слова.

Но руки все равно дрожали.

– Ты – моя жена, – повторил он, и в его голосе появилось что-то почти торжествующее. – Ты мне принадлежишь. Поняла? Хочешь развода? Не дождешься. Хочешь спрятаться? Да я тебя везде достану. Ты никто без меня. Ты ничто.

Что-то во мне щелкнуло.

Может, от слова «принадлежишь». Может, от тона, которым он это сказал – как будто я вещь, как его старая куртка или телевизор.

А может, просто накопилось.

– Вадим, – сказала я, и мой голос зазвучал тверже. – Отстань от меня.

– Что?!

– Я сказала – отстань. Я тебе больше не жена. Я…

– Ты – моя жена! – заорал он так громко, что я отдернула телефон от уха. – Ты расписана со мной! У тебя штамп в паспорте стоит! Ты никуда от меня не денешься!

Я закрыла глаза.

Он прав. Формально я все еще его жена. Штамп действительно стоит. Развод я не подавала – не до того было, да и страшно. А вдруг он найдет меня через суд? Вдруг придет на заседание, устроит скандал?

– Ты слышишь меня?! – Его голос надрывался. – Ты вернешься! Сегодня же! Я жду!

– Нет, – повторила я.

– Да как ты смеешь?! Как ты вообще…

И тут голос изменился.

Совсем.

Из орущего, угрожающего, он стал тихим. Почти жалобным.

– Свет… – Он замолчал, и я услышала, как он шумно вдыхает. – Светик, ну что ты делаешь… Ну вернись, а?

О нет.

Только не это.

– Мне без тебя плохо, – продолжил он, и в голосе появились слезливые нотки. – Я же… я же люблю тебя. Правда.

Я стояла у окна, смотрела на грязные стекла, на которых дрожали отражения фонарей, и слушала этот жалкий, пьяный голос.

Сколько раз я слышала это? Сколько раз он приходил после очередного срыва, садился на край кровати, брал меня за руку и говорил эти слова – «я люблю тебя, Светик, прости, больше не буду»?

Десятки. Сотни.

И каждый раз я верила.

Каждый раз думала: «Ну вот, теперь-то он понял. Теперь-то изменится».

Не изменился.

– Свет, ну пожалуйста… – Он всхлипнул. Или сделал вид, что всхлипнул. С ним никогда нельзя было понять. – Я все исправлю. Честно. Я больше не буду пить. Я найду новую работу. Мы заживем нормально, как раньше.

«Как раньше».

Как раньше – это когда? Когда он приходил домой трезвым раз в неделю? Когда кричал на меня за пересоленный суп? Когда я стояла у плиты и думала, какое у него сегодня настроение – веселое-пьяное или злое-пьяное?

– Свет, ты же меня любишь, – продолжал он. – Правда ведь? Ты не можешь меня бросить. Ты же знаешь, я без тебя пропаду…

Это была правда.

Без меня он, скорее всего, пропадет.

Но это больше не моя проблема.

– Вернись, – попросил он тише. – Ну вернись, Светка. Я тебе все прощу. Все, слышишь? Забудем. Как будто ничего не было.

Как будто ничего не было.

Как будто не было пощечины. Не было криков. Не было пьяного дыхания в лицо и слов «кому ты, кроме меня, нужна».

Как будто не было той Кристины на его шее и фразы «она ничего не значит».

– Нет, Вадим, – сказала я.

– Что?

– Нет. Я не вернусь.

– Света, ты что, не понимаешь?! – Голос снова стал громче. – Я же для тебя стараюсь! Я же хочу все исправить!

– Поздно.

– Как это «поздно»?! – Он задыхался от возмущения. – Ты моя жена! Ты обязана…

– Я тебе ничего не обязана.

Тишина.

Долгая, тяжелая тишина, в которой я слышала только его прерывистое дыхание и стук собственного сердца.

– Ты… – начал он наконец, и голос был таким холодным, что у меня мурашки побежали по коже. – Ты пожалеешь. Слышишь меня? Ты об этом пожалеешь.

– Прощай, Вадим.

Я нажала красную кнопку.

Руки тряслись так сильно, что телефон едва не выскользнул из пальцев. Я опустилась на корточки прямо у окна, прижимая телефон к груди, и дышала – короткими, рваными вдохами.

Телефон снова зазвонил.

Я посмотрела на экран. Тот же номер.

Не брать.

Он звонил снова. И снова. И снова.

Я смотрела, как экран загорается, гаснет, загорается. Как будто телефон кричал на меня вместо него.

Наконец звонки прекратились.

Пришло сообщение.

«Ты все равно вернешься. Тебе некуда идти».

Потом еще одно.

«Я найду тебя».

И еще.

«Думаешь, я тебя отпущу?»

Я заблокировала номер дрожащими пальцами. Нажала «добавить в черный список» и швырнула телефон на матрас.

Встала. Подошла к стене. Посмотрела на отклеившиеся обои.

Тюбик с клеем лежал на полу. Я подняла его, снова намазала стену, прижала обои. Они снова отклеились.

Я стояла и смотрела, как они медленно сползают вниз, обнажая серую штукатурку.

А потом села на пол прямо там, у стены, обхватила колени руками и уткнулась лицом в колени.

Я не плакала.

Просто сидела.

За стеной кто-то включил телевизор – громко, слишком громко. Голос ведущего вечерних новостей просачивался сквозь тонкую перегородку. Где-то на лестничной клетке хлопнула дверь, кто-то прошел мимо моей двери тяжелыми шагами.

Жизнь продолжалась.

А я сидела на полу в своей убогой квартире с отклеившимися обоями и думала о том, что сделала.

Я думала, что сбежала.

Какая же я была наивная.

От таких, как Вадим, не сбегают. От них можно только спрятаться. Притаиться. Надеяться, что не найдут.

Но он будет искать. Я знала его. Знала этот голос, эти угрозы, эту смесь ярости и жалости к себе. Он не остановится. Он будет звонить с других номеров, писать сообщения, искать меня через общих знакомых.

Вадим не умел проигрывать.

А я отобрала у него главный приз – меня. Его «законную жену». Его собственность.

Я подняла голову, посмотрела на свою каморку – голая лампочка, надувной матрас, облезлые стены, пятно сырости в углу.

Моя каморка.

Не его квартира. Не его диван, на котором он валялся пьяный. Не его кухня, где я готовила борщ по пять часов, чтобы он соизволил съесть три ложки и сказать «невкусно».

Моя.

Убогая, холодная, с текущим краном и отвратительными обоями.

Но моя.

Я встала с пола. Подошла к матрасу, взяла телефон. Открыла заблокированные контакты. Посмотрела на имя «Вадим» в черном списке.

Он там и останется.

Я подошла к окну, распахнула его. Холодный ноябрьский воздух ворвался в комнату, неся запахи города – выхлопных газов, жареной картошки из соседнего окна, сырости.

Я вдохнула полной грудью.

Сердце все еще колотилось. Руки все еще дрожали. Страх никуда не делся – он свернулся тугим комком где-то под ребрами и притаился, ожидая.

Но я не вернусь.

Что бы он ни говорил. Что бы ни обещал. Что бы ни угрожал.

Я не вернусь.

Я снова подошла к стене с обоями. Взяла тюбик с клеем. Намазала. Прижала. Подержала минуту. Две. Три.

Обои держались.

Наконец-то.

Я отступила на шаг, разглядывая свое творчество. Криво, с пузырем в углу, но держится.

За окном завыл ветер. Где-то вдалеке пролаяла собака.

Я закрыла окно, выключила свет и легла на матрас, натягивая на себя тонкое одеяло.

Телефон лежал рядом, экран был темным. Я смотрела на него в темноте и думала о том, что завтра он снова позвонит. С другого номера. А я снова заблокирую. И так может продолжаться долго. Очень долго. Я думала, что сбежала от него. Какая же я была наивная. От таких, как Вадим, не сбегают – от них можно только прятаться. Но как долго я смогу прятаться?

Глава 17

Я не спала всю ночь.

Ну, почти всю. Часа в четыре утра провалилась в какой-то тревожный полусон, из которого выдернул будильник – противный, настойчивый, абсолютно не сочувствующий моему состоянию.

Я лежала на надувном матрасе, смотрела в потолок и думала о том, что надо вставать. Идти на работу. Изображать нормального человека.

Проблема была в том, что нормальным человеком я себя не чувствовала.

Я чувствовала себя выжатым лимоном. Или, если точнее, выжатым лимоном, которого потом еще и растоптали.

Зеркало в ванной подтвердило мои худшие опасения. Красные глаза, отекшие веки, синяки под глазами цвета застарелого синяка на яблоке. Волосы торчали во все стороны, как будто я всю ночь билась головой об подушку. Что, в общем-то, недалеко от истины.

Я умылась ледяной водой – горячей, естественно, не было. Попыталась сделать хоть что-то с лицом. Тональный крем помог не сильно – под ним я выглядела как бледная, уставшая панда. Без него – как панда после запоя.

Выбрала первый вариант.

Оделась на автопилоте – джинсы, свитер, куртка. Посмотрела на телефон. Никаких новых звонков. Никаких сообщений с незнакомых номеров.

Пока.

Я сунула телефон в карман и вышла из квартиры. Ираида Степановна, как обычно, караулила у своей двери – в халате, в тапках, с авоськой в руке. Я приготовилась к традиционному допросу, но она только окинула меня острым взглядом и покачала головой.

– Плохо выглядишь, девка, – констатировала она. – Не спала?

Я пожала плечами.

– Немного.

– Он звонил? – Она сразу поняла. Видимо, тонкие стены работали в обе стороны, и мой вчерашний разговор был слышен и у нее.

Я кивнула.

Ираида Степановна выразительно сплюнула куда-то в сторону.

– Алкаши они все такие, – изрекла она с видом знатока. – Сначала орут, потом хнычут, потом опять орут. У моего первого мужа, царствие ему небесное, был точно такой же цикл. – Она задумчиво посмотрела в пространство. – Хорошо, что он рано помер. А то бы я сама его придушила.

Я не знала, что ответить на это признание.

– Ты смотри там, – добавила соседка, уже спускаясь по лестнице. – Если что – кричи. Я скалку наточила.

Это почему-то меня немного успокоило.

Дорога до клиники показалась бесконечной. В автобусе я прислонилась лбом к холодному стеклу и пыталась не думать. Не думать о вчерашнем звонке. Не думать о голосе Вадима – то угрожающем, то жалобном. Не думать о словах "я тебя найду".

Просто смотреть в окно. На серые дома. На людей, спешащих на работу. На обычную, будничную жизнь.

Я вышла на своей остановке, прошла знакомый путь до светло-желтого здания клиники. Ключ от входной двери лежал в кармане, и я гордилась им чуть меньше, чем вчера. Сейчас он казался просто куском металла, а не символом новой жизни.

Валентина Петровна уже была на месте – как всегда, пунктуальная до секунды. Она одним взглядом оценила мое состояние.

– Заболела? – спросила она без обиняков.

– Нет, просто… плохо спала.

Она кивнула, не особо вникая в детали.

– Значит, так. Сегодня много записей, так что будь начеку. В десять – прививки котятам, может быть шумно. В одиннадцать тридцать – старый лабрадор Граф, у него что-то с лапой. Хозяйка нервная, постарайся ее успокоить. В час – плановый осмотр попугая. – Она сделала паузу. – Попугай матерится. Предупреди других посетителей, чтобы не обижались на его выражения.

Я кивнула, записывая.

– И еще, – добавила Валентина Петровна, уже направляясь в кабинет. – Чай завари. Крепкий. Выглядишь, как будто тебя грузовик переехал.

Спасибо за моральную поддержку.

Первая половина дня прошла в каком-то мутном тумане. Котята пищали, царапались и писались мне на руки. Лабрадор Граф оказался огромным, добродушным псом, который лизнул мне лицо и чуть не сбил с ног. Его хозяйка, полная дама в норковой шубе, причитала: "Мой мальчик, мой бедный мальчик!", – хотя собаке явно было наплевать на свою больную лапу.

Попугай действительно матерился. Причем изобретательно.

Я улыбалась посетителям, записывала, выписывала квитанции, отвечала на телефонные звонки. И всё это время я думала только об одном –как бы дотянуть до конца дня и не расплакаться.

В обеденный перерыв я забилась в свою каморку за стойкой администратора, закрыла лицо руками и позволила себе просто посидеть. Не думать. Не анализировать. Просто быть.

– Вижу, у кого-то утро не задалось.

Я подняла голову.

В дверях стоял Антон. В белом халате, слегка помятом, с засученными рукавами. В руках он держал два бумажных стаканчика.

Я быстро вытерла глаза, пытаясь изобразить что-то похожее на нормальное выражение лица.

– Все нормально, – соврала я. – Просто устала.

Он окинул меня долгим взглядом. Не осуждающим, не любопытным. Просто внимательным.

– Держи, – сказал он, протягивая мне один из стаканчиков. – Это мой фирменный капучино. Секретный ингредиент – щепотка пофигизма.

Я взяла стаканчик. Он был теплым, приятным на ощупь. От него исходил запах кофе и молока, и что-то еще – корица? Ваниль?

– Спасибо, – пробормотала я. – Но вы не обязаны…

– Я знаю. – Он присел на край стола, сделал глоток из своего стаканчика. – Но если мой администратор свалится в обморок прямо на рабочем месте, это плохо скажется на репутации клиники.

Я попыталась улыбнуться. Получилось, кажется, не очень убедительно.

Он не стал задавать вопросов. Просто сидел и пил свой кофе, позволяя мне прийти в себя.

Я сделала глоток.

О боже.

Это был лучший кофе, который я пробовала за последние… ну, наверное, за все десять лет брака. Вадим пил только растворимый "Якобс"из банки, причем заваривал его кипятком так, что получалась бурая жижа. Я давно забыла, каким может быть настоящий кофе.

– Хорошо? – спросил Антон с легкой улыбкой.

– Очень.

– Я варю его в турке, – объяснил он. – Старомодно, знаю. Но кофемашина – это для ленивых.

Мы помолчали. Это было странное, неловкое, но какое-то уютное молчание.

– Если хотите поговорить, – сказал он вдруг, – я неплохо умею слушать. Хоть и не психолог. – Он усмехнулся. – Хотя после нескольких лет работы с животными и их хозяевами, считай, у меня диплом психотерапевта.

Я посмотрела на него. Он смотрел куда-то в сторону, не давя на меня взглядом. Давал возможность выбрать.

– Просто тяжелая ночь была, – сказала я тихо. – Но ничего. Справлюсь.

Он кивнул.

– Справишься, – согласился он. – Ты сильная. Я это сразу увидел, когда ты бросилась защищать Рыжика от Рекса. – Он допил кофе, смял стаканчик. – Но даже сильным людям иногда нужен перерыв. И капучино.

Он встал, направился к двери, но обернулся на пороге.

– Кстати, сегодня после работы должны привезти корм. Большую партию. Если сможешь проконтролировать приемку – было бы здорово.

– Конечно, – кивнула я.

Он ушел.

Я осталась сидеть, держа в руках почти пустой стаканчик, и смотреть на дверь.

Он не стал лезть с вопросами. Не стал утешать, говорить "все будет хорошо"или "не парься". Он просто принес кофе.

И почему-то этого было достаточно.

Корм привезли в половине шестого, когда клиника уже закрылась для посетителей. Грузовичок остановился у входа, и оттуда начали выгружать мешки. Большие, по двадцать килограммов каждый.

Валентина Петровна проверяла накладные, а я должна была помочь затащить все это добро на склад.

Водитель, мужик лет пятидесяти с лицом человека, для которого физический труд – это личное оскорбление, свалил мешки у входа и сказал:

– Ну вот. Дальше сами. Я в лифты не хожу.

У нас не было лифта.

Валентина Петровна только фыркнула и уткнулась в свои бумажки.

Я посмотрела на мешки. Их было восемь штук.

Хорошо.

Я подошла к первому, обхватила его руками и попыталась поднять.

Мешок оказался неожиданно тяжелым. То есть я знала, что он двадцать килограммов, но одно дело знать, а другое – пытаться оторвать эту махину от пола.

Я напряглась, подняла мешок сантиметров на десять и поволокла его к двери склада. Мешок елозил по полу, распространяя запах собачьего корма – сухого, немного затхлого.

У двери склада я остановилась, чтобы перевести дух.

Еще семь.

Я могу.

Я вернулась за вторым мешком, снова подняла его, снова поволокла. Спина начала ныть. Руки тоже.

На третьем мешке я поняла, что у меня проблемы.

Он оказался тяжелее остальных, или я просто устала. Я подняла его, сделала три шага и почувствовала, как пальцы начинают скользить по гладкой поверхности мешка.

– Стой, – сказал я мешку, пытаясь переехватить его поудобнее.

Мешок не послушался и начал неумолимо соскальзывать.

– Стой, я сказала!

– Нужна помощь?

Мешок внезапно стал невесомым.

Я обернулась.

Антон стоял позади меня, держа мешок одной рукой. Легко, как будто это не двадцать килограммов собачьего корма, а пушинка.

– Я… – начала я. – Я справлюсь.

– Вижу, – сказал он с легкой усмешкой. – Ты у нас тут силачка. Но давай я все-таки помогу, а то Валентина Петровна меня убьет, если ты надорвешься.

Он понес мешок в склад, не дожидаясь ответа.

Я стояла и смотрела ему вслед.

Потом посмотрела на оставшиеся пять мешков.

Антон вернулся, взял следующий.

– Вы же в кабинете были, – пробормотала я. – Документы…

– Документы подождут. – Он отнес мешок, вернулся за следующим. – А твоя спина – нет.

Он молча, методично перетаскал все оставшиеся мешки. Я стояла рядом, чувствуя себя совершенно бесполезной, и пыталась придумать, как предложить помощь, не выглядя идиоткой.

Не придумала.

Когда последний мешок оказался на складе, Антон вышел, отряхнул руки и посмотрел на меня.

– Спасибо за помощь, – сказал он.

Я моргнула.

– Что?

– За помощь. Ты же контролировала приемку. – Он был абсолютно серьезен. – Без тебя бы не справился.

Я открыла рот. Закрыла. Снова открыла.

– Это же вы мне помогли, – выдавила я наконец.

Он усмехнулся.

– Ну, значит, мы квиты.

Он ушел обратно в свой кабинет, оставив меня стоять у склада с разинутым ртом.

Валентина Петровна, закончившая с накладными, посмотрела на меня с выражением, которое можно было интерпретировать как "вот дурочка".

– Чего стоишь? – спросила она. – Закрывайся и иди домой. День закончен.

Я шла к остановке и думала.

О том, как Вадим никогда не помогал мне нести тяжелые сумки из магазина. "У меня спина болит", – говорил он, лежа на диване с бутылкой пива.

О том, как он никогда не интересовался, устала ли я, плохо ли себя чувствую. Просто принимал как данность, что ужин будет на столе, квартира – чистой, а я – молчаливой и удобной.

О том, что за десять лет он ни разу не принес мне кофе просто так.

А Антон принес.

Он даже не знал, что случилось. Просто увидел, что мне плохо, и принес