Построй свой мост

Голос её сорвался.

– Мне нужно время.

– Хорошо, – тихо сказал он. – Сколько угодно.

Она отключилась.

*******

Натка не звонила ему. Не писала. Она жила как автомат – работа, Костя, дом. Но внутри у неё шла война.

Она пыталась ненавидеть его. Честное слово, пыталась. Представляла тех детей, их родителей. Представляла Костю на их месте. И ярость вспыхивала, жгучая и праведная.

Но потом она вспоминала, как Пауль помог ей с отцом. Как поддержал в борьбе с бывшим мужем. Как терпеливо объяснял Косте устройство мира. Как смотрел на неё – с уважением, с благоговением, будто она была самой сильной женщиной на свете.

И ярость гасла, сменяясь болью.

“Какого чёрта, Пауль? Почему ты не был идеальным? Почему ты, сука, оказался человеком – с ошибками, с прошлым, с грехами?“

Она хотела сказку. Принца на белом коне. А получила обычного мужика, когда-то совершившего чудовищную ошибку и теперь пытающегося с ней жить.

Однажды вечером она сидела на кухне с Ниной по видеосвязи. Нина слушала её сбивчивый рассказ, не перебивая.

– И что теперь? – спросила подруга, когда Натка замолчала.

– Не знаю, – честно призналась она. – Нина, я… я не могу просто забыть. Но и уйти не могу. Я застряла.

Нина помолчала, потом медленно заговорила:

– Наташ, ты помнишь мужа моей сестры? Антона?

– Ну, припоминаю. А что?

– Он в девяностые работал коллектором. Выбивал долги. Знаешь, как это делалось?

Натка кивнула, чувствуя, куда клонит Нина.

– Он ломал людям жизни. Бил. Угрожал детям. А потом… потом понял, что не может больше. Ушёл. Стал психологом. Теперь помогает тем, кто пострадал от насилия. – Нина посмотрела ей в глаза. – Я не оправдываю его. Но я вижу, как он каждый день пытается искупить. И знаешь что? Некоторые люди его простили. Не потому что забыли. А потому что увидели, что он изменился.

Натка молчала.

– Твой Пауль, – продолжила Нина, – он не спрятался. Не сбежал. Он сказал тебе правду, когда мог бы соврать. Он ушёл из той программы. Он признал свою ошибку. Вопрос не в том, простишь ли ты его. Вопрос в том, веришь ли ты, что он изменился?

*******

Неделю спустя Натка написала ему. Коротко:

“Мне нужно увидеть, что ты делаешь сейчас. Не слова. Дела. Покажи мне“.

Через два дня он прислал ссылку на сайт благотворительной организации в Торонто – центр помощи беженцам из Латинской Америки. В списке волонтёров значилось его имя. Он работал там бесплатно, два раза в неделю, помогая с медицинским обследованием детей и взрослых, недавно прибывших в Канаду.

Ниже была приложена фотография. Пауль, в простой футболке и джинсах, сидел на корточках перед маленькой девочкой с огромными чёрными глазами и осторожно осматривал её ухо. Рядом стояла её мать – измождённая женщина с благодарным взглядом.

Под фото была короткая подпись от него:

“Это не искупление. Искупить невозможно. Но это – попытка хотя бы немного вернуть долг“.

Натка смотрела на фото долго. Потом позвонила ему.

– Я не прощаю тебя, – сказала она, когда он ответил. – Ещё нет. Может, не прощу никогда до конца. Но…

Она сделала паузу, подбирая слова.

– Но я вижу, кто ты сейчас. И этот человек… мне дорог. Очень.

Он молчал, и она слышала его тяжёлое дыхание.

– Спасибо, – наконец прошептал он. – Это больше, чем я заслуживаю.

– Не благодари, – устало сказала она. – Просто… не ври мне больше. Никогда. Если между нами будет хоть что-то – это должна быть, правда. Вся. До самого дна. Договорились?

– Договорились.

За окном моросил холодный осенний дождь. Испанское солнце, умерло. Наступила немецкая осень с ее беспощадной ясностью. И первой жертвой этой ясности пало доверие.

*******

Она пыталась анализировать ситуацию с холодной головой, как когда-то анализировала юридические параграфы. Но здесь не помогали никакие законы. Здесь была этика. Мораль. И материнское сердце, разрывающееся на части.

Однажды вечером, когда Костя делал уроки, он спросил:

– Мам, а почему Пауль давно не звонил?

Натка замерла с тарелкой в руках.

– Он… очень занят. Сложная операция.

– А мы ему позвоним? Мне нужно спросить про скелет акулы для школьного проекта.

Она увидела в его глазах неподдельный интерес и доверие. И поняла: не может лгать сыну. Но и не может рассказать правду.

– Давай попозже, – уклонилась она. – Сначала сделаем уроки.

На работе все шло своим чередом. Проект набережной вступал в ключевую стадию. Как-то раз после совещания Йохан задержал ее:

– Натали, вы в порядке? В последнее время вы выглядите… рассеянной. Если нужна помощь – не стесняйтесь просить.

– Всё хорошо, – автоматически ответила она. – Просто… семейные дела.

Йохан кивнул с пониманием, но во взгляде читалась легкая озабоченность.

Симона же подошла к вопросу прямо:

– Детка, ты как будто вернулась из отпуска на тот свет. Что случилось? Поссорились с канадцем?

Натка покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Симона обняла ее:

– Ладно, не говори. Но помни – какие бы ни были проблемы, ты сильнее их. Я видела, как ты борешься.

Но впервые Натка не чувствовала себя сильной. Она чувствовала себя преданной. Обманутой. И самое страшное – сомнения грызли ее изнутри. А что, если он правда не знал? Что если всё было по закону? Но тогда почему он звучал таким виноватым? Почему эта программа была закрыта?

Однажды ночью она не выдержала и полезла в интернет. Искала всё, что могло быть связано с той программой. Нашла несколько статей, но везде информация была противоречивой. Одни источники называли это медицинским прорывом, другие – преступлением против человечности.

И тогда она поняла главное: даже если технически он был чист, морально – нет. Он признался, что не думал о тех детях. А для нее, матери, прошедшей через ад беженства, это было непростительно.

В пятницу вечером раздался настойчивый звонок. Думая, что это опять Пауль, она уже хотела отключить телефон, но увидела номер брата.

– Натка, привет, – голос Максима звучал непривычно серьезно. – Слушай, ты не поверишь… Твой бывший здесь. В Германии.

У Натки перехватило дыхание.

– Как? Где?

– В Мюнхене. Мой друг видел его в русском магазине. Говорит, тот всем рассказывает, что приехал к сыну. И что он теперь “борец с диктаторским режимом“, политический беженец.

Ледяная волна прокатилась по телу Натки. Два кошмара столкнулись в один момент – неприятное прошлое и разрушенное настоящее.

– Спасибо, что предупредил, – с трудом выдавила она.

– Держись, сестренка. Если что – я на подхвате.

Положив трубку, она поняла, что оказалась между двух огней. С одной стороны – человек с тёмным прошлым, который, возможно, любит ее. С другой – человек с подлым настоящим, который точно хочет разрушить ее жизнь.

И в центре этого урагана – она и её сын.

Она подошла к окну. Ночь была ясной, звёздной. Такая же ночь была в Испании, когда они с Паулем загадывали желания на падающие звёзды.

И теперь она стояла одна в холодной немецкой ночи, не зная, кому верить, куда идти и как защитить то хрупкое счастье, которое так трудно строила.

Но где-то глубоко внутри, под слоем боли и разочарования, теплилась искра той самой Натки, что когда-то на границе отбила отца у пограничников. Искра, готовая разгореться в пламя борьбы.

Завтра предстояло принять решение. Одно из самых важных в жизни.

*******

Решение пришло не во внезапном озарении, а выкристаллизовалось за долгую бессонную ночь. К утру Натка поняла: чтобы не сойти с ума, нужно разделить проблемы. С Паулем – эмоции, боль, разрушенное доверие. С Александром – холодный расчет и действие. Второе было проще.

Первым делом она отправила формальный запрос в федеральное ведомство по делам миграции и беженцев, приложив все документы на себя и Костю, а также скриншоты угроз Александра. Затем написала заявление в полицию с просьбой ограничить его возможные попытки контакта, ссылаясь на психологическое давление и благополучие ребенка.

Действуя, она чувствовала себя роботом. Руки совершали движения, разум – алгоритмы, но душа была парализована. Каждое утро она будила Костю, готовила завтрак, шла на работу, делала вид, что живет. А ночами лежала в темноте и смотрела в потолок, перебирая в памяти каждый момент с Паулем – от первого неловкого сообщения до жарких испанских ночей. И каждый раз мысль о статье, о его признании, об “абстрактных детях“ обжигала ее изнутри, как раскаленный металл.

Через три дня после звонка брата раздался стук в дверь. Натка вздрогнула, сердце заколотилось. “Муж“, – пронеслось в голове. Она подошла к двери, посмотрела в глазок. На площадке стоял курьер с огромным букетом. Не розы, а скромные, осенние хризантемы и эвкалипт. Цветы, которые она любила. Она никогда не говорила ему об этом.

Открыв дверь, она взяла тяжелую охапку и нашла среди стеблей маленькую, плотно запакованную коробку. Внутри лежала книга. Старое, потрепанное издание на английском – “Ветер в ивах“ Кеннета Грэма. На первой странице было написано: “Прочитай главу 7. Это всё, что я могу сказать в свое оправдание. Жду. Пауль“.

Руки дрожали. Она отнесла букет на кухню, а книгу – к себе в комнату, словно крадучись. Сердце стучало где-то в горле. Она ненавидела себя за эту дрожь, за это предательское оживление в груди. Она хотела ненавидеть его – яростно, безоговорочно. А вместо этого села на кровать и открыла книгу на седьмой главе.

“Крот и Барсук сидели у камина в старом, надежном доме Барсука, пока за стенами бушевала вьюга. – Иногда, – сказал Барсук, – самое мудрое, что может сделать путешественник, заблудившийся в метель, – это переждать. Сидеть в укрытии и помнить, что у бури есть границы. А у дружбы – нет“.

Она перечитала абзац несколько раз. Потом отложила книгу и закрыла лицо руками. Он не просил прощения. Не оправдывался. Он напоминал ей о дружбе. О том самом фундаменте, что был заложен до страсти, до Испании, до всего. О том, как они были, друг для друга укрытием от бури.

В этот момент в дверь заглянул Костя.

– Мам? Ты почему одна сидишь? Ты плачешь?

Она быстро вытерла глаза и повернулась к сыну.

– Нет, Котенька. Просто задумалась.

Он вошел и увидел книгу.

– О, “Ветер в ивах“! Нам в школе про нее рассказывали. Это про дружбу, да?

– Да, – голос ее сорвался. – Про дружбу.

– А Пауль нам новую книгу прислал? – спросил он с неподдельным интересом. – Здорово. Значит, он скоро позвонит?

Она посмотрела на сына, на его открытое, доверчивое лицо. И поняла, что не имеет права лишать его этой веры. Даже если ее собственная трещала по швам.

– Наверное, – тихо сказала она. – Когда освободится.

Она поставила книгу на полку, рядом с моделью танка. Как напоминание. О буре. И о возможном укрытии.

А на следующее утро, проверяя почту, она обнаружила официальный ответ из ведомства по делам беженцев. В ответе четко указывалось: в случае если Александр пересечет границу и его местоположение будет установлено, компетентные органы будут уведомлены о наличии ограничительных мер и возможном риске для ребенка. Это была не победа, а всего лишь нечто вроде установки сигнализации на дверь своего дома. Но теперь она знала – дверь заперта, и система защиты приведена в боевую готовность.

Она вышла из дома. Воздух был холодным и острым. Где-то там бушевали бури – и в ее сердце, и за сотни километров. Но прямо сейчас ей нужно было идти вперед. Одна. Потому что иногда самое мудрое, что может сделать путешественник, – это идти, даже не видя дороги. Просто чтобы не замерзнуть на месте.

*******

Тишина с Паулем длилась пять дней. Пять дней Натка ходила по своему чердаку, как призрак, механически выполняя действия. Она открыла книгу “Ветер в ивах“ еще раз, перечитала ту самую главу, потом искала в интернете разборы этических скандалов в трансплантологии, пока глаза не начинали болеть от экрана. Она металась между желанием понять его и леденящим ужасом от одной мысли: “А что, если он все-таки бездушное чудовище?“

На шестой день ее мобильный завибрировал с незнакомого номера. Обычно она игнорировала такие звонки, но сейчас, находясь в состоянии постоянной тревоги, машинально нажала “Ответить“.

– Наташ, родная, это же я!

Голос в трубке заставил ее кровь похолодеть. Александр. Он звучал так, будто они расстались вчера и по-хорошему.

– Откуда у тебя этот номер? – выдавила она, чувствуя, как немеют пальцы.

– Ой, ну что ты, нашлись добрые люди, сообщили, – пренебрежимо махнул он рукой, будто она это видела. – Слушай, я в Германии! В Мюнхене. Дела тут свои улаживаю. Но очень хочу повидать сыночка. Мой же кровинка! Давай встретимся? Я могу к вам приехать, я уже на машине.

Ледяная волна прокатилась по ее телу. Он не просто был в Германии. Он был в пути. И он знал, где она живет. “Добрые люди“ – это звучало как угроза. Возможно, он связался с кем-то из старых знакомых среди беженцев, возможно, выследил через соцсети. Это не имело значения. Значение имело то, что угроза из призрачной стала вполне осязаемой.

– Зареченко, – назвала бывшего по фамилии, – ты не подойдешь к моему дому и к моему сыну, – ее голос, к собственному удивлению, прозвучал низко и опасно-спокойно. – У меня, на руках, официальный документ из ведомства по защите детей. Твой визит будет расценен как нарушение закона, и полиция будет иметь полное право задержать тебя. Ты понял меня?

В трубке на секунду воцарилась тишина. Он явно не ожидал такого уверенного и юридически подкованного отпора.

– Ой, Наташ, ну что ты, такая формалистка! – попытался он вернуть доброжелательность в свой тон, но в нем явно слышалась фальшь. – Я же отец! Я имею право!

– Ты имеешь право подать заявление в суд о встречах с сыном, через опеку, – холодно парировала она. – Все в рамках закона. А самовольные визиты – это нарушение. Выбор за тобой.

Она положила трубку, не дав ему опомниться. Руки дрожали, но на душе было странно светло. Она сделала это. Она не расплакалась, не поддалась панике, а дала ему прямой и четкий отпор. Она была крепостью, и он только что ударился о ее стены.

Но одной крепости было мало. Нужен был гарнизон. Нужен был кто-то, кто смотрел бы с соседней башни.

В тот вечер, когда Костя уснул, она взяла телефон. Пауль не звонил. Он ждал. Как и обещал.

Она не стала звонить, а отправила сообщение. Короткое, без эмоций, просто констатация факта.

“Бывший звонил. Он в Германии. Хочет приехать. Я ему отказала, сославшись на официальный запрет. Спасибо, что научил меня опираться на закон“.

Натка не прощала его. Она не принимала его оправданий. Но в данный конкретный момент Пауль был единственным человеком, который понимал весь ужас ее ситуации с бывшим мужем. И на чью рациональную поддержку она могла рассчитывать. Это был странный, болезненный симбиоз – использовать его советы для защиты от одной угрозы, пока сердце разрывалось от боли, которую причинил он сам.

Ответ пришел через минуту.

“Я здесь. Всегда на связи. Что бы ни случилось. Если нужно, я могу…“

Она не дала ему договорить.

“Не надо. Я справлюсь сама. Но спасибо“.

Она положила телефон. Буря продолжалась. С одной стороны надвигался ураган по имени Александр. С другой – ледяной туман недоверия к Паулю. Но она стояла между ними, все еще на ногах. И впервые за эти дни почувствовала странную, усталую ясность. Ей не нужно было выбирать между ними. Ей нужно было выбирать себя. И своего сына. А все остальное… все остальное должно было ждать своей очереди.

*******

Александр сидел на узкой койке в общей комнате хостела и смотрел на телефон. Номер Натки был набран, палец завис над кнопкой вызова.

“Последний шанс передумать“.

Он приехал в Германию три дня назад. Путь был долгим, унизительным и дорогим. Молдова – в багажнике грузовика, на складных сиденьях, вместе с двадцатью другими такими же беглецами. Румыния – в общей камере пограничного КПП, где его допрашивали шесть часов, пока “правильные люди“ не дали отмашку. Венгрия – на крыше поезда, потому что денег на билет уже не осталось.

А потом – Германия. Страна, которую его родители учили ненавидеть. Страна, где жил его сын.

Он потратил на это путешествие все свои сбережения и занял ещё у двух знакомых. Теперь у него в кармане было сорок евро, поддельная справка о статусе беженца и адрес, который он вытянул из старой подруги Натки через соцсети.

“Маленький городок на Мозеле. Улица Бахштрассе“.

Он уже ездил туда вчера. Стоял у дома, глядя на окна, пытаясь угадать, за каким из них живёт Костя. Но не решился подняться. Струсил.

“Как всегда“.

Сейчас он сидел в хостеле, где платил пять евро за ночь и делил комнату с турками, африканцами и ещё одним украинцем – таким же уклонистом, только тот ехал в Италию.

“Зачем тебе Германия?“ – спросил тот вчера. – “Там строго. Документы проверяют. Лучше юг – Испания, Португалия“.

“У меня там сын“, – ответил Александр. И украинец кивнул с пониманием, больше не спрашивая.

Он нажал кнопку вызова.

Гудки. Один. Два. Три.

“Она не возьмёт“.

– Что тебе нужно? – голос Натки был холодным, как лёд.

От неожиданности он растерялся.

– Наташ… это я. Слушай, я… я здесь. В Германии.

Пауза.

– Как? Где?

– В Мюнхене. Я приехал. Хочу увидеть Костю. Поговорить. Наташ, пожалуйста, я…

– Откуда у тебя этот номер? – резко перебила она.

– Не важно. Важно, что я здесь. И я хочу… нет, мне нужно увидеть сына. Ты понимаешь? Мне нужно знать, что с ним всё в порядке.

– С ним всё в порядке, – холодно ответила она. – Без тебя.

Слова ударили, как пощёчина.

– Наташ, я его отец!

– Отец, который не платил алименты. Отец, который звонил раз в месяц и орал в трубку. Отец, который называл нас крысами.

Он сжал телефон так, что побелели пальцы.

– Я был зол! Я не хотел… Господи, Наташ, ты не понимаешь, каково это! Остаться одному, без сына, без семьи, в этом аду!

– Ты остался по собственной воле, – её голос стал ещё жёстче. – Никто тебя не держал. Ты мог уехать вместе с нами. Но ты предпочёл остаться и играть в патриота.

– Я не играл! Я… я просто не знал, что делать! – Он понимал, что срывается, но не мог остановиться. – А теперь я здесь! Я проехал через пол-Европы! Я потратил всё, что у меня было! Просто чтобы увидеть сына! Неужели ты настолько жестока, что не дашь мне даже этого?

Пауза. Долгая. Он слышал её дыхание.

– Александр, – наконец сказала она, и в её голосе прозвучало что-то новое. Не злость. Усталость. – У меня есть официальный документ из ведомства по защите детей. Твой визит будет расценен как нарушение закона, и полиция будет иметь полное право задержать тебя. Ты понял меня?

– Ты… ты серьёзно? – он не мог поверить. – Ты натравишь на меня полицию? На отца своего ребёнка?

– Я защищаю своего ребёнка, – холодно ответила она. – От человека, который причиняет ему боль. Если хочешь видеться с Костей – подай заявление в суд о встречах с сыном через опеку. Все в рамках закона. А самовольные визиты – это нарушение. Выбор за тобой.

И она прервала разговор.

Александр сидел, глядя на погасший экран, и чувствовал, как внутри всё рушится.

“Она права“.

Мысль была такой ясной и такой невыносимой, что он зажмурился.

“Я причинял ему боль. Своими звонками. Своими угрозами. Своей злостью. Я был плохим отцом. И теперь я – чужой“.

Он вспомнил последнее сообщение Кости: “Не звони мне больше“.

“Он не хочет меня видеть. Даже если я приду. Даже если встану на колени и буду умолять“.

Александр положил телефон на койку и закрыл лицо руками.

Он проделал весь этот путь. Бежал. Прятался. Рисковал. И всё ради чего? Ради того, чтобы услышать от бывшей жены, что он никто? Что его не ждут? Что его не хотят?

В комнату вошёл сосед-турок, кинул на него быстрый взгляд и, видя его состояние, молча вышел.

Александр сидел так ещё долго. А потом встал, взял рюкзак и вышел на улицу.

Он дошёл до ближайшего бара, заказал пиво. Потом ещё одно. И ещё.

“Завтра я уеду. Назад? Куда-то ещё? Не знаю. Но я не пойду к ним. Не буду стоять под окнами, как сталкер. Не стану тем человеком“.

“Я уже стал им. Но хоть в этом я могу сохранить остатки достоинства“.

К полуночи он был пьян. Он брёл по ночному Мюнхену, спотыкаясь о бордюры, и думал об одном:

“Я потерял сына. Окончательно. И это моя вина. Только моя“.

И где-то глубоко внутри, под слоями злости, обиды и отчаяния, теплилась крошечная, почти погасшая искорка облегчения.

“Хотя бы я знаю, что он в безопасности. Что у него есть дом. Что Натка справляется“.

“Значит, я хотя бы в чём-то не облажался. Я выбрал для него мать, которая сильнее меня“.

Это была его последняя здравая мысль, прежде чем он рухнул на лавку в парке и провалился в пьяный, тяжёлый сон.

Глава 11

Тишина после звонка бывшего длилась недолго. Через два дня, когда Натка забирала Костю из школы, учительница фрау Клер остановила ее со странным выражением лица.

– Фрау Натали, сегодня днем приходил мужчина. Представился отцом Кости. Очень настойчиво просил сообщить ваш адрес и расписание занятий.

Натку бросило в жар. Он не просто не отступил – он пошел в атаку.

– Что вы ему ответили?

– Я, разумеется, ничего не сообщила, – фрау Клер поморщилась. – Данные учеников – конфиденциальная информация. Но он был… весьма напорист. Говорил, что вы незаконно ограничиваете его общение с сыном.

Они вышли из школы, и Натка инстинктивно сжала руку Кости так крепко, что он взвизгнул:

– Мам, больно!

– Прости, Котя, – она отпустила его руку, но не смогла отпустить страх. Бывший знал, в какой школе учится Костя. Значит, он где-то рядом. Наблюдает.

Вечером она позвонила в полицию, чтобы сообщить о попытке несанкционированного контакта. Дежурный офицер выслушал ее вежливо, но без особого энтузиазма.

– Фрау, пока ваш бывший муж не нарушил закон, мы мало что можем сделать. Но я зафиксирую ваш вызов. Если он появится у школы или у вашего дома – звоните немедленно.

Это была слабая защита. Официальный документ был щитом, но щит нужно было держать в руках, и он не закрывал со спины.

Той же ночью она сделала то, на что не решалась раньше. Она позвонила Паулю. Не как любимому мужчине, а как союзнику. Тому, кто мыслил стратегически.

Он ответил на первый же гудок, его голос был напряженным, но собранным.

– Натали? Что случилось?

– Он знает адрес школы Кости, – коротко бросила она, опуская подробности. – Узнавал расписание.

Она услышала, как он резко выдохнул.

– Хорошо. Слушай меня. Первое: поговори с директором школы. Официально, письменно. Попроси не передавать никакую информацию о Косте никому, кроме тебя. Второе: купи Косте простой сотовый телефон, самый дешевый, только для экстренных звонков. Научи его набирать твой номер и полицию. Третье…

Он говорил четко, выстраивая план защиты. И Натка слушала, с закрытыми глазами, позволяя его рациональности быть тем якорем, который удерживал ее от паники.

– …и третье, – его голос смягчился. – Как ты?

– Я… справляюсь, – прошептала она, и в голосе дрогнуло что-то, что она так старалась держать под замком.

– Я знаю, – тихо сказал он. – Я в тебе не сомневаюсь ни на секунду.

Они помолчали. В тишине висели все невысказанные слова – о статье, о доверии, о будущем.

– Спасибо, – наконец сказала она. – За… план.

– Я всегда на связи, – ответил он. – Всегда.

Положив трубку, она почувствовала не облегчение, а странное разделение. Ее разум принимал его помощь, пока сердце все еще кровоточило и болело. Но сейчас, в состоянии осады, другого выбора не было.

На следующее утро она выполнила все пункты. Директор школы отнесся к ситуации серьезно и пообещал усилить бдительность. Простой кнопочный телефон был куплен и вручен Косте с серьезным инструктажем. Мальчик, похоже, даже обрадовался тому, что стал частью “секретной операции“.

А вечером, возвращаясь из магазина, она увидела его.

“Мудак“ стоял через дорогу от ее подъезда, прислонившись к стене. Он был в дешевом сером пальто, курил и смотрел прямо на нее. Его взгляд был наглым и властным.

Кровь отхлынула от лица Натки. Она замерла, сжимая в одной руке ключи, в другой – сумку с продуктами. Бежать? Идти навстречу? Кричать?

Он оттолкнулся от стены и медленно пошел через дорогу. Улыбка на его лице была оскалом.

– Наташ! А я жду тебя. Решил, что раз уж ты не хочешь идти навстречу, я сам приду.

Она не двигалась. Чувствовала, как по спине бегут холодные мурашки страха, ноги стали ватными и тяжелыми. Это был тот самый кошмар – лицом к лицу с прошлым, которое пришло разрушить ее настоящее.

И в этот момент дверь подъезда распахнулась, и на пороге появилась фрау Шульце. Хрупкая, едва доходящая до плеча Александру, она опиралась на свою палку, но взгляд ее был твердым, как сталь.