Построй свой мост

Йохан медленно листал папку, и Натка видела, как его первоначальное недоверие сменяется уважением. Это была не просьба об одолжении. Это был профессионально подготовленный план действий на время ее отсутствия.

– Вы всё это… подготовили заранее? – переспросил он.

– Да. Я понимаю ответственность момента.

Йохан откинулся на спинку кресла, смотря на нее с одобрением.

– Знаете, Натали, когда вы только пришли, вы боялись лишний раз слово сказать. А сейчас… вы не просто берете отпуск. Вы обеспечиваете бесперебойную работу проекта в свое отсутствие. Это показывает гораздо большую зрелость, чем простое присутствие в офисе. – Он улыбнулся. – Конечно, поезжайте. Вы заслужили. И… семейный отдых?

Натка кивнула, чувствуя, как по щекам разливается краска.

– Да. С сыном. И… с другом.

– Отлично! – Йохан одобрительно хлопнул по столу ладонью. – Прекрасный повод. Только, ради бога, не заглядывайте в рабочую почту слишком часто. Отдых должен быть отдыхом. У нас есть целый месяц, пока заказчик рассмотрит документацию и утвердит смету. Так, что две недели вы можете отдыхать с чистой совестью. Проект подождет.

Выйдя из кабинета, Натка почувствовала, как с плеч свалилась гиря. Она не сбегала от проблем. Она заслужила этот отдых. И сделала всё, чтобы ее профессиональная репутация осталась незапятнанной. Это был не шаг назад, а шаг вперед – к жизни, в которой есть место не только борьбе, но и радости.

Выйдя в коридор, она столкнулась с Шамим. Та бросила взгляд на папку в руках Натки и на ее сияющее лицо.

– Поздравляю с одобрением отпуска, – сказала она с легкой, язвительной улыбкой. – Удачно подгадали с моментом.

– Я не подгадывала, я подготовилась, – спокойно ответила Натка и прошла мимо, не оборачиваясь.

В этот момент она поняла, что ее отпуск – это не слабость. Это ее новая сила. Сила человека, который управляет своей жизнью, а не плывет по течению.

Глава 8

Первым, что поразило Натку, был не вид из окна такси, а тепло. Оно было иным, нежели скупое тепло немецких обогревателей. Это тепло входило в тебя через кожу, через легкие, вместе с воздухом, пахнущим морской солью и какими-то незнакомыми цветами. Оно размораживало что-то глубоко внутри, какую-то вечную льдинку, сидевшую в груди со дня побега от войны.

Такси остановилось у отеля, и она увидела – Пауля, – он показался частью этого нового мира. Загорелый, в белой рубашке, с закатанными рукавами, шортах и темных очках, без привычного докторского напряженного взгляда. А его объятия были не просто приветствием. Они были прибежищем. Она уткнулась лицом ему в грудь, вдохнула запах чистого хлопка и морского бриза. И впервые, возможно, за все годы, она позволила себе ощутить все это – не анализировать, не бояться, а просто раствориться в моменте.

– Я скучал, – его губы коснулись ее виска, и по ее спине пробежали мурашки – не от страха, а от предвкушения.

Их номера были смежными. Этот жест – “твоя территория и наша общая“ – тронул Натку до глубины души. Это была не попытка отгородиться от Кости, а, наоборот, признание его неотъемлемого права на их общее пространство. Пауль протянул мальчику ключ от их комнаты со всей серьезностью делового партнера.

– Твои апартаменты, капитан. Доложишь об осмотре?

Костя, сияя, скрылся за дверью, и Натка увидела, как Пауль смотрит на нее. Взгляд был горячим, полным немого вопроса и обещания. И она, краснея, отвела глаза, чувствуя, как по жилам разливается сладкая, тревожная жара.

Вечером, уложив набегавшегося сына (который уснул, едва коснувшись подушки), она вышла на балкон. Ночь была бархатной, теплой, шум прибоя – гипнотическим. Запах нагретых солнцем кипарисов и пение цикад. Лунная дорожка на темной глади моря. Казались нереальными декорациями к волшебной сказке. Натка услышала, как открылась дверь соседнего балкона.

– Спит? – тихо спросил Пауль.

– Как сурок.

– Иди ко мне.

Это был не приказ. Это была просьба. Она с волнением переступила порог его номера. Дверь закрылась, и они остались одни в полумраке, освещенные только светом луны, струящимся с балкона.

Пауль подошел медленно, давая ей время передумать. Его пальцы коснулись ее щеки, скользнули к шее, убирая пряди волос. Они соприкоснулись лбами и замерли стоя посреди комнаты.

– Я боялся, что это сон, – прошептал он. – Что ты мне снишься.

– Я настоящая, – выдохнула она, и ее голос дрогнул. – И я… очень тебя хочу.

Это признание, вырвавшееся наружу, было для нее таким же откровением, как и его прикосновения. Она не помнила, когда в последний раз говорила что-то подобное и на самом деле это чувствовала. Натка решила для себя все – она женщина и будет счастлива.

Его поцелуй был медленным, нежным, будто он хотел запомнить вкус ее губ, форму ее рта. Его руки скользили по ее спине и плечам, прижимая ее к себе, и она чувствовала каждую мышцу его тела через тонкую ткань. Ее собственная кожа горела, каждая клеточка кричала о жажде ласки, забытой за годы борьбы и выживания. Натка облизнула языком пересохшие от волнения губы, жар бросился в лицо, заставив запылать щеки и шею. Она ощутила знакомое электрическое покалывание в груди и соски отвердели, натягивая ткань. Судорожно вздохнув, она развязала пояс короткого халатика.

Пауль бережно оголил ее шею и плечи. С аккуратностью, с какой, наверное, проводил сложнейшие операции, он коснулся губами места за ушком, медленно целуя, опускался по шее к ключице. Натка застонала от нахлынувшего удовольствия и запрокинула голову, полностью отдаваясь во власть его нежных рук и горячих губ.

Халатик бесшумно соскользнул к ее ногам, открывая прекрасное обнаженное тело женщины-богини. Она стояла перед ним в полумраке, выпрямившись, гордо и одновременно трогательно-призывно, как истинная женщина. Тяжелые полушария грудей белели в полумраке, как белый мрамор. Пауль непроизвольно сглотнул слюну и с восторгом выдохнул. Натка не испытывала восторга от своего тела, на котором жизнь оставила свои отметины, но и не стыдилась его. Но взгляд мужчины, полный благоговения и желания, был лучшим доказательством ее привлекательности и красоты. Она была желанна и прекрасна в его глазах.

– Ты так красива, – сказал Пауль, и в его голосе не было лести. Это была простая констатация факта. – Совершенна, моя любовь.

Он поднял ее на руки и понес к кровати. И в этот момент Натка окончательно отпустила контроль. Она позволила себе быть слабой, желанной, нежной женщиной. Она отдалась потоку ощущений – чувству его кожи под пальцами, горячему влажному дыханию на шее, нарастающему внутри нее давлению, которое вот-вот должно было взорваться.

И когда это случилось, когда волна накрыла ее с головой, вырывая из горла сдавленный стон, она не плакала от горя. Она плакала от облегчения. От того, что ее тело, ее душа наконец-то оттаяли. От того, что она снова жива. По-настоящему.

Он не отпускал ее и потом, держа в объятиях, пока ее дыхание не выровнялось. И за окном было слышно ровное, мирное звучание морского прибоя. В этот момент мир был идеален. И она была его центром.

*******

Наутро Натка проснулась от ощущения, будто все ее тело наполнено теплым медом. Она лежала, прислушиваясь к доносящемуся с балкона щебету птиц и ровному дыханию Пауля рядом. Его рука лежала на ее талии, тяжелая и уверенная. Она позволила себе просто лежать и чувствовать: как солнечный луч медленно ползет по простыне, как приятно ноют мышцы в самых потаенных местах, напоминая о произошедшем ночью чуде, и как на душе – непривычно тихо и просторно. Не было ни списка дел, ни тревожных мыслей, только томная, сладкая истома.

Этот новый ритм жизни входил в нее, как прибой омывает берег. Дни текли медленно и ярко. Она научилась наслаждаться бездельем, растянувшись на шезлонге и закрыв глаза, чувствуя, как солнце ласкает ее кожу, пробуждая в ней не только веснушки, но и забытые желания. Она с наслаждением ела спелые фрукты, с которых сок тек по пальцам, и не спешила вытирать его, наслаждаясь этой маленькой, чувственной свободой.

*******

Первые дни пролетели как один счастливый, солнечный миг. Утром завтрак на террасе, залитой солнцем. Потом – море. Пауль оказался терпеливым и изобретательным компаньоном для Кости. Они строили замки из песка сложной архитектуры, искали ракушки, и доктор, к удивлению Натки, действительно мог долго и увлекательно рассказывать о строении медуз или о том, как акулы чувствуют электрические импульсы.

– Ты как будто детскую энциклопедию проглотил, – смеялась Натка, наблюдая за ними с шезлонга.

– Хирург должен знать, как устроена жизнь, – парировал он с той самой серьезной улыбкой, что покорила её ещё в переписке. – От медузы до человека – всё подчинено одним законам. Красота, правда?

Она кивала, чувствуя, как её сердце наполняется теплом. Это было так естественно – видеть, как её сын смеётся, слушая этого мужчину. Как её собственная усталость, копившаяся годами, потихоньку растворялась в солёном воздухе.

Но первая трещина появилась именно там, где она её бессознательно ждала.

Вечером третьего дня, когда Костя уснул, наконец, устав от моря и бассейна, они сидели на балконе её номера. Пили холодное белое вино, смотрели на тёмное море и светящуюся полосу горизонта.

– Йохан написал, – вдруг сказала Натка, откладывая телефон. – Спрашивает, как отпуск, и прислал новые правки по проекту. Говорит, не срочно, просто чтобы я была в курсе.

Она улыбнулась, чувствуя лёгкую профессиональную гордость – её работа была важна, её ждали.

Пауль помолчал, глядя в свой бокал.

– Ты действительно невероятна, – произнёс он, наконец. – Даже здесь, в раю, не можешь забыть о работе.

В его голосе не было упрёка. Скорее, лёгкая, едва уловимая нота… разочарования? Ревности?

– Это не “работа“, – поправила его Натка, чувствуя, как внутри что-то настораживается. – Это – моя победа. Часть меня.

– Конечно, – он быстро улыбнулся, как бы стирая предыдущую фразу. – Я понимаю. Просто… жаль, что даже здесь эти заботы тебя находят. Я хотел, чтобы ты отдохнула. Полностью.

Он потянулся через стол и взял её руку. Его прикосновение было тёплым, ласковым. Но в его словах она услышала невысказанное: “Я хочу быть твоим главным спасителем. Я привёз тебя в рай, так позволь же мне затмить всё остальное“.

Она не стала спорить. Просто переплела свои пальцы с его и снова посмотрела на море. Но в идеальной картине отдыха появилась первая, крошечная царапина. Он любил её силу, но хотел ли он видеть её независимой? Или он мечтал, чтобы её мир сузился до размеров их общего пространства, где он – главный источник её счастья?

Вопрос повис в тёплом ночном воздухе, не требуя немедленного ответа. Но он был задан. И Натка знала, что рано или поздно ей придётся на него ответить.

*******

Однажды они поехали на экскурсию в древний замок, стоявший на высокой скале над морем. Дорога серпантином вилась сквозь сосновые леса, воздух был густым и пряным. Костя, разбуженный новыми впечатлениями, болтал без умолку, а Пауль терпеливо отвечал на его бесконечные “почему“ о рыцарях и сарацинах.

Замок встретил их прохладой каменных громад. Экскурсовод, увлеченный своим рассказом, повел группу по бесконечным переходам и залам. Костя, завороженный, не отходил от него ни на шаг.

Они с Паулем немного отстали, остановившись на маленьком внутреннем дворике, куда солнце пробивалось сквозь ажурные арки. Вокруг никого не было, только горшки с геранью да щебетание ласточек под самыми сводами.

– Устал от истории? – тихо спросила Натка, облокачиваясь о прохладный камень.

– От истории – нет, – он подошел вплотную, отрезав ее от группы. Его глаза были темными, почти черными от зрачков, расширенных в полумраке перехода. – Я соскучился по тебе.

Его руки уперлись в стену по бокам от нее, заключив в клетку из тела и древних камней. От него пахло солнцем, сосной и едва уловимым потом – чистым, мужским запахом, от которого у нее перехватило дыхание.

– Пауль, здесь же… люди, – прошептала она, но сама выгнулась навстречу, ее бедра сами искали его.

– Никого нет, – его губы коснулись ее шеи, чуть ниже уха, и она вздрогнула, ощущая, как по всему телу бегут мурашки. – Только ты, я и эти стены, которые видели страсти и посильнее наших.

Его рука скользнула под легкую летнюю юбку, прошлась по коже бедра, и она ахнула, запрокидывая голову на холодный камень. Контраст температур – прохлада камня и жар его ладоней – сводил с ума. Она слышала приглушенные голоса экскурсии где-то в глубине замка, и этот риск, эта возможность быть обнаруженной, делали каждое прикосновение в десять раз острее.

Он был стремительным и властным, прикрывая ее своим телом от случайного взгляда. И она отвечала ему с такой же яростью, впиваясь пальцами в его плечи, глуша свои стоны в его губах. Это было не то нежное единение первой ночи, а дикое, первобытное соединение, спровоцированное жарой, историей и сладким уколом запретности.

Когда все закончилось, они стояли, тяжело дыша, лоб в лоб. Где-то вдали она услышала взволнованный голос Кости, что-то рассказывающий экскурсоводу про толщину стен.

– Безумец, – выдохнула она, не в силах сдержать улыбку.

– Ты свела меня с ума, – поправил он, поправляя на ней одежду с сосредоточенным видом хирурга, зашивающего рану. – С первого твоего сообщения о саде.

Они вышли на свет, держась за руки, как ни в чем не бывало, и через минуту к ним подбежал сияющий Костя.

– Мам, Пауль, а вы знали, что здесь был подземный ход к морю? Для бегства! – И он, не дожидаясь ответа, снова помчался вперед.

Натка посмотрела на Пауля. Он смотрел на нее, и в его глазах читалось то же самое: они только что совершили собственное бегство. Бегство от условностей, от ролей “матери“ и “доктора“, к чему-то древнему, простому и настоящему. И она поняла, что природа этой страны – ее жар, ее пряные запахи, ее история, пропитанная страстью, – делала ее другой. Более смелой. Более живой. Настоящей женщиной, у которой есть право на желание и на его мгновенное исполнение.

*******

Последующие дни Натка проживала кожей, вкусом, запахом. Она научилась отличать аромат ночного жасмина от запаха апельсиновых деревьев. Ее тело, привыкшее к напряжению и стуже, раскрывалось солнцу, как цветочный бутон. Загар ложился на кожу ровным слоем, делая ее бархатистой, а волосы выгорали до светлых, почти белых прядок у висков. Она ловила на себе восхищенные взгляды Пауля и впервые за долгие годы не стремилась тут же одернуть себя, прикрыться. Ей нравилось, что он смотрит. Нравилось быть объектом желания.

Их дни были наполнены маленькими, чувственными открытиями. Они кормили друг друга спелым инжиром, с которого капал сладкий сок, и смеялись, вытирая его с подбородков. Они плавали ночью в освещенном бассейне, и его руки под водой касались ее бедер и талии с такой нежностью, что у нее перехватывало дыхание. Она чувствовала, как внутри нее прорастает новая, незнакомая ей женщина – раскрепощенная, смелая, жаждущая.

Однажды они поехали на катере на уединенный пляж в скалистой бухте. Костя стал упрашивать Натку оставить его на катере. Капитан, улыбаясь, сказал, что они будут ждать их в открытом море неподалеку, будут ловить рыбу и он покажет мальчику, как устроен мотор.

– Побудьте наедине, – белозубо улыбаясь, сказал он Натке. – Это пляж влюбленных. За мальчика не беспокойтесь, у меня пятеро таких же непосед. Все будет хорошо, я прослежу за ним.

Пляж оказался крошечным, зажатым между двумя высокими скалами. Песок был золотым и мелким, как мука. Вода, – прозрачно-бирюзовой. Абсолютная тишина, нарушаемая лишь плеском волн и криками чаек.

Пока Натка насторожено вглядывалась в раскачивающуюся на волнах, у входа в бухту, лодку. Пытаясь на таком расстоянии разглядеть сына. Пауль расстелил полотенце в тени скалы. Они сидели, прижавшись, друг к другу, любуясь морем. Его рука лежала на ее колене, большой палец медленно водил по коже, и это простое движение разжигало в ней огонь.

– Он счастлив, – тихо сказала Натка, разглядев Костю увлеченно закидывающего удочку с борта катера в волны.

– Он не один, – поправил Пауль. – И это главное.

Он повернул ее лицо к себе и поцеловал. Сначала нежно, потом все глубже, настойчивее. Его язык был соленым, как море. Она ответила ему с той же страстью, забыв обо всем. Ее руки сами потянулись к резинке его шорт. Она чувствовала, как он напрягся, услышав ее тихий, но властный шепот:

– Я хочу тебя. Сейчас. Здесь.

Риск быть увиденными с катера делал каждое прикосновение электрически возбуждающим. Пришлось отойти за камни, чтобы случайные взоры не побеспокоили их страсть. Она была стремительна и настойчива, как вор, крадущий момент счастья. Подняв легкую юбку и сдвинув трусики, Натка села на Пауля сверху и, дрожа от возбуждения, медленно впустила в себя его упругий, горячий член. Песок прилипал к их влажной коже, солнце слепило глаза, а крики чаек заглушали прерывистое дыхание. Каждый толчок взрывался в ее голове цветным фейерверком невероятного удовольствия. Это было дико, первобытно и невероятно возбуждающе.

Когда они, отдышавшись, лежали на полотенце, Натка смотрела в бездонное синее небо и чувствовала себя частью этой природы – такой же стихийной, свободной и прекрасной. Она повернула голову и увидела, что Пауль смотрит на нее с таким обожанием, от которого сердце, вновь, бешено застучало.

– Ты… это солнце, море, все это… ты меня пересоздал, – проговорила она, не в силах подобрать другие слова.

– Я лишь помог тебе вспомнить, кто ты, – он поцеловал ее плечо. – Ты была Афродитой, которая просто забыла о своем происхождении из морской пены.

В этот момент счастливый Костя, весь мокрый и засыпанный песком, подбежал к ним и плюхнулся рядом.

– Вы что, тоже купались? – спросил он, видя их влажную кожу.

– Немного, – с легкой улыбкой ответил Пауль. – Освежились.

Натка засмеялась, и этот смех был легким, как морская пена. Она обняла сына, потом потянулась и поцеловала Пауля, не стесняясь. И в этот момент границы между ролями – мать, любовница, женщина – стерлись. Она была просто счастлива. Она, наконец-то, стала цельной.

Вечером, стоя под душем, Натка смотрела на свое отражение в запотевшем зеркале. Глаза сияли, кожа горела. Она провела рукой по своему телу, вспоминая прикосновения мужчины, и снова почувствовала тот же трепет. Испания, Пауль, эта поездка – все это было не побегом от реальности. Это было возвращением к самой себе. К той Натке, которая могла не только выживать, но и жить. Чувствовать. Любить. И быть любимой.

Она вышла из душа, завернулась в полотенце и пошла в его номер. Дверь была открыта. Он ждал ее. И в его взгляде она читала то же нетерпение, то же желание, что пульсировало в ее крови. Ночь только начиналась, а они были – еще так молоды душой.

*******

Испанская ночь входила в окно запахом жасмина и далекой музыкой из прибрежного бара. Натка стояла на балконе, завернувшись в легкий шелковый халат, который Пауль купил ей вчера на местном рынке. Ткань скользила по коже, напоминая о его ладонях. Она чувствовала себя одновременно уязвимой и сильной – как будто этот халат был не просто тканью, а второй кожей новой женщины, которой она становилась.

Из соседнего номера доносился ровный звук детского дыхания – Костя спал глубоким сном, утомленный солнцем и морем. А за ее спиной в комнате стоял Пауль. Она слышала, как он наливает в бокалы что-то холодное, с тихим звоном льда.

Когда его руки обняли ее за талию, а губы коснулись затылка, она откинула голову ему на плечо с томностью, которой не знала прежде.

– О чем думаешь? – прошептал он.

– О том, что боюсь забыть это ощущение. Как будто я прожила здесь целую жизнь.

– Это и есть жизнь, Натали. Не выживание, а жизнь.

Он развернул ее к себе. В его глазах плавали отражения ночных огней, но глубже горел другой огонь – тот, что горел в ней самой.

– Знаешь, что я сегодня понял? – его пальцы медленно развязывали пояс ее халата. – Ты как этот испанский воздух – чем жарче, тем больше раскрываешься.

Шелк соскользнул с ее плеч, и ночной бриз коснулся обнаженной кожи. Где-то в глубине сознания шевельнулась привычная тревога – а что дальше? Возвращение в Германию, работа, быт… Но его губы нашли ее грудь, и тревога растворилась в волне желания.

Он любил ее в ту ночь с какой-то особой, почти духовной сосредоточенностью – как будто через тело познавал ее душу. Каждое прикосновение было вопросом и ответом одновременно. Когда она, теряя контроль, впивалась пальцами в его спину, он не останавливал ее – словно знал, что эти царапины будут напоминанием о том, как она заново училась чувствовать.

После, лежа в сплетении простыней и собственных тел, они пили холодную сангрию, и капли влаги стекали по стеклу бокалов, как их пот по коже.

– Я не хочу, чтобы это заканчивалось, – призналась она, глядя в звездное небо.

– Ничто не заканчивается, – он провел рукой по ее волосам. – Просто переходит в другую форму. Как морская вода становится облаком, а потом снова дождем.

Утром ее разбудил не будильник, а ощущение пустоты в постели. На минуту сердце екнуло – знакомый страх потери, прочно въевшийся в подкорку за годы испытаний. Но потом она услышала с балкона приглушенные голоса.

Подойдя к окну, она увидела трогательную картину. Пауль и Костя сидели за маленьким столиком, уставленным круассанами и фруктами. Пауль что-то рисовал на салфетке, объясняя – судя по всему, строение дельфиньего плавника. Костя слушал, разинув рот, и в его глазах читалось то же обожание, с которым он раньше смотрел только на деда.

В этот момент Натка поняла: возможно, самое главное чудо происходило не в их спальне, а здесь – за завтраком, где чужой мужчина терпеливо объяснял ее сыну устройство мира. Где ее мальчик учился не бояться, а доверять.

Она надела шелковый халат и вышла к ним. Пауль поднял на нее взгляд, и в его улыбке было столько тепла, что у нее перехватило дыхание.

– Спи, красавица, мы тебя не будили, – сказал он.

– Я уже проснулась, – она села рядом, и Костя тут же сунул ей в руку половинку круассана. – Спасибо.

В этом утре не было страсти ночи, но была какая-то иная, не менее важная близость. Та, что строится на совместных завтраках, на молчаливом понимании, на способности быть просто семьей.

Позже, когда Костя убежал к бассейну, Пауль обнял ее за плечи.

– Сегодня поедем в горы. Там есть одно место… Хочу показать тебе Испанию с высоты.

Она кивнула, прижимаясь к нему. И подумала, что уже видит свою жизнь с новой высоты – и боится этого куда меньше, чем еще неделю назад. Потому что теперь у нее были крылья. И руки, которые всегда будут готовы ее подхватить.

*******

Дорога в горы вилась серпантином, вырываясь из объятий оливковых рощ все выше и выше. С каждым поворотом открывалась новая панорама: то терракотовые черепицы крыш, прилепившихся к склону, то далекое, плоское как блюдце море, теряющееся в дымке горизонта. Натка прижалась лбом к горячему стеклу, пытаясь впитать каждую деталь. Впервые ее не укачивало на серпантине – тело, напоенное солнцем и покоем, словно обрело свой внутренний стержень равновесия.

Пауль свернул на грунтовую дорогу, ведущую к смотровой площадке. Машина остановилась на краю обрыва. Тишина была оглушительной. Только ветер гулял между скал, да где-то внизу звенел колокольчик на шее, забредшей в горы козы.

Он взял Натку за руку и подвел к самому краю. С него было видно все – от заснеженных вершин Сьерра-Невады вдалеке до их маленького курортного городка, белеющего у кромки воды. Они стояли молча, и Натка чувствовала, как под этим необъятным небом все ее тревоги и страхи сжимаются до размеров песчинки. Она была частью этого величия. Ничтожной и вечной одновременно.

– Когда я стою здесь, я понимаю, почему люди верили в богов, – тихо сказала она.

– А во что веришь ты? – спросил он, не глядя на нее.

– Я верю… в силу, которая помогает цветку пробиться через асфальт. В ту, что помогла мне выжить. А теперь… – она повернулась к нему, – я начинаю верить, что есть и другая сила. Та, что создала все это. И нас.

Он обнял ее за плечи, и они стояли так, два крошечных существа на краю света, чувствуя, биение сердец друг друга.

Следующие дни текли, как медленный, сладкий сироп. Они нашли маленький ресторанчик в белой деревушке в горах, где хозяин лично готовил паэлью по рецепту своей бабушки. Они ели ее прямо на площади под платанами, запивая молодым вином, и Костя, к всеобщему удивлению, уплетал морепродукты за обе щеки.

Однажды ночью, когда они лежали в его номере, Натка, слушая его ровное дыхание, вдруг поймала себя на мысли, что представляет их будущее. Не туманное “когда-нибудь“, а конкретное: вот так они будут засыпать, и просыпаться вместе. Вот так он будет помогать Косте с уроками. Вот так они будут спорить о том, какой диван выбрать для их общей гостиной. И от этих мыслей у нее сжималось сердце, а в груди распускалось тихое, уверенное тепло.