Построй свой мост

Пауль кивнул, и в его глазах блеснула влага. Он быстро отвел взгляд.

– Ладно. Не буду тебя задерживать. Спокойной ночи, Натали.

– Спокойной ночи, Пауль.

Связь прервалась. По ее щеке скатилась одна-единственная слеза. Натка подумала, что самые прочные связи часто рождаются не в счастливые моменты беззаботной жизни, а в окопах общих сражений. И что ее “союзник“ за океаном, со своим темным прошлым и ясным настоящим, возможно, был тем самым “нужным человеком“, которого послала ей судьба в самый нужный момент. Не для красивой сказки, а для этой – суровой, трудной, но настоящей жизни.

Глава 12

Затишье длилось три дня. Три дня, когда Натка просыпалась и засыпала, не видя серого пальто в объективе камеры. Три дня, когда телефон молчал с незнакомых номеров. Эта передышка была обманчивой и напряженной, как натянутая струна. Организм, привыкший к постоянному адреналину, не знал, что делать с этой внезапной, подозрительной тишиной.

Утро четвертого дня началось с официального письма из суда. Уведомление о принятии заявления к производству и назначении предварительного слушания. Бумага пахла типографской краской и властью. Держа ее в руках, Натка ощущала не вес чернил, а вес своего решения. Теперь все было по-настоящему. Не просто угрозы и ответные меры, а юридический процесс, машина, которая, будучи запущенной, уже не остановится.

Она сфотографировала документ и отправила Паулю. Без комментариев. Просто как факт.

Ответ пришел почти сразу: “Первый рубеж взят. Горжусь тобой“.

Слова “горжусь тобой“ отзывались в ней странным эхом. Раньше они бы согрели, теперь же лишь констатировали факт, который она и сама знала. Она была сильна. Она действовала. Но эта сила добыта такой ценой, что делиться ею с кем бы то ни было, казалось предательством по отношению к самой себе.

В бюро она погрузилась в работу над набережной с новой яростью. Чертежи становились не просто проектом, а актом созидания в противовес разрушению, которое пыталось вторгнуться в ее жизнь. Она спорила с подрядчиками, отстаивала свои решения перед Йоханом, и в ее глазах горел тот самый огонь, что когда-то помог ей вырвать отца из лап пограничников.

Симона, наблюдая за ней, как-то тихо сказала за обедом:

– Знаешь, а тебя будто подменили. Раньше ты была как тлеющий уголек – горячий, но под пеплом. А сейчас… ты как лезвие. Острое, холодное.

– Когда за твоей спиной ребенок, некогда тлеть, – отрезала Натка, и в ее голосе не было ни гордости, ни сожаления. Только констатация.

Вечером, забирая Костю, она увидела его.

Он стоял в дальнем конце улицы, у киоска с газетами, вполоборота к школе. Не смотрел на нее, делая вид, что просто ждет кого-то. Но напряжение в его позе, сжатые кулаки в карманах пальто выдавали его с головой. Он знал, что она его видит. Игра продолжалась, но правила изменились.

Натка остановилась, не сводя с него взгляда. Сердце учащенно забилось, но не от страха, а от яростного, почти животного вызова. Она медленно, очень медленно подняла руку, подзывая ожидавшее их такси. Машина откликнулась коротким, насмешливым гудком, разорвав тишину улицы. Затем она открыла дверь, усадила Костю внутрь, и не глядя в сторону бывшего мужа, сама села. Машина тронулась с места. Вся ее поза, каждое движение говорили: “Я тебя вижу. И ты мне не страшен“.

В зеркале заднего вида она увидела, как он резко выпрямился и сделал шаг вперед, но машина уже набирала скорость, увозя ее из поля его досягаемости. Это была маленькая, но значимая победа. Она не убежала. Она уехала. По своей воле.

Дома, едва переступив порог, она получила СМС с нового, еще одного незнакомого номера. Всего одна строчка: “Игра только начинается. Суд – не защитит“.

Она не стала блокировать номер. Сохранила СМС. Переслала юристу и Паулю. Ее пальцы не дрожали. Внутри было холодно и пусто. Он пытался снова напугать ее, но добраться до источника страха становилось все труднее. Он бил по уже затянувшейся, огрубевшей коже.

Пауль позвонил через десять минут.

– Это эскалация, – сказал он без предисловий. – Он понимает, что теряет рычаги давления, и переходит к прямым угрозам. Это… даже хорошо.

– Хорошо? – невольно вырвалось у нее.

– Да. Потому что теперь это не просто домогательства. Это угроза воспрепятствования правосудию. Твоего адвоката это очень обрадует. Доказательная база растет.

Он снова был прав. И снова его рациональность оказывалась тем самым плацдармом, с которого она могла смотреть на ситуацию без истерии.

– Я устала, Пауль, – внезапно призналась она, прислонившись лбом к холодному стеклу окна. – Устала от этой войны. От необходимости быть лезвием. Иногда мне кажется, что я забыла, как просто… жить.

– Я знаю, – его голос прозвучал очень тихо. – И ты имеешь право на эту усталость. Но ты почти у цели. Осталось продержаться еще совсем немного.

Она закрыла глаза. “Почти у цели“. Какая цель? Запрет приближения? А что потом? Жить в ожидании, что он его нарушит? Эта мысль была обессиливающей.

На следующее утро ее ждал новый сюрприз. Подойдя к входной двери, чтобы выйти, она увидела на полу конверт, просунутый в щель между дверью и косяком. Без марки, без обратного адреса. На нем было крупно выведено ее имя.

Внутри лежала одна-единственная фотография. Старая фотография Кости, сделанная, когда тому было лет пять. На обратной стороне кто-то вывел красной ручкой: “Он МОЙ“.

Внутри все оборвалось. Он не просто угрожал ей. Он метил прямо в сердце. В ее сына.

И в этот момент, стоя в прихожей с фотографией в дрожащих пальцах, Натка поняла, что достигла своего предела. Холодная ярость, державшая ее все эти недели, испарилась, оставив после себя лишь леденящий, абсолютный ужас. Он пересек все границы. И она не знала, хватит ли у ее крепости стен, чтобы защититься от этого.

*******

Конверт выпал у нее из пальцев и бесшумно шлепнулся на пол. Фотография лицом вниз легла рядом. В ушах стоял оглушительный звон, заглушавший все другие звуки. “Он МОЙ“. Эти два слова, выведенные красной пастой, жгли сетчатку больнее, чем любой крик. Это была не угроза. Это было заявление прав. Обозначение своей территории. Его атака перешла с уровня ее безопасности на уровень ее материнства, на самое святое и незащищенное.

Ноги подкосились, и она медленно, как в дурном сне, опустилась на пол в прихожей, прислонившись спиной к двери. Холод от паркета просачивался сквозь тонкую ткань домашних брюк, но она его не чувствовала. Внутри был лед. Лед страха, который сковывал все, даже дыхание.

Он не просто следил. Он проник. Мысленно. Он нашел ее самую уязвимую точку и ударил точно в нее. Все ее укрепления, камеры, замки – все оказалось бессильным против этого примитивного, животного послания.

Из комнаты донесся смех Кости – он смотрел мультфильм. Этот звук, такой обыденный и жизнеутверждающий, пронзил ледяной панцирь, и ее вдруг затрясло. Мелкой, частой дрожью, которую невозможно было остановить. Она обхватила колени руками, пытаясь сжаться в комок, стать меньше, незаметнее.

Телефон в кармане завибрировал. Пауль. Наверняка он уже получил ее пересланное СМС и не дождался ответа. Она смотрела на экран, но не могла заставить себя поднять трубку. Что он мог сказать? Какие рациональные инструкции мог дать против этого? Против этого первобытного ужаса, который выворачивал душу наизнанку?

Виброзвонок стих, потом начался снова. Он не сдавался. Как и тогда, в первую их ночь в Испании, когда он не сдавался, пока не нашел потаенную тропинку к ее доверию.

С третьего звонка она, наконец, сглотнула комок в горле и судорожным движением провела пальцем по экрану.

– Он… прислал фотографию Кости, – ее голос прозвучал хрипло и чужим. – С надписью “Он МОЙ“.

На той стороне повисла мертвая тишина. Она слышала его ровное дыхание. Никаких “успокойся“, никаких “все будет хорошо“.

– Где ты сейчас? – его голос был низким и собранным, тем самым, что вел ее через все предыдущие кризисы.

– На полу. В прихожей.

– Рядом с дверью?

– Да.

– Встань. Отойди от двери. Сядь на диван.

Его команды были простыми и четкими. Она, повинуясь, поднялась на ватных ногах и доплелась до дивана.

– Хорошо. Слушай меня очень внимательно, Натали. То, что он сделал – это последний, отчаянный рычаг. Он понимает, что проигрывает. Юридически. Он видит твою силу. И он пытается сломать тебя через самое дорогое. Не дай ему этого.

– Но как? – выдохнула она, и в голосе снова прозвучала беспомощность. – Как защититься от этого?

– Так же, как и от всего остального. Системно. Эта фотография – не просто угроза. Это материальное доказательство. Доказательство психологического давления, преследования, угрозы ребенку. Твой адвокат с помощью этого добьется для него депортации так быстро, что он не успеет опомниться. Он сам подписал себе приговор.

Он говорил спокойно, выверяя каждое слово. И его холодная, безжалостная логика начала по кусочкам собирать ее разбитую на осколки волю. Да. Доказательство. Не просто эмоция, а улика.

– Ты должна сейчас сделать всего две вещи, – продолжил он. – Первое: положи конверт и фотографию в чистый пакет. Не прикасайся к ним больше, чтобы сохранить отпечатки. Второе: позвони своему адвокату. Прямо сейчас. Я буду на линии, если понадоблюсь.

Она кивнула, снова забыв, что он не видит.

– Хорошо. Я… я сейчас.

Она не клала трубку, отыскала номер адвоката в записной книжке и сделала второй вызов. Голос ее все еще дрожал, но она смогла четко изложить суть произошедшего. Адвокат выслушал и тут же сказал, что завтра утром подаст экстренное ходатайство, приложив это новое доказательство к уже идущему процессу о депортации.

Когда она положила второй телефон, в трубке снова раздался голос Пауля.

– Все сделала?

– Да.

– Молодец. Теперь слушай самое главное. Он хочет, чтобы ты испугалась. Чтобы ты почувствовала себя беспомощной. Ты испугалась?

– Да, – честно прошептала она.

– Это нормально. Но теперь твой страх должен работать на тебя. Преврати его в злость. В ту самую злость, что помогла тебе вырвать отца на границе. Он посмел тронуть твоего сына. Мысленно. Но тронул. Вспомни это. И используй.

Она закрыла глаза и представила лицо Александра. И в тот же миг ледяной страх внутри нее вспыхнул ослепительно-белым, каленым гневом. Да. Как он смел? Как он посмел прикасаться к ее мальчику даже на фотографии?

– Я… я справлюсь, – сказала она, и в голосе уже появилась знакомая сталь.

– Я знаю, – в его ответе прозвучало глубочайшее облегчение. – Я знаю. А теперь иди, обними Костю. Просто обними. И помни – ты не одна. Никогда.

Она вошла в комнату к сыну, села рядом на диван и молча обняла его. Он уткнулся ей в плечо, не отрывая взгляда от телевизора. И в этом простом, теплом прикосновении, в его доверчивости, она черпала силы. Он был ее сыном. Только ее. И она защитит его. Ценой всего. Даже если для этого придется пройти через ад, который он ей уготовил. Но теперь она шла в этот ад не сломленной жертвой, а воином, у которого за спиной была целая армия. И самый главный ее стратег был на другом конце света, но его присутствие она ощущала так же явственно, как тепло тела своего ребенка.

*******

Гнев оказался как крепкий алкоголь – обжигал горло, туманил голову, но давал иллюзию тепла и сил. С ним она и уснула, прижавшись к спине Кости, как к живому талисману. Но к утру он выветрился, оставив после себя тяжелое, липкое похмелье стыда и опустошения. Стыда за свою вчерашнюю слабость, за тот момент животного страха на полу в прихожей. Опустошения – потому что даже ярость оказалась ограниченным ресурсом.

Она выползла из постели, едва брезжил рассвет, и первым делом проверила камеры. Пусто. Все те же знакомые, безжизненные виды. Конверт и фотография лежали в прозрачном файле на столе, как вещественное доказательство ее кошмара. Она смотрела на них, и внутри не было ничего. Ни страха, ни гнева. Пустота.

Разбудив Костю к школе, она действовала на автомате. Готовила завтрак, помогала одеваться, отвечала на его вопросы односложно. Мальчик чувствовал ее состояние, притих и почти не шумел.

– Мам, а мы сегодня поедем на такси? – спросил он, пока она застегивала ему куртку.

– Да, – ее голос прозвучал глухо и отдаленно, будто из-за толстого стекла.

– А тот мужчина… папа… Он еще придет?

Вопрос заставил ее вздрогнуть .Она посмотрела на сына, на его серьезные, слишком взрослые глаза.

– Нет, – сказала она, и впервые за сегодня в ее голосе появилась твердая нота. – Больше он к нам не придет. Я все уладила.

Она не знала, была ли это правда, но это было то, во что она сама отчаянно хотела верить. Защита ребенка иногда важнее абсолютной честности.

В такси она молчала, глядя в окно. Город просыпался, люди спешили на работу, жизнь текла своим чередом. А ее собственная жизнь словно застряла в одном и том же ужасающем дне, который повторялся снова и снова.

На работе она попыталась укрыться в чертежах, но линии расплывались перед глазами. Она взялась за чашку с кофе, и рука снова предательски дрогнула, обдав кипятком пальцы. Она сдержала вскрик, судорожно вытерла руку салфеткой и с силой швырнула ее в урну.

– Все в порядке? – раздался голос Симоны.

Натка резко обернулась. Коллега стояла в дверях ее кабинета с двумя бумажными стаканчиками в руках.

– Принесла тебе свежий. Твой, наверное, уже остыл.

Натка кивнула, не в силах вымолвить слова благодарности. Симона поставила стаканчик на стол и, внимательно посмотрев на нее, тихо сказала:

– Знаешь, в прошлом году у нас с Томасом был жуткий период. Проблемы с его работой, моя мать болела… Казалось, все рушится. И я помню, как однажды утром просто села на кухне и плакала от бессилия. А потом встала, умылась и пошла, делать следующий шаг. Всегда есть следующий шаг, Натали. Даже если он крошечный.

Она ушла, оставив Натку наедине со свежим кофе и ее словами. “Следующий шаг“. Прямо сейчас этим шагом было просто не расплакаться здесь, за рабочим столом.

В обед она не пошла в столовую. Сидела в своем кабинете и смотрела на экран телефона. Пауль прислал сообщение: “Как ты?“. Просто и без давления. Она не ответила. Что она могла написать? “Все хорошо“ – ложь. “Мне плохо“ – бесполезно. Он был далеко. Его рациональные советы уже не могли достать до той глубины отчаяния, в которой она находилась.

Вечером, вернувшись, домой, она снова прошла свой ритуал: проверка камер, замков. Все было спокойно. Слишком спокойно. Эта тишина была обманчивой, как затишье перед взрывом.

Костя, казалось, оттаял за день в школе. Он болтал за ужином, показывал свои рисунки. Она кивала, улыбалась, но сама себя ловила на том, что не слышит его слов. Она слушала другого – внутреннего сторожа, который напряженно вглядывался в темноту за окном.

Укладывая его спать, она прочла сказку. Голос ее звучал ровно и монотонно, как у робота. Костя посмотрел на нее сонными глазами и спросил:

– Мам, а Пауль скоро приедет?

Этот вопрос обжег ее сильнее, чем утренний кофе.

– Не знаю, Костя. Не знаю.

– А я хочу, чтобы он приехал. С ним… спокойнее.

Он повернулся на бок и почти сразу уснул. А она сидела рядом, и слова сына эхом отдавались в ее опустошенной душе. “С ним спокойнее“. Да. Но это спокойствие было там, за океаном. Оно не могло проникнуть сквозь стены ее дома, сквозь броню ее собственного страха.

Она вышла на кухню, села в темноте и, наконец, позволила себе то, чего не позволяла весь день. Она тихо заплакала. Не рыдая, а почти беззвучно, чувствуя, как слезы медленно текут по щекам и капают на сложенные руки. Это были слезы не слабости, а тотальной, вымораживающей усталости. Усталости от войны, которой не видно конца.

В кармане завибрировал телефон. Пауль. На этот раз видео-звонок. Она посмотрела на его имя, на свое заплаканное отражение в черном экране другого телефона. И отклонила вызов.

Она не могла. Не сейчас. Не в таком состоянии. Он видел ее сильной, сломанной, но все равно сильной. А сейчас она была просто пустой скорлупой. И этой пустоты она не могла ему показать. Потому что это была последняя грань, за которой уже не оставалось ничего. Ни надежды, ни веры, ни сил для следующего шага.

*******

Отклонив вызов, она почувствовала не облегчение, а новую, еще более гнетущую пустоту. Она оттолкнула последнюю опору, и теперь падение казалось бесконечным. Слезы высохли сами собой, оставив после лишь стянутую, соленую кожу на щеках и тяжесть под веками.

Она сидела так, не двигаясь, не зная, сколько прошло времени. Минута? Час? Время потеряло свою упругость и растеклось вязкой, темной лужей. Мысли кружились по одному и тому же замкнутому кругу: страх, гнев, стыд, пустота. Замок, в котором не было выхода.

Ее взгляд упал на ноутбук, стоявший на краю стола. Экран был темным. Внутри него жили ее чертежи, ее проект набережной. Тот самый, в линии которого она вложила столько ярости и воли. Та самая работа, что заставила Йохана сказать о “новой энергии“.

Медленно, будто против своей воли, она потянулась к нему и открыла крышку. Экран вспыхнул, ослепив ее в темноте. Заставкой была фотография – их с Костей первый сад, те самые первые робкие всходы на замусоренном клочке земли.

Она щелкнула мышью, открыв файл с проектом. На экране возникли четкие, уверенные линии, плавные изгибы, строгая гармония пространства. Это был мир, который она создавала. Мир, подчинявшийся ее воле, ее расчетам, ее вкусу. В этом мире не было места серому пальто, красным надписям и звонкам с незнакомых номеров. Здесь царил порядок.

Пальцы сами легли на клавиатуру. Она не стала ничего исправлять, не стала работать. Она просто пролистывала чертеж, слой за слоем, скрывая и открывая элементы, наблюдая, как здание, мосты, зоны отдыха складываются в единый, совершенный организм. Это было похоже на медитацию. На повторение мантры, которую знаешь наизусть.

И по мере того как она смотрела на свое творение, ледяная пустота внутри начала понемногу отступать. Ее не заполняли эмоции. Ее заполняло Знание. Знание того, что она может создавать. Что она не только жертва и не только воин. Она – творец.

Она закрыла глаза, откинулась на спинку стула и глубоко вдохнула. Воздух в квартире больше не казался спертым и тяжелым. Он был просто воздухом.

В этот момент на экране телефона, лежавшего рядом, тихо и ненавязчиво возникло уведомление. Не звонок. Сообщение. От Пауля.

Она посмотрела на него. И на этот раз не было порыва оттолкнуть. Было лишь тихое, усталое любопытство.

Она открыла сообщение.

Там не было слов. Только одна-единственная строчка, цитата, которую они как-то обсуждали давным-давно, в самом начале их общения: “Даже самая темная ночь кончается, и солнце встает“.

Она перечитала эти слова несколько раз. В них не было давления. Не было требований, советов или упреков. Было лишь напоминание. Простое, как восход. Как ее всходы в саду.

Она не ответила. Но поднялась со стула, подошла к раковине, умылась ледяной водой и посмотрела на свое отражение в зеркале. Заплаканные глаза, бледное лицо. Но в глубине зрачков, пусть и слабо, уже не было паники. Была решимость. Решимость дождаться своего восхода.

Она проверила замки на ночь, как делала это всегда. Но на этот раз ее движения были не судорожными, а точными и выверенными. Ритуал, а не паника.

Перед тем как лечь, она подошла к Костиной кровати. Он спал, разметавшись, одна рука под щекой. Натка поправила одеяло, постояла несколько мгновений, просто глядя на него, впитывая его покой.

Возвращаясь к себе на диван, она бросила последний взгляд на монитор камеры. Улица была пуста. И эта пустота больше не казалась ей угрожающей. Она была просто пустотой. Ночью, которая, когда-нибудь, кончится.

Она легла в постель и закрыла глаза. Сон не шел, но и паника не возвращалась. Она лежала в темноте и чувствовала, как по крупицам, по миллиметру, внутри нее срастаются осколки ее воли. Это было больно. Но это было движение. Следующий шаг. Пусть крошечный, почти неощутимый. Но он был.

А где-то за океаном человек, не получивший ответа, не стал звонить снова. Он просто отложил телефон и, глядя в свое ночное окно, мысленно был с ней здесь, в этой темноте, веря, что ей хватит сил дождаться рассвета.

*******

Утро пришло серое и мокрое, за окном моросил холодный дождь. Натка проснулась от того, что Костя ворочался на своем диване в противоположном углу комнаты. Они жили в одной комнате, и его ночное сопение, скрип пружин были привычным звуковым фоном ее жизни. Иногда это раздражало, лишая последних островков уединения, но сейчас, в этом тусклом свете, это напоминало ей – она не одна. В прямом, физическом смысле.

Она встала, стараясь не шуметь, и первым делом бросила взгляд на монитор. Улица была пустынна, размыта дождем. Ничего. Конверт с фотографией все так же лежал в прозрачном файле на их общем столе, заваленном ее чертежами и его учебниками. Вещественное доказательство кошмара соседствовало с прописями и схемами немецких артиклей. Сюрреалистичный коллаж их жизни.

Она разбудила Костю. Процесс сборов в школу в их стесненных условиях был отлаженным танцем: она готовила завтрак на маленькой кухонной плитке, он одевался за ширмой; она чистила ему яблоко, он в это время заправлял свою кровать-диван. Никакого личного пространства, только функциональность и взаимная необходимость.

– Мам, а правда, что он больше не придет? – спросил Костя, пока они ждали такси под навесом у подъезда, глядя на струи дождя.

Она положила руку ему на плечо. Тесное жилье делало ложь практически невозможной – дети чувствуют фальшь на расстоянии вытянутой руки.

– Я сделаю все, чтобы он не пришел, – ответила она, выбирая слова с точностью сапера. – У меня есть план. И много людей, которые нам помогают.

В бюро ее ждало письмо от юриста. Краткое, деловое. Ходатайство на основании новых доказательств (фотография, СМС-угрозы) было удовлетворено в ускоренном порядке. Суд по депортации Александра был назначен через неделю. Юрист выражал уверенность в положительном исходе.

Она распечатала письмо и положила его в папку. Не было ни радости, ни торжества. Был лишь холодный, тяжёлый камень ответственности. Она толкала человека в пропасть. Пусть заслуженно, пусть в целях самозащиты, но толкала. И этот груз давил на плечи.

За обедом Симона, увидев ее лицо, не стала расспрашивать. Просто подсела рядом и молча доела свой салат. Иногда молчаливое присутствие значило больше любых слов. Хан, проходя мимо, оставила на ее столе шоколадку. Маленькие кирпичики поддержки, из которых продолжала строиться стена ее крепости.

Вечером, делая с Костей уроки за их общим столом, она почувствовала его настойчивый взгляд.

– Мам, а мы когда-нибудь переедем в квартиру, где у меня будет своя комната? – спросил он, водя карандашом по прописи.

Вопрос застал ее врасплох. Она смотрела на его склоненную голову, на худые плечи, и сердце сжалось от любви и вины.

– Я не знаю, Котя. Но я обещаю, что у нас будет хороший дом. Возможно, не большой, но свой. И безопасный.

– А Пауль будет жить с нами?

Она вздохнула. В условиях их тесной жизни абстрактные понятия вроде “отношений на расстоянии“ были непозволительной роскошью. Здесь все было конкретно. Где он будет спать? Где хранить вещи?

– Это очень сложно, сынок. У него своя жизнь, в другой стране. Свой сын.

– Но он нам помогает. Значит, он хороший.

– Да, – согласилась она. – Он нам помогает. Это главное.

Поздно вечером, когда Костя уснул, а в комнате стало тихо, она села на свой диван и взяла телефон. Она посмотрела на последнее сообщение Пауля, на цитату о рассвете. И набрала его номер.

Он ответил почти сразу, но не видео, а голосом.

– Привет, – его голос прозвучал спокойно и буднично, будто они говорили вчера.

– Привет, – ответила она. Помолчала. – Суд через неделю. По депортации.

– Я знаю. Твой адвокат копию уведомления мне направил. Для истории.

– Я… – она искала слова, глядя на спящую спину сына в трех метрах от себя. – Я не знаю, что я чувствую. Вроде бы должна радоваться. Но не могу.

– Потому что ты – человек, а не машина, – тихо сказал он. – Ты делаешь то, что должно. А чувствовать можешь что угодно. В этом нет ничего плохого.

Они помолчали. Она слышала за окном шум дождя и его ровное дыхание в трубке.

– Спасибо, – наконец выдохнула она. – За ту цитату. Она… помогла.

– Я рад.

Она не стала говорить о своих ночных слезах, о пустоте, о том, как она отключила его звонок. Он, кажется, и не ждал этого. Он просто был там. На другом конце провода. В другой стране. В другой жизни. Но – был.

Положив трубку, она еще раз проверила замок, потушила свет и легла. В комнате было слышно, как за стеной ворочается ее отец, и ровное дыхание ее сына. Мир был тесным, переполненным чужими звуками и проблемами. Но в этой тесноте, в этой необходимости делить с кем-то каждый квадратный сантиметр, таилась странная сила. Сила коллективного выживания. И сейчас, в преддверии суда, в ожидании очередного витка борьбы, эта сила была ей нужна больше, чем когда-либо.