Наследство. Исторические эскизы

Виват, Россия! Виват драгая!

Виват надежда! Виват благая!

Сто мне языков надобно б было

Прославить всё то, что в тебе мило!

Анна Ивановна громко хлопает, все присутствующие восхищенно

аплодируют. Василий Кириллыч раскраснелся, глаза блестят, приложив руку к

сердцу, кланяется.

– Есть ли у тебя новое сочинение, Василь Кириллыч? – благосклонно

спрашивает императрица.

Тредиаковский взволнованно кивает.

– Прочти, батюшка.

– Все государи, всегда которы преспеющи были,

Суть не весьма за тем своего блаженства достойны:

Нега портит их, а величие упоевает.

Самозабвенно декламирует поэт, не замечая некоторого удивления

государыни.

– Царь властен есть во всем над народом,

Но законы над ним во всем же властны, конечно.

Мощь его самодержна единственно доброе делать.

Связаны руки имеет он на всякое злое.

Императрица, краснея, приподнимается, придворные переглядываются. Василь

Кириллыч в творческом увлечении ничего не замечает.

– Царю быть должно трезвейшу, мнее роскошну,

Более чужду пышности, нежели просто людину;

Больше богатства ему и веселий иметь не достоит.

Но премудрости, славы, к тому ж добродетели больше, Нежели стяжут коль сих прочие все человеки.

Людям всё отдавать он должен целое время.

Все свои попечения, все и усердия людям.

Он потолику достоин царить, поскольку …

Тут поэта оглушает мощнейшая оплеуха.

Императрица багровая от негодования, её мощная грудь бурно вздымается.

Тредиаковский, не чувствуя боли, в ужасе бежит из дворца. О, как изменчива

фортуна! Уж ближе к ночи, лицо всё ещё болит и горит, он записывает в дневнике:

«Имел счастие читать государыне императрице у камеля (камина) и при окончании

онаго чтения удостоился получить их собственных Ея величества рук

всемилостивейшую оплеушину».

Обычной чередой бежали дни за днями. Незаметно подкрался Роковой день –

6 октября занемогла царица. Случилось это во время обеденной трапезы. Вдруг, побледнев, застонала от ужасных болей императрица, в муке великой – ни

вздохнуть, ни охнуть – недвижно замерла она. Вскоре началась жуткая кровавая

рвота.

– Ну будет, будет, матушка, o main Got, беда, беда какая … – трясущийся, бледный Бирон держит пред ней таз, наполняющийся зловонной кровавой кашей.

Ох, повинна, во многой крови повинна царица. Не казненных ли кровь из неё

сейчас выплеснулась?

Изнемогшую государыню бережно несут в опочивальню. На высокой, пышной перине, среди шелково-кружевного благолепья в тяжелом забытьи лежит

Анна Ивановна.

В это время в апартаментах герцога Бирона собрались высшие

государственные чины.

– Хто подумаль бы?, ай-ай … всегда крепка здоровья государыня биля –

сокрушается фельдмаршал Миних. Ему в растерянности вторит обер-гофмаршал

Рейнгольд Левенвольде:

– Жить да жить, такой цветущий женщина, до старости жить. –

Сокрушенно качается голова в кудрях роскошного парика.

Хмурый канцлер Черкасский сосредоточенно молчит. Кабинет-министр

Бестужев-Рюмин бледен, растерян, от волнения не находит слов.

Эрнст Иоганн Бирон, закрывшись кружевным платком, рыдает.

– Други, други, тяжка фортуна наша – наконец Бирон поднимает заплаканные

глаза, но тут же голос прерывается, рот кривится, и он опять, закрывшись платком, сотрясается в рыданиях. – Всё рушится, всё – захлебываясь слезами, бормочет

всесильный временщик – пропала моя голова-а-а …

Царедворцы, зная железную волю своего повелителя, настороженно ожидают

решительных действий.

– Что будет с Россией, гошпода, если у трона окажутся младенец император и

при нем слабохарактерная регентша, его мать, Анна Леопольдовна? Что с Россией

будет, гошпода? – Почти истерически вопрошает герцог, обводя всех сверкающе-

заплаканными глазами.

– О …! Бедная Россия! – патетически восклицает он, трагически

жестикулируя. – О …! Несчастный русский народ!

– Несчастный народ, бедная Россия – согласно кивая, бормочут царедворцы.

– Но эт-та нельзя! Мы не допустим эт-та!

Наконец Бирон берет себя в руки:

– Крайне важно и полезно правление государства вверить такой особе, которая не токмо достаточную снискала опытность, но также имеет довольно

твердости духа непостоянный народ содержать в тишине и обуздании. –

Всесильный временщик остро вглядывается в высших государственных сановников

России.

– Не вижу, на Российском горизонте более достойной кандидатуры, чем Вы, светлейший герцог – опережает всех Бурхард Христофор Миних и низко кланяется

со сладкой улыбкой на устах.

– Никто кроме Вас, светлейший герцог, не потянет эту ношу. – угодливо

кланяется обер-гофмарщал Рейнгольд Левенвольде.

– Присоединяюсь к фельдмаршалу и обер-гофмаршалу. – хрипло произносит

немногословный канцлер Черкасский.

– Поддерживаю и приветствую это мудрое решение. – низко кланяясь, спешит

присоединиться замешкавшийся кабинет-министр Бестужев-Рюмин.

– Мне очень лэстно, гошпода, эт-та болшая чэсть – довольно ответствует

герцог. – Только смогу ли? Разве справлюсь?

– Возможно ль быть таким неблагодарным? – громко вопрошает Бестужев-

Рюмин. – Бросить Россию, принесшую Вам славу, почет, богатство?! Бросить

Россию сейчас на произвол судьбы, бросить страну, которая так высоко вознесла

Вас, герцог?! Оставить нас сейчас!!, возможно ли это? Нельзя оставить страну в

таком отчаянном положении без Вашего мудрого руководства! – Бестужев-Рюмин

старается льстивой наглостью загладить своё первоначальное замешательство.

– Хорошо, гошпода, я согласен быть регентом при младенце-императоре -

растроганный Бирон уже устыдился своей слабости – Я согласен гошпода – он

милостиво кивает всем – согласен быть регентом.

Уф … царедворцы облегченно вздыхают, каждый про себя понимает – такая

поддержка будет оценена должным образом и теперь за свое будущее можно не

беспокоиться, они прекрасно закрепились на своих местах. Немного расслабившись, вся компания довольно улыбается друг другу.

– Но согласитесь, гошпода, от такой Великой страны, как Россия, четыре

человека, даже столь значительных, есть малое представительство – заявляет Бирон.

– Мне можно занять столь высокий пост только при волеизъявлении всего

государства.

И 7 октября под коллективной петицией императрице Анне Ивановне, с

просьбой назначить герцога Бирона регентом при младенце-императоре Иване VI, подписались высшие чины армии, флота, церкви, коллегий и двора. Теперь для

полного упрочения своего положения Бирону необходима подпись императрицы, и

он спешит в опочивальню царицы.

– Анна Ивановна, – герцог наклоняется к тяжело больной государыне –

завещание изволь подписать, матушка.

– А…?, что? – встрепенулась царица. – Завещание …? Какое завещание? В

уме ль ты, что говоришь-то, батюшка? – тоскливо сжалось сердце.

– Завещание подпиши в пользу Ивана Антоновича, императором его сделай, а

я, чтоб при нем регентом был. Подпиши, Анна Ивановна … – настаивает Бирон.

– Какое завещание? О чем ты? – Анна Ивановна с упреком испуганно глядит

на друга сердешного. – Как можешь ты предлагать мне такое?! – в смятении шепчет

царица. – Ежели подпишу, так за ним больше ходить будут, чем за мной!

– Подпиши, Аннушка – умоляюще просит герцог.

– Нет. – Анна Ивановна отворачивается к стене, ужасается. – Неужто вправду

смерть пришла?

Бирон на коленях целует ей руки.

– Нет, нет, не проси, не подпишу. – Хрипло твердит она, надеясь через это

отдалить свой, неотвратимо приближающийся, конец. – Зачем в могилу загоняешь, родненький? – всхлипывает Анна Ивановна, слезы текут по бледным полным

щекам.

Бирон в полном отчаянии молит её на коленях, обливаясь слезами:

– Подпиши, радость, счастье, душа моя, красавица, Аннушка! – Анна

Ивановна слабо улыбается. – Про-па-ду-у … – тоскливо тянет герцог, целуя руку

своей царственной возлюбленной, – умилосердись над рабом своим ничтожным, Аннушка … – теряя всякую надежду, молит Бирон. – Подпиши …

Такого напора друга сердешного государыня не выдерживает. Забыв о своих

страхах, слабой рукой подписывает завещание и со стоном откидывается на

подушки.

– Выздоровеешь, матушка, непременно поправишься, поживем ещё. –

Довольный герцог пытается успокоить свою царственную подругу.

– Завещание это так, подстраховаться только … – виновато суетится Бирон.

– Ладно. – Хрипло говорит Анна Ивановна, слабо махнув рукой. – Бог с тобой.

– Она явно ощущает близость смерти. – Иди.

Бирон , умильно гримасничая, посылая воздушные поцелуи, пятится к двери.

В полном удовлетворении он покидает опочивальню царицы.

Ночь. Всё спит во дворце, лишь чей-то храп нарушает дремотную тишину.

Дежурный офицер старается не спать, бодрится.

– Ах ты ж беда какая, спать-то как хочется!

Голова тяжелеет, веки неодолимо смыкаются. Он с усилием открывает глаза и

… цепенеет – прямо на него из темноты дворцовых анфилад медленно движется

высокая тучная женская фигура в белом.

– Никак матушка-государыня идут. – Офицер подобрался, вытянулся …

страшно, жутко ему … – Анна Ивановна, государыня. – Окликнул.

Не видя, не слыша его, страшным призраком проходит царица. Пот холодный

прошиб. – Как же это? Спит государыня, ей-ей спит, да и больна она … а эта-то

откуда? … Что ж она ходит? …

В смятении офицер бежит к Бирону, будит его:

– Ваше сиятельство, умилосердитесь, Ваше сиятельство.

Недовольно открылись мутные сонные глаза:

– Чего тебе?

– Матушка-государыня, – еле выговаривает бледный трясущийся офицер, –

там … там … – машет рукой и, пристально глядя в глаза герцогу, тихо выдыхает, –

гулять изволят …

Непонятный страх передается герцогу.

– Сочиняешь, – тянет он, – спит она.

– Ей бо, Ваше сиятельство, – офицер быстро крестится – гуляют, в тронную

залу пошли, мимо меня, я ей – Анна Ивановна, государыня … а она мимо, мимо …

Бирон с офицером поднимаются в тронную залу. Анна Ивановн, вся в белом, важно сидит на троне. Бирон решительно подходит:

– Что это надумала, матушка, не время сейчас на троне-то быть.

Ох, страшна царица – ни взгляда, ни слова, жуткие очи вдаль вперились, тихо

с трона сошла, идет, что плывет – у бедного фаворита и голос пропал, затрясся весь

и в покои царицы побежал.

Вот она, Анна – тяжело дышит грузное тело, спит государыня. Бирон

облегченно вздыхает, ладонью вытирает пот со лба.

– Анна Ивановна, Аннушка, Анна … – насилу добудился. – В тронный зал

пойдем, двойник там твой ходит.

– Кто ходит? В какую залу? Приснилось что ль чего? Тяжко мне, ох тяжко, все нутро горит, а ты с глупостями, среди ночи … – недовольно ворчит, поднимаясь, царица. – Ну пошли, что ли, где там кто ходит.

И тяжело опершись на руку друга сердешного, Анна Ивановна в последний

раз идет в тронную залу.

Никого не замечая, белый, зловеще-таинственный призрак расхаживает по

тронному залу. Тускло светятся голубые изразцовые печи, чуть позванивает

хрусталь изящнейших люстр.

Долго, пристально вглядывается царица в свой двойник, глухо говорит:

– Это смерть моя.

И смерть не заставила себя ждать. На следующий день, 17 октября, императрица умирала. До последнего вздоха не сводила она глаз со своего страстно

любимого ненаглядного Бирона, горько плачущего в её ногах.

– Не бойсь. – Сказала она ему, и её дух отлетел в вечность.

ПОСМЕРТИЕ.

– Где же это я, господи? … – Анна Ивановна в недоумении приглядывается –

низкий кустарник, чахлая трава, мглистый мох у ног стелется – все убого, серо, бесцветно. Беспредельной тоской расстилается недвижно-спокойное свинцово-серое

море. Странно, непонятно всё. Анна Ивановна властно хлопает в ладоши и … в

ужасе замечает на себе рвань, тряпьё убогое! Кто посмел?! На неё, такое-то?! Она

пытается кричать, но крика своего не слышит. Кругом в мутной серости снуёт

множество безликих оборванцев, и никто, никто не замечает Её Императорское

Величество. Быть того не может! Сон это, скверный, отвратительный сон …, сейчас

проснусь … – и с ужасом понимает – нет, ей уже никогда не проснуться. Она мертва.

Анна Ивановна, растерянно озираясь, содрогается в безысходности. Вдруг прямо в

руки к ней откуда-то летит грязный-грязный громадный котел, и она начинает его

чистить.

– Я мертва! Какой ужас! – она чистит, моет, скребет отвратительный жутко-

грязный, весь в жирной черной копоти тяжелый котел. Окружающие оборванцы

тоже что-то чистят, моют, скребут, починяют. Все хмуро сосредоточены.

Императрица оказалась в верхнем слое чистилища. Это – Скривнус.

«Здесь проходит посмертие тех, чья жизнь на земле проходила в житейских

заботах и попечении только о материальном. Обиталищами миллионов масс тех, кто

был людьми, служат здесь котловины, замкнутые среди невысоких, но

неприступных откосов. Какие-то огромные пугающие существа бодрствуют по ту

сторону откосов, время от времени они швыряют оттуда груды предметов, как бы

скользящие по воздуху. Каждый из предметов сам находит того, кто над ним должен

работать: чинить никому не нужную ветошь, мыть что-то вроде измазанных маслом

и грязью склянок, надраивать металлические обломки. Здесь нет ни любви, ни

надежды, ни радости, ни религии, ни искусства. Нескончаемый труд прерывается

лишь для сна, но сны лишены сновидений, а труд творчества. И работа и сон

протекают преимущественно в баракообразных домах, длинных, перегороженных

внутри барьерами высотой до пояса. Облик обитателей сохраняет полное

человекоподобие, но черты смыты и разглажены. Они напоминают блины, почти

схожие друг с другом. Впрочем, память о существовании в Энрофе (жизнь на земле) не только сберегается в душе, но и гложет их, как мечта об утраченном рае.

Мучения Скривнуса это скука безысходного рабства, нудность труда и отсутствие

перспектив. Кошмаром вечно нависающей угрозы является единственный реальный

выход отсюда – на море показывается черный, похожий на ящик корабль, быстро и

бесшумно скользящий к берегу. Его появление повергает обитателей в панический

ужас, так как ни один не знает, застрахован ли он от поглощения кромешной тьмой

трюма. Забрав тех, кого груз кармы обрекает на страдания в более глубинных слоях, корабль отчаливает». «Это действует закон Возмездия, механическая сторона

которого состоит в том, что нарушение нравственных законов влечет за собой

утяжеление эфирного тела совершившего. Пока он жив, утяжеленное эфирное тело

остается на поверхности трехмерного мира; при этом тело физическое играет роль

спасательного круга для утопающего. Но как только связь между ними разрывается

смертью, эфирное тело начинает погружаться глубже и глубже из слоя в слой, пока

не достигнет равновесия с окружающей средой».1

Анна Ивановна моет, скребет, чистит свой мерзкий котел и осматривается. Все

тени тоскливо-однообразны. Однако, одна из них смутно напоминает кого-то.

Неужто князь Меньшиков? Тень тоже приглядывается к ней, и Анна Ивановна

слышит странную фразу:

1

Даниил Андреев «Роза мира» «Миры Возмездия»..

– Не опалы да нищеты бояться надобно, а полного благополучия и

процветания до конца жизни неправедной.

Тут скука нудного труда прерывается – из серого свинца морских вод

показался жуткий черный ковчег, бесшумно и быстро скользящий к берегу. Все в

ужасе замирают. Вдруг Анна Ивановна в одной из теней узнает Ивана Алексеевича

Долгорукого! Да, да! – явственно проступают его черты, пристально-мрачный

взгляд сверлит её.

– Господи! Прости грехи мои, Господи1 – в ужасе молится царица.

Поздно. Господь не властвует в нижних мирах, здесь иной повелитель.

Неумолимы законы миров Возмездия. Страшный ковчег поглощает преступную

тень царицы. Начинается спиральный путь в преисподнюю. Жуткая тишина. Мрак.

Анна Ивановна в беспредельной тоске мечется, взывает о помощи, молится в

отчаянии. Всё напрасно. Никто не слышит её. Она одна в ужасающе-мрачном месте.

Здесь душа осознает содеянное. Вдруг откуда-то из кромешной тьмы вылетают

отрубленные головы и мечутся вокруг неё – Еропкин, Мусин-Пушкин, Хрущев, Волынский, Василий Лукич и Владимир Владимирович Долгорукие – всех узнала

несчастная Анна – безъязычные рты ей кажут, живо глаза их с горькой укоризной

глядят. Господи! Господи! Ей слышатся стоны, хруст ломаемых костей, кажется у

самых её ног на чуть фосфоресцирующей багровой почве истекает кровью

обезглавленный обрубок четвертованного князя Ивана Алексеевича Долгорукого, а

рядом ещё шевелятся его отрубленные окровавленные руки и ноги. А летающие

вокруг неё страшные головы, казненных по её приказу, глаз не сводят с неё. Ужас!

Зачем в свое царствие допустила она столько пыток и казней? Зачем?! Чтобы

сейчас оказаться здесь в этом кошмаре одной одинёшенькой, и никто не знает, не

догадывается там наверху, как ей здесь жутко. Она видит, физически ощущает

страшные мучения пытаемых и казнимых по её приказу людей, и понимает, как

тяжко согрешила.

Анна, Анна, верующая, набожная царица, как же могла ты так пренебречь

заповедью Божией – не убий? Какую злую шутку сыграли с тобой безграничная

самодержавная власть и отсутствие сдерживающего нравственного начала.

Вдруг Анну Ивановну начинает засасывать жуткая темно-багровая трясина, она пытается высвободиться, но всё глубже и глубже погружается в адскую хлябь.

Её эфирное тело, отягощенное кровавыми преступлениями земной жизни, неизбежно опускается в инфернальные слои. И вот, душа преступной царицы, уже

похожая на дымно-бурые клочья, попадает в медленный поток, движущийся по

невыразимо мрачному миру, заключенному под высокий свод. Откуда-то исходит

мертвенно-бесцветный полусвет. Мельчайший дождь сеется на поток, вскипая на

его поверхности маленькими пузырями. Вот внизу обозначилось розоватое

пространство. Ужасный поток непреодолимо опускается в раскаленное, тихое, как

бы железное море. Телесные страдания этого слоя можно сравнить с испанским

аутодафе, только на земле муки продолжались часы-мгновения, здесь же страдания

длятся срок, необходимый для развязывания узлов личной кармы (может

десятилетия, даже столетия). Это последнее чистилище. После него начинаются

трансфизические магмы, где томятся самые преступные души – массовые палачи, виновники кровопролитных войн, мучители народных множеств. «Эти локальные

миры сосуществуют в трехмерном пространстве, но в других потоках времени, с

поясами раскаленного вещества в оболочке планеты. Во всех метакультурах, кроме

Индийской, страдания этих миров не имели конца, пока Иисус Христос не совершил

того освободительного спуска в них, которое в церковном предании называется

схождением Спасителя во ад. С этого мгновения для сил Света становится

возможным, хотя и требующим огромных усилий, извлечение страдальцев из этих

пучин, после известного срока, необходимого для развязывания узлов личной

кармы».2 (Сноска: Даниил Андреев «Роза мира» глава 2. «Миры возмездия».) Господи упокой душу рабы Твоея Анны, прости ей прегрешения вольные и

невольные и даруй ей Царствие Небесное, аще возможно, да будет Твоя святая воля

о ней. Аминь.

2

«Роза мира», глава 2. «Миры возмездия».

Часть I

ИМПЕРАТОР ИВАН VI И ЦЕСАРЕВНА ЕЛИЗАВЕТА

ИЛИ

ИМПЕРАТРИЦА ЕЛИЗАВЕТА И БЕЗЫМЯННЫЙ КОЛОДНИК

Нет ничего тайного, что не

сделалось бы явным, и ничего

не бывает потаенного, что не

вышло бы наружу.

Евангелие от Марка.

1740 год. Ночь с 17 на 18 октября.

Несколько часов назад умерла императрица Анна Ивановна. Спит страна

осиротевшая: на лавках, на соломе, на печах русских, овчиной прикрывшись, в

скрипучих кроватях, на высоко взбитых пуховых перинах – спят, храпят, вздыхают, ворочаются, сновидения глядят люди русские. Бегут часы своим чередом, продолжается жизнь обычная.

В своей райской опочиваленке, среди шелково-кружевного благолепия

одеялец и подушечек, в прекрасной, роскошно обитой парчой колыбели, в холе, неге, заботе и благополучии безмятежно почивает крошечный наследник престола.

И именно в эти часы он становится императором. Малютка Иван Антонович –

разменная монета русской политики. О нем думают меньше всего. Сейчас через

него на власть претендует герцог Бирон. На хрупкие плечики двухмесячного

младенца сваливается тяжкое бремя царской власти. Странность, абсурд, нелепость!

К сожалению, это хрупкое тельце давит намного более тяжкий груз –

энергетическое наследие предков. Над колыбелью невинного младенца зловеще

клубится невидимая жутко-тяжелая энергетика. Страшное наследие передала

внучатому племяннику почившая императрица.

Сейчас, в эту ночь, увлеченно трудятся, сочиняя манифест о восшествии на

престол императора Ивана VI, светлейший герцог Иоганн Бирон и Алексей

Петрович Бестужев-Рюмин.

Как ночь коротка, глаз не пришлось сомкнуть – только б у власти остаться, ох, только б закрепиться при младенце императоре и править, править, властвовать.

Что ж, потрудились на славу, к утру манифест готов. Быстро организована и

проведена присяга. Сенат, гвардия, все высшие правительственные лица, высшие

духовные и воинские чины, все члены царской фамилии (в том числе, конечно же, цесаревна Елизавета) и прочий люд – все торжественно присягают на верность

двухмесячному несмышлёнышу младенцу. Не забавно ль? Долго многие уста

клянутся на Евангелии, целуют крест, набожно крестятся. (Очень скоро станет ясно,

как мало значит вынужденная присяга, не освященная в душе честью и верностью).

Слава Богу, всё обошлось благополучно. Бирон удовлетворен. Теперь 17 лет можно

жить спокойно. Бестужев-Рюмин бахвалится перед саксонским дипломатом

Пецольдом:

– Мы с Бироном за одну ночь всё провернули, манифест о регентстве и форму

присяги отпечатали. – Алексей Петрович довольно потирает руки. – На следующий

день привели к кресту полки и жителей столицы. Получилось прекрасно, – он

доверительно наклоняется к Пецольду, – возможные противники даже в себя прийти

не успели! Теперь, для достижения полного единодушия, нам остается только

награждать благонамеренных и примерно наказывать непокорных. – С важным

достоинством откровенничает ловкий царедворец.

Пецольд поздравляет удачливого вельможу, однако его ослепительная улыбка

несколько загадочна. Политическое чутьё опытного дипломата ему подсказывает –

рано успокаиваться, ещё будут бушевать страсти при русском дворе.

– Этот курляндский выскочка! Бирон! Кто он такой?! Разве его право быть

регентом?! Он сам себя возвел на престол, наглец! Бывший фаворит! Ему нет места

во дворце после смерти императрицы! – не в силах сдержать возмущение публично

высказывается оскорбленный, оказавшийся не у дел, отец младенца императора

герцог Брауншвейгский.

Да, Бирона, жестокого, резкого, несправедливого и нечистого на руку, не

любят не только при дворе, но и в народе.

– Этот иноземец – вор и казнокрад! Сколько можно обирать, унижать, оскорблять нас русичей?! Не хотим конюха у власти! – подхватывают гвардейцы и

чиновный люд, многие склоняются в пользу Брауншвейгской семьи.

– Светлейший герцог, – услужливо, с низким поклоном спешит выслужиться

некий доносчик. – Уведомляю Вас, Антон Ульрих Брауншвейгский противу Вашей

милости выражается и иные чины к неповиновению подбивает.

Бирон, нахмурившись, снимает с пальца дорогой перстень и подает, подобострастно склонившемуся доносчику, коротко приказывает:

– Кто именно недоволен – составить списки.

– Слушаюсь … – угодливо кланяясь, пятится к двери доносчик – Будет

исполнено, Ваше сиятельство, всенепременно … не извольте беспокоиться.

Вскоре на подозрении оказалось двадцать человек. Всех арестовали, некоторых

допрашивали и пытали.

В апартаментах Бирона собрались высшие чины государства – фельдмаршал

Миних, кабинет министры Бестужев-Рюмин и Черкасский, глава секретной полиции