По ту сторону света

Слишком все это сложно, чтобы оказаться правдой!

Додуматься до чего-нибудь дельного не дали. Открылись двери, и широкой поступью в палату вошел рубаха-парень: рот до ушей. Костюмчик на нем сидел, как влитой. И не дешевый, надо сказать. Ни дать, ни взять – грядущий с банкета на банкет.

– Анамнесиса тебе, заключенный №749520100725!

Я чуть не поперхнулся:

– И тебе того же, по то же самое число.

Капитан безопасности совсем не удивился.

– Что, даже на хрен не пошлешь? – ох, не нравился мне этот тон всезнайки.

– А что, соскучился по давно известному маршруту?

Похоже, этот вопрос несколько озадачил капитана:

– Нет, ну не хочешь по номеру, можно звать тебя Темой. А после реабилитации – уже на выбор, как только душа пожелает.

– А царем Египта можно?

– Хоть Месопотамии. – в глазах офицера мелькнуло удивление. Похоже, я вел себя не так, как ожидали.

– Итак, заключенный номер… Артем Литвинов. – поправился капитан. – Я приставлен курировать вас до полного восстановления объема вашей личной памяти. До истечения курса лечения вы не имеете права знать мое имя, а только звание. Я – капитан Третьего отделения полицейского Управления Федеральной Безопасности. Для краткости: капитан. Теперь вопросы.

– Я могу сесть?

Да хоть попрыгать. – пожал плечами офицер.

– Почему же мне не разрешил этого санитар?

– У него нет на это права.

– Ах да, он не может высказываться на уровне «Бее-е»! Что с него взять? – я осторожно сел. Ничего не болело.

На мне не было гипса, и левая рука оказалась на месте. На ней не было ни синяков, ни ран. Я смотрел на себя с чувством нарастающего восторга. Вот это медицина, это я понимаю!

– Санитары, вообще, за чертой информационного уровня. – капитан сел в кресло напротив. Он наслаждался моим замешательством. – А вот у вас есть право доступа к тому самому уровню, который вы пытались высмеять.

– А обслуживающий персонал – не люди?

– Правильнее: не граждане. Документы вашего медбрата в данный момент проверяются в Посольстве. Через три года он сможет получить такие же права, как у вас. – капитан тягуче растягивал слова, точно рассказывал сказку на ночь, словно пытался ввести меня в гипнотический сон. И это, надо сказать, не плохо у него получалось.

Но я тоже не лыком шит. Нас учили сопротивляться чужому влиянию. Впадая в транс, чувствуя, как все становится безразлично, я нащупал на кровати острый выступ и проткнуть им палец. Физическая боль мгновенно вернула меня в себя.

– Федерация – самая гуманная, самая правильная форма государственности. – разглагольствовал капитан, закинув ногу на ногу. – Вы согласны со мной?

Проверяет. Все спецслужбы одинаковы. Почему-то, рано или поздно, но у всех их сотрудников развивается маниакальное стремление все контролировать. Манипулировать людьми и общественным мнением – это их профессиональная обязанность, но агенты начинают мнить себя богами. Мания величия заражает весь состав от генерала до рядового. Стоит им немного подыграть – и это не они тебя изучают, а уже – ты их. Нужно только не давать повода для сомнений, иначе, раскрыв мою маленькую шалость, они рассвирепеют.

– Согласен. – буркнул я. – Демократия – это курам на смех. Позорное прикрытие для воротил большого бизнеса. Захотим, и Америка рухнет, потому что их доллар не обеспечен золотым запасом. Стоит предъявить Штатам к выплате всю их паршивую «зелень», как мировая финансовая пирамида рухнет. А наши рубли никто массово не скупал. Нам бояться нечего. Российская Федерация – самое правильное содружество государств.

Капитан довольно кивал в такт моим словам. Похоже, теперь все шло, как он и представлял.

– Верно, Артем. Только у вас теперь двойное гражданство. Вы не только подданный России, но и находитесь под защитой Межгалактической Конституционной Федерации Дельта.

Да это просто сумасшедший дом!

– Хорошо, я гражданин Федерации Дельта. – очень хотелось добавить: «И альфа, и омега, и во веки веков, аллилуйя!»

– Разве вы не удивлены? – капитан напрягся и подался вперед.

Кажется, прокололся. И так бездарно!

– Ну почему же? – я не знал, как выкрутиться. – Честно говоря, никогда не слышал о Межгалактических Федерациях. Но вы же тестируете на мне вопросы Единого Государственного Идиотизма.

Капитан прыжком оказался подле меня. Он пристально смотрел в глаза, брови его вопросительно топорщились:

– Не понимаю, как вы выскользнули из-под контроля, но это пойдет в минус, а не в плюс.

– Ой, как страшно! – я тоже был обескуражен нелогичным поведением собеседника.

Похоже, меня проверяют, выясняют, насколько я темпераментный? Что ж, в любом случае, где бы я ни был, лучше всех запутать, пусть думают, что я порывист. Ведь не факт, что я в российской больнице. А враг не должен понимать, с кем он имеет дело!

Я встал с кровати и ткнул пальцем офицера в грудь:

– Ты, межгалактический, потрудись объяснить, что здесь происходит! Я русский от рождения. А вот насчет гражданства Федерации Дельта стоит еще хорошенько подумать!

– Нет, вы не русский. И, по чести сказать, никогда им не были! Раз вы прямо сейчас, не пройдя ни единого этапа восстановления истинной памяти, обладаете способностью противостоять первой ступени возвращения, то скрывать это не вижу необходимости. – капитан был рассержен. – Вы всегда были гражданином Федерации. Ваш прежний сан еще не реанимирован, вы здесь пока еще преступник, попавший под амнистию в связи с инаугурацией Президента. И если бы не указ, то гнить бы кое-кому на Земле еще два срока.

Тоже мне политический корректор сознания выискался! Комиссар из комиссионного магазина! Он даже ругается на «вы».

– Охренеть! – я ткнул офицера двумя кулаками в грудь, заодно проверяя, действительно ли меня так хорошо исцелили. – Если я гражданин, попробуй, тронь меня!

– Значит так, № 749520100725, оскорбление должностного лица при исполнении, нападение – все фиксируют камеры. Это потянет еще на одну жизнь, только в полной нищете. Где-нибудь в самой отсталой стране, где ходят в шкурах, и стучат в бубен, веря, что вызывают этим дождь!

Я поднял руки вверх:

– Все, вопросов больше не имею. Исправлюсь. Еще срока – это уже слишком.

– Сядьте, Литвинов! – капитан был мелковат, и смести его с дороги – не составило бы труда, но он, непонятным образом, смотрел на меня сверху вниз. Как это у него получалось, я так и не понял.

Я хотел еще немного поартачиться, но мысль, что я здесь был когда-то высокопоставленным начальником, заставила меня замолчать. Если этот сумасшедший верит в мой будущий карьерный взлет, зачем его разубеждать? Пока я раздражаю спецслужбу, но, однако, – не заключенный и не связан. Отчего не подыграть безумцу?

Или он нормален? Но тогда со мной что-то не так.

– Простите, капитан. Я все осознал. Мне, действительно, нужно с вами сотрудничать. Выдаю пароли, явки. Начнем с главного. Мне – двадцать три. Я белокурый, голубоглазый повеса. Поэт, философ, художник. Фамилия моя Казанова.

Капитан достал зеркало и поднес к моему лицу:

– Неужели? Плохо на Земле с конспирацией. Знакомьтесь, с собой заново, Литвинов, у нас вы – Глеб Юрьевич.

Увидев свое изображение, я нервно сглотнул. До сих пор я пребывал в священной уверенности, что молодость – мое главное оружие. Теперь я в этом не был так убежден.

Не смотря на то, что тело оставалось в идеальной форме, на меня смотрело лицо тридцатипятилетнего мужика. И, вообще, это был совсем не я, а похожий на меня, согласен, но неизвестный господин с надменным, окаменевшим лицом.

Странно видеть в зеркале серьезное лицо с ямочками на щеках, которых, кстати, у меня никогда не было. Цвет волос тоже изменился: ядреная смоль была припорошена заметной сединой. Лоб стал выпуклым и большим, залысины – более глубокими. Стоило, пожалуй, не закидывать волосы назад, как прежде, а сделать челку. Как-то было неудобно видеть себя обладателем такого лба, который делал меня ее похожим на гения.

Изменилась форма носа: он стал более строгим, ближе к греческим формам, хотя старый мне нравился больше.

Разрез глаз стал более широким. От этого в лице появилось что-то девчачье, неестественное.

В общем, мы с Глебом Юрьевичем были разными людьми. Я смотрел на свое новое отражение и думал, что есть в нем что-то неуловимо нереальное. Мне даже показалось, что все это – оптический обман, игра света.

Я подмигнул изображению. Двойник повторил жест. Это ничего не значило. У меня на «ноуте» стоит программка, при помощи которой, сидя в Интернете в реальном времени я могу скрываться под аватаркой, передающей мою мимику. В общем, если уж на Земле есть подобные технологии, то здесь – и подавно.

Только зачем водить меня за нос? Обман все равно всплывет.

Итак, я постарел. Даже не знаю, плохо ли это.

– Зеркало врет! – справившись с первой растерянностью, я рассмеялся офицеру в лицо. – Волосы я покрасил в детстве в знак протеста. Слышал про панков и рокеров? Цвет воронова крыла – для байкера лучше, чем оттенок скошенной соломы. В глазах – контактные линзы. Ну и так далее.

– Неужели вы думаете, что мы ничего про вас не знаем? – усмехнулся капитан и хлопнул в ладоши. Дверь открылась, и уже другой санитар, явно ждавший условного сигнала, вкатил тележку с папками и делами. – Полюбопытствуете?

Я подошел к каталке, перебрал бумаги. Это было досье на меня. Не просто официальные данные: родился, ходил в школу, служил, получил орден, работал. Нет, там было написано такое, от чего я сначала покраснел, а потом меня бросило в пот.

Никто не знал об этой стороне моей жизни. Не такой уж я болтун, чтобы делиться детскими и интимными переживаниями. Сколько бы я не выпил, но никого не пускаю в сокровищницу своей души. Жизнь научила меня не доверять. Худшее предательство, когда друг засмеется над твоими маленькими святынями. Зачем давать оружие против себя?

Но что поразило меня больше всего: здесь были расписаны многие мои даже не поступки, а эмоциональные переживания, связанные с разными, в том числе и малозначительными событиями.

Я не понимаю, как это, вообще, возможно. Это как если бы кто поползал в моей голове, забрался в самые глубины подсознания, а потом бы записал все на бумаге. Слава богу, человечество не умеет этого, ведь каждому из нас нужно личное пространство, воспоминания, которые и лепят из нас личность.

Вскоре я перестал скользить глазами по строчкам документов, а начал внимательно читать.

«Господи, как я не хотел, чтобы Инна видела меня такого жалкого: в шортах, с разбитыми коленками и грязными руками. Она всегда была такой аккуратной, когда сидела со мной за одной партой. Огромные банты так ей шли, а остальных девочек делали похожими на кукол.

Я сидел в кустах, и с тоской смотрел, как одноклассники бегали рядом, «ляпая» друг друга. И Инна была рядом с ними. Она чинно прогуливалась. Ей нельзя было бегать после операции еще две недели. Но она не грустила, а улыбалась своим мыслям. Собственно, от нее я и прятался. Сжимая в руке игрушечный пистолет, я не хотел предстать перед ней в таком виде. И, в то же время, мне было тоскливо здесь одному.

Да, я хотел сейчас сидеть за партой, но утром забыл ключи от квартиры, а дверь захлопнул. То, что я не обедал – это пустяки, а вот то, что не смог переодеться и с портфелем прибежать в класс – это стало трагедией. Нет, никогда я не был отличником, но за партой меня всегда удерживали именно романтические чувства. Но я никогда в этом никому не признаюсь. А то ведь смеяться будут.

– Темка. – на меня в упор смотрел Кирилл. – Прогуливаешь?

– Нет. – мрачно отрезал я. – Подглядываю.

– За кем? – удивился одноклассник, но, перехватив мой взгляд, кивнул. – За Инной. Ну да.

Я ждал, что он начнет дразниться: «Тили-тили-тесто: жених и невеста». Но Кирилл ничего не сказал. Он помялся, как взрослый:

– Ты чего в таком виде? Что-то случилось?

Я хлюпнул носом и отвернулся. Мне скоро будет восемь, а большие мальчики не плачут!

– Погоди, у тебя нет ключа от дома? – вдруг догадался Кирилл. – Ладно, ты никуда не уходи. У меня такое было. Потерпи.

– Ага. – проворчал я, кусая губы, чтобы не разреветься от обиды. – Куда мне деваться-то? Уж не сбегу.

Кирилл пропал. Раздался звонок. Школьный двор опустел. Я вышел из своего укрытия и с досадой пнул камень.

– Артем!

Я вздрогнул от неожиданности. Это была наша учительница. Учительница всего. В смысле, она преподавала все предметы, и знала, казалось, все на свете. Фамилия у нее была Перунова. Меня это так сильно удивляло, что я даже выяснил, кто такой Перун, и был поражен тем, что раньше существовали целые пантеоны богов, которые любили и ненавидели друг друга, как люди.

Я обернулся, ожидая громов и молний, в переносном, конечно, смысле. Елена Николаевна смотрела прямо в душу:

– Что случилось, Артем?

Рядом с учительницей стояли Инна и Кирилл, который отвел глаза и пожал плечами: мол, так получилось.

Я боялся, что за прогул меня накажут, но Елена Николаевна не думала сердиться.

– Дверь захлопнулась. – честно признался я. – А ключи остались дома.

– Что ж ты сразу ко мне не подошел?

– В таком виде? – я хлюпнул носом.

– Мы ценим людей за их ум, а не за одежду. – сказала Елена Николаевна.

Это меня успокоило.

Когда мы вчетвером вошли в класс, никто не удивился, не засмеялся, не стал тыкать в меня пальцем. Все занимались своими делами: швырялись самолетиками, тряпками и даже мягким пеналом. Наше появление пресекло это общее веселье.

– Ребята, – сказала Елена Николаевна, – Артем попал в беду. Он остался на улице без ключа. Поэтому он не смог переодеться и придти в школу. Но его все равно тянуло сюда, к своим друзьям.

От класса на меня накатила волна добродушного понимания. Им всем было наплевать на мои коленки, поросшие кровавыми бурыми корочками. Более того, все мои царапины и синяки вызывали у девчонок легкий восторг, а вовсе не ужас, как у мамы. Пацанов заинтересовал пистолет, который мы вместе с отцом вырезали из дерева. Это был почти настоящий револьвер. По крайней мере, я так считал. Я сам его шлифовал наждачной бумагой, сам красил серебристой краской. Конечно, он не стрелял, зато такое оружие было только у меня одного!

Я разоружился, оставив пистолет на столе Елены Николаевны. И теперь мой револьвер хорошо был всем виден. Это было приятно.

Я сел за парту с Инной. Мне принесли двойной лист бумаги, вырванный из середины черновика, дали запасную ручку.

Инна достала из портфеля бутерброд и протянула его мне.

Я покосился на Елену Николаевну. Учительница благодушно кивнула, и я вмиг расправился с едой.

После этого Елена Николаевна постучала по столу:

– Помочь другу – это лучшее, что можно сделать. И не потому, что друг когда-то сможет отплатить добром, а потому, что стремление поддержать товарища отличает нас, людей, от мира животных.

И начался урок.

Я чувствовал себя неловко. Однако никто на меня больше не смотрел. Все склонились над тетрадями.

Я осторожно, перебарывая смущение, толкнул локтем Инну:

– А ты как обо мне узнала?

Собственно, это был первый наш разговор.

– Кирилл рассказал. – Инна покраснела и еще сильнее склонилась над тетрадью. – Я подумала, что со взрослыми будет легче решать любые проблемы. Ты ведь не пошел бы со мной в класс?

Верно: чего это я девчонок не слушался! Хотя, если бы это была именно Инна… Даже не знаю. Но вслух я ничего не сказал.

Это она ловко придумала. Догадалась, как избавить нас от насмешек. Воистину гениальный шаг! И пусть теперь кто-нибудь что-нибудь пискнет про жениха и невесту, тут же по шее получит! Да и Кирилла я как-то недооценивал до этого времени.

Я ощутил на себе пристальный учительский взгляд. Елена Николаевна неодобрительно покачала головой, но я уже выяснил все, что нужно. Теперь можно заняться уроками»…

Я оторвался от распечатанных листков, и ошарашено посмотрел на капитана. Я словно бы, на самом деле, провалился в прошлое, и даже ощутил запахи: кустов, в которых прятался; того бутерброда с копченой колбасой; и даже духи Елены Николаевны – смесь сирени и весеннего ветра.

Откуда они могут знать такие подробности того, что и сам-то я помнил с трудом? Что это за третье полицейское отделение Федеральной Службы Безопасности? Где я, в конце концов? В закрытом исследовательском Институте?

Может, на самом деле, я погиб, а мозги мои плавают в пробирке и галлюцинируют? Вероятно, ученые спасли даже не голову, а именно мозг, положили его в питательную среду, снабдили притоком свежего воздуха – и мне кажется, что я существую!

Иначе как еще можно объяснить, что в каком-то ведомстве может находиться распечатка моих детских ощущений, которыми я никогда, ни с кем не делился?

Но если я – это плавающие мозги, нафаршированные электродами и чипами, то стоит выброситься из аквариума, умереть достойно, чтобы никто не узнал, что я чувствовал в последний момент!

Я вырвусь из этой тюрьмы, чем бы она ни оказалась в реальности!

Что же мне так тяжело дышать? Воздуха вдруг стало не хватать. Мерзкое ощущение. Я пытаюсь вдохнуть, как перед толчком штанги, но воздух какой-то тягучий, словно совсем не насыщен кислородом.

– Артем! – голос капитана летит из темноты, из глухой пустоты, из непроницаемого мрака.

Я чувствую, что теряю точку опоры, тело мое падает, опрокидывая с собою тележку с бумагами. Я ощущаю, как документы засыпают меня, точно пытаются похоронить под собой.

– Реаниматора! Быстро! – крик летит из пустоты.

Спасительная мгла поглощает мир.

Съемка скрытой камерой №2

На этот раз у моей кровати дежурил уже не санитар и не какой-то там капитан, а настоящая «большая шишка». Высокий ранг человека видно сразу и везде. И хотя он был в штатском, без знаков отличий, но его руки свидетельствовали о том, что он никогда не знал грубого физического труда. Несмотря на эту холеность, было в нем что-то подленькое. Возможно, это казалось из-за его бесцветных ресниц, словно выгоревших на солнце или из-за странных, неэмоциональных глаз.

А еще создавалось впечатление, что он не тот, кем хочет казаться. Его движения и жестикуляция были не командирскими, а подражательными, словно он не понимал разницы между копированием и самим стилем. Он не был обделен властью, но ему всего в этой жизни было мало.

– Артем? – белесая, как и ресницы, бровь моего гостя вопросительно приподнялась.

– Скажите, где я?

– В Реабилитационном Центре. – незнакомец смотрел на меня пристально, словно пытался разобраться в путанице моих мыслей.

– Скажите честно: сейчас мои мозги плавают в пробирке? – я решил задать прямой вопрос.

Я ожидал, что собеседник растеряется, закашляется, выронит из рук сверток с бумагами, но ничего подобного не произошло. Более того, незнакомец хитро подмигнул:

– Появилось серьезное отношение к жизни?

Я вдруг понял, что мир окружающих меня людей безумен.

Мужчина перестал улыбаться:

– Твои мозги, воспоминания, вся твоя жизнь – все это в тебе. Ты целостен и психически адекватен. Только произошли события, к которым с земной меркой подходить трудно.

Ну, точно, я – в сумасшедшей палате!

– Там, на Земле, ты мертв.

– Ложь! – я даже подскочил на кровати. – Я жив! И Земля не там, а здесь!

– Вот как? – гость насупился. – Что ж, ты, действительно, еще жив, но в коме. На твоей любимой Земле ты лежишь под обломками станции Метро. Когда тебя выкопают, ты будешь мертв, задохнешься.

Я еще раз огляделся.

Неестественная стерильная чистота вокруг. Овальные окно и двери. Странной формы больничная кровать. Действительно, есть о чем подумать.

– А как же темный тоннель, ангелы по ту сторону и все такое?

Собеседник разгладил пальцем морщины над переносицей, видимо, чтобы не расхохотаться, но от улыбки удержаться не смог:

– Когда ты вспомнишь все, мы посмеемся над своим вопросом вместе, Литвинов. Стандартная процедура возвращения – это ведь не для нас. Или ты, в самом деле, веришь, что новый президент вот так просто, без всякого давления со стороны, может выпускать экстремистов на свободу раньше срока? У тебя, согласно приговору военного трибунала, еще два рождения на Земле. Думаешь, просто было устранить прежнего президента? А легко ли стереть память и изъять все видеоархивы изо всей Полицейской дознавательной сети? Но ты нам очень нужен, Артем! Или все-таки уже Глеб?

– Какой, к черту, Глеб? Нет, вам не удастся свести меня с ума! Если меня не убили в чертовом джипе, то и вам не удастся меня победить, ясно? Вы хоронили по очереди: своих друзей, потом – мать? Нет? Ну, тогда и не суйтесь ко мне со своими дешевыми фантазиями!

– Успокойся, Артем. – мужчина покачал головой. – Мне не нужно пускать пыль в глаза. Я – ясновидящий, если ты забыл, Третий Оракул Межгалактической Конституционной Федерации Дельта.

И этот туда же.

– Не веришь. Ну и правильно. Меня зовут Олег Петрович. Не удивляйся. Земной порядок – это калька с нашего мира. В Дельте, процветает гуманизм и сочувственное отношение к заключенным. Ты уж извини, что я поспел позже ищеек Третьего отделения, но Всемирная Конгрегация Доктрины Веры вечно ставит вуали на события. Тяжело быть Оракулом, когда вся государственная система направлена на то, чтобы замутить твои видения. Он хоть представился, этот шпик?

– Капитаном. Без имени и без комментариев. – я усмехнулся. – Но больше он похож на старшину во время отлучки офицеров.

– Никакой это не капитан, ты видел не живого человека, а голограмму типичного служащего. У голограмм, кстати, нет имен, а только звания, которые им дают при создании, и никогда потом не меняют. Боятся восстания роботов, если те вдруг начнут мыслить. Этих голограмм-роботов даже не подключают к Полицейской дознавательной сети, опасаясь сговора. Кстати, многие заключенные вынесли этот страх на Землю из Федерации.

Мысли крутились в голове. Вот что за чушь они все несут?

Робот – это не голограмма, а механизм. Почему они валят все в одну кучу? Или роботы у них реальны, но в момент опасности втягиваются электронным облаком в матрицу? Получается, что они – идеальные служащие. Ткнул кнопку – и в нужном месте, как черт из табакерки, выскочил болванчик, задержал преступника, произвел допрос – и обратно растаял в воздухе. Удобно.

– А не пошли бы вы, Олег Петрович, вместе со своей Федерацией Дельта, куда подальше. – я запутался окончательно. – И желательно: мелкими шагами.

– Артем, я не узнаю тебя. Вот так сразу и не принять очевидного? Ты ведь всегда был лучшим бойцом и оригинальным философом, разработавшим теорию интеллектуального превосходства здорового тела над насквозь больными гениями.

– Может, хватит уже?

– Я так понял, окошко ты так и не открывал. – Оракул явно издевался. – А зря. Пейзаж за ним, я думаю, сильно изменился за последнее время.

Я недоверчиво покосился на гостя:

– Если капитаны здесь голограммы-роботы, то кто ты?

– А у меня статус государственной неприкосновенности. Я имею право гулять сам по себе.

Я протянул руку и коснулся своего гостя: обычный, живой человек.

– Страх – это не про тебя, Гл… Артем. Но я все понимаю. – и Оракул демонстративно отошел к самой двери, похлопывая себя по бедру свертком с бумагами. – Только сказать всего не могу. Все мы здесь – цепные псы президента. Не нашего президента.

Я встал, размял мышцы: никакой боли. Голова ясная, как никогда, даже странно, учитывая то, что совсем недавно я валялся без сознания.

Осторожно, опасаясь очередного подвоха, я подошел к окну и выглянул наружу.

Наше здание высилось на горном плато, точно средневековый замок, словно космический корабль, готовый к запуску. А под нами, до самого горизонта шумели зеленые леса. Пейзаж обыкновенный, земной. Нет, не совсем родной. Но не такой уж и страшный. В небе летают точки самолетов. Ничего необычного.

Однако, недалеко от корпусов Реабилитационного Центра была обширная черная площадка, похожая на посадочную. И на ней стояли… летающие тарелки, какими они всем и представляются: похожими на детскую юлу, несуразные, одним своим видом отрицающие законы аэродинамики.

Были там и летательные аппараты, дивно похожие на кабинки детских аттракционов. С овальными дырами вместо дверей и таким же нелепым защитным стеклом спереди и сзади – они вызывали умиление. В них могли разместиться два человека, но вот места для мотора в них совсем не было. Не представляю, как они могут летать!

К одной из этих двухместных лоханок торопливо подошел человечек, уселся, повозился, очевидно, защелкивая ремень безопасности, и это, с позволения сказать, дюралевое ведро поднялось в воздух.

Открыв рот, я смотрел как металлическое яйцо: без толчков, без выхлопов газов легко разворачивается, набирает скорость, и растворяется в небесной выси.