Червонец

– Увы, голубушка, я лишь беру, что дают. Если тебе надобно для оранжереи купить что-то, придется идти к зверю, – Гордей подошел ближе, осматривая груду сухих листьев и старой битой керамики на земле. – Вижу, ты девчонка не из робких, замараться не боишься. Неужто ты и есть та самая дочка купца, о которой все наши шепчутся? Умеет наш хозяин диковинки находить, конечно.

– Это вы сейчас говорите такой комплимент или проявляете ко мне жалость? – спросила Ясна, настороженно приподняв брови.

– Да что ж ты всё на «вы» да на «вы»? Оставь это, будь проще, Яснушка, – он вновь внимательно осмотрел ее, задержав взгляд на седой пряди. – Хотя о какой простоте может идти речь с той, у кого в волосах серебрится самая настоящая дорожка из лунного света… Она напоминает мне листву одного здешнего кустарника, дерена белого «Элегантиссима». Сама природа проводит своей кистью белую линию по каждому-каждому листочку, чтобы подчеркнуть его уникальность и приковать взгляды прохожих.

Такой прямолинейный комплимент вогнал Ясну в краску. Казалось, он и правда был весьма любезен с ней, вовсю проявлял свое дружелюбие. Она смутилась, по щекам пробежал румянец, который она тут же списала на духоту в оранжерее. Но затем опомнилась. Где она, с кем она – уточнение ведь важное. В этот момент Ясна твердо решила, что не станет раскрывать доверчиво душу для совершенно незнакомого человека, а продолжит наблюдать за ним дальше. Кто знает, вдруг сложится завести в нем толкового собеседника до конца срока. Это всяко приятнее будет, чем просто уши развешивать.

– «Лунная дорожка», «уникальные листочки»… Знаешь, Гордей, таких версий я пока не встречала. Спасибо. Мне куда чаще говорят, что это отметка ведьмы и я скоро всех заколдую, приворожу и съем.

– Да брось! Деревенщина пихает суеверия всюду, чего не может понять умом. В этих стенах точно будет побольше настоящего чародейства, чем в твоих косичках, но если захочешь попрактиковаться в приворожении… – Он подошел еще ближе, оперся о соседний стеллаж и с любопытством продолжил: – Так что же, Яснушка, когда кончается твое «временно»? Сколько нам здесь вместе грядки полоть, а?

– Через год, – пожимая плечами и слегка отмахиваясь, словно говорит о каком-то пустяке, а не о заточении в каменной темнице, ответила она. – Этого как раз должно хватить, чтобы привести оранжерею в порядок. Или же придется тебе взять всю эту красоту в свои руки, если продолжишь отвлекать меня от дела, – она вновь отвернулась от садовника, возвращаясь к работе, явно давая понять, что разговор теперь-то будет окончен. Но из-за спины раздался тихий смешок.

– Что ж, раз так, позволь хоть сегодня помочь тебе немного, – он поклонился с чуть наигранной вежливостью и с ухмылкой принялся поднимать осколки керамики с земли. – Да и вообще, голубушка, если будет тебе одиноко в светлицах нашего зверя, помни, что я всегда где-то здесь, в саду. Одинокий, скучающий и жаждущий разделить беседу с какой-нибудь диковинной цветочницей.

Они проработали бок о бок еще чуть больше часа. Гордей был знатоком своего дела – с этим не поспоришь. Но еще оказался вполне приятным в общении. Шутил, рассказывал потешные истории из прошлой жизни этого сада, льстил ей с обезоруживающей прямотой. И Ясна ловила себя на том, что взаправду улыбается его шуткам, вот таким медовым и восхваляющим, а ее плечи понемногу расслабляются. В груди шевельнулось непривычное чувство, словно она и впрямь лишь гостья дворянина, а не заложница Чудовища, проданная отцом за долги. Казалось, с Гордеем можно без конца вот так просто болтать о том, о сем, передвигать горшочки и спокойно улыбаться в свое удовольствие.

Мысль сладка, да только гнетущее напряжение, увы, никуда надолго не исчезает…

Лишь когда темнота настигла сад, Ясна ощутила приятную боль в пальцах, утомленных трудом и земельным морозцем. Гордей вернулся к работам в саду еще до обеда, чему она была несказанно рада. Пока ни одна беседа не смогла подарить ей такого же наслаждения, как полное одиночество вблизи трав и земли. Но руки переставали слушаться, так что пришлось возвращаться в замок. На этот раз она входила в каменные коридоры не с чувством страха, а наполненной сладким изнеможением и удовлетворенностью.

В одном из залов ее взгляд тут же выхватил знакомую массивную фигуру. Чудовище стоял неподвижно у высокого окна, спиной к ней, наблюдая, как последние лучи солнца тонут в вершинах сосен. Он не повернулся, но по напряжению широкой спины, по тому, как поднялись его плечи, Ясна поняла – он уже знает о ее присутствии.

– Добрый вечер, – робко произнесла она, замирая на почтительном расстоянии.

Он медленно повернул голову. Янтарные глаза скользнули по ее перепачканному переднику, по земле на ладонях и уперлись куда-то вниз, словно изучая тени, отбрасываемые ее сапожками. Во взгляде не было ни ярости, ни интереса – лишь тяжелая, ледяная отстраненность.

– Ну да. Добрый, – откликнулся он глухо, скорее из вежливости, нежели от личного желания.

Он развернулся и молча ушел вглубь замка, не оглядываясь. Его отрешенность отчего-то казалась сейчас гуще и страшнее любой возможной колкости или грубости. Ясна почувствовала себя не просто неуместной гостьей, а совершенно точно обременяющей, нарушающей чужое уединение, ко всему прочему, еще и не по собственной воле. Вся ее уверенность и мнимый покой мгновенно растворились.

Вечером ужин проходил в тишине. Чудовище не поднимал на нее взгляд. Он орудовал своими странными большими приборами, нарезая тушеное мясо с какой-то задумчивой методичностью.

– Я… Я начала работу. В оранжерее, – наконец, не выдержав давящего молчания, произнесла Ясна. Ее голос прозвучал непривычно громко в этом широком трапезном зале. – Мне нужны будут саженцы, семена и так кое-что… по мелочам.

Он медленно поднял на нее взгляд. Мысленно Ясна готовилась спорить, доказывать важность и необходимость каждой тяпки, как делала это дома с отцом. Потому ожидала увидеть, как минимум, гнев и раздражение зверя. Но вместо этого в его янтарных глазах ощущалась скорее усталость, холод.

– Надеюсь, твои садоводческие эксперименты не сведут на нет все труды предыдущего садовника. Он, хоть и болтун, но знал в растениях толк.

Ясна вздрогнула. Укол был неожиданным и болезненным.

– Я не экспериментирую, – возразила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – После вашего болтуна ничего толкового там не осталось, одни сорняки и разруха. Я приведу дела в порядок…

– Порядок? – он сказал с сухой усмешкой. – Засаживать всем подряд, без разбора – это не порядок. А варварство.

Он говорил неискренне, и она понимала это. Он бы не давал ей в распоряжение свою оранжерею без доверия к выбору растений, очевидно. И сейчас он лишь искал повод для ссоры и расчетливого укола в душу. Иначе это не объяснишь.

– Лучше уж варварство, чем полное запустение, – парировала она, задирая подбородок. – Или вам милее видеть как все чахнет в паутине и пыли?

Чудовище медленно повернул к ней голову. В полумраке его глаза словно светились леденящим, недобрым огнем.

– Мне милее видеть вещи на своих местах. Без непрошеных вмешательств и перемен.

Что-то в ней оборвалось. Непрошенные вмешательства? Обида на его несправедливость, страх, усталость от постоянного напряжения, липкое воспоминание о том, как Гордей восхищался ею всего несколько часов назад, – всё это вырвалось наружу.

– А мне, знаете ли, тоже милее чувствовать всё на своих местах! Вот я, к примеру. Где мое место? Разве здесь, где на меня рычат и косятся как на прокаженную? Или, может, места и вовсе нет? – выпалила она, сама испугавшись резкости собственных слов. – Может, вам и нравится быть отвратительным Чудовищем, но это не повод так безобразно и неблагодарно относиться ко всем вокруг!

Лишь замолчав, до нее дошло. Она назвала его так вслух… Тяжелая, мерзкая и пугающая фраза вырвалась из ее уст в адрес того, кто по каким-то неизвестным обстоятельствам, вероятно, и не по собственной воле, однажды стал таким зверем. Ясна испуганно ахнула, судорожно вцепившись пальцами в юбку. Хозяин замка замер. Затем с оглушительным грохотом опрокинул свой кубок, поднимаясь во весь свой исполинский рост. Шерсть на загривке топорщилась, из груди вырвался низкий, яростный рык, от которого задрожали стеклянные дверцы комодов.

– Вон! – прохрипел он так, что у Ясны похолодели ступни. – Вон из моей трапезной!

Он не двинулся с места, но казалось, мгновенно заполнил собой всю комнату. Ясна, не помня себя от страха, вскочила со стула и вылетела в коридор, не разбирая дороги, заливаясь краской стыда и ужаса. Его последний рык, гулкий и глубинный, догнал ее уже у самой белоснежной двери в личные покои.

Захлопнув дверь, она спиной прислонилась к наличнику, сердце колотилось, тошнотворно выпрыгивая из груди. «Отвратительное Чудовище». Она это сказала. Выкрикнула ему в лицо такое страшное, такое очевидное… И теперь ей было до боли стыдно. Не за себя – за него. За ту боль, что, ей почудилось, мелькнула в его глазах еще до того, как те залил гнев. Н-да, и разве она сейчас хоть чем-то лучше Алеся и прочих дураков из деревни?

Минувшие недели одиночества казались ей теперь сущим пустяком в сравнении с той тяжестью, что сдавливала грудь сейчас. Она променяла молчаливое, безопасное заточение на грубую ссору с хозяином замка. Снаружи, за дверью, висела мертвая тишина. Казалось, сами стены затаили дыхание, ожидая, чем закончится эта ночь и что же с девицой будет дальше.

Ясна не зажигала свечу, прохаживаясь по светлице в полумраке, прислушиваясь к малейшим шорохам из-за двери. Стыд и страх сменяли друг друга по очереди, оставляя на душе кислый, гнетущий осадок. Она уже представляла, как проведет здесь, в затворничестве, остаток года, не смея высунуться наружу, разве что изредка за едой.

Но тут – шаги. Они приближались по коридору, не таясь, и остановились прямо у ее покоев. Сердце Ясны замерло. Она впилась взглядом в щель под дверью, ожидая увидеть, как громадный зверь выламывает дверь одним рывком и разрывает ее в клочья, сжирая за дерзость и грубость.

Последовала тишина, такая плотная, что в ушах начинало звенеть. Затем раздался негромкий, но четкий стук костяшками по дереву. Ясна стиснула крепко челюсть, не решаясь пошевелиться.

– Ты не спишь, – прозвучал за дверью голос. Его низкий бас, спокойный, казался теперь еще более глубоким в ночи, но от этого не менее опасным. – Я это чувствую.

Она молчала.

– Я пришел… извиниться, – произнес он после паузы. Было слышно, что слова давались ему с трудом, будто он каждый раз отрывал от себя что-то ценное. – За то, что напугал. Рыком. И выгнал… Это было… лишнее.

Ясна оторопела. Она ожидала чего угодно: лютого рева, приказа, угрозы, но только не этого. Не тихих, вымученных извинений, сказанных сквозь закрытую дверь.

– Но это же я… – собственный голос прозвучал сипло, дрожа. – Я первая… Я не должна была называть вас…

– Назвать чудовище чудовищем? – он закончил за нее с горькой, ироничной интонацией. – Нет, это было как раз вполне точное определение. Но я не должен был реагировать столь… буйно. В конце концов, не с гостьей.

Его слова не несли злобы. В них чувствовалась лишь привычная, усталая горечь. И от этого её сожаление о содеянном вспыхнуло с новой силой.

– Мне жаль, – тихо сказала она. – Это было жестоко.

– Со стороны той, что сидит здесь не по собственной воле, жестокость вполне объяснима и даже ожидаема, – иронично ответил он. А за словами последовал тихий шорох – казалось, он прислонился к косяку затылком или оперся плечом. – Ты правда весь день… провела в оранжерее?

Вопрос застал ее врасплох.

– Да… Почти весь.

– Перед ужином я заглядывал туда. – Он говорил медленно, делая паузы, подбирая слова. – Удивительно, как быстро ты взяла дело в свои руки. Земля рыхлая, пожухлых сорняков нет, хлам сложен в углу. Это… впечатляет.

– Спасибо, – выдавила Ясна, не зная, что еще сказать.

– Тут не за что благодарить. Это факт, – парировал он, но без прежней колкости. – Что ты собираешься выращивать? Какие саженцы тебе нужны?

Она растерялась от этого неожиданного поворота беседы.

– Я… Я не знаю. Что-то, что есть в ваших запасах?

– В запасах – труха и отсыревшие зерна, которые никто не трогал лет сто, – фыркнул он. – Если готова браться за оранжерею, давай делать всё как следует. Составь список. Семян, саженцев, инструментов – всего, что тебе нужно. И оставь его завтра утром на полке в каминном зале. С левой стороны, под вазой с нелепыми синими птицами.

Ясна широко раскрыла глаза в темноте. Это было больше, чем просто перемирие. Доверие, признание ее права что-то здесь по-настоящему менять.

– Хорошо, – тихо согласилась она. – Я составлю.

За дверью послышалось движение, он отошел.

– Спокойной ночи, Ясна, – произнес он, и его голос вдруг смягчился. В нем не было ни хрипотцы, ни рычания – только низкий, глубокий тембр, от которого волоски встали дыбом.

И прежде чем она успела что-то ответить, звуки шагов погасли в коридорах, растворяясь в молчании спящего замка.

Ясна сидела у двери еще долго, не шевелясь, вслушиваясь в стук собственного сердца. Страх и стыд постепенно отступали, сменяясь сложным, новым чувством. В его голосе, в его неуклюжих попытках загладить вину сквозь образ Чудовища проглядывалось что-то иное. Что-то уставшее и одинокое.

Она надела сорочку, умылась прохладной водой из медного таза и спокойно легла на перину, натягивая одеяло до подбородка. Впервые здесь она смогла почувствовать себя значимой. У нее появилось свое ценное дело, собеседник. И, что еще важнее, – робкая надежда, что жизнь в этих стенах окажется не такой уж жестокой и мучительной. Она может быть иной.

Глава 5. Праздник

Апрель

Оранжерея медленно, но уверенно преображалась изнутри. То, что еще неделю назад напоминало забытую стеклянную избушку, теперь дышало чистотой и готовностью к выращиванию новых живых росточков. Ясна находила в этой работе особый, почти целительный покой. Скрип щетки по кафелю, упругий хруст высохших стеблей под руками, ровные ряды горшков на крепких стеллажах – здесь всё было простым, понятным, а главное, подвластным ее воле.

Этот уголок стал ее личным пристанищем в такой жуткой изоляции от внешнего мира. Тем закутком, куда она могла сбежать не только от гнетущей тишины замка, но и от собственных тревожных мыслей. Ясна притащила сюда старый плетеный стул и маленький березовый столик из беседки, на котором теперь хранился ее бесценный травник. Развернув его на странице с прошлогодним случайным пятном от чистотела, она выводила аккуратные заметки: «Северный угол: полутень после полудня. Возможно, мята или мелисса…»

Ясна работала до ломоты в руках, до той самой приятной усталости, что отгоняет из головы все сложные и муторные мысли, воспоминания. Она выкорчевала последние сухие корни, сгребла в кучу прошлогодний мусор, протерла бесчисленные стекла, впуская внутрь бледный апрельский свет. Здесь пахло сырой землей, влажным камнем и древком новых полок, которые соорудил садовник. Здесь, среди голых стеллажей и пустых горшков, она наконец нащупала хоть какой-то смысл своего существования здесь.

А помимо цветочной суеты настроение поднимал Гордей. Он появлялся где-то поблизости практически каждый день, всегда с готовой шуткой или комплиментом. Пусть порой его внимание ощущалось чересчур настойчивым, но в этой гнетущей тишине и не такое сгодилось бы.

Он оказывался рядом даже в самые ненастные дни. Серая пелена окутала замок, скрывая краски только-только проклюнувшейся зелени и желтых макушек мать-и-мачехи. Воздух сырой и колкий цеплялся за лицо. Ясна, глядя в сад из своих покоев, почувствовала странную тяжесть на душе. В такую погоду идти в оранжерею не было смысла. Нет ни больших, ни малых дел, которые ей важно было бы закончить, а выходить наружу ради очередного подметания и так чистых полов не хотелось.

Внизу, под самым ее окном, послышался шорох, а затем знакомый голос:

– Эй, затворница! Выгляни в окошко, не робей!

Гордей пытался всматриваться в покои девицы, но его черные кудри всячески мешали это делать, выглядывая из-под капюшона промокшего плаща.

– Что, погодка не по душе, да? Я думал, нас уже ничто не разлучит, а оно вон как! Стоило дождику пойти, и всё, моя голубка снова в клетке.

Ясна устало закатила глаза, но всё же улыбнулась его нахальству и открыла окошко шире, леденящая влажность мгновенно обожгла кожу.

– Как раз-таки по душе, Гордей, – возразила она. – Хлюпает и моросит как надо! Чудесный день, чтобы сидеть у камина с занятной книгой, что я нашла на полке в каминном зале.

– С книгой? – Он фыркнул, отмахиваясь. – Разве хоть какая-то книжка сможет сравниться с моим обществом, а? Яснушка, ты что, меня недооцениваешь?

Они проговорили целых полчаса, но совершенно ни о чем. Он сыпал комплименты ее «лунной прядке», сравнивал ее глаза то со звездным небом, то со мхом в лесу, рассказывал шутливые истории про местного конюха и жену городского столяра. Ясна слушала, смиренно принимая эту сладкую пустоту, эту данность своего одиночества. Все это было ее утешением, отрадой для голодающей по вниманию души.

Но затем произошло что-то новенькое. Гордей лукаво ухмыльнулся и взглянул на Ясну чуть из-подо лба:

– Скажи только честно, у тебя есть планы на завтра? Наш рогатый позволяет иногда устраивать гулянье всей прислуге… Соберется народ, будут угощения, песни. Придешь? Падеспань станцуем, я даже обещаю пригласить именно тебя на первый круг!

Она оторопела. Деревенские свята никогда не доставляли ей особой радости, в отличие от сестер. Шум, гам, косые взгляды, попытки принудить ее к пляскам – всё вызывало в ней острое сопротивление. Но сейчас… Может быть, в этом сокрыт ее шанс? Невесомая, практичная возможность обрести пусть и не близких друзей, но хотя бы временных собеседников. Может быть, после общего праздника прислуга перестанет прятаться от нее и грядущие одиннадцать месяцев пройдут чуть теплее, не так одиноко. Ясна взглянула в карие глаза Гордея, которые казались совсем черными из-за непогоды. Он сосредоточенно покусывал губу, смахивал стекающие капли со своего чуть неровного носа и внимательно рассматривал ее, дожидаясь ответа. Он ведь тоже будет там… Ее единственная связующая нить с нормальностью, с человеческим миром.

– Пожалуй, я смогу освободить свой насыщенный важными делами день, – с легкой улыбкой ответила она. – Расскажи только чуть подробнее об этом… гулянье.

– Сама всё увидишь, голубка! Завтра встретимся в полдень у твоей оранжереи, и я проведу дальше. – Гордей подмигнул ей и уже был готов развернуться, чтобы уйти, но в последний миг добавил: – Только оденься попроще, наши люди вообще-то не могут позволить себе щеголять в жемчугах и всем… таком.

– Я постараюсь, но у меня и выбор невелик, здесь не мои наряды хранятся. Что хозяин приготовил, из того и выбираю.

– Н-да, ну и чудак он… Спускает червонцы на безделицы, сам в своих подвалах без конца сидит. Благо нам платит исправно, да и не жрет никого зверье это поганое.

Ясну неприятно передернуло от его слов. Она вежливо попрощалась с Гордеем и закрыла окно. Отчего-то было невыносимо обидно и гадко слушать о том, как Гордей грубо высказывался о хозяине замка, как тот сухо и тщеславно считал выгоду со службы Чудовищу. Ясна сама, конечно, вряд ли добровольно пошла бы на прислуживание такому существу, но все-таки ее сердце чувствовало, что даже такое создание достойно сострадания.

Решив прогуляться да отвлечься, Ясна спустилась на нижний этаж замка. Всё здесь казалось особенно мрачным из-за тусклого света, который едва пробивался с улиц сквозь полотна гардин. Воздух был неподвижным, влажным и прохладным. То и дело спину подергивал легкий озноб.

Она уже почти миновала широкую дубовую лестницу, когда из малой гостиной ее внимание привлек огонек. Там сидел он. Чудовище. Его могучее кресло с высокой спинкой стояло рядом с напольным канделябром. Прежде Ясна не замечала, но сейчас, в мерцающих огоньках свечей, этот диковинный торшер был поразительно похож на золотое дерево, украшенное коваными листьями и бутонами, хрустальными каплями свисали с листков росинки, отражая по всей гостиной мириаду разноцветных солнечных зайчиков. И такое изумительное ювелирное изделие освещало витые оленьи рога, жесткую темную шерсть, движение грудной клетки на каждом вздох зверя. Ясна замерла у дверного проема, рассматривая это контрастное зрелище. Привычный животный страх заставлял ее руки колотиться, а ноги едва могли передвигаться с места на место. Но после того разговора сквозь закрытую дверь что-то изменилось в ее восприятии. Он был все так же огромен, пугающ, пах лесом и землей, но теперь она знала – за этой внешней оболочкой есть кто-то еще, более человечный.

– Картинная галерея чуть дальше, Ясна, – неожиданно тихо сказал он, не поднимая взгляд со своей книги. – Можешь рассматривать образы там. Краски ярче, лица миловиднее. Это будет за поворотом, недалеко.

– Доброе утро, – ответила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Ага… Утро, возможно, и доброе, – он убрал в сторону толстенный фолиант и взглянул на Ясну, от чего та на миг оторопела. Янтарные глаза, казалось, поймали в себе весь рассеянный свет зала и мерцали ярче обычного. – Но твой вид все-таки наводит на мысль, что ты либо заблудилась, либо решила провести ревизию моих канделябров. Ну как, эти прошли проверку?

Ясна смутилась, но, вместо того чтобы опустить взгляд, выдержала его. Она заметила, как кончики его ушей чуть подрагивают, улавливая каждый, даже самый дальний звук.

– Да я… просто гуляла. На улице сегодня не лучшая погода для сада. Так что, хожу, осматриваюсь внутри…

– Ага, – он медленно откинулся в кресле, которое легонько скрипнуло под весом его фигуры. – Значит, сегодня моя компания – лучшее из зол? Лестно. Хотя дождь – не помеха для вылазок в сад, если знать правильные тропинки. И холод, в общем-то, сомнительное препятствие, если иметь достаточно густую шерсть, – он провел лапой по своей гриве меж рогов, его мех встал чуть дыбом, сверкнув медными искорками в мерцании свечей. – Видишь, во всем есть свои плюсы!

– Мне пока хватает этого, – невольно улыбнулась Ясна, поправляя на плечах вишневую шаль. – Спасибо, к слову…

Он промолчал, чуть кивая, и усмехнулся, словно всё это так, пустяк. Пауза повисла неловко, но Ясна, к собственному удивлению, не спешила искать причину уходить. Она стояла и ждала еще хоть слова, чтобы рассмотреть зверя еще разок. Убедиться, что там, внутри, есть живая и жаждущая того самого сострадания душа. Либо же опровергнуть свои догадки и оставить чудовище чудовищем.

– Завтра погода наладится, – внезапно почти бытовым тоном произнес он, разбивая тишину. – Сможешь вновь убегать в свое стеклянное пристанище. Тем более появится новая интересная работенка.

Ясна насторожилась, вопросительно нахмурив брови, не понимая, о чем речь. И он продолжил.

– Мой помощник возвращается из города, – в его интонации прозвучала легкая, почти наигранная усталость. – Везёт целый воз всякой… ботанической ерунды. Семена, саженцы, инструменты. Всё, что ты так подробно перечислила в своем списке.

Радость вспыхнула в ней настолько внезапно и ярко, что Ясна на миг забыла, с кем вообще имеет дело.

– Правда, что ли? Уже завтра? – ее глаза засияли, и она даже привстала на носки, словно собиралась бежать встречать телегу сию же секунду. – О, это же так вовремя! Наконец-то! Сезон посадки как раз подходящий. Я уже всё распланировала, северный угол подходит для…

Она запнулась, внезапно осознав свою несдержанность. Хозяин наблюдал за ней с неожиданным видом – его хищная морда была невозмутима, но в глазах теплилась та самая человечная искорка, какая загорается при сильном удивлении и любопытстве.

– Северный угол для тенелюбивых, я так полагаю, – закончил он, и в его выражении дрогнуло нечто наподобие улыбки, обнажая кончики клыков. – Не нужно быть провидцем, чтобы это рассчитать. Хочется верить, в твоих планах нашлось место и для чего-то другого, помимо целебных корешков и съедобных травок. Что-то… кхм, бесполезно-прекрасное?

– А разве прекрасное может быть бесполезным? – парировала Ясна, втягиваясь в словесную игру.

– Зависит от того, кто смотрит, – он ухмыльнулся, и это прозвучало как короткий бархатный раскат. – Но это не сделает прекрасное менее изящным. И бесполезным. Так… Что же там везет мой помощник? Розы? Камелии? Или, может, саженцев лука на все наши грядки?

– Надеюсь, что и камелии, и розы, и многое другое, – с вызовом сказала она. – К примеру, мелиссу. Она и пахнет приятно, и для платяных шкафов хороша, и в чае успокаивает. Не всё же цветочками баловаться.

– Значит, мелисса. Для северного угла, видимо, – в его голосе прозвучала теплая, одобрительная нота. – Разумный выбор. Да, чай с ней дюже приятный, согласен. Хорошо, хоть в таком решении мы с тобой договоримся.