Червонец

Ступени нашлись быстро – широкие, дубовые, с резными балясинами, на которых тоже зияли тонкие царапины. Каждый скрип половиц под ногами заставлял её вздрагивать и озираться. Как и говорил Чудовище, во всем восточном коридоре была лишь одна белоснежная дверь, остальные же были расписаны цветами, в основном в оттенках синего, алого и зеленого. Ясна нажала на ручку, и клямка бесшумно поднялась, открывая просторные покои. Воздух здесь был не таким, как она ожидала – не спёртым и пыльным, а чистым, чуть морозным, пахнущим свежим бельём и вощёным деревом. Как и во всем замке, в покоях царила удивительная красота. Высокий потолок, большой резной стол у стены, сундуки расписные, широкая перина и лежащие на ней подушки в кружевных накидках, тяжёлый гардероб из тёмного дерева. Всё было безупречно обустроено.

Первым делом она ринулась к окнам, с силой отдернула плотные, тяжелые штофные занавеси. Свет, бледный и водянистый, хлынул внутрь, озарив взлетевшие в воздух пылинки. Вид открывался на тот же сад, но отсюда, сверху, он казался менее гнетущим. Чётко проглядывались дорожки, спящие клумбы, замёрзший фонтан и большая, остеклённая со всех сторон оранжерея. Её каркас чернел на фоне серого неба, словно был от руки нарисован угольком в этом печальном весеннем пейзаже. Пустующая, но с виду целая. Внутри Ясны шевельнулся робкий интерес к такой постройке. Конечно, дома, в деревне, об оранжерее и речи идти не могло, да и узнала она о таких чудных постройках из книг, что отец привозил из дальних торговых странствий. И вот, одна из них теперь совсем рядышком, хоть рукой подай. В ней Ясна видела и свою личную выгоду, а может, и занятный повод блуждать по садам, изучая окрестности на возможные тайные ходы в мир.

Отойдя от окна, она принялась осматривать покои. Гардероб был полон платьев – шёлковых, бархатных, тонкой шерстяной вязки самых разных цветов и кроя. В сундуках она нашла тонкие кружевные платки, легчайшие шали, да целый ларец с украшениями. Жемчуг, самоцветы, изумрудные нити – богатство, о котором она и помыслить не могла. От этой роскоши стало не по себе. Зачем всё это здесь? Чтобы украсить пленницу? Это ради нее или, быть может, для того, кто будет на неё смотреть?

Поджав губы, она аккуратно переложила ларец в самый дальний угол сундука, накрыв его сложенной шалью. «С глаз долой». Освободившийся стол она придвинула к окну, поближе к свету. «Даст Бог, здесь я смогу заниматься чем-то для души, о чем мечтала дома», – подумала она, гладя рукой прохладную полированную столешницу – такое понятное и нужное ей место в этой золотой темнице. На миг она нащупала за пазухой свой травник, раздумывая, оставить ли его на столе. Но не решилась расставаться с последней милой сердцу вещицей. Даже здесь, в своем пристанище.

День тянулся невыносимо медленно. Ясна не осмеливалась выходить из комнаты, прислушиваясь к звукам замка. Иногда доносились отдалённые шаги, приглушённый звон посуды, чей-то сдержанный кашель. Видимо, прислуга. Невидимые призраки, боящиеся хозяина, но все же выполняющие свою работу. Эта мысль была одновременно пугающей и успокаивающей. Она здесь не одна.

Когда за окном начали сгущаться сумерки, раздался робкий стук в дверь. Ясна вздрогнула. Чей-то женский голосок тихонько пригласил пожаловать на ужин. На миг дыханье сперло в горле. Собрав волю в кулак, она выпрямилась, поправила свое теплое дорожное платье и направилась в трапезный зал.

Он уже был там. Сидел в дальнем конце огромного стола. На его мощную фигуру падал свет от камина, а янтарные глаза искрились в полумраке. Перед ним стоял массивный, специально подогнанный под его когтистые лапы кубок и огромные серебряные столовые приборы. Посуда на другой стороне стола казалась ненастоящей и слишком крохотной, хоть и была самого привычного размера. Она предназначалась для единственной приглашенной гостьи. Ее.

Ясна молча присела подальше от Чудовища, ближе к выходу. На столе дымились яства: запечённая птица, овощное рагу, тёплый хлеб, масло. В воздухе витал аппетитный аромат, но её собственный желудок сжался в тугой, тревожный ком. Она положила понемногу на свою тарелку, взяла приборы, но смогла лишь перебирать пищу по блюду, не в силах поднести ее ко рту. Ясна чувствовала на себе его взгляд. Чувствовала каждое его движение, каждый тихий хруст костей птицы, каждый шелест его шерсти. Его хищная натура невольно ощущалась всем телом.

Первым нарушил тишину зверь.

– Местные блюда куда больше соответствует моему вкусу, нежели пугливые девицы, – негромко сказал он. В голосе слышалась та же странная, чуть хриплая усмешка, что и днём.

Ясна промолчала, вернувшись к своей возне вилкой.

– Тебе придется научить есть в этих стенах. Мои люди готовят вполне неплохо, поверь мне, – он замер на миг, и после паузы продолжил, – Завтрак и обед подадут сюда же. В это время меня здесь не будет, так что, ешь, не опасаясь моего внезапного появления.

Она кивнула, всё так же не глядя на Чудовище. Её пальцы сжали вилку так, что металл больно впился в кожу.

– Как тебе твои покои, подходят? – спросил он, и в его тоне вдруг прозвучала какая-то деловая, почти светская нота.

– Более чем, – выдавила она, но свой же голос показался ей чужим, словно прозвучал издалека. – Я… никогда не видела столько платьев и украшений. Не знаю, куда это всё надевать.

– Можешь никуда не надевать, это всё не обязательно. Выбирай, что захочешь, – спокойно ответил он, чуть сощурив взгляд, будто удивляясь.

Наступило молчание, нарушаемое лишь потрескиванием огня в камине и редкими глотками Чудовища из кубка. Ясна чувствовала, что должна хоть что-то сказать, спросить, лишь бы разбить нависшую тишину и напряжение неведомого. Воспользоваться моментом. Она посмотрела на него и тут же отвела взор, не выдержав напряжения янтарных глаз.

– Вижу, у тебя вопрос вертится на уме, – произнёс он. – Спрашивай, не томи.

– Зачем… я здесь? – прошептала она. – Чего вы от меня хотите?

Он опустил свой кубок, тот звякнул о дубовый стол.

– Чтобы разделить со мной ужин да составить компанию в беседе. Ты гостья. Не пленница, не жертва. Разве только обстоятельств. – Чудовище произнес последнюю фразу не столь колко, сколько иронично и даже жалостливо, что придало Ясне смелости задать следующий вопрос.

– Я видела в саду оранжерею… Если она пустует, могу я заняться ею? – спросила она быстро, опасаясь, что смелость иссякнет. Даже не закончив свою фразу, Ясна собирала в голове объяснения, почему именно она может хорошо ухаживать за растениями, рассказы о большом опыте в этом деле и аргументы в пользу того, что ей нужна отдушина и какое-то хоть мало-мальски полезное для души дело.

Он замер, и она почувствовала, как его внимание обострилось. Он даже наклонил свою голову чуть ближе к ее части стола.

– Ты разбираешься в растениях? – наконец спросил он. В его голосе прозвучал неподдельный, живой интерес.

– Да. Дома я…

– Хорошо, – он перебил ее, откинувшись на спинку массивного кресла, которое скрипнуло под его тяжестью. – Можешь заниматься оранжереей, если тебе интересно. Разумное предложение. Согласен. Осмотришься – скажешь, что тебе для этого потребуется.

С этими словами он поднялся. И тень от звериной фигуры накрыла всю дальнюю часть зала.

– Доброй ночи, Ясна.

Он вышел, шаги Чудовища быстро затихли среди коридоров. Девушка сидела одна за огромным столом, среди полусъеденных блюд, и впервые за весь день почувствовала не страх, а неожиданное, щемящее облегчение. Получилось… Он разрешил. У неё будет своё пространство, своё приятное сердцу дело.

Ясна вышла из трапезной с легкой, почти наивной радостью в душе, которая быстро кончилась, когда она вскоре заблудилась в поисках лестницы. Свернув куда-то не туда, упёрлась в тупик. И здесь она увидела массивные кованые железные двери. Они были старыми, почерневшими, но узор на них четко виднелся: переплетающиеся стебли лозы, шипы и бутоны заморских цветов. Оттуда, из-под дверей, доносился звук. Негромкий, ритмичный. Сперва казалось, что похоже на стучание, но затем она различила мерное механическое дыхание: низкий шипящий вдох… и такой же выдох, с лёгким вибрирующим стоном. «Вдох-выдох. Вдох-выдох».

Ясна замерла, завороженная этим гипнотизирующим, не живым звуком. Что это? Гигантские кузнечные мехи? Часы? Дыхание самого замка? На секунду ей показалось, что дверь вибрирует в такт этому ритму. Она отшатнулась и побежала прочь, наверх, в свои покои, запирая за собой дверь. Но даже лёжа в постели, укутавшись с головой в одеяло, она слышала его – отдаленный, навязчивый, преследующий её ритм. Вдох-выдох.

Год обещал быть долгим…

Глава 3. Пустота

Март

Утро, такое ласковое, ворвалось в покои. Солнечный лучик ловко пробился сквозь щель занавесок и скользнул по щеке Ясны. Она потянулась на перине, такой мягкой и уютной, какими бывают объятия самых близких людей.

И тут память вернулась к ней. Нет рядом людей. Ни близких, ни чужих. Никаких. Такой странный запах воска, бурого камня и дорогой древесины отрезвляюще ударил в голову. Нежность и ласку как рукой сняло. Вот она, реальность: отец, сделка, Чудовище. Замок! Душу мгновенно заполнило одиночеством, таким густым, что его, казалось, можно было нащупать где-то здесь.

Ясна выбрала самый простой наряд из предоставленных богатств – темно-синий шерстяной сарафан поверх белой льняной рубахи с украшенными вышивкой манжетами и кожаный пас. Если запереться в четырех стенах невозможно, если именно так и выглядит ее реальность на ближайший год, значит, пора бы встретиться с той самой реальностью лицом к лицу.

Громоздкий замок пугал своим великолепием. Мощный, суровый, но выстроенный с неожиданной любовью к деталям – всюду витиеватые резные узоры, замысловато уложенный паркет на верхних этажах, полированный камень полов нижних покоев, позолота, росписи, гобелены, картины… Зеркала! Но каждое было укрыто сверху плетеной салфеткой под цвет интерьеров. Жутковато, словно в этих стенах недавно кто-то умер. Или, видимо, настолько не желал видеть свое отражение.

Казалось бы, ходи да броди по коридорам, горницам, светлицам в свое удовольствие, наслаждайся изяществом деталей. Но о каком наслаждении могла идти речь в стенах, исполосованных шрамами, которые оставляли когти монстра, что бродит где-то здесь, совсем рядом. Дверные проёмы, арки, косяки, паркет, да вообще всё носило эти следы хозяина. И запах. Сложная смесь холодного известняка, древесины, сладковатого дыма дорогих свечей, а под всем этим – густой, животный, влажный аромат леса после дождя и шерсти. Запах зверя.

Ясна кралась по коридорам, как тень, чувствуя себя случайно забытой или вовсе непрошеной гостьей на изысканном пиру. В полумраке мелькали спины служанок в синих темных платьях, мгновенно исчезающих за поворотом; в окнах она улавливала движения фигур мужчин с лопатами, может, садовники, а может, и дворники – не рассмотреть, они тут же растворялись за кустом сирени. Ясна пыталась поймать хоть чей-то взгляд, мысленно повторяя: «Я здесь. И вы же тоже здесь! Оглянитесь!». В ответ – лишь шелест юбок за дверью да приглушенный кашель за стеной. Но она отчетливо ощущала, что никогда не бывает по-настоящему одной. За ней точно наблюдали десятки невидимых глаз. И от этой мысли по спине пробежал леденящий холодок.

Весь второй этаж дышал мрачноватым величием. Она заглядывала в пустующие покои: опочивальни с кроватями под белоснежными покрывалами, кабинеты с пожелтевшими картами на стенах, кладовые, пахнущие выделанной кожей и лавандой. Здесь безупречно чисто, но нигде никто не живет. Лишь в самом дальнем конце западного коридора она нашла, без сомнения, его дверь. Темная, массивная, с тонкой филигранной резьбой по периметру. Древесина вокруг железной ручки исчерчена до белизны мелкими царапинами. На самом верху дверного проема виднелись глубокие зазубрины и сколы – следы рогов хозяина. Казалось, эта дверь всецело поглощала ее внимание. Еще чуть-чуть, и она обязательно распахнется, слетая с петель, а следом выскочит бушующий монстр… Ясна отшатнулась, на миг ощутив тот же дикий, животный страх, что и в первую встречу. Это было настоящее логово, убежище. Та самая запретная комната из его правил.

Спустившись вниз, она встретила просторные залы. Каминный с окнами в сад Ясна запомнила очень четко, ведь именно здесь состоялось их знакомство. Зал поражал размерами очага, в особенности сейчас, когда его можно было внимательно спокойно рассмотреть. Что ж, габариты под стать владельцу. На каминной полке лежали свертки с чертежами, испещренными линиями, символами, сделанными словно наспех, небрежно и неразборчиво. В смежных комнатах было полно портретов, на удивление, ни один из ликов не был покрыт с головы до ног шерстью. Здесь же, в одной из ниш, висел тяжелый плащ, пахнущий дымом и мхом. Его длина не просто доходила до пола, а расстилалась грудой ткани, словно вешалка была рассчитана на людей-малюток, а гигант по ошибке сложил одежду не туда. Бальный зал с высоченными зеркалами, также покрытыми белыми плетёными салфетками, вызывал в воображении призраков умолкших оркестров и давно ушедшие ритмичные танцы. И были ли здесь вообще когда-нибудь танцы? Бажене понравилось бы здесь плясать, это уж точно… Хотя, скорее всего, она бы до последнего сжималась в ком от ужаса в каком-нибудь углу.

Ясна набрела на столовую. В дневном свете это место казалось ей куда более уютным, чем вчера во время ужина. Огонь потух, от чего по каменным полам веяло холодным сквозняком. Огромный стол украшали вазы с цветами, отдельно лежали его приборы – такие большие и несуразные, что даже смотреть на них было пугающе неприятно. А ведь это зрелище ждало ее теперь каждый день, вернее, вечер еще целый год.

Живот свело от голода. Ясна опомнилась, что в последний раз ела еще в деревне.

– Извините… – тихо окликнула она, выйдя в коридор. – Здесь есть кто-нибудь?

В ответ – лишь эхо ее собственного голоса. Где-то вдали скрипнула половица. Удивляясь собственной наглости, она отворила массивную дверь кладовой. Прохлада, запахи солонины, квашеной капусты и свежего хлеба дразняще накрыли с головой. Она наскоро собрала на блюдо краюшку ржаного хлебушка с семечками, кусочек подсоленного сыра, несколько сушеных яблок. И, чувствуя себя подлой голодной воровкой, уселась за тем самым огромным столом в пустой промерзшей трапезной, а ее гулкие шаги следом отдавались в высоких сводах.

Еда оказалась вкусной, простой и сытной. Ясна уже доедала сыр, когда у входа в столовую возникла тень. Она узнала его по дыханию – чуть тяжелому, с легким хрипом. Да и по запаху, что сразу стал так остро ощутим.

– Находчивость – похвальное качество, конечно, – раздался низкий голос. Он не вошел целиком, оставаясь в дверном проеме, рассматривая со стороны испуганную девицу. – Но обычно гости не рыщут по кладовкам. Они звонят в колокольчик. Или зовут прислугу погромче.

Ясна вздрогнула, едва не поперхнувшись. Она не обернулась, лишь уставилась на крошки на столе.

– Я не видела здесь ни колокольчиков, ни прислуги. И ваших правила завтраком не нарушала.

Он издал негромкий звук, похожий на вздох – то ли насмешливый, то ли одобрительный.

– Прислуги может не видно, но уверяю, они тебя услышат. Это их работа, в конце концов, и они прилежно ее выполняют. Самосохранение держит их всегда вдали. Привыкнешь. А колокольчики есть в каждой комнате, у входа. Считай это… особенностью местного гостеприимства.

Он помолчал, убеждаясь, что она его поняла.

– Рад, что сыр пришелся тебе по вкусу. Он из Дубков, соседнего города. Вполне сносный, что сыр, что и город, – добавил он. – Нечего голодать, ешь… Приятного аппетита.

С этими словами он развернулся и удалился из столовой. Ясна сидела, вжавшись в стул. Она чувствовала себя униженно, напуганно. И все еще до жадности голодной. Собрав волю в кулак, она вновь откусила хлеба с сыром, тот ведь и впрямь был весьма хорош.

Бегство…

Вернувшись в свои покои, Ясна четко ощутила эту непреодолимую потребность. Вот здесь, в ее маленькой личной крепости, что пока закрыта ото всех обитателей замка. В частности, от него. Надолго ли? Она прикрыла за собой дверь, прислонилась к прохладному наличнику и зажмурилась, выравнивая дыхание. «Особенность местного гостеприимства». Эта язвительная, колкая фраза зудела в памяти, словно ее воткнули куда-то в душу, как ржавую булавку.

Но довольно предаваться слабости. Если ожидать чудесного спасения, да даже если просто ждать обычного обеда, сидя сложа руки, здесь, в этих стенах, велика вероятность остаться и вовсе разбитой. Решительно сжав кулаки, она окинула взглядом свою темницу. О нет! Не темницу. Ее личную светлицу! Каждый новый день жизни отныне будет ее личной победой над обстоятельствами, и праздновать эту победу стоит в комфорте.

Ясна принялась за работу с упрямым напором, с каким копала дома грядки даже в самый хмурый ветреный день, если на то появлялось настолько же рьяное желание. Массивный стол, тяжелый, дорогущий, она сдвинула еще ближе, бочком к самому окну, чтобы солнце озаряло ее работу в травнике. Занавеси было решено с этой стороны светлицы не закрывать до конца, пусть даже самый скромный ранний лучик без труда находит дорогу. Сундуки, ларцы она передвинула подальше, припрятав меж кроватью и стеной. Ведь жемчуга, изумруды, тканые пояса явно не так нужны ей, как, допустим… хорошее кресло или удобный стул, что стоял не при делах в пустующем коридоре. Широкий, бархатный, с мягкими подушечками на подлокотниках, чуть потертый, но внешне очень комфортабельный. Он немного пах затхлостью, но вот, наконец, про него вспомнили, возвращая к былой жизни. Она затащила стул в светлицу и поставила рядом со столом. Теперь у нее появилось личное и самое уютное во всем замке место.

А покуда коридорный беглец переезжал к ней в покои, Ясна решила поменять еще кое-что недалеко от белоснежной двери. С небольшого коридорного столика она сняла громоздкие тяжелые часы с маятником и перенесла их в другой конец крыла. Пусть это невыносимо громкое и монотонное тиканье более не напоминает ей о непростительно медленном течении времени.

Теперь же, устроившись в кресле и подобрав под себя ноги, она достала припрятанный травник. Кожаный переплет был истерт до мягкости, корешок истончился, многие страницы давно оторвались и теперь бережно хранились так, вложенными среди остальных. Эта книжечка была летописью, была картой целого мира, понятной лишь ей одной. Ясна открыла его на первой странице, где детской рукой еще давно написала: «Люблю тебя, мамочка, и мечтаю увидеться во снах». Она не тосковала по матери, практически не помня ее, но эта книга ощущалась такой необходимой, драгоценной сердцу тонкой нитью, связывающей ее с чем-то большим, что невозможно было понять, лишь почувствовать. Первый такой травник она нашла именно в ее вещах, припрятанных отцом. На маминой черной книжке был нарисован одинокий белый волк, воющий на невидимую луну, и это было так просто и красиво. Пускай вся деревня и называла Ясну чудачкой, ведьмой, но она-то знала точно, что в ее личном прошлом есть крепкая точка опоры, которой она может всецело довериться.

Ясна вела травник не как мудрец или ученый, скорее как поэт. Рядом с засушенным листком или рисунком полыни, помимо подробных описаний внешнего вида и целебных свойств, могла быть заметка: «Пахнет летним дождем и горечью. Помогает уснуть, даже если до боли тоскливо. Не борщить с дозировкой – опасно». А под желтеньким цветком зверобоя могло притаиться совсем другое: «Соседский мальчишка Алесь опять называл ведьмой. Но когда рыдал из-за Божены, этот отвар помог ему. Взамен обещал три недели не обзываться. Сдержал слово».

Листая страницы, она прислушивалась к замку. Сейчас он зазвучал иначе. Где-то далеко во дворах звенели от ударов колодки – это рубили дрова. В коридоре пронесся сдержанный девичий смешок и тут же затих у белоснежной двери, словно рот намеренно прикрывали ладошкой. Со стороны конюшен донеслось нетерпеливое ржание лошади, а с птичьего двора – пронзительный крик индюка. Она ловила эти звуки, как узник ловит отблески света на стенах своей темницы. И всё это подтверждало, что жизнь не исчезла. Она точно таилась где-то внутри этой каменной громады.

И тут ее слух уловил нечто иное. Тяжелые, цокающие об пол шаги. Те самые. Сердце замерло, будто пыталось умолкнуть, спрятаться и навсегда исчезнуть. Скрежет когтей приблизился к двери. Последовала пауза, что длилась не меньше, чем вечность. Затем – глухое падение чего-то мягкого к порогу. И шаги, затихая, удалялись.

Ясна до боли стиснув зубы, крепко прижала травник к груди. Дождавшись, покуда сердце перестанет гулко колотиться о ребра, она подошла к двери и медленно отворила ее.

На полу лежал сложенный квадратом мягкий вязаный платок из теплого пуха цвета спелой вишни. Ни записки, ни слов, ни мрачного образа хозяина за углом. Ничего иного не было видно. Просто… платок?

Ясна подняла его, прижала к лицу. Запах козьего пуха смешался с той самой лесной пряностью, что всегда витала вокруг чудища. Чувства накатили странные, двойственные. Щемящая благодарность за такую немую уместную заботу смешалась с ужасом от осознания – он наблюдает, чувствует каждую ее слабость… А может, просто догадался? За окнами все ж таки не лето. Ясна накинула платок на плечи. Вот так было ощутимо теплее.

Сегодня ужин прошел в гнетущем молчании. Она сидела, кутаясь в тот самый вишневый теплый платок, и даже ела, но не поднимая глаз. Чудовище возвышался на своем неизменном месте, в дальнем конце стола, погруженный в полутень. Тишина ощущалась томительно грузной от смеси ее стыда за кражу из кладовки, страха, послевкусия от этого удивительно догадливого жеста с подарком под дверью. Пожелав ей спокойной ночи своим низким, хриплым голосом, он растворился в коридорах замка.

Ночью ее настиг кошмар. Деревня. Злые, перекошенные лица. Соседи тыкали в нее пальцами, вновь причитая: «Ведьма!». И среди них – отец с потупленным взором. И сестры, вовсе отвернутые от нее. Ясну гнали прочь в холодный ночной мрак, в одно мгновение лишив всего. Она бежала, спотыкаясь, падая…

Ясна проснулась от собственного крика, сорвавшегося с губ. Внутри всё бешено колотилось, горло сжалось. Она резко вскочила и уселась на кровать. Кругом была лишь тишина. Замок замер. Ни шагов, ни голосов. Только дикий стук крови в висках.

И тогда сквозь дремотную панику и липкий ужас к ней пробилась новая, горькая, но до слёз простая мысль: «Хотя бы здесь меня не гонят. Здесь моё существование никому не мешает».

Она медленно легла обратно, на душе постепенно становилось спокойно, пусть и немного горестно.

Глава 4. Садовник

Апрель

Сугробы окончательно растаяли, высвободив на волю чернозем. Метель и мокрый снег не заглядывали в эти края достаточно долго, чтобы теперь решительно признать – зима отступила. Воздух в оранжерее был таким густым от влаги и спертым, тяжелым, чуть гнилостным. Ясна, засучив рукава красивого, но отныне рабочего платья, оглянулась. Когда-то здесь выращивали цветы и кустарники, целебные травы, но сейчас лишь сухие стебли торчали из забытых клумб. Какие-то полки обвалились, инвентарь разбросан по углам, многие горшки разломаны и безнадежно испорчены. Что ж, глаза боятся, а руки делают. Пора вернуть это место к жизни.

Пока она с наслаждением марала пальцы в землистой пыли, пытаясь сдвинуть с места огромный пустой и ужасно грязный горшок, за спиной раздался незнакомый бархатный мужской голос:

– Так-так! Неужто наш грозный хозяин решил завести себе новенькую цветочницу? Или это он так лестно заботится обо мне, раз уж прислал подмогу? А то я в этом саду один как перст. Наконец хоть такая душенька появилась. Ну-ка, цветочница, расскажи, только честно, надолго ты здесь?

В дверном проёме оранжереи стоял молодой крепкий мужчина. Он прислонился к косяку, скрестив на груди загорелые сильные руки. Его смуглое лицо озаряла непринуждённая, чуть самодовольная улыбка. Он был вполне хорош собой: чёрные, как смоль, волосы, густые брови, живые карие глаза, внимательно изучающие Ясну с головы до пят.

– В этих местах я, пожалуй, могу зваться и цветочницей. Но я не из прислуги. Так, скорее… гостья. На какое-то время. – Ясна спокойно отряхнула руки о передник и удивленно взглянула на незнакомца. Вот уже полмесяца ни слышать, ни видеть людей так близко в этом замке ей не доводилось.

– Временно, значит… Для наших мест это не редкость, – мужчина приподнял бровь, его губы растянулись в широкой улыбке. Он неторопливо шагнул к ней ближе. – Здесь надолго только самые смелые оседают. Я – Гордей, садовник. А ты, я погляжу, гостья с хорошим вкусом! Выбрать оранжерею для уединения от нашего хозяина – изящный ход, знаешь ли.

– Да, здесь очень… красиво, – она вновь осмотрела разваленный, разоренный вид всех грядок, затем взглянула на Гордея. – А как закончу, здесь правда так и будет, – она слегка смущенно улыбнулась, отводя глаза к своему пыльному горшку. – Меня Ясна зовут, к слову. Гордей, а за инструменты и саженцы вы отвечаете, получается, да? Сможете помочь отыскать кое-что?