Книга 1. Следствие ведут духи. Медальон предков

– Ты быстро вливаешься, – одобряет она. – Осталось только найти, чего ты боишься больше: тишины или чужих секретов.

– Пока тишины, – признаюсь. – Но секреты уже машут мне рукой из-за забора.

Она резко становится серьёзнее.

– Вера, если к тебе начнут ходить Савельевы, ты особо не верь их первым словам, – говорит она тише. – Там всё сложно. Там каждый уверен, что правда только у него.

– Ты про наследство?

– Про всё сразу, – отмахивается Олеся. – Колодец, медальон, дом, старая обида. Ты не суйся, пока тебя прямо не попросят.

– А если не попросят?

Она смотрит на меня так, будто знает ответ заранее.

– Тут либо ты сама вляпаешься, либо духи тебя подтолкнут, – произносит она. – Ты ж у нас теперь местная. Домовой без дела человека не держит.

Слово «держит» она применяет к домовым, и я мысленно ставлю галочку: в этой деревне грамматика живёт по своим законам.

Мы сидим, едим пирожки, обсуждаем козу, погоду и мою попытку высаживать укроп. Я рассказываю ей про своё решение не таскать в деревню старые страхи, а места в голове освободить под новые впечатления.

– Правильно, – кивает Олеся. – Старые духи любят порядок только в одном: в собственных претензиях. А здесь тебе нужно другой порядок.

Когда она уходит, за окном уже сгущается синий сумрак. Я закрываю дверь, задерживаю ладонь на холодной металлической ручке.

– Новый порядок, – повторяю. – Хорошо.

По привычке из городской жизни проверяю всё два раза. Газ выключен. Окно закрыто. Коза на месте. Только на третий круг замечаю, что веточка калины с подоконника исчезла.

Вместо неё лежит небольшой узелок из красной нитки. Рядом с рамкой Савельевых.

Я беру узелок, чувствую под пальцами тугие витки. Нитка шершавая, тёплая.

– Так, – говорю вслух. – Это у нас что: знак, что я правильно пошла, или приглашение на новую головную боль?

Дом молчит. Где-то в коридоре мягко шуршит метёлка, будто кто-то чуть сдвинул её ногой.

Я кладу узелок обратно, прямо перед фотографией. Пусть лежит на виду.

Перед сном по всем правилам нового устава наливаю домовому свежего молока, ставлю у метёлки и благодарю за день.

– За то, что дом не рухнул, коза не сбежала, а я никого не послала мысленно в начальники, – уточняю.

Ложусь, чувствую, как усталость накрывает телом. Но это другая усталость. Не та, что после офиса, когда не хочется ни думать, ни чувствовать. Здесь усталость честная: от воды, земли, людей, которые заходят без официального повода, и от тихих знаков, которые появляются там, где их никто не клал.

Перед тем как погрузиться в сон, я успеваю ещё раз вспомнить фразу Настасьи Петровны: не впускать лишних духов.

Я не знаю, получится ли у меня.

Потому что мне кажется, что кто-то уже давно вписал моё имя в список тех, кто будет разбираться с колодцем, медальоном и чужими претензиями.

Но это, похоже, тема на следующую главу.

Глава 3. Маникюр и мифы

Узелок красной нитки возле рамки Савельевых с самого утра маячит у меня перед глазами. Хожу по дому, делаю вид, что занята, а взгляд все равно возвращается к нему. Коза накормлена, коты довольно развалились на солнце, домовому оставлено молоко. Вроде бы всё под контролем, кроме одной вещи: в голове снова крутится сон про колодец и медальон.

Чтобы не зациклиться, открываю тетрадь с «Домашним уставом» и внизу добавляю строчку: «Пункт пятый. При избытке мыслей идти к людям».

Как будто в ответ на эту фразу из-за забора раздаётся голос Олеси:

– Вера, ты дома?

Я выглядываю в окно. Олеся стоит у калитки, машет мне рукой. На ней яркая футболка, джинсы и привычное уверенное выражение лица человека, который уже знает, как пройдёт его день, и готов подправить чужой.

Я выхожу на крыльцо.

– Дома, – говорю. – Пока ни один дух не утащил.

– Пока, – подхватывает она. – Надо закрепить. Собирайся, у тебя назначено.

– Что назначено?

– Маникюр, – сообщает Олеся тоном участкового. – На правах соседки и специалиста. Увидела вчера твои руки – поняла, что город над тобой трудился долго и без выходных. Теперь деревня тоже начнёт, но хотя бы красиво.

Я автоматически прячу пальцы в рукава.

– Они у меня рабочие.

– Они у тебя усталые, – поправляет Олеся. – А усталость нужно снимать. У нас тут салон красоты и пункт обмена новостей. Два в одном.

Салон красоты в деревенском доме звучит достаточно заманчиво. А пункт обмена новостей – даже полезно.

– Ладно, – соглашаюсь. – Только предупреждаю: я могу задать много лишних вопросов.

– Тем лучше, – улыбается она. – Заработаю на тебе карму и хоть какую-то статистику.

Я захожу в дом, быстро поправляю волосы, кидаю на стул старую домашнюю кофту. На ходу заглядываю в угол к метёлке. Кружка с молоком почти пустая. Значит, домовой в курсе, что хозяйка идёт в свет.

– Я ненадолго, – тихо говорю в угол. – Если что, принимай клиентов без меня.

Метёлка слегка шевелится. Или мне так кажется.

Дорога к Олесе занимает три минуты. Двор Савельевых и колодец остаются слева. Я стараюсь не пялиться туда слишком откровенно, хотя очень хочется. Камни у колодца влажные, крышка опущена, красный узелок возле камня на месте.

«Сначала люди», – напоминаю себе и ускоряю шаг.

Дом Олеси – свежеподкрашенный, с аккуратным крыльцом. На подоконнике снаружи стоят две банки с водой и пучками трав. Я узнаю полынь и мяту. Запах тянется до калитки: горький, прохладный, бодрый.

Олеся открывает дверь ещё до того, как я успеваю постучать.

– Проходи. Обувь снимай, телефон клади на полку. Здесь зона тишины и красоты, – объявляет она.

Я послушно ложу телефон на полку рядом с чужими флаконами лака и коробкой с ватными дисками.

– А полынь у тебя за что отвечает? – интересуюсь, кивая на банки под окном.

– За всё, – отвечает она. – От комаров, от дурного глаза и от лишних разговоров. Вошёл, вдохнул – и уже половину ерунды забыл. Мята – для баланса. Если только полынь, клиент нервничать начнёт.

Мне нравится, как она это произносит. Без мистической дрожи, просто как часть бытового набора.

Комната, где у неё «салон», когда-то была, наверное, спальней. Теперь тут стоит стол с белой лампой, удобное кресло, шкафчик с баночками и аккуратно сложенными полотенцами. На стене висит полка с лаками: разные оттенки розового, бежевого, несколько смелых тёмных цветов. На полу лежит простой коврик, рядом – ведро с водой для замачивания ног.

На подоконнике, кроме полыни и мяты, стоят ещё две баночки с сухими травами. Одна зелёная, другая рыжая.

– Это что? – спрашиваю, пока устраиваюсь в кресле.

– Мелисса и календула, – отвечает Олеся. – Мелисса успокаивает, календула смотрит, чтобы кровь сама знала, как течь.

– Успокаивает кого? Клиента или мастера?

– По ситуации, – смеётся она. – Иногда и тех, и других.

Я кладу руки на мягкий валик. Олеся внимательно осматривает мои пальцы, ногти, кожу.

– Так, – говорит она. – Здесь видно, что женщина переехала из города в деревню и сразу решила стать бригадой по обслуживанию коз и огорода.

– Это ты по срезам определяешь?

– По общей картине, – отвечает она. – Видно, что давно не было нормального ухода. Не переживай, всё поправимо.

Она берёт пилочку, аккуратно начинает работать с ногтями. Движения плавные, уверенные. Тело постепенно расслабляется.

– Ну, рассказывай, городская, – произносит Олеся. – От кого сбежала: от начальства, от бывшего или от самой себя?

– От всех перечисленных сразу, – отвечаю. – Еще от пробок, расписаний, вечных «срочно» и «ты уже сдала отчёт?».

Она кивает, будто слышит эту историю не в первый раз.

– Это стандартный набор, – говорит. – Ко мне многие так попадают. Некоторые даже не успевают вещи распаковать, а уже записываются. Руки – это ведь тоже голова, только без языка.

Фраза мне нравится.

– А ты от чего сюда пришла? – спрашиваю в ответ.

– От своей прошлой жизни, – пожимает плечами Олеся. – Я тоже когда-то бегала по городу. Клиентов было море, денег вроде бы хватало, а своё лицо в зеркале я перестала узнавать. Здесь меньше, но я наконец вижу, кто ко мне приходит. И кто из духов за ними заглядывает.

– Это ты сейчас образно или по-настоящему?

– И так, и так, – отвечает она. – У нас тут без духов ни одна история не обходится. Даже маникюр.

– Удобно. Если результат не понравится, можно списать на домового.

– Домовой тут вообще ни при чём, – отмахивается она. – У него другие задачи. А вот предки, которые за колодцем следят, иногда заглядывают.

Я чувствую, как внутри что-то напрягается.

– За тем самым колодцем?

– За ним, – кивает Олеся. – Ты же уже слышала, что у Савельевых всё непросто.

– Только по намёкам, – говорю. – Сон, разговор за забором, веточка калины у моего порога и узелок возле их камня.

Олеся на секунду перестаёт пилить ноготь. Потом продолжает, но медленнее.

– Быстро ты собрала свою коллекцию, – произносит она. – Я думала, духи тебя ещё пару недель будут обходить. Видимо, у них план.

– У меня план один: новая жизнь без старых духов.

– Старые всегда найдут, где ты живёшь, – говорит Олеся. – Поэтому их нужно подменить новыми.

– Звучит как ремонт в голове.

– Так и есть, – усмехается она. – Благодаришь прошлое, подметаешь за ним и ставишь на его место другое.

На какое-то время мы замолкаем. Слышно только лёгкое шуршание пилочки и тиканье настенных часов. За окном кричит петух, где-то вдалеке проезжает мотоцикл.

Запах полыни становится более заметным. Он не давит, а словно обрисовывает границу комнаты. За этой границей – весь посёлок со своими разговорами. Внутри – стол, два человека и их слова.

– Скажи честно, – снова начинает Олеся. – Тебе интересно, что у нас тут на самом деле с этой калиной и колодцем, или ты просто из вежливости спрашиваешь?

– Интересно, – отвечаю. – И не только потому, что веточка калины сама пришла ко мне на ступеньку.

– Ну раз сама пришла, тебе, наверное, можно, – вздыхает она. – Только учти: у нас одно и то же рассказывают по-разному. Кто-то делает из этого страшилку, кто-то легенду, кто-то повод поругаться с соседями.

– Я выберу вариант без ругани, – говорю. – С лёгкой мистикой и без крови.

– Без крови в нашей деревне только магазин работает, – усмехается Олеся. – Ладно, слушай.

Она обрабатывает кутикулу, говорит спокойно, будто рассказывает рецепт пирога.

– Давным-давно, ещё при бабке Настасье молодой, у Савельевых был обряд. Когда рождался ребёнок или кто-то женился, хозяйка плела калиновый оберег. Веточки связывала красной ниткой, вплетала туда монетку. Потом шла к колодцу, клала этот оберег на камень, просила у предков защиты.

– А предки где в этот момент находились?

– Там же, где и сейчас, – отвечает Олеся. – Между водой и тем, что в голове. Им всё равно, откуда человек пришёл: из города или из соседней избы. Важно, просит он честно или ради галочки.

Я молчу, давая себе время запомнить детали. Калина, красная нитка, монета, камень у колодца. Слишком много совпадений для простой деревенской декорации.

– И что было дальше с этим оберегом?

– Если всё шло хорошо, калина подсыхала, нитка трескалась, монету забирали дети на конфеты. Если нет – оберег начинал «говорить». Веточки падали на чужой двор, нитка путалась у кого-то в руках, монета пропадала и находилась в таком месте, где ей не место.

– Звучит, как инструкция для местных сплетен.

– Сплетни – это когда люди раскидывают чужие истории, – возражает Олеся. – А здесь всё делала калина.

Она делает паузу, смягчает тон.

– Конечно, с точки зрения города это всё самовнушение. Но поверь, когда тебе неделю подряд на пороге появляется одна и та же веточка, начинаешь думать о своём поведении гораздо быстрее, чем после любого выговора на работе.

– Меня уже два дня подряд посещают разные варианты, – говорю. – Веточка, узелок, сон.

– Значит, ты им для чего-то пригодишься, – спокойно отвечает она. – Тебе только кажется, что ты приехала «на время».

– Не пугай.

– Это я ещё очень мягко говорю, – улыбается Олеся.

Я чувствую, что внутри моя городская логика начинает сопротивляться.

– Допустим, был обряд. Допустим, калина что-то там «подсказывала». Как из этого вырос медальон и вся эта история про стража колодца?

Олеся берёт кисточку, наносит прозрачную базу.

– Медальон – это уже позже появился, – говорит она. – Один из Савельевых решил, что веточек мало. Хотел, чтобы оберег был всегда при нём. Нашёл мастера, тот отлил круглый медный знак, вырезал на нём ягодки калины. Сначала всё было красиво: носили по большим случаям, передавали по линии старших. А потом, как водится, кто-то решил, что ему досталось мало.

– И?

– И начались сказки. Одни говорят, что медальон сами предки раскололи, чтобы никому не досталось целиком. Другие – что его разломили живые, в ссоре. Третьи – что это всё придумала одна упрямая женщина, которой надоело ждать, пока её заметят в очереди на наследство.

– То есть половинки теперь гуляют по деревне отдельно?

– Одна половинка точно гуляет, – отвечает Олеся. – Про вторую все делают вид, что забыли. Но я не верю, что такие вещи исчезают сами собой. Они прилипают к тем, кто всё время о них думает.

Она смотрит на меня пристальней.

– И ты думаешь, я из таких?

– Пока нет, – успокаивает Олеся. – Ты пока вообще больше о козе думаешь. Это тебя и спасает.

Мы снова замолкаем. Я смотрю на свои ногти, которые становятся опрятными и аккуратными. В голове крутятся кусочки рассказа. Калиновый оберег. Медный медальон с ягодами. Ссора. Половинки.

– А при чём тут твоя фраза про «скучающих духов» за углом? – спрашиваю, чтобы перевести разговор в сторону.

Олеся усмехается.

– Это мой рабочий приём, – признаётся она. – Когда человек садится в кресло и молчит, в комнате становится тяжело. Тишина тоже может быть чужой. Тогда я говорю: «за углом скучают духи, им истории нужны». Большинство после этого начинает говорить.

– То есть ты поднимаешь статистику разговоров с помощью потустороннего отдела маркетинга?

– Можно и так назвать, – улыбается она. – Люди всё равно верят не словам, а ощущению. Если им кажется, что они здесь не одни, им легче раскрыться.

– А духи?

– Духам тоже есть дело, – говорит она уже серьёзнее. – Когда человек говорит правду, они успокаиваются. Когда врёт сам себе – начинают бегать по дому, шуршать, напоминать.

Я вспоминаю свои городские ночи, когда просыпалась от собственного сердца, не понимая, чего оно добивается. Там тоже было много шорохов, только другие стены и другая тишина.

– Значит, мои старые страхи были тоже духами?

– Твоими, – кивает Олеся. – Самое неприятное, что свои привидения самые прилипчивые.

Работа движется к финалу. Олеся выбирает лак, показывает несколько оттенков.

– Какой хочешь?

– Тот, который меньше всего похож на «деловую встречу в офисе», – прошу я.

Она достаёт мягкий молочный цвет и небольшой пузырёк с тёплым красноватым оттенком.

– Предлагаю так. Основу делаем спокойную, а на одном пальце – маленький калиновый знак. Чтобы твои новые духи понимали, что ты в теме.

– Ты понимаешь, что это уже называется втягиваться?

– Это называется интеграция, – отвечает Олеся. – У тебя уже своя веточка калины есть. Будет ещё одна, декоративная.

Я сдаюсь.

Когда она заканчивает, мои руки кажутся чужими. Нет привычных заусениц, ногти аккуратные, кожа вокруг более гладкая. На безымянном пальце правой руки тонкой линией прорисована веточка с тремя ягодками. Без блёсток, без лишней красоты. Просто знак.

– Если духи действительно скучают за углом, – говорю, разглядывая пальцы, – они сейчас должны быть довольны.

– Они довольны, когда человек признаётся себе честно, чего хочет, – отвечает Олеся. – А ты чего хочешь, Вера?

Вопрос застигает меня врасплох.

– Спать спокойно, – говорю после паузы. – И не прыгать на каждый шорох.

– Это достижимо, – кивает Олеся. – Только для этого иногда нужно послушать как раз те шорохи, от которых ты раньше убегала.

Мы выходим в коридор. Она заворачивает в пакет пару пирожков «на дорожку», я надеваю обувь, забираю свой телефон. На экране несколько пропущенных попыток найти сеть и ни одного сообщения.

– Если что, – говорит Олеся у двери, – салон работает по принципу: «ногти, чай, мифы». Приходи, когда твои мысли снова начнут строить пугалки. Будем их разбирать на детали.

– А если начнут приходить настоящие духи?

– Тогда будем брать с них оплату историями, – отвечает она. – Я же говорю, за углом они скучают.

На улице светло. Воздух теплее, чем утром. Я иду по тропинке обратно к своему дому, смотрю на руки. Калиновая веточка тихо светится на солнце.

У калитки меня перехватывает знакомая фигура в форменной рубашке.

– Вера? – говорит участковый.

Я видела его пару раз издалека, но вблизи мы ещё не общались. Лицо открытое, глаза внимательные. На груди значок, в руках папка с какими-то бумагами.

– Я, – отвечаю. – Нарушаю что-то?

– Пока нет, – улыбается он. – Но могу пообещать, что у нас здесь редко обходится без нарушений. Особенно когда начинается делёжка наследства.

Слово «наследство» цепляет внутри не хуже крючка.

– Вы ко мне по делу?

– Частично, – говорит он. – Слышал, вы теперь живёте рядом с Савельевыми.

– Живу, – киваю. – Колодец у нас общий, если это важно.

– Сейчас важно всё, – серьёзнеет участковый. – Если заметите что-нибудь странное возле их двора или у колодца – скажите.

– Странное – это что?

Он чуть задумывается.

– Любые необычные гости, шумы, вещи не на своём месте. У них там сейчас нервы натянуты, а когда у людей нервы, предметы тоже начинают вести себя не так.

Я чувствую, как под кожей чуть холодеет.

– Хорошо, – говорю. – Если веточка калины начнёт маршировать строем, я сообщу.

Он усмехается, но взгляд остаётся серьёзным.

– Про калину вам уже рассказали, – заключает он. – Быстро вы у нас входите в курс дела.

– У меня ускоренная программа.

Мы ещё пару минут говорим о погоде и дорогах. Но я понимаю: настоящий разговор только намечен.

Когда участковый уходит, я захожу в дом, ставлю пакет с пирожками на стол и на автомате смотрю на рамку Савельевых. Узелок на месте.

На подоконнике возле него лежит свежая маленькая ягода калины. Ни веточки, ни листьев – только одна ягода.

Я не знаю, как она сюда попала.

Сажусь на стул, поднимаю руку, рассматриваю нарисованную веточку на ногте, потом перевожу взгляд на ягоду на подоконнике.

– Ладно, – говорю вслух. – Маникюр, мифы, участковый и калина. Похоже, мои каникулы от духов откладываются.

Полосатый кот запрыгивает на подоконник, нюхает ягоду, но не трогает. Только смотрит на меня, будто ждёт, что я сделаю следующий шаг.

А следующий шаг, чувствую, снова будет в сторону колодца.

Глава 4. Тихий вечер, громкая находка

Тихий вечер недолго притворяется тихим.

Я как раз дописываю в тетрадь: «Пункт шестой. Не паниковать раньше сигнала», – когда этот самый сигнал прилетает с улицы. Сначала лай собак сразу с трёх дворов, потом знакомый рёв мотора участкового УАЗика.

– Быстро сработало, – комментирую я вслух. – Даже для деревни.

Дом реагирует тоже. В коридоре лёгкий толчок: метёлка чуть шевелится у стены, на кухне дрожит стакан. Коты вскакивают с подоконника и строем бегут к двери.

Я выглядываю в окно. У Савельевых во дворе уже мелькают фигуры. УАЗик встал как раз у их калитки, фары ещё не погашены. Возле забора собираются соседи – сначала двое, потом пятеро, потом крохотная толпа, которая растёт прямо на глазах.

– Ну конечно, – вздыхаю я. – Деревенский сериал начинается без объявления.

Телефон лежит на столе молча, сигнала всё равно нет. Я накидываю куртку, проверяю, что козья дверь закрыта, ставлю домовому кружку с молоком у метёлки.

– Я по делу, – шепчу в угол. – Если начнутся странности, будь начеку.

Стена ничего не отвечает, но в доме становится чуть спокойнее.

Во дворе у Савельевых уже шумно. Кто-то громко говорит, кто-то шепчется. Я подхожу не сразу, сначала останавливаюсь чуть в стороне, у своего забора.

– Вера! – машет мне рукой Олеся. – Иди сюда. Всё равно потом услышишь, лучше сразу.

Я осторожно подхожу ближе.

Савельевский двор сегодня другой. Вроде тот же дом с осевшей крышей, те же яблони, тот же сарай у дальнего края участка. Но в воздухе другое напряжение. Даже трава под ногами кажется жёстче.

У калитки стоит участковый. Рубашка на нём расстёгнута на верхнюю пуговицу, на груди поблёскивает значок. В руках блокнот. Лицо серьёзное, без обычной улыбки.

– Вера, – кивает он, замечая меня. – Добрый вечер.

– Смотря для кого, – отвечаю. – Что у вас тут?

– Случай, – коротко говорит он. – В сарае нашли человека. Без признаков жизни.

В животе неприятно холодеет. Все прежние вечерние планы – чай, тетрадь, коза на ночь – отходят назад.

– Свой?

– Соседский. Родня Савельевых, – вздыхает участковый. – Тот самый, что приезжал насчёт завещания.

Слово «завещание» как будто выделяют жирным. Я чувствую, как у меня внутри срабатывает профессиональная деформация, которой у меня официально нет.

– И что, завещание не выдержало встречи с реальностью?

– Не спеши, – бурчит он. – Для начала нам нужно понять, что там вообще произошло.

Во двор меня пропускают, как будто, так и надо. Олеся идёт рядом, немного сзади. За нами тянется ещё пара соседок, которым явно не терпится увидеть «что да как», но они стараются держаться прилично.

Сарай Савельевых – старый, потемневший от времени, с провисшей дверью и запахом сухого сена. Перед входом – поленица, сложенная почти до крыши. Чурбаки аккуратные, ровные ряды, только в одном месте есть разрыв, будто кто-то недавно залез туда ногами. Щепки под этим местом всё ещё свежие, светлые.

– Здесь не наступать, – бросает участковый. – Следы.

Я останавливаюсь на границе сухой земли и вытоптанной площадки. Внутрь сарая видно достаточно.

Человек лежит на полу, ближе к стене. На нём простая рубаха, тёмные штаны, ноги в носках. Лицо спокойное, глаза закрыты. Руки раскинуты немного в стороны. В углу валяется опрокинутый табурет.

Крови нет. Это одновременно легче и тревожнее.

– Упал? – спрашиваю тихо.

– Может быть, – отвечает участковый. – Может, и нет. Смотри сюда.

Он кивает на угол возле двери. Там, у порога, на утоптанной земле лежит веточка калины. Почти такая же, как та, что недавно была у меня на ступеньке. Только здесь она не аккуратно положена, а будто выбита ногой, раздавлена. Несколько ягод раскатились по сторонам, один сморщенный лист прилип к доске.

Чуть дальше, у ножки опрокинутого табурета, лежит небольшой узелок красной нитки.

– Слишком много совпадений для случайности, – вырывается у меня.

– Ты про калину? – уточняет участковый.

– Про всё сразу, – говорю.

За нашей спиной кто-то охает. Это одна из Савельевых, дальняя родственница. Полненькая женщина с плотно стянутым платком на голове. Она прижимает платок к губам, глаза блестят.

– Я же говорила, – шепчет она. – Нельзя трогать их вещи, нельзя узелки таскать, нельзя с предками играть. Вот, дождались.

Ещё одна голосистая соседка поддакивает:

– Вера, это всё ты их раззадорила. То к колодцу ходишь, то веточки собираешь, то узелки рассматриваешь. Предки не любят, когда с их знаками так обращаются.

– Интересная версия, – говорю я. – То есть я приехала неделю назад, и за это время успела поссорить живых, мёртвых и тех, кто между ними?

– Ты в шутку, а оно серьёзно, – бурчит первая. – Вещи предков просто так не трогают. Начнёшь их переставлять – они и отвечают.

«Сварка с вещами предков» – отмечаю про себя. Отличный пункт для местного обвинительного акта.

Участковый кашляет, привлекая внимание:

– Женщины, давайте без лишнего. Вера здесь потому, что живёт рядом и уже видела кое-какие странности.

Все взгляды поворачиваются ко мне. Чувствую себя экспонатом на ярмарке.

– Я видела только веточки и нитки, – спокойно говорю. – И слышала шёпот. А теперь вот ещё одно дополнение к коллекции.

– Какой шёпот? – быстро спрашивает участковый.

– В самую первую ночь, – отвечаю. – Со двора шел голос. Слова не очень чёткие, но смысл примерно такой: «Не дели, не рви, верни». Я тогда решила, что это сон.

Он смотрит на меня задумчиво.

– А теперь уже не уверена?

– Теперь у меня есть визуальные подтверждения, – пожимаю плечами. – Калина, узелок, и человек, который приехал насчёт завещания.

Пока мы говорим, от дома Савельевых к сараю подходит ещё один родственник. Высокий мужчина лет сорока, с усталым лицом и тяжёлой походкой. Щёки небритые, взгляд злой.