Книга 1. Следствие ведут духи. Медальон предков

Виктория Ончукова, Виктор Алеветдинов

Книга 1. Следствие ведут духи. Медальон предков

Когда предки шепчут – ирония спасает нервы.

Голос-советчик внутри Веры

Пролог. Страж колодца выбирает

В первый вечер в деревне я не успеваю даже разложить вещи. Автобус ещё гудит в голове, пыль стоит в носу, а у меня уже на руках ключ от старого дома и устная инструкция по выживанию от Настасьи Петровны.

«Я поселила тебя в дальний домик во дворе, чтоб ты была отдельно, но рядом. Хочешь – у себя спи, хочешь – ко мне на чай ходи хоть три раза в день. Не шуми после десяти, домового не зли, к колодцу зря не ходи. Медальон если увидишь – не трогай. Поняла?»

Я киваю, хотя половину списка собираюсь проверить на практике. Медальон, колодец, домовой – звучит как рекламный набор «деревенская мистика для начинающих».

Дом встречает меня скрипом пола и запахом сухих трав. На стене висят фотографии. Чёрно-белые лица смотрят строго, у некоторых на груди блестит тёмный круг на цепочке. Под одной фотографией подпись: «Род Савельевых».

Я ставлю сумку у кровати, нахожу в углу старый плед, включаю настольную лампу. Свет жёлтый, мягкий, вытесняет тени только до середины комнаты. Дальше дом живёт своей жизнью: где-то щёлкает доска, шевелится штора, тихо посапывает печка.

– Жить будем, – сообщаю я в пространство. – Я сюда отдыхать, а не с ума сходить.

В ответ сверху слетает одна сухая травинка и падает мне на плечо. То ли случайность, то ли приветствие.

Когда ложусь, часы на телефоне показывают городское «слишком поздно». Связи нет, интернет пропал ещё на подъезде к посёлку. Мир сузился до четырёх стен, соседских огородов и того самого колодца, про который меня уже два раза предупредили.

Я закрываю глаза и стараюсь думать о хорошем: о тишине, о козах, о том, что теперь хотя бы никто не пишет служебные сообщения в девять вечера. Сон подходит медленно, но всё-таки подходит.

И вот когда я уже проваливаюсь в него, из глубины двора доносится скрип цепи. Один раз, второй. Звук не громкий, но очень ясный.

Я открываю глаза.

Скрип повторяется. Потом появляется шёпот. Не ветер, не сосед, не радио. Слова искажаются, но я всё равно их различаю:

«Не дели… Не рви… Верни…»

Голос не мужской и не женский, ровный, старый, упрямый. Будто человек тысячу раз говорил одно и то же и не собирается менять формулировку.

– Я вообще-то здесь недавно, – сообщаю я в темноту. – Я пока даже тарелки не разобрала, с кого вы спрашиваете.

Шёпот стихает. Где-то в углу тихо стукается ложка, оставленная на столе. Дом еле заметно дышит вместе со мной.

Я сажусь на кровати, прислушиваюсь. Темнота уже не такая пустая, как час назад. Там, за окном, стоит тот самый колодец. За колодцем – двор Савельевых, про которых все здесь шепчутся. А ещё где-то в этой цепочке событий прячется медальон, который «лучше не трогать».

– Ладно, – говорю я тихо. – Сообщение принято. Пока ставлю пометку «странный сон».

Ложусь обратно, накрываюсь пледом до подбородка. Сон приходит рывками. В одном из рывков я вижу ладонь, в которой лежит круглая подвеска, расколотая надвое. Две половинки тянутся друг к другу, но между ними встаёт чёрный провал. Над всем этим – колодец. Камни влажные, тёмные. Кто-то шепчет: «Страж колодца не терпит делёжки».

Просыпаюсь от собственного вздоха. Лампа давно погашена, в комнате серый полумрак. Я не помню, выключала ли свет сама.

– Домовой, если это ты, не перебарщивай, – шепчу в темноту. – Я городская, мне инструкцию нужно выдавать постепенно.

Где-то за шкафом осторожно щёлкает доска, будто кто-то подтверждает договор.

Я поворачиваюсь на бок, закрываю глаза и решаю для себя простую вещь: завтра пойду к колодцу и посмотрю на него днём. Тишина вещей тоже что-то говорит, надо только научиться слушать.

А уже утром меня жду коза, коты и первый настоящий экзамен на звание деревенской женщины. С него всё и начнётся.

Глава 1. Деревенский рай и козы

Просыпаюсь от протяжного «мее» под окном. Не сирена, не сосед с перфоратором, не будильник в телефоне. Коза. Настойчивая, уверенная, будто знает, что у неё новая хозяйка, и ей нужно напомнить об этом сразу.

Я какое-то время лежу, щурюсь в белый свет за занавеской и пытаюсь вспомнить, где я. Не офис, не съёмная квартира с видом на парковку. Потолок деревянный, стены шершавые, пахнет досками, травой и чем-то молочным. Домик, про который баба Настасья вчера сказала:

«Жить можно. Если не боишься, что домовой характер покажет».

Вчера я только доехала, вывалилась из автобуса с дорожной сумкой и своей усталой надеждой на тишину. Настасья Петровна сунула мне ключ, показала, где коза, где колодец, где туалет, и отпустила «отдыхать с переселением». А сегодня история у меня уже идёт от первого лица.

Коза «меекает» снова. В её голосе слышится явное требование: встань, городская.

– Иду, – отвечаю в пустую комнату и самой себе.

Пол под ногами прохладный. Натягиваю спортивные штаны, футболку, накидываю старую куртку, которую когда-то возила на дачу к тёте. Шлёпанцы терпеливо ждут у порога. Телефон на тумбочке моргает экраном, но связи всё равно нет, так что он тут пока просто дорогой будильник и карманный блокнот.

На кухне тихо. Дом слушает меня. Это чувство у меня появилось сразу: будто стены присматриваются, оценивают, кто к ним заехал. Я открываю окно – в дом входит влажный запах земли, немного дыма от чьей-то печки и сладкая нотка прошлогодней калины, которую ещё не доели птицы.

Коза опять даёт знать о себе.

– Поняла, поняла, не игнорирую, – бормочу и ищу ведро.

Ведро стоит там, где его и оставили: у двери, рядом с табуреткой. Я беру всё хозяйство и выхожу на крыльцо.

На крыльце меня ждёт ещё один приветственный комитет. Коты. Три штуки, разных цветов. Один полосатый, второй чёрный с белой грудкой, третий серый, с нахальным видом местного прораба. Они уже освоились со мной быстрее, чем я с ними. Нюхают ведро, крутятся под ногами, смотрят так, будто проверяют, справлюсь ли я с их козой.

– Спокойно, ребята, я проходила ускоренный курс «деревня за одну ночь», – говорю им, и сама себе.

Двор невелик. Берёза у забора, куст чёрной смородины, грядки с ещё не проснувшимся луком, дорожка из старых кирпичей. Вчера всё это показалось мне картинкой из детства, сейчас – рабочим местом. А коза – главным начальством.

Она стоит у укрытия, переставляет ногами, слушает, как я приближаюсь. Рыжая, крепкая, с умными глазами. Вчера Настасья Петровна представила её строго:

«Знакомься, молочная база. Кличку сама придумаешь».

Я до клички ещё не доросла, поэтому просто обращаюсь к ней на «ты».

– Потерпи ещё минуту, сейчас устроим социальный пакет.

Коза недовольно фыркает. Коты рассаживаются кругом, будто аудитория. Я ставлю ведро, сажусь на табуретку, осторожно устраиваю её ногу себе под ладонь. Первый раз всё это кажется мне немного учебным фильмом без инструктора. Но тело запоминает быстрее, чем голова паниковать. Через пару минут в ведре уже плескается тёплое молоко, а я ловлю себя на том, что дышу спокойно.

– Нормально, – шепчу. – Жива. Никто не умер, даже коза.

Коты проверяют запах, но к молоку не лезут, знают порядок. Один из них – полосатый – трогает носом мою щиколотку, словно ставит свою отметку «одобрено».

Я заношу ведро на кухню, процеживаю молоко через марлю, которую нашла в ящике. Руки ещё чуть подрагивают, но это уже не страх, а просто новый навык. На стол ставлю чайник, рядом – любимую кружку с синими рисунками, которую почему-то все в нашей семье зовут «баваркой». В городе она пылилась в шкафу, здесь внезапно стала частью жизни.

Ломтик чёрного хлеба, немного мёда, свежее молоко в кружке. Я сажусь у окна, подгибаю под себя ноги и слушаю.

Посёлок просыпается медленно. Где-то лает собака, скрипит чужая калитка, по дороге проходит трактор, громыхает чем-то железным. Но этот шум не раздражает, он складывается в один живой фон.

Я вспоминаю вчерашний автобус. Как подрескивали сиденья, как подрагивал на ямах кузов, как я сидела с рюкзаком и отказывалась смотреть в окно, чтобы не передумать. Весь путь меня накрывали городские страхи. Насмотрелась в интернете историй про клещей, медведей, соседские войны из-за кур и наследства. Полдороги думала: а вдруг у меня аллергия на деревню как на пыльцу?

Пока я вспоминаю свои глупости, дом едва слышно отзывается. Откуда-то с балки скатывается сухое зерно, щёлкает доска пола, на печке шевелится корзинка с спичками. В городе я бы списала это на соседей за стеной. Здесь, сосед – через огород и два забора, объяснение немного иное.

– Если ты тут есть, живи мирно, – тихо говорю в пустую кухню. – Я тебе кашу оставлю, ты мне дом не ломай. Договор?

Говорю – и сама над собой улыбаюсь. Вера, взрослая женщина, разговаривает с пустым углом. Впрочем, хуже точно не станет. Домовой, если слушает, пусть привыкает, что в доме теперь много слов.

Допиваю свое молоко, наливаю молока в миску для котов и снова выхожу на крыльцо. Солнце ещё низко, воздух прохладный, но не колючий. На рассохшейся ступеньке я заметила деревянный скол, думаю, надо чем-то его закрыть, чтобы не зацепиться.

Коза уже переместилась ближе к смородине и оживлённо обрывает нижние листья. Коты устроили совет у кучки травы. Жизнь, которую я вчера называла «деревенский рай», сегодня подтверждает название. Тут всё понятно: накормил – живут, не накормил – обидятся.

В городе всегда было наоборот. Там хоть корми себя, не корми, от каких-нибудь чужих решений всё равно никуда.

Я подхожу к грядкам. Земля тёмная, влажная, между комочками пробивается тонкий зелёный волосок —, наверное, лук или укроп, я ещё не совсем разбираюсь. Над грядкой висит запах сырости и надежды.

С соседнего двора слышится хлопок двери. Я машинально пригибаюсь, но тут же понимаю: здесь нечего стесняться. Наоборот, если не высунешь нос, потом скажут, что ты гордая. Я выпрямляюсь и делаю вид, что внимательно рассматриваю куст смородины.

– Вера, ты? – спрашивает женский голос через забор.

– Я, – отвечаю и подхожу ближе.

Через доски видна только макушка соседки – рыжеватый хвост, собранный на макушке, и яркий маникюр на пальцах, которыми она держится за верхнюю планку.

– Олеся, – представляется она. – Та самая, что «по людям». Я вчера поздно вернулась, не успела познакомиться.

Она говорит легко, будто мы уже сто лет знакомы. Я оглядываю её руки и машинально отмечаю аккуратный плечевой изгиб, ухоженные ногти, цветные резинки в волосах. Да, «по людям» – это явно про её работу.

– Вера, – повторяю. – Та самая, что «по козам». На сегодня.

Олеся смеётся. В её смехе нет ни тени проверки, только радость, что рядом появился кто-то ещё.

– Если что, звони, – говорит она. – Номер тебе Настасья Петровна оставила?

– Оставила, – отвечаю. – Но здесь же связи почти нет.

– Так и живём, – вздыхает Олеся. – Сначала до крыльца добегаешь, ловишь две палочки, быстро успеваешь сказать своё, пока не пропало. Местный спорт.

Она хмыкает, а я представляю, как буду бегать с телефоном по двору, выискивать тот самый сантиметр эфира. Городская привычка всё проверять в интернете здесь явно пойдёт лесом. Может, оно и к лучшему.

Мы ещё немного болтаем про воду, колодец через дом и про то, что козу лучше не отпускать к дороге – там какой-то нервный водитель на старой «Ниве». Ничего особенного, обычный соседский разговор. Но когда Олеся исчезает с той стороны забора, я вдруг слышу её голос ещё раз. Уже тише.

Я прислушиваюсь.

Звонок старенького мобильного, который я узнаю по характерному «динь-динь». Потом её шёпот. Он отличается от того весёлого голоса, который только что разговаривал со мной.

– Я говорю, не торопись, – доносится отрывок. – Пускай пока она обживётся… Да. До колодца не веди… Не надо лишних глаз…

Доски забора отнимают у меня слова целыми кусками. Я слышу только отдельные звуки, но и их хватает, чтобы кожа на руках покрылась мурашками.

«Она», «колодец», «лишние глаза».

Я стою, не двигаюсь. Коза тянет цепь, коты возятся в траве, а у меня в голове поднимается аккуратная волна городского недоверия. В деревне тоже умеют шептаться, и делают это профессионально.

С той стороны опять хлопает дверь. Олеся, наверное, отходит подальше от забора, чтобы никто не услышал.

– Потом, – выхватывает ухо. – Сначала решим, кому это по праву… Нет, по-тихому ты уже не спрячешь… Всё, у меня гости, позже.

Связь оборвалась или она сама нажала кнопку, не знаю. Тишина падает во двор неожиданно тяжёлая.

Я стою ещё минуту и делаю вид, что смотрю на смородину. Да, Вера, детективную карьеру ты точно не планировала. Но жизнь уже пишет тебе роль.

От забора тянет лёгким запахом дешёвого кофе и лака для волос. Смешение вполне мирное, но внутри меня что-то скребётся.

Возвращаюсь на крыльцо. На верхней ступеньке замечаю веточку калины. Маленькую, с тремя сморщенными ягодами и двумя листьями. Вчера здесь её не было, я на эту ступеньку сама наступала, когда заносила сумку.

Я беру веточку в пальцы, рассматриваю. Ближайшая калина растёт через два двора, у Савельевых. Ветер мог принести? Теоретически. Но почему тогда веточка лежит не на траве, не под забором, а аккуратно возле порога?

– Это ты? – шепчу в сторону кухни.

Стены молчат. Только в углу поскрипывает старый шкаф, в котором, по словам Настасьи Петровны, «живет всё старьё, а заодно память».

Я вспомнила её вчерашние слова:

«Если увидишь у порога веточку калины – это знак. Либо к гостям, либо к разговору. Смотри по обстоятельствам».

Обстоятельства у меня сегодня простые: бессменная коза, три кота и соседка, которая сразу после знакомства кому-то шепчет про колодец.

Я кладу веточку на подоконник, рядом с кружкой-баваркой, и решаю пока не драматизировать. Мало ли у людей дел, мало ли у ветра фантазий.

Чтобы отвлечься, начинаю осматривать дом как настоящий ревизор. На стене висят старые фотографии – люди в чёрно-белых одеждах, строгие лица, у некоторых на шее медальоны. Лица мне незнакомы, но от них идёт такое спокойствие, словно они уже всё пережили и теперь следят за тем, как я двигаю табуретки.

– Не пугайте, договоримся, – шепчу я в сторону рамок.

В одной из фотографий что-то странно бликует. Я делаю шаг ближе, щурюсь, но отзывается только стекло. Наверное, угол света.

На подоконнике, кроме калины, нахожу аккуратный маленький узелок из красной нитки. Настасья Петровна вчера про нитки тоже что-то говорила, но я тогда устала и запомнила только половину. Про то, что узелки – это как напоминания, куда смотреть.

– У меня сегодня много напоминаний, – говорю вслух. – Надеюсь, без контрольной работы в конце дня.

Коза снова зовёт, на этот раз спокойнее. Я выхожу, приношу ей ещё воды, глажу по шее. Она дышит спокойно, уверенно, будто знает, что человек справится.

Коты сопровождают меня до колодца. Колодец здесь не мой, а общий, на три двора. Каменный, с деревянной крышкой и скрипучей цепью. Когда я поднимаю крышку, изнутри пахнет сырой холодной глубиной.

– Ну здравствуй, романтический объект сельской инфраструктуры, – бормочу я.

Вода плескается тихо. Я опускаю туда ведро, слушаю, как оно уходит вниз, как цепь по звеньям перестукивается. В голове всплывают городские картинки: фильтры, кнопки, счётчики. Здесь вся система – мои руки и эта старая техника.

Когда я уже собираюсь идти обратно, чувствую, как по коже опять пробегает лёгкий озноб. Сзади никто не стоит, я проверяю. Надо мной – чистое небо, по дороге вдалеке идёт школьник с рюкзаком, на соседнем участке кто-то чихает. Всё нормально.

И только потом я замечаю, что на камне возле колодца тоже лежит маленький красный узелок. Такой же, как у меня на подоконнике.

– Ладно, – говорю кому-то невидимому. – Приняла. Вижу, что вы хотите о чём-то мне рассказать. Только давайте без паники, я к этому не привыкла.

Узелок у колодца я трогать не решаюсь. Пусть лежит, мало ли, вдруг это чужой разговор.

Возвращаюсь домой, кипячу чай, собираю на стол простой завтрак. Жизнь входит в свой новый ритм.

Где-то в посёлке опять звонит чей-то телефон. Возможно, снова у Олеси. Голосов не слышно, но мне кажется, что это всё как-то связано – веточка калины у порога, узелок возле колодца, шёпот за забором.

Я ещё не знаю, кому «по праву» достанутся все эти тайны. Не знаю, зачем духи выбрали для своих подсказок моё утлое городское сознание.

Пока у меня есть только коза, коты, кружка-баварка и ощущение, что деревенский рай у каждого свой. У кого-то – грядки и молоко. У кого-то – старый колодец, вокруг которого ходят чужие разговоры.

Я доедаю хлеб, записываю в блокнот список дел: купить резиновые перчатки, спросить у Настасьи Петровны про узелки, узнать у Олеси, где берут свежие яйца и почему нельзя «вести к колодцу».

Список выглядит спокойно, по-домашнему. Только последняя строчка тихо светится внутри меня отдельным цветом.

Когда история начиналась, я думала, что еду просто отдохнуть.

Теперь понимаю: это у предков отдых, а у меня – работа. И не факт, что простая.

Я всё ещё не умею читать их язык до конца. Но первое слово они уже написали мне на пороге веточкой калины.

И дальше, чувствую, будет только интереснее.

Глава 2. Новая жизнь без старых духов

После веточки калины на ступеньке и шёпота за соседским забором у меня появился простой план: меньше нервничать, больше смотреть. Паника в деревне точно никому не нужна. Здесь для этого есть участковый и родня Савельевых, они в этом профи.

Я же объявляю каникулы своим личным привидениям. Тем, что живут в голове и разговаривают голосами бывших начальников, тётушек и одной очень принципиальной соседки из прежнего подъезда.

– Свободны, – говорю им мысленно, пока ставлю чайник. – У меня здесь новый отдел. Коза, коты и домовой.

Чайник шумит, на подоконнике лежит вчерашняя веточка калины. Я перекладываю её ближе к рамке с фотографиями Савельевых. Пусть будет в одном отделе с родовой памятью.

Чтобы не думать о шёпоте Олеси по телефону, достаю из сумки толстую тетрадь в клетку. Планировщик большой городской жизни, купленный в приступе самоорганизации. В городе я собиралась в него записывать важные дела: отчёты, встречи, дедлайны. В итоге в нём так и осталась пара забытых списков.

Теперь тетрадь получает второй шанс.

На первой странице пишу крупно:

«Домашний устав. Деревенская версия».

Ниже ставлю дату и начинаю составлять пункты.

Не превращать дом в склад чужих тревог.

Слушать вещи. Если что-то стучит и шуршит, сначала спрашивать, что надо, а не лезть с молотком.

Домовому – отдельная строка расходов.

На третьем пункте мне самой стало смешно. Но ручка пишет уверенно, строки ложатся аккуратно. Значит, новая жизнь эту идею одобряет.

Я поднимаюсь, осматриваю кухню. В углу стоит веник с короткой ручкой, притаился за холодильником. По словам Настасьи Петровны, за метёлкой домовой любит сидеть. Там тихо, тепло, и никто не ходит.

На столе остаётся чуть тёплое молоко после завтрака. Я наливаю немного в маленькую эмалированную кружку, ставлю возле метёлки.

– Это не взятка, – шепчу в угол. – Это знак уважения. Если уходить буду – тоже буду оставлять. Чтобы ты знал, что я не исчезла, а скоро вернусь.

На секунду становится очень тихо. Потом где-то под потолком коротко щёлкает доска. Я записываю в устав ещё один пункт:

Перед выходом оставлять домовому молоко. Считается, что так дом спокойнее.

Коты подкрепляют решение: полосатый подходит к метёлке, нюхает воздух, но к кружке не прикасается. Законы здесь знают все.

День налаживается постепенно. Коза требует внимания по расписанию, которого у меня раньше не было, но теперь оно появляется само. Соседский петух объявляет смену часов лучше любого будильника. В промежутках между сельхозобязанностями я занимаюсь своим любимым делом – наводкой локального порядка.

Разбираю свою сумку. Оказывается, я привезла с собой три одинаковых блокнота, две зарядки и ни одной нормальной кастрюли. Это лучшее описание моей прежней жизни: записать, подзарядить, не поесть.

В шкафу у кровати нахожу старую кастрюльку и миску для теста. Иду к раковине, перемываю всё с особой серьёзностью. Городская привычка тщательно чистить всё подряд не сдаётся, даже если вокруг только травы и птицы.

В какой-то момент ловлю себя на том, что действую на автомате. Точно так же я драила стол в офисной кухне, убеждая себя, что чистая поверхность спасёт от хаоса.

– Ничего, – говорю себе. – Здесь это хотя бы приносит прямую пользу.

Из коридора доносится стук. Кто-то трогает дверь. Я вытаскиваю руки из воды, вытираю их о полотенце и выглядываю в окно. На крыльце стоит Настасья Петровна. В платке, с авоськой, в которой что-то тяжёлое.

Я спешу открыть, впуская её и запах улицы.

– Проверка, – сообщает она без лишних вступлений. – Жива? Коза цела? Дом не перевернула?

– По пунктам, – отвечаю. – Жива. Коза бодра. Дом в процессе переговоров.

Она усмехается. Снимает платок, осматривается.

– Молоко домовому поставила?

– Поставила, – показываю на кружку у метёлки.

Настасья Петровна кивает одобрительно.

– Правильно. Домовой должен знать, что ты его уважаешь. В городах этого не понимают. Там всё кому-то что-то доказать хотят. А тут всё проще: уважил – и тебе легче.

Она садится к столу, аккуратно достаёт из авоськи банку с солёными огурцами и небольшой кулёк с печеньем.

– На обживание, – поясняет. – Раз деревня тебя приняла, надо тебя накормить.

Я ставлю чайник снова. Мне приятно, что кто-то пришёл просто так, без повестки и повода. В городе обычно приходят по делу или по записи.

– Новая жизнь-то как? Не передумала ещё? – спрашивает Настасья, размешивая сахар в кружке.

– Пока нет, – честно отвечаю. – Вчера, правда, приснилось что-то странное про медальон и колодец.

Она внимательно на меня смотрит.

– То есть сразу, с первого дня, тебе сначала колодец приснился, – говорит она. – Ну, бывает. Здесь же Савельевы рядом. Они без своей истории и во сне не сидят.

– Вы про что?

Она вздыхает, но видно, что язык у неё всё равно чешется.

– Потом узнаешь, – говорит наконец. – Если духи решили, что ты им нужна, они сами к тебе придут. Главное – не впускать лишних. Старые городские страхи оставь там, где они родились.

Я прислушиваюсь к этим словам. Старые страхи действительно тянутся следом: что не успею, что не справлюсь, что кто-то недоволен. Здесь им тесно.

– Сложно их выключить, – признаюсь. – Они как радио, у которого кто-то забыл вынуть батарейки.

– Ничего, – отвечает Настасья. – Коза, огород, да ещё Савельевы со своими тайнами. Через месяц у тебя будет только две заботы: чтобы в доме не сквозило, и чтобы лишний народ к колодцу не лез.

Мы пьём чай, разговариваем про соседей, цены на муку, про то, кто чем болеет и лечится. Обычный деревенский разговор. Но между фразами я чувствую, как в доме всё чуть оседает, успокаивается. Новый порядок принимают не только стены, но и я сама.

После ухода Настасьи Петровны снова открываю свою тетрадь. На следующей странице пишу:

«Старые духи – это чужие ожидания, которые поселились в голове. В деревне им делать нечего».

Потом добавляю чуть ниже:

«Новые духи – местные. Обращаются через шёпот, узелки, калины. С ними надо разговаривать спокойно».

К вечеру у меня формируется расписание. Не такое, как в городе, где каждая строка забита встречами и цифровыми кодами. Здесь у расписания другие названия:

«Козу напоить.

Коты – корм.

Домовому – молоко.

Себя – воздухом».

Я пишу это и вдруг понимаю, что чувствую себя легче. Словно кто-то убрал из головы громкий фон и оставил только настоящее.

В промежутках между делами я хожу по дому и раскладываю свои вещи. Здесь будет полка для полотенец. Здесь – для книг. На комод ставлю фотографию с городского праздника. Тогда я ещё была уверена, что счастье – это когда вокруг много людей и ни на секунду не наступает тишина.

Теперь я в этой фотографии вижу только усталое лицо со сжатыми губами.

– Прости, – говорю той прежней себе. – Ты старалась. Теперь твоя смена закончилась.

Фотографию оставляю, но чуть сбоку. На центр комода ставлю маленькую вазу и кладу туда сушёную траву, найденную в шкафу.

Ближе к закату приходит Олеся. На этот раз без телефона, с блюдом пирожков.

– Это тебе, – говорит. – Чтобы не думала, что мы тут только с козой, да домовой. У нас ещё и выпечка есть.

Я приглашаю её в дом, показываю свой «устав». Она хохочет, когда читает пункт про расходы на домового.