Наследие ночи

Её платье чуть шуршало, клинки под тканью были холодны и неподвижны. Всё сидело идеально. Любое лишнее движение могло бы стоить жизни, но она держала контроль.

Когда двери распахнулись, зал наполнился золотым светом. Музыка стихла, гости замолчали, всё внимание переключилось. Королевская семья вошла – и пространство будто вытянулось, застыв. Арнор Орше шёл впереди – высокий, широкоплечий, с тяжёлым взглядом. Его дочь – рядом, в тени его шага. Принцесса Авалис. Хрупкая, почти прозрачная, с лицом, которое не знало покоя. На фоне блеска и золота она казалась тенью света – тонкой, тревожной. Аскер заметила, как дрожали её пальцы, когда та поправляла мантию. Деталь, не замеченная никем, кроме хищника.

Рядом с ними – гости из Милоса. Король Галберт Ихан и его брат Саэль. С их появлением воздух в зале стал гуще. Аскер не дышала – внутри что-то шевельнулось, сжалось. Она знала это лицо. Помнила его с детства. Кровь на мраморе. Оглушительная тишина, когда больше некому кричать. Галберт.

Она опустила взгляд на бокал, но внутри всё кипело. Только пальцы на коленях чуть дрожали. Король Эхиса сел первым. Гости последовали. Саэль оказался между Аскер и Галбертом – и это едва удержало её от того, чтобы достать клинок прямо здесь. Слишком близко. Она чувствовала, как от тела Галберта веет холодом, как пахнет металлом, вином и кровью. И как в нём нет ни капли человека.

Музыка стала фоном, разговоры вернулись. Люди смеялись, ели, поднимали тосты. Аскер сидела неподвижно, краем глаза следя за каждым их движением. Её не интересовали ни блюда, ни вина, ни мелкие разговоры вокруг. Всё казалось нарисованным – как на картине. Даже тепло в зале ощущалось чужим. Она ждала. Каждый вдох отмерял секунды до того, как весь этот маскарад закончится.

Внезапно тишину прорезал голос:

– Мисс Елай Рилия, если не ошибаюсь? Нас ведь ещё не представили, – произнёс кто-то с противоположного конца стола.

Принц Ломар. Молодой, уверенный, с улыбкой, которой он прикрывал скуку. Аскер подняла глаза.

– Всё верно, принц, – ответила она спокойно.

Слова звучали мягко, но внутри каждое было натянуто, как струна. Ломар не отводил взгляда.

– Вы приехали одна?

– Да. – Она чуть опустила ресницы.

Он усмехнулся:

– Тогда, полагаю, вы позволите мне станцевать с вами первый танец?

Она почувствовала, как зал будто сузился, звук стал громче. Это было не по плану. Но отказ означал вызвать внимание, а этого ей раньше времени было не нужно.

– Разве я могу отказать? – тихо сказала она.

В этот момент в голове у неё звенел один вопрос: почему Галберт всё ещё здесь? Он ел, пил, улыбался, но не вставал. Она ждала движения, момента, любого повода. И всё равно улыбалась, как подобает гостье.

В какой-то момент принцесса Авалис резко встала, и гости тут же повернулись к ней. Глаза в страхе бегали по залу, пальцы сжимали юбку платья, губы дрожали.

– Прошу меня простить, – тихо сказала она и быстро покинула зал.

На секунду воцарилась тишина. А потом оркестр вновь изменил ритм. Гости забыли о случившемся, возвращаясь к празднику. Настало время танцев. Ломар поднялся, подошёл, подал руку. Его пальцы были тёплыми, слишком живыми. Её – холодными, мраморными. Он повёл её в танце, и зал будто расплылся. Она двигалась идеально, в такт, даже позволяла себе улыбку. Но внутри было жёсткое безмолвие. Она считала удары сердца: раз, два, три. Раз, два, три.

– Кто в вашей семье имел такие глаза? – спросил он негромко.

– Отец, – ответила она, не моргая.

– Это дар богов, не иначе.

Саэль поднялся из-за стола и поспешно покинул зал. Аскер видела, как он поклонился, сказал что-то королям и направился к выходу. Она следила за ним взглядом до последнего шага. Вот он. Мышь, ведущая хищника к своей норе.

Музыка плавно закончилась. Она присела в реверансе, коротко кивнула и ушла. Зал за её спиной вновь заполнился шумом, новой музыкой. Но теперь звук был глухим, как под водой.

Аскер последовала вдоль длинных каменных стен, ожидая Ронара. Коридоры встречали тишиной. Факелы коптили, воздух был густой от дыма и вина. Издалека доносился отголосок музыки. Она шла быстро, но бесшумно, считывая пространство, как карту. Ни единого случайного шага.

Скрипнули шаги. Из-за поворота вышел придворный – молодой парень, с горящими глазами и дрожащими губами. Она кивнула, проходя мимо, но парень заговорил:

– Простите, мадам, вам нельзя здесь находиться.

– Что? – спросила она, чтобы дать себе время на раздумья.

Его рука жёстко схватила её за запястье. Кожу под его пальцами обожгло. Его зрачки быстро сузились и расширились. Провидец. Он резко отпрянул.

– Что ты видел? – спокойно спросила она.

Парень задрожал, словно увидел саму Смерть.

– Стража! – закричал он, и Аскер тут же метнулась к нему.

Одним плавным движением она достала клинок. Металл сверкнул в свете факела – и горло парня вспыхнуло алой полосой. Он осел, зажимая рану, а она поспешила подальше, вытирая клинок о внутреннюю сторону юбки, чтобы не осталось следов.

Ронар появился из темноты, мягко, как тень, в тот момент, когда она поднялась на верхний этаж.

– Он в покоях пр-р-ринцессы.

Аскер кивнула, не сказав ни слова. Кот вновь исчез, скрываясь в тенях, следя за всем, что происходило вокруг. Она шла по коридору всё быстрее, слыша, как внутри пульс превращается в марш. Огонь факелов дрожал, когда она проносилась мимо. С каждым метром напряжение тянулось всё сильнее, как нить перед разрывом.

Она остановилась у двери и прислушалась. Раздался женский крик. Вздохнув, она приготовилась убить всех, кто был в комнате.

Глава 5. Остриё клинка.

Авалис Орше была готова расплакаться прямо за столом, перед сотней гостей. Но всё же сбежала в самый нужный момент. Она вошла в покои тихо – как будто тишина могла вернуть ей лицо, а не распластанную, дрожащую маску. Покои встретили её тяжёлым воздухом – пахло воском и лавром. Тепло окутало её, успокаивая нервы. Авалис мазнула взглядом по окну, где зимний вечер стекал в сад полосами свинца.

В груди билось не сердце, скорее – колокол, каждый удар отдавал в горле звоном, оставляя ожог. Её тошнило не от еды и не от слёз – её тошнило от будущего, будто оно уже лежало рядом, липкое, тяжёлое, неизбежное. Ей хотелось упасть на постель и ни о чём не думать. Лечь лицом в подушку и выдохнуть всю жизнь сразу, одной длинной нотой. Она сделала шаг к кровати – и дверь распахнулась.

Он вошёл так, будто всегда здесь жил. Не постучал. Не сказал «простите». Лишь остановился на пороге, улыбнулся – тонко, как нож, и закрыл за собой дверь. Дерево мягко соприкоснулось с камнем.

– Ну чего же ты, милая, – голос его был ласков, словно колыбельная. – Не дрожи.

Всё в ней снова сжалось. Горло, ладони, колени, мысли. Она знала, что он придёт, – не в этот миг, так в другой, – и всё равно оказалось слишком рано. Он шёл к ней мягко, как крадутся к зверю в силке, чтобы не спугнуть. На пальцах блестело золото, манжеты пахли сладким вином, от которого кружится голова. От него веяло терпким перегаром и чем-то ещё – как от мяса, оставленного на солнце.

– Вам… не следует здесь находиться. Король разгневается, если узнает… – тихо, сипло пробормотала девушка от страха.

– Никто не будет возражать, – он кинул взгляд на дверь. – Если я заберу то, что мне по праву принадлежит сейчас.

«По праву». Эти два слова ударили сильнее, чем могла бы ладонь.

– Так нельзя… – только когда слова слетели с её губ, она поняла, как жалко они прозвучали.

Мужчина лишь рассмеялся и направился к ней, словно зверь.

– Принцесса, вы не подумайте плохого. Мы скрепим союз как следует, с белыми простынями. Я же не хочу обесчестить вас, таких намерений у меня нет…

По спине побежал холодок. Она отступила к камину, к столикам, где тлели свечи. Ладонь сама нашла латунь – тяжёлую, тёплую у основания. Подсвечник. Ей хватило усилий поднять его и сжать – так крепко, что оплавленный воск выступил между пальцами.

– Не подходи, – сказала она, и своего голоса не узнала: он был тонким и твёрдым, как осколок. – Я лучше умру, чем выйду за тебя.

Он засмеялся вновь. Смех его был угрожающим – не весёлым, а скрипучим: будто ломалась сухая ветка.

– Не раньше, чем я заберу то, что принадлежит мне, – сказал он и сделал ещё один шаг.

Ужаса в ней было много, но где-то под ним щёлкнуло что-то другое. Маленькое, но упрямое. Она не была бойкой: боязнь с детства обкрутила её, как плющ колонну. Но и камни иногда трескаются.

– Здесь нет ничего твоего, – сказала она, и голос её дрогнул, как лёд у берега.

Он подошёл на расстояние руки и на миг остановился – разглядел её, будто выбирал, за какую нитку тянуть. И тогда она закричала. Закричала так, чтобы сорвать кожу, чтобы голос стал кровью. Но внизу гремел оркестр, смех и тосты – всё смешалось в плотную волну, её крик захлебнулся в ней и исчез.

Он двинулся резко. Вырывая подсвечник из её пальцев: металл ударил по полу, латунь глухо стукнула о камень и отлетела, свеча догорела в воздухе и, брызнув, осыпала пол горячими каплями. Его рука схватила её запястья, подняла над головой, вдавила в резную стену камина. Лицо приблизилось – холодные губы, сырой запах земли, та самая приторная кислота вина, и ещё – тот странный душок, который уже резал нос.

Она попыталась отвернуться, упёрлась в плечо, сжала зубы. Саэль придавил сильнее, приблизился ближе. Её ладони вспыхнули болью: суставы трескались, пальцы ныли и немели. Паника пустила свои корни, и она ударила его коленом, как подсказывало тело. Он лишь слегка согнулся, прошипел что-то себе под нос, на секунду ослабил хватку, а потом что-то дрогнуло под кожей Саэля. Что-то незнакомое принцессе, что-то тёмное, похожее на… С его запястья, у самого сгиба, стремительно выскочил тонкий каменный шип – и, прежде чем она успела понять, острый камень вошёл в её собственные запястья.

Воздух исчез из лёгких, перед глазами вспыхнули чёрные пятна. Боль была острой, словно мир раскололся на две половины. Она не чувствовала рук. Из ран горячими дорожками побежала кровь – густая, тёплая, вишнёвая. Пламя дрогнуло, стены закачались, а потолок, казалось, стал слишком низким.

Она закричала, что было сил. Слёзы брызнули из глаз от ярких вспышек боли и жалости к себе. Тошнота подступала к горлу от накатов, каждый вздох раздирал кожу сильнее.

Саэль, широко, почти жадно дыша, потянулся к подолу её платья. На лице его появилось выражение, от которого хотелось выцарапать миру глаза, чтобы он не запомнил эту картину. Его руки были ледяными, по коже побежали мурашки.

Пол словно исчез из-под ног. Она не верила, что это происходит с ней. Ещё один шаг, ещё один вдох, ещё одно прикосновение – и всё, дальше – как в омут. В висках билось чужое сердце. Рот наполнился кислым привкусом крови.

И тут воздух в комнате изменился, так меняется он перед грозой, – стал тяжелее и плотнее. Что-то проскользнуло в комнату без звука. В долю секунды Авалис увидела, как острое лезвие выходит из его груди насквозь, мягко, как в мокрую землю.

Глаза его расширились не от боли, а от неожиданности. Он опустил глаза на лезвие так, будто мог его оттуда вытянуть взглядом. Попытался вдохнуть, но не смог, в ту же секунду принц Саэль начал захлёбываться. Он сделал последний шаг назад – в пустоту, которой не было, – и рухнул, ударившись затылком о край ковра. На ковре разошлось тёплое пятно крови, словно разлитое из амфоры вино. Он попытался вздохнуть вновь, что-то внутри забулькало с новой силой.

Перед Авалис стояла девушка в красном. Белые волосы струились локонами – такие светлые, что казались прозрачными. Лицо – не то чтобы красивое, а правильное, резкое, как пик ножа. Необычные глаза – тяжёлые, глубокие, лишённые любой дрожи. В руках – длинный клинок, с которого медленно капала кровь. Она почти не дышала, грудь не вздымалась, ноздри не расширялись.

Принцесса осела и оцепенела. Тело ещё била ноющая боль, запястья пульсировали. Кровь стекала по ладоням и капала с кончиков пальцев, каждая капля – как падение. Её тошнота отодвинулась на шаг, уступив место чистому, простому звуку: «смерть».

Незнакомка подошла ближе – не быстро, без угрозы, но и без мягкости. Присела, как приседают у постели больного. Посмотрела на руки принцессы, потом в глаза, затем обратно. Девушка перед ней была воплощением смерти – жестокая, холодная, тихая. Авалис уже знала, что это её конец. Но тут вдруг незнакомка достала из-за пояса две ленты – узкие чёрные полосы ткани, блестящие в свете огня. А после аккуратно обвела ими запястья Авалис – раз, два, и ткань прилипла к коже, пропитываясь кровью.

Сразу стало горячо, будто под лентами разгорелся огонь. Она захотела отдёрнуть руки, но они не слушались – да и жар этот, странным образом, был выносим: он вытеснял вязкую пустоту, где только что клубился страх.

– Сиди спокойно, – сказала незнакомка негромко, словно прочитав её мысли. – Раны затянутся.

Авалис вдохнула. Воздух вошёл в неё осторожно – как гость в дом, где недавно ругались. От девушки пахло чем-то незнакомым, терпким. Глаза принцессы наполнились слезами снова – теперь уже от облегчения. Боль не ушла, скорее изменилась на другую, более плотную, более тянущую, более терпимую. В ушах ещё стоял гул.

– Я… – она попыталась сказать «спасибо», но горло заскрипело.

– Потом, – отрезала девушка. Голос у неё был ровный, без особой окраски – чужой до прозрачности. – Молчи, один крик – и тебя ждёт плохой конец.

Она встала, оценила комнату одним быстрым взглядом. Саэль уже не шевелился. На полу продолжало растекаться озеро, впитываясь в щели досок, в бахрому ковра. На лакированной ножке стола капли крови легли алым бликом и замерли. В камине потрескивали дрова – тихо, как будто не хотели мешать.

– Ты… – выдохнула Авалис, не понимая, что именно она хочет спросить: «кто ты?», «зачем?», «почему я жива?» – но слова всё равно не складывались.

Незнакомка перевела ровный, тяжёлый взгляд без жалости на неё.

– Я ещё вернусь за своим долгом, – сказала она. – Верни ленты владельцу.

Слово «долг» вошло в Авалис, как гвоздь: не больно – намертво.

Девушка обернулась к двери – шаг, ещё шаг. Остановилась. Вытерла кинжал о край скатерти ровным движением и исчезла в коридоре так же тихо, как вошла. Дверь не скрипнула, половицы тоже.

В комнате осталась живая тишина, наполненная тёплым потрескиванием огня и далёким, как через воду, оркестром. И только мёртвый Саэль нарушал эту мирную тишину. Авалис сидела на полу, с перевязанными запястьями, уставившись на дверь, за которой исчезла незнакомка. Запястья пылали, словно под лентой что-то шевелилось, будто мелкие ниточки стягивали разрыв. Лента не была просто тканью. И это ощущение внезапно успокоило её, будто доказывая, что дар богов может не только убивать.

Она посмотрела на тело у ног – удивительно спокойно. Смерть была не отвратительной, а чистой, и эта неожиданная мысль пугала принцессу. Впервые смерть оказалась облегчением, как глоток после долгой жажды. Её явно не должно было радовать это ощущение, но именно оно держало её в сидячем положении, не давая упасть лицом на ковёр.

Мысли возвращались по зёрнышку. «Крик». «Боль». «Он». «Она». «Лента». «Долг». Принцесса вспомнила глаза брата в тронном зале – как они на миг дрогнули, когда отец объявил о её будущем. Вспомнила руку у губ Саэля – как жадно он касался её кожи. Вспомнила собственный крик – всю свою жизнь до этого крика и после. И вдруг, как вспышка за стеклом, – на кончиках пальцев она ощутила слабое покалывание: будто по коже пробежали крошечные искры. Запретный в стенах замка дар богини Солнца. Он словно наткнулся на чёрную ленту и затих.

В голове, вместо шума, возникла одна ясная мысль: нужно встать. Встать – умыться – спрятать кровь – перешагнуть через мёртвое – дойти до двери – позвать стражу? Нет. Нельзя. Если позвать – начнутся вопросы: почему ты не кричала? Почему дверь была закрыта? Почему твои руки перевязаны чёрной тканью, которой нет в королевских сундуках? Кто был здесь?

Она посмотрела на ленты – чёрный матовый шёлк, будто был живым. Лента держалась сама собой, как чья-то кожа.

«Я ещё вернусь за своим долгом». Что это значит? Какой долг? Её жизнь? Тишина? Кровь на ковре? Ответов не было. От этой неизвестности не было страшно. Удивительно, что внутри ощущался не страх, а ровная трещина, как на льду под ногами: видишь её, знаешь, что она вот-вот треснет, но пока она не расползается – ты в безопасности.

Она встала. Медленно, опираясь плечом на стойку кровати. Ноги дрожали, но держали. Она осторожно шагнула к окну, открыла наполовину – мороз ворвался, и воздух стал чище. Тепло из комнаты заметалось в щели. С улицы тянуло смолой и снегом. Принцесса обернулась к телу. Сдвинула край ковра, чуть-чуть, чтобы кровь не дошла до ножки туалетного столика. Глупое движение – зачем? – но именно оно вернуло ей ощущение, что она может сделать хоть что-то, что будет иметь последствия.

Дальше – вода. Умывальник. Миска, кувшин. Она плеснула воду на лицо один раз, затем второй. Ей нужно было сесть. И она села – к спинке кресла, лицом к окну, чтобы холод остужал кожу. Авалис почувствовала пульс. Он принадлежал не ей, а лентам. Принцесса слушала этот ритм, пока он не совпал с её дыханием.

И вдруг, с запозданием, как гром после молнии, сообразила: она жива. Не просто «ещё жива», а живёт – прямо сейчас. На мгновение её накрыла горячая волна благодарности – не к богам, не к себе, и даже не к незнакомке, а к самой жизни: грубой, бессмысленной, упрямой.

С улицы донёсся далёкий лай. В камине тихо осыпалась головёшка. Голоса гостей и отголоски оркестра вдруг стали чётче. И где-то на самом дне сознания стояла фраза, как печать на важной бумаге: «Она вернётся за своим долгом». И впервые в этот длинный вечер у Авалис возникло ощущение, что этот «долг», возможно, не про кровь. А про то, что кто-то в этом мире всё ещё уравнивает весы, иногда – чужими руками, иногда – лентой на запястье, иногда – ножом, входящим так тихо, что даже свеча не успевает моргнуть.

В этот момент принцесса королевства Эхиса, Авалис Орше, знала, что ничего уже не будет как прежде.

Глава 6. Кровавый бал.

Аскер стояла у лестницы, пытаясь собраться с духом. С каждой секундой приём внизу казался всё тише. Даже собственное дыхание звучало чужим.

Она не должна была колебаться. Приказ был прост: убить, а не спасать. Видел бы сейчас это Хасан – отчитал бы её за ошибку. Она вспомнила глаза принцессы, наполненные страхом, но не тем, что она привыкла видеть у других. Не страх перед смертью – страх перед жизнью, в которой за тебя уже решили твою судьбу. Аскер знала этот взгляд. Когда-то она сама так смотрела – на человека, который держал её за волосы, объясняя, что пощада – роскошь, а боль – единственная верность. Ассасину достаточно было просто уйти, и принцесса умерла бы сама. Наверное, если бы не ленты Охори, она бы действительно так и поступила. И всё же она сделала то, что ей велела маленькая Аскер, которая когда-то верила, что, искоренив жестокость, можно вернуть миру свет. И, впервые за долгое время, рука дрогнула.

Теперь, спускаясь обратно в зал, Аскер чувствовала эту дрожь на коже – будто одобряющий голос совести. И ассасину хотелось вырезать эту благородную душу из себя с корнем. Пятна крови высыхали на бархатном подоле, оставляя тёмные тени, но никто не смотрел подолгу на девушку в красном. Никто не замечал убийцу, если она умела улыбаться. Музыка снова лилась со сцены – живая, беззаботная, как будто никто сегодня не умирал. Люди смеялись. Люди ели. Люди танцевали. Аскер шла среди них, словно тень в сердце праздника, и надеялась только на то, что принц Ломар не захочет вновь оказаться в её компании.

Галберт Ихан стоял у камина, окружённый придворными. На губах его играла привычная усмешка – властная, ленивая. Вино в его бокале переливалось через край, отражая его фигуру. Аскер застыла на месте. Тот же изгиб губ, та же тяжёлая рука, то же движение плеч, что она видела тогда – в отражении бокала, когда их дом рушился под ударами мечей.

Картина выжигалась в памяти: серый дым, крики стражников, мать, которая не успела добежать до отца. Она видела след смерти на ковре, что тянулся от тела к порогу. С того дня рядом остался только Ронар. Он был единственным, кто знал правду. Он был единственным, кто знал её.

Аскер стояла у края зала в тени, наблюдая, как Галберт улыбается какой-то женщине в жемчугах. Смех разрезал ей слух, как нож. В груди поднималась та же старая волна, не похожая даже на ненависть, – скорее на что-то древнее, как голод. Жажда возмездия. Тянущая, сладкая, как первый вдох перед ударом.

Она знала, что должна уйти, чтобы выжить. Но так же она знала, что должна отомстить. За всех, кто погиб в тот день, за каждую душу, что он погубил, за весь свой народ. Шаги сами вывели её ближе – к музыке, к шуму, к нему. Галберт наклонился к бокалу, и в этот момент его лицо оказалось в свете камина. Аскер впервые за много лет ощутила страх – не за себя, а за то, что всё может оборваться прямо сейчас, что она не удержится, сорвётся. Она закрыла глаза, на секунду вспомнив о своём плане. Она выполнила приказ, но не закончила дело. Кровь всё ещё требовала равновесия. И пока Галберт смеётся, покой – всего лишь ложь.

Вечер продолжался – музыка, танцы, угощения. Звонкий смех дам фальшивил, раздражая слух. По ощущениям девушки, вечер тянулся целую вечность. Её лицо немело от улыбки и невинного взгляда. Иногда она поглядывала на принца Ломара, следя за тем, чтобы тот не приближался слишком близко.

Когда большая часть гостей покинула замок, Аскер наконец-то начала действовать. Девушка поднялась на этаж, где расположился король Галберт, и начала ждать его появления. Два солдата королевства Милоса стояли по обе стороны от покоев, словно статуи.

Ассасин знала, что цель стоит терпения, пусть оно уже и было на исходе. Она ждала достаточно долго, чтобы подождать ещё пару минут. Впервые её руки дрожали, она представляла этот момент тысячу раз, но и предположить не могла, какая жажда крови проснётся внутри. Она хотела видеть, как из его глаз исчезает жизнь, как он корчится от невыносимой боли и не может обратить исхода. Девушка стояла в тени коридора и медленно дышала. Праздничная суета стихла где-то внизу, здесь же царила глухая, вязкая тишина.

Галберт Ихан, шатаясь, наконец-то добрался до своих покоев. Дверь за ним закрылась тяжело, с глухим звуком. Два стражника так и стояли у двери, не шелохнувшись, как каменные изваяния, их судьбу ассасин уже решила.

Ассасин опустилась на одно колено и раскрыла маленькую бархатную сумочку, привязанную к ножнам. Из неё она достала белые перчатки – короткие, плотно облегающие, из ткани, которую не ткал ни один мастер в Эхисе. Матовая поверхность ловила свет и гасила его в себе, будто отказывалась отражать мир. Она натянула перчатки медленно, по пальцу за раз, ощущая, как воздух скользит по коже. Этот жест всегда казался ей священным – ритуалом, где каждое движение приближает к неизбежному. Затем она вынула из внутреннего кармана маленький пузырёк, в котором дрожала чёрная жидкость – вязкая, как ртуть, но живущая, будто в ней билось сердце. Она отвинтила крышку и наклонила над клинком. Пять капель – ровно столько, сколько нужно, чтобы мучать душу вечно. Они упали одна за другой, как удары маятника, и растеклись по лезвию, оставляя за собой следы темнее тени. Металл будто ожил, втянул яд в себя.

Аскер на мгновение задержала дыхание. Всё вокруг стало чётче: шум крови, слабое потрескивание факела, шаги за стеной. Она знала – после этого пути назад не будет. Но это знание не пугало, а успокаивало. Всё наконец вставало на свои места.

Ронар пришёл как раз вовремя, он тоже не собирался пропускать это важное событие. Он знал, что им ещё не скоро предстоит встретиться, и знал, что найдёт способ вернуть её, чего бы это ни стоило. На его чёрной шерсти собралась пыль, но кот даже не потрудился её стряхнуть.

– Я потушу факела, – промурчал тот. Девушка лишь быстро кивнула. – Будь остор-р-рожней.

– Знаю. Ну что, начинаем? – Аскер достала золотой крест, висящий на груди, и покрутила между пальцев, тихо молясь своей богине Ночи.

– Да.

Во вторую руку она взяла изогнутый нож, металл блеснул в свечении огня. Всё началось быстро. Через две секунды в коридоре маленькая тень потушила факела. Стражники замешкались, раздались голоса. Девушка тут же метнула один нож точно в голову мужчины. Второму Аскер дала фору в три секунды, пока доставала ещё один нож. Но стражник не успел даже вскрикнуть. Кровь брызнула на каменные стены. Коридоры затихли. Девушка наконец-то вышла из укрытия, крепко обхватив рукоятку отравленного клинка. Она достала свои ножи из пробитых черепов мужчин и с отвращением вытерла их об одежду стражей.

Она позволила себе одно – короткое, медленное дыхание. Сердце стучало не в груди – в кончиках пальцев. Тишина в покоях за тяжёлым деревом была слишком ровной, натянутой, как струна, и в этой ровности уже слышалось подозрение.