Сердце камня. Легенда о СибИрии

Много чудес на вершине горы, где обретается Могучий Уволга. Много друзей и товарищей у него. Но в последнее время он стал отдавать предпочтение одному своему довольно-таки странному приятелю – Ворону.

Тот Ворон необычный, удивительный: от старости, а может быть, от мудрости совершенно седой – белее снега белого.

Могучий Уволга однажды спас его от смерти. Осенняя буря в тот день разыгралась – закинула Ворона под облака. Он, едва живёхонький, плюхнулся около ног Могучего Уволги. Дух горы помог ему вернуться к жизни. Вот с тех пор они и дружат, а точнее, приятельствуют.

– Редко встретишь белого такого. Понравился ты мне, шельмец! – в минуту откровения признался Уволга.

– И ты мне тоже! – каркнул Белый Ворон. – А то зачем бы я остался тут? Внизу полно хороших мест, где можно угнездиться.

«Белый Ворон в общем-то хороший парень, – думал Могучий Уволга. – Только не нравится мне его развязность, панибратство, иногда переходящее в нагловатость».

Присматриваясь к Белому Ворону, Дух горы стал догадываться о чём-то нехорошем, неприятном, чёрном, глубоко запрятанном в характере этого странного типа.

«Хотя, может быть, я напраслину возвожу на него».

– А почему ты жить остался у меня? – спросил Могучий Уволга. – Я, кажется, знаю.

Глазёнки у Белого Ворона воровато забегали.

– Правда? – У него получилось «плавда». – А что ты знаешь?

– Наверное, тебе, такому белому, внизу легко запачкаться.

– В самую точку попал! – Белый Ворон обрадовался. – Наш нарлод… Ну, то есть люди, все они там, внизу, живут на низменных инстинктах, извиняюсь за выражение, не каждому понятное. Люди поймают меня, в пыли или в глязюке изваляют, как пор… лосёнка. Или хуже того: найдётся Пушкин или Гоголь – все мои белые пёрлышки подчистую обсмыгают, чтоб накатать свою нетленную поэму или повестушку. А я ходи потом весь год, сияя голым задом.

Дух горы Полкан расхохотался так, что эхо прокатилось по горам, и люди в посёлках, в деревнях, стоящих внизу, должно быть, подумали: это гром или где-то случился обвал – гранитная лавина схлынула.

– А ты шутник, я вижу, – похвалил Полкан.

– Стараюсь! – От старания он даже перестал грассировать. – Разве только шуткой и спасёшься от того, чтобы не зарыдать. Такая житуха. Кошмар-р-р…

– Пошутили и хватит. Дела у меня. Извини.

В тишине, в одиночестве Дух горы задумался: «Хороший парень, спору нет, но что-то здесь не то. Меня не проведёшь. Ты, парень, триста лет живёшь на белом свете, а я десять тыщ годов, если не больше – со счёту сбился. Я тебя вижу насквозь. Как под белым снегом чёрная земля, так и под твоими белоснежными перьями прячется душонка чёрная. Так мне кажется, парень. Но точно сказать пока не могу. Может, напраслину возвожу на тебя? Может быть, ты не Белый Ворон, а Белый Ангел? Как узнать? Как проверить?»

Так Могучий Уволга размышлял на той заре, когда ещё влажные, рваные простыни туманов закрывали посёлок Тея.

Моторки возле берега тогда только-только прочистили горло, приглушённо кудахтая не совсем прогретыми движками и осторожно разворачиваясь против течения, чтобы уходить куда-то вверх, в сторону Рязановского порога, который отсюда, с вершины Полкана, пищит не громче стайки комаров. А там, внизу, когда моторки подойдут к жутко гремящему порогу, когда ни секунды нельзя ротозейничать, – люди от страха бледнеют, потеют и обмирают.

Люди, они такие, снисходительно думал Могучий Уволга. Порой и смех и грех смотреть с вершины, как живут народы, как суета сует их часто заедает, в какой непроглядной и горестной темени людская душа пребывает порой от рождения и до смертного креста. А ведь как хорошо, как добротно и складно мог бы жить человек, если бы жил он по совести, по сердечной подсказке.

2

Старинное слово «покрученник» – это, стало быть, товарищ по артели, товарищ по промыслу или наёмный рабочий. Но Могучий Уволга однажды думал, думал и придумал нечто оригинальное: «покрученник» – это друг по кручине, тот, кто кручину твою понимает и разделяет.

«Вот я сегодня и проверю Белого Ворона: он покрученник мой или так себе», – решил Могучий Уволга в то утро, когда ему понадобился помощник – покрученник в буквальном и в переносном смысле.

Заря над вершиной горы в те минуты созрела, соком налилась и разорделась так, что вот-вот пожар охватит весь восточный небосклон и пойдёт полыхать аж до самого дальнего края, до западного.

Вскинув руку, Уволга звонко щёлкнул пальцами, подзывая покрученника – звонкий щелчок прозвучал будто выстрел: у Могучего Уволги пальцы могучие.

Белый Ворон спросонья чуть с дуба не рухнул – с того семицветного дерева, где так сладко заснул на вчерашнем глухом темнозорье.

– Так можно и оглохнуть, – проворчал он, когда подлетел. – По какому случаю стреляем?

Дух горы заговорил сухо, строго, делово:

– Значит, так, объясняю задачу. На земле наступает особенный день. И ночь будет особая. В честь этого большого и редкого события решил я отправить подарок одному человеку. Звать его Радомир. Радомирка. Ты знаешь его.

– Откуда? Помилуйте. Кто он такой и с чем его едят?

– А помнишь, прошлым летом ты в посёлке Тея…

– Ах да, конечно. – Ворон воровато заюлил глазёнками. – Так что? Куда? В посёлок?

– Погоди, не егози. – Могучий Уволга руку сунул в облако, мимо проплывающее, и перед ними появилась карта здешней местности. – Смотри. Тебе нужна вот эта точка.

– Ага, понятно. – Ворон клювом тюкнул в точку назначения. – Усё будет исполнено в самом лучшем виде. Не сумлевайтесь.

– Ты когда по-русски говорить научишься? «Усё», «не сумлевайтесь». Идиотизм какой-то.

– Идиотизм? А по-моему – диалектизм.

– Ишь ты, грамотей какой. Ты Божий дар с яичницей не путай. Диалектизмы – это нечто другое. Это когда белку, например, в Сибири называют – векша. Заяц – ушкан. Волк – бирюк. А петух – это кочет. Диалектизмов много. Потом поговорим. Держи подарок для Радомира. Да гляди, не потеряй.

– Не сумлевайся! – Белый Ворон похлопал себя крылом по груди – так человек порою кулаком колотит, когда клянётся в чём-нибудь. – Ну, так что? Я полетел?

– Давай, счастливо.

– От винта! – каркнул Ворон и упал на встречные потоки ветра.

«Вот шут гороховый. – Дух горы глазами проводил его и подумал: – Ну, теперь-то уж наверняка ты раскроешь своё нутро!»

Покинув вершину горы, Белый Ворон крыльями стал разгребать плотную облачность, окружающую подножье вершины Полкана.

Открылась раноутренняя, свежестью росы умытая земля. Речка Тея засверкала светло-синей жилкой, витиевато струящейся между горами.

В верхних слоях атмосферы прохладно, поэтому ворон немного снизился и, приободрившись в тёплых струях воздуха, устремился на Рязановский порог. Причём полетел он с такой быстротой, будто и в самом деле получал подмогу какого-то незримого винта.

В лапах у ворона, сверкая на солнце, золотился необычный треугольник, в центре которого изображён какой-то неведомый зверь, свернувшийся кольцом.

Усиленно размахивая крыльями, ворон время от времени косился на изображение зверя, точно боялся, как бы тот не цапнул за крыло.

Отлетев подальше от вершины, Белый Ворон оглянулся на всякий случай – не сидит ли у него на хвосте какой-нибудь другой помощник Уволги, которому поручено шпионить.

Сделав небольшой контрольный круг – по всем правилам конспирации, – Белый Ворон убедился, что всё в порядке, никто за ним не увязался.

«Вот и славненько!» – подумал он и, пролетев по-над берегом, внезапно стал пикировать с большой высоты —камнем бросился на землю.

От подобного броска любая другая птица наверняка разбилась бы вдребезги. Но Белый Ворон – жох, пройдоха ещё тот: он падал с удивительным снайперским прицелом – это всё равно что в иголку нитку вдеть на полной скорости. И у него это отлично получилось – не первый раз, должно быть.

Он упал и пропал в таинственной чёрной дыре, похожей на трубу, ведущую куда-то в глубины преисподней.

Глава одиннадцатая. Хозяин и слуга

1

Огромная округлая пещера напоминала купол цирка. Дальний край пещеры внезапно обрывался, будто бы гранитный монолит обрубили мощным топором.

Освещение тут непростое: посредине пещеры горел камин, в котором полыхали не поленья – рубиновые красно-кровавые каменья грудой навалены, точно жаром пышущие угли.

На первый взгляд пещера казалась допотопной, но каменные стены и куполообразный потолок изукрашены богатыми изразцами – замысловатые знаки и тайные символы. Ажурная решётка, над которой явно потрудились златокузнецы, полукругом ограждала камин. Неподалёку – столик, искусно сработанный из глыбы чёрного мрамора. На столе – большая шахматная доска, тоже каменная, с каменными фигурами. И тут же – на каменной тумбе – золотым песком наполненные песочные часы, почти что двухведёрного объёма.

Часы эти давно остановились, но не потому, что в верхней колбе золотой песок закончился – песка там ещё много. Время тут остановилось – золотая песчинка, упавшая из верхней колбы, до нижней колбы не долетела: песчинка эта навсегда застопорилась, будто бы вмурованная в воздух.

Хозяин бывает здесь редко – всё дела какие-то, заботы.

И появляется хозяин тут весьма оригинально, вот, например, как сегодня.

В тишине и в пустоте пещеры под каменным куполом, похожим на купол цирка, промелькнул, будто пламя, краснокрылый дракон. А через минуту-другую из глубины пещеры вышел крупный седогривый человек, лицо которого каким-то странным образом всё время в тени оказывалось.

Опустившись в кресло у камина, необыкновенный этот человек стал сосредоточенно рассматривать, изучать шахматную партию: он давно играл с самим собой, совершенно искреннее пытаясь сам себя перехитрить.

Собираясь делать первый ход, но ещё сомневаясь по поводу варианта d2–d4, он руку поднял, чтобы схватить за горло белую фигуру, точённую из камня.

И вдруг он замер отчего-то. Посмотрел наверх.

Внутри камина что-то приглушённо стрельнуло – чёрный дым клубками повалил, и неожиданно из этого дыма образовалась фигура большого белого ворона.

Сидящий в кресле седогривый человек, не поворачиваясь, сказал таким холодным голосом, от которого, бывало, застывала в стаканах вода:

– Ворлагампий! Сукин сын! Я сколько раз тебя предупреждал?

Изогнувшись в подобострастном поклоне, Ворлагампий прокаркал:

– Прошу простить, мой господин. Дело неотложное. Я торопился, а дверь закрыта.

Господин помолчал, глядя на холодное рубиновое пламя в камине. И снова тоном ледяным, тяжёлым:

– Принёс?

– Принёс. А как же? Я бы не посмел с пустыми-то лапами.

– Много болтаешь. Давай сюда.

– Вот, прошу, пожалуйста, пакет с печатью. Вы прочитайте, господин, а мне бы это… в горле пересохло…

– Иди, глотни колодезной.

– А может, что покрепче? Драконьяк, например.

– Тебе ещё лететь. Не расслабляйся.

– Слушаюсь и повинуюсь.

Ещё раз поклонившись, Ворлагампий отошёл от камина и жадно выхалкал два стакана воды, занюхал крылом, как рукавом, как будто тяпнул водки.

Разговор возле камина состоялся деловой, короткий:

– Ты всё запомнил?

– Так точно, господин. Не сумлевайтесь.

– Ой, смотри, красавчик. Если что не так – башка твоя слетит. Пух и перья полетят по закоулочкам.

– Нешто я не понимаю? Нешто я из дураков?

– А если ты умный такой, посмотри вот сюда. – Хозяин властной рукой показал на шахматную доску. – Ферзевый гамбит является самым эффективным дебютом для белых. Вот и подскажи мне, какой тут лучше ход произвести.

Ворон замялся. Загривок крылом поцарапал.

– Я думаю, что лучше вам… – Он помолчал, тоскливо глядя на шахматную доску, и тихо добавил: – Мне вообще-то некогда.

И в тот же миг огромная округлая пещера, похожая на купол цирка, наполнилась каким-то сатанинским хохотом, от которого дрогнули стены пещеры, – никакой человек не способен так жутко и так громко хохотать.

2

Кто там был и что там было, в той загадочной подземной глубине, – никому неведомо, только вскоре из-под земли внезапно вылетел всё тот же ворон, но теперь он стал чернее ночи, только кожа у основания клюва осталась белой – это белое кольцо у всех в семействе воронов; Ворлагампий знал эту особенность, поэтому решил не выделяться; и чёрные глаза свои он сделал голубыми – у нормальных воронов глаза либо голубые, либо серые.

Зависая в воздухе над каменной дырой, ворон не сразу смог сориентироваться в пространстве: куда, в какую сторону лететь?

И в эту секунду из подземной дыры вырвалась упругая струя спёртого воздуха – будто из пушки бухнули. Эта струя со свистом ударила под крылья, едва не поломала маховые перья, и чёрный ворон, скомканный, испуганный, кувырком взлетел за облака. Да так стремительно взлетел – уши заложило и от перегрузки сердце разбухло до боли в рёбрах.

– Да что ж вы, паразиты, вытворяете! – простонал Ворлагампий, едва не теряя сознание. – Я же вам не космонавт!

В первую минуту он растерялся: высота большая, привычные ориентиры так размыты и так размазаны, будто на мокром рисунке.

Ощущая жаркий противный стукоток в голове – от прилива крови, едва не закипевшей, – Ворон, расправив крылья, стал планировать, медленно теряя высоту и лихорадочно соображая: «Где тут юг, где север, где запад, а где западня – в том смысле, где опасно и куда мне лучше не соваться…»

И всё-таки ворон – отличный летун, прирождённый пилот. Он быстренько расчухал, разобрался, что к чему, тем более что сердце, жарко разбухшее, опять приобрело нормальные размеры и пошло привычным, хладнокровным ходом.

Чутким носом, а точнее, массивным клювом Ворон уловил попутные потоки, тоненько поющие под клиновидным хвостом и под крыльями. Он любил попутные потоки – тут главное поймать их, оседлать, и тогда можно лететь на дармовщинку, не напрягаться крыльями, как вёслами, разгребая, как воду, синеватый спрессованный воздух.

Летел Ворлагампий туда, куда его направил Могучий Уволга. Только теперь в цепких лапах его находился уже ДРУГОЙ ТРЕУГОЛЬНИК, в центре которого затаилась узловатая змея. Сначала змея показалась ему нарисованной, а затем…

Ворон вздрогнул, едва не теряя попутный поток.

Змеюка в середине треугольника вдруг начала оживать – зашипела, блестящий язычок раздвоенный противно задрожал, высовываясь.

«Ну черти! – Ворон покачал косматой головой, взъерошенной ветром. – Что вы задумали? И зачем я только согласился!»

Треугольный «подарочек», подсунутый хозяином Нижнего мира, поначалу показался лёгким, но чем дольше летел Ворлагампий, тем сильнее ощущал утяжеление – «подарочек» лапы оттягивал так, что сухожилия подрагивали, ослабевая. И потому он не рискнул над рекою лететь: если выронишь этот «подарочек» в воду – ни рыба, ни утка тебе не помогут найти, а это значит – ты покойник, хозяин не простит.

Пролетев над чернолесьем, кое-где прошнурованным витиеватыми и светлыми шнурками ручьёв, под крыльями оставив белопенно кипящий Рязановский порог, воздух над которым клубился разноцветными и влажными клубками, Ворон издалека заметил крышу избушки, прилепившейся на берегу речки Теи – эта крыша мелькнула, будто серая заплатка на зелёной хвойной шубе.

Ворон заложил широкий круг – нет ли кого на хвосте? – и только после этого приблизился к избе, но и тут не спешил: зависая в воздухе, насторожённо посмотрел по сторонам и тогда только опустился на предназначенный «аэродром».

Крыша старая, засыпанная ржавыми иголками многолетней хвои кедров и сосен. Местами тесовые плахи мхом поросли, травой, местами отрухлявилась. Крикливая кедровка года три назад занесла сюда кедровые орехи, и теперь зелёный пушистый кедрёнок, ростом ниже ворона, стоял на крыше.

Какие-то козявки забеспокоились под лапами ворона, в разные стороны поползли. Ворон презрительно покосился на чёрного жука-короеда под названием берёзовый заболонник. Капля солнца играла на спине заболонника. Не удержавшись от соблазна, ворон клювом саданул по короеду – раздался треск непрочной скорлупы, и мёртвый жук свалился с крыши, упал возле гранёного заржавленного лома, торчащего из завалинки. А рядом с этим ломом сиял на солнце большой светло-жёлтый кварцевый камень.

Прищуривая глаз, Ворлагампий посмотрел на гранёный лом, а затем на кварцитовый камень. Чутким носом своим – острым клювом – Ворон почувствовал: именно здесь скоро прольётся человеческая кровь.

«А может, не прольётся? – подумал он. – Да мне-то какое дело? Я доставил пакет, вот и всё…»

Он залетел на сумрачный чердак – уютный, сонный, тёплый. Солнечный свет сквозь дыры и щели соломенными стрелами наискосок прострелил пустоту чердака. Паутина кружевами выткалась в углах. В одном из этих кружев колыхалась и жалобно жужжала муха. Сухою пылью пахло, гнилыми тряпками.

С чердака хорошо просматривался светло-синий лоскут реки, немного измятый течением. У каменистого берега в эти минуты пришвартовались три моторные лодки.

«Давай решать! – поторопил себя ворон. – Что делать? Как быть? Ты за белых или за красных? В том смысле, что – за чёрных или нет?»

В дальнем углу чердака за трубой белели остатки лунного света, похожего на снег, – свет остался от полной высокой луны, всю ночь просиявшей.

Зачерпнув двумя крылами, как двумя руками, он ополоснулся поднебесным светом и что-то быстро-быстро прошептал, что-то вроде заклятья.

Смолистое перо его стало бледнеть, светлеть. Только два или три непокорных пёрышка – в аккурат напротив сердца – продолжали предательски чернеть. Ворон клювом выдрал этих предателей – перья закружились и пропали в сумрачном углу.

Зачем он это делал? Почему? Да потому, что настоящая любовь – сильнее страха. Ворон боялся хозяина подземного царства, а вот Могучего Уволгу он полюбил. Как отца родного полюбил. Могучий Дух горы спас ему жизнь. Могучий Дух горы неоднократно выручал его, помогая в трудные минуты. А этот всемогущий хан, который Эрлик-хан, только то и знает, что грозится башку оторвать, если что-то не так…

Чёрный ворон снова превратился в белого.

– Вот так-то! – хрипловато хохотнул. – А ещё говорят, что чёрного кобеля не отмоешь добела. Просто надо слово знать. Волшебное.

Глядя в отражение на боку старого самовара, валявшегося на чердаке, Белый Ворон выгнул грудь колесом.

– Жених! – подмигнул своему отражению. – За такого любая белая лебёдушка пойдёт!

И тут же он охнул, головой закрутил.

«А где пакет? Жених! Ты потерял приданое!»

Треугольный пакет, с которым он прилетел, непонятно куда пропал. Только что был на виду – и вот уже нет.

С громко бьющимся сердцем Белый Ворон заметался по чердаку, крыльями захлопал, спотыкаясь и клювом едва не втыкаясь в тёмно-серый бархат многолетней жирной пыли…

Глава двенадцатая. На пороге исторических событий

1

Весёлая и шумно галдящая компания поднялась на пригорок, где стояло зимовье на подступах к Рязановскому порогу – порогу исторический событий, как позднее выяснится.

Впереди шёл Серёга Добрынин – Добрыня, хороший геолог, самолучший друган Алексея Причастина.

– Ого! – удивился Добрыня, останавливаясь около избушки. – Это что? Кварцит?

– Он самый, – загомонили геологи,– здоровущий какой. Откуда он здесь? С ледникового периода или…

– Вы за камнями сюда или за рыбой? – окоротил Причастин.

– За рыбой, Лукьяныч. Какой разговор? За самою большою, которая царь.

Славинский, прибывший вместе с Причастиными, стал по своей привычке просвещать:

– Царская рыба и рыба-царь – две большие разницы. Царь-рыба – это общее название семейства осетровых. У них не только мясо необычайно вкусное, но и размеры необычайные. А царская рыба на царском столе – это может быть и сиг, и белорыбица, и тот же осётр. Но самой царской рыбой считается белуга. Здоровенная бывает, вот как эта лодка – метров восемь, девять.

– Может, и мы поймаем не сегодня завтра. А? Как думаешь, Ян Маркович?

– Поймаем, но при одном условии: если отсюда рванём на моторках в Чёрное море или в Каспийское.

Посмеялись. Закурили. Причастин признался:

– А по мне, так лучше нашего тейского хариуса никакой другой царской рыбы и нету. Так что давайте побыстрее устраиваться и на рыбалку. Там давно уже нас дожидаются и ленок, и хариус, и таймень, а кого и пескарь с малявками…

Пока мужики рассуждали о том о сём, Ванька Непутёвый, шлёпая резиновыми броднями, великоватыми, заклеенными в нескольких местах, первым оказался на крыльце избушки и сделал вид, что он хозяин, давненько гостей поджидает и готов хлебосольничать.

– Други верные! Добро пожаловаться! – Непутёвый был уже навеселе. – Будьте как дома. Доставайте мормышки свои, спиннинги и динамит!

«Ну и шуточки у дурака, – подумал Причастин, – и этот шут гороховый в крёстные отцы навяливался».

И шумом, и гамом своим весёлые люди спугнули какую-то белую птицу, сидевшую на чердаке – то ли крупный дикий белый голубь, то ли белая сова.

Никто на эту птицу не обратил внимания – только Радомирка, давно знакомый с Белым Вороном, которого он окрестил Беловоркой.

Рыбаки гурьбою в избушку ввалились – занимать хорошие «плацкартные места», как сказал Непутёвый, занявший себе самый хороший «плацкарт». И мальчишки – их в общей сложности четверо – тоже устремились в зимовье.

И только Радомирка задержался, наблюдая за птицей, усевшейся на ветку ближайшего кедра. Подойдя поближе, мальчик голову задрал:

– Привет, Беловорка. Давно не встречались. Зачем прилетел? По делам или так?

Потоптавшись на кедровой ветке, Беловорка, избоченив голову, выразительно посмотрел на чердак и даже клювом туда показал.

– Ты на что намекаешь? Говори, Беловорка. Чего ты мнёшься?

Беловорка в ответ молча крылами развёл, как руками: не могу, мол, не имею права. Беловорка – он всё-таки нашёл пакет на чердаке – плавно слетал на крышу зимовья и многозначительно клювом постучал по доске. И вместо привычного «тук-тук-тук!» Радомирка явственно услышал: «тут вот, тут!»

Просигналив таким-то вот образом, Беловорка улетел.

Радомирка задумчиво посмотрел на чердак.

«Что хотел он сказать, но не мог? Ведь он умеет говорить, правда, картавит».

2

Избушка тесноватая и низкопотолочная, плотно сбитая так, что между брёвнами в пазы никакой мороз не просочится, калёную свою иголку не просунет. Слева от двери небольшая железная печка сидит на кирпичах. Справа – закопчённое окно в пыли и в нитках паутины, в которых намертво запуталась то ли крупная муха, то ли мизгирь. На подоконнике и на грубом дощатом столе – свечные огарки, многоточие мелкой рассыпанной дроби, самодельные пыжи, пустой патрон, рыболовные крючки и всякие другие причиндалы подобных таёжных пристанищ.

Мужики наспех побросали свои вещи на широкие тесовые нары, занимающие почти половину жилого пространства. Расположились, кто где успел. Вытащили снасти и поскорей на берег – время дорого.

– Сынок! – позвал Причастин. – Пошли до Каменных Развалов, проверим, как там да что. Слышишь, Радомирка? Ты чего уставился на крышу?

– Да так… – Ему не терпелось поскорей забраться на чердак и посмотреть, что там оставил Беловорка, или это показалось. – Ну ладно, айда.

Неохотно, а всё же пришлось Радомиру с отцом прогуляться до ихнего любимого местечка – до светло-бурой гряды громадных каменных плит и мегалитов; с этих Каменных Развалов, обдутых ветрами, открывался шикарный вид: бурлящий порог с круговоротами пены и тёмно-зелёные шапки тайги, уходящей в небо.

А через несколько минут, когда Радомирка возвратился к избушке и вознамерился залезть на чердак, он задержался около большого кварцита. И поскольку он в ту пору понимал язык травы, язык цветов, деревьев и камней – услышал он голос кварцита:

– Не спеши на чердак, Радомирка. А главное – ты будь подальше от меня. Я ничего худого не хочу тебе, но вот что…

Что ещё хотел сказать этот камень – осталось загадкой.

Рядом, как нарочно, появились приятели, среди которых верховодил рыжеголовый Эрик, сын Ваньки Непутёвого.

Эрику тоскливо и скучно от безделья.

– Зачем только припёрлись? – недоумевал он. – У нас за огородом рыба ловится ничуть не хуже. Чударик! Слышь? Идея! Давай придумаем такую вот штукенцию…

Но Радомирка будто не слышал и в упор не видел рыжеголового. Это случилось после того удара, подлого удара в солнечное сплетение – там, на реке возле станции, где Эрик потерял ключ от лодки, а Радомирка умудрился найти, поднял со дна реки с помощью каких-то таинственных заклинаний. Рыжеголовый пацан не поверил, обвинил в воровстве и ударил – отплатил за добро. И Радомирка после этого перестал замечать пацана. Он не обижался, нет. Обижаться – себе дороже, обида разрушает человека, разъедает сердце и душу. Эрик просто-напросто перестал существовать для Радомирки – исчез, растворился, как дым неприятный растворяется в воздухе чистом. Эрик несколько раз пытался подлизываться, но бесполезно. Радомирка по-прежнему не слышал его и не видел.