Сердце камня. Легенда о СибИрии

Андрей Катаев, Николай Гайдук

Сердце камня. Легенда о СибИрии

Имеющий уши да услышит,

Имеющий глаза да увидит.

Книга первая. Земля

Глава первая. Тревога и тайна

1

Земля на рассвете ароматно дышала туманами по тихим оподольям лугов и берегов: краснопогожее летнее утречко широко зацвело над тайгой, над горами Енисейского кряжа.

Суббота была – день святой в том смысле, что сам бог велел смотаться на рыбалку. Так думал Алексей Причастин, молодой геолог. Он ещё с вечера всё приготовил: червей, обманки, запасной бачок бензина, винты и шпонки на всякий случай – на порогах и перекатах зубастые камни винты откусывают, шпонки срезают.

Закончив сборы, он спохватился: «Блёсны! Как я мог забыть?..»

Причастин в дом вошёл на цыпочках – жену не разбудить.

Однако она не спала. Обхватив руками беременный живот, стояла возле окна – лицо было тревожным.

– Алёша, смотри, что творится!

– А что там? – Он подошёл к окну. – Ох ты ёлки-шишки! Вот ни черта себе! Только что ни облачка. Откуда принесло?

Громадная диковинная туча – в виде красновато-рыжего дракона с чёрными подпалинами – медленно, громоздко выползала из-за дальнего хребта.

– Ты бы остался, – попросила жена.

– Привет! А кто свежей рыбки хотел?

– Расхотелось. Да ещё к тому же сон какой-то тревожный…

– Танюха! – Он достал коробку с новыми блёснами. – Мало ли, что нам приснится.

– Останься, – опять попросила жена и поморщилась. – Наверно, сегодня…

– Что? Что сегодня?

– А то! – Женщина устало улыбнулась. – Что ещё делают с пузом таким? На танцы, что ли, ходят? Рожать пора.

Он выронил коробку – блёсны брызнули по полу.

– Подожди, так это… – растерянно пробормотал, – рановато же ещё, врач говорил…

– Врачи не могут определить с точностью до минуты.

– Тоже правильно. – Причастин, присев на корточки, стал собирать блестящих, по полу разбежавшихся «жуков», оснащённых такими хорошими жаграми – двухпудовый тайменюка не сорвётся.

Собрал, закрыл коробку, потоптался у порога и руку поцарапал – одну и вторую. Руки у него работящие, крупные, с тёмной окантовкой под ногтями. Пальцы вдоль и поперёк исполосованы мелкими белыми шрамами – крючками и леской поранил. Интересно то, что «боевые» шрамы эти накануне рыбалки начинали сладковато зудеть, как сейчас вот.

Скрывая сожаление, он вышел в сенцы, болотники рывками сдёрнул и нехотя с большой своей фигуры стянул шумно шуршащую шкуру дождевика, кое-где простреленного угольками костров.

– Ну и чёрт с ней, с рыбалкой! – воскликнул, вернувшись в комнату. – Раз такое дело…

– Алёша, – укорила жена, – не надо чертыхаться, я же просила.

– Извини, забыл. Бог с ней, с рыбалкой.

– Вот! – улыбнулась Татьяна. – Так ведь лучше, правда?

– Лучше, куда как лучше. – Он криво ухмыльнулся. – Знаешь, когда самая крупная рыба ловится? Когда тебя нет на рыбалке. Да ладно, Танюха, наша рыба от нас не уйдёт.

Алексей обнял жену, бережно погладил выпуклый живот, на котором рассыпалась пшенично-золотистая коса. В посёлке Тея, где жили они и работали, Татьяна занималась определением «золотого запаса» Олимпиадинского месторождения. Вот почему временами Алексей ловил себя на тёплом, приятном ощущении, будто волосы жены отливают золотыми нитями.

И вдруг на эти нити золотые упала тень – диковинная туча приближалась.

– Странно! – Причастин прищурился, глядя в окно. – Обещали жару несусветную. А что получается? Мой дед, землепашец, говорил в таких случаях: обещали бычка, а дали тычка. Ну что? Если рыбалка накрылась, пойду пароход свой поставлю в тихую гавань.

Огород у Причастиных чернозёмной горбиной к реке выходил.

Посадив моторку на цепь и на замок, он поднялся на крыльцо, постоял, с недоумением озираясь.

Белые, невинные барашки-облака, минутами назад мирно пасущиеся на горизонте, быстро превращались в таких больших баранов – готовы горы забодать и солнце столкнуть с перевала. А вслед за кучевыми белоснежными облаками над горами возник, набухая, чёрный, плотный тучевой накат, не сулящий ничего хорошего.

Небо над посёлком стало низким – хоть граблями греби, на сеновал заталкивай. Золотистое солнце в этом косматом «сене» быстро увядало, напоминая помятый цветок – слабый свет на землю сыпался сухими лепестками.

И при этом всё в округе как-то подозрительно затихло, затаилось. За огородом стоящие сосны, берёзы и кедры неожиданно перестали шуметь – как по команде. Даже вечно болтливый осинник на пригорке не трепыхал ни одним язычком. И птицы пугливо умолкли. И собаки по дворам затихарились. И перекат на реке, всегда гомонящий неподалёку от посёлка, словно бы замер – застыл на бегу, ожидая чего-то такого, чего здесь ещё не бывало.

И тревога, жгучая тревога сдавила сердце Причастина.

И тревога эта – уже не первый раз.

2

Сначала только подозрение возникало – в прошлом году или даже в году позапрошлом, теперь уже Причастин точно не припомнит. А потом уверенность окрепла: кто-то старательно взялся выслеживать.

Кто? Почему? Что случилось?

Алексей Причастин – русоголовый, непоседливый геолог, на редкость открытый и доброжелательный, почти всегда улыбчивый. С любым человеком в тайге он приветлив, не скупердяйничает – последним куском хлеба поделится. И вот пожалуйста – тревога, тайна, слежка.

Что за ерундовина? Или просто кажется?

Причастин – широкий в кости, основательно сложенный. Опытный геолог и таёжник, он уже давненько топтыжил эти горы и долины. Встречался с волками и росомахой. Однажды пришлось завалить шатуна – здоровенный оголодавший медведь по чернотропу вышел к лагерю геологов, палатки начал потрошить – искал жратву.

Человек не робкий, Причастин, тем не менее, стал на рыбалку ружьё прихватывать. «Если не будет клевать, – сам себя обманывал, – глухаря или рябчика можно добыть».

Самолюбивый и гордый, он даже сам себе не признавался: страх с недавних пор засел под сердцем.

Широкоскулое лицо Причастина – лицо сибирского таёжного бродяги, дубленное ветрами и до кирпичных оттенков прокалённое солнцем, – внезапно бледнело, когда он оказывался в такой глухомани, где слышно, как из-под земли выходит гриб, как жёлто-красная листва, слетая с веток, шуршит, шушукается.

В такие минуты ему становилось не по себе. Причастин замирал, по сторонам позыркивал. Но выходило так, что тревога пустяковая: то мелкая зверушка – бурундук или белка – глазели на него из-за кустов, то глухарь на лохматой сосне затаился, то ещё какой-нибудь таёжный обитатель.

И тогда он сам себя вышучивал: «Что-то я совсем уже – хоть дома за печкой сиди, тараканов лови!»

Прогоняя зверя или птицу, будто следящих за ним, Причастин всё равно не находил покоя. Душа продолжала тревожиться, ныть. Многолетнюю рыбацкую радость что-то отравило или кто-то отравил. Теперь смотри на поплавок – не забывай оглядываться.

«Дожился, ёлки-шишки! – угрюмо размышлял он. – Может, пора бросать рыбалку и охоту? В пахари пойду. А что? И дед мой пахал, и отец. Помню, как мы с ним весною на тракторе борозду чернозёмную протащили по полю, и тут же налетели грачи и галки, червей давай выуживать, а черви там жирные – для рыбалки-то милое дело… Тьфу ты! Опять я про эту рыбалку. Вот уж действительно: охота пуще неволи».

С надёжной подругой своей черноокой – двустволкой он уже не расставался: в любую минуту могла оглушительно грянуть жаканами, самодельно вылитыми, – свинцовая примочка для медведя.

Осторожно обходя по кругу в том месте, где рыбачил, Алексей не находил ничего подозрительного. Хотя…

«Чёрт знает что! – Он шевелил ноздрями, ухватывая гадостный душок в таёжном, почти стерильном воздухе. – Может, медведь где-то рядом затырил добычу? Любит тухлятину. Ладно, не будем гадать на ромашках».

Он принимался рыбачить – душа раскрывалась навстречу желанному, страстному, древнему промыслу. Но тревога, ослабевая, всё же до конца не рассупонивалась. Комары его поедом ели, бывало, кровью набухали, становясь похожими на зреющую клюкву, – Алексей не замечал. Брал папиросу в зубы – забывал прикуривать.

Ресницы подрагивали от напряжения, когда он караулил поплавок и неосознанно шнырял глазами по сторонам. А когда насаживал наживку на крючок и продолжал озираться – острозубая жагра, собака, прокусывала палец едва не до кости.

Рыча и отплёвываясь матюгами, перемешанными с кровью, из раны высосанной, Причастин доставал НЗ – фляжку со спиртом брал всегда, но голову ей скручивал в обстановке только исключительной: если промок под зверским ливнем или хряпнулся в ледоставную реку.

«Что-то не то!.. Не то!.. – мараковал он, обжигаясь глотком чистейшего спирта, похожего на клокочущий кипяток. – Неужели действительно падалью пахнет? Странно только, что этот медведь падаль свою зарывает именно там, где я собираюсь рыбачить».

Время шло – тревога нарастала. Причём нарастала с такой удивительной закономерностью, которую Причастин не замечал: тревога становилась тем сильнее, чем ближе день рождения ребёнка…

Жена, заметив перемену в настроении и поведении мужа, спросила однажды:

– Алёша, ты чем-то расстроен?

– Нет, всё путём, Танюха, всё нормально.

– Да как же нормально? Ты в рюмку стал заглядывать едва не каждый день. В чём дело? Говори.

А что он мог сказать ей?

Он толком сам не знал.

И только немного позднее многолетнее чутьё таёжника подсказало Причастину: это не медведь и вообще не зверь – за ним давно уже следит НЕЧТО НЕВООБРАЗИМОЕ. Может быть, даже нечто такое, чего никто ещё не видел отродясь.

Алексей догадался об этом, когда в разных местах и в разное время года – на весенней охоте, на летней рыбалке – стал натыкаться на таинственный след, остающийся на полянах или береговых камнях, которые казались обожжёнными. Чёрные эти горелины встречались именно там, где Причастин собирался порыбачить или поохотиться.

Случайность? Э, когда бы так!

Противно и жарко заныло под ложечкой, когда он однажды устроил проверку: нарочно всем знакомым растрезвонил, что поедет рыбачить на зимовье, а сам, что называется, сделал ход конём – крутанул моторку на стремнине и попёр совсем в другое место. И вскоре поразился до того, что волосы под кепкой вздыбарились.

Там, куда он причалил, тоже оказалась горелая, чахоточная плешь. Трава и цветы за деревьями, откуда можно следить за Причастиным, точно посыпаны дустом или другими ядохимикатами. Причём «посыпаны» совсем недавно.

С недоумением, доходящим до ужаса, он глядел на стрекозу, стрекочущую изъеденной слюдою крылышек. Пчела жалобно жужжала в пыли и умирала. Жирные стебли травы с каждой минутой становились бескровными, жухлыми, на белые нитки похожими. А живые головки цветов, только что моргающие голубыми и карими глазёнками, вяло опускаясь, жухли и скукоживались.

Да что там трава! Что цветы!

Многопудовые камни на берегу, валуны величиной с полдома – сделались траурно-чёрными, погано воняющими.

Глава вторая. Кошмар

1

Прихватило Татьяну перед началом «светопреставления», когда Причастин возвратился в дом.

Опустившись на кровать, она заметно побледнела, покрываясь бисерным потом на лбу, на щеках…

– Что ты стоишь столбом? – с болезненной улыбкой прошептала. – Иди за машиной.

– А-а! Ну да! Я мухой!

Выйдя со двора, Причастин вдруг на ровном месте дал спотыкача и замер: на правую ногу споткнулся – худая примета, если верить побаскам седой старины.

Поначалу Алексей хотел метнуться к другу своему, живущему неподалёку, но ещё ближе, в переулке по соседству, он увидел уазик – машина приткнулась к берёзе недалеко от ворот.

На этой машине работал некто Ванька Непутёвый, личность в округе печально известная. Ванька – растяпа, разиня. Рукосуй, короче говоря.

Степанида, жена Непутёвого, возле печи над корытом сутулилась, жулькала какое-то бельишко. Под глазом Степаниды – стало видно, когда повернулась, – красовался ярко цветущий синяк.

– Ванька где?

Женщина мыльную пену с ладоней отёрла передником.

– Отдыхает в предбаннике. – Она и по горлу мокрым пальцем щёлкнула. – Ты чо хотел, Ликсей?

Он отмахнулся и дальше рванул, удивляясь тому, как пасмурно стало кругом – будто вечер уже.

Снова проходя мимо уазика, Причастин заглянул в кабину и обрадовался: Непутёвый – он и есть Непутёвый: ключ оставил в замке зажигания.

«Вот молоток! Вот спасибо! – подумал Причастин, врубая мотор. – А я тебе потом пузырь поставлю…»

Поддавая газу, он подъехал к дому и круто развернулся у ворот – задние скаты едва не содрали зелёную шкуру травы на пригорке.

– Танюха! Карета подана! Пойдём!

Лицо жены к этому времени ещё бледнее сделалось, но всё-таки она держалась молодцом: почти до кровавой росинки закусила губу и пошла, едва-едва переставляя ноги.

– Тань, погоди! Может, давай на руках донесу?

– Сдурел? А уронишь?

Алексей помог ей втиснуться в кабину.

– Всё! – Он вцепился в баранку и повеселел. – Погнали наши городских!

Проехали немного, и Татьяна ойкнула, подпрыгнув на сиденье:

– Куда ты гонишь? Господи!

– В роддом. Куда же?

Она простонала:

– Я на кочках рожу!

Сбавляя скорость, он пробормотал:

– Сама же говорила – поскорей.

До роддома, слава богу, доехали нормально, а вот потом, когда он вышел из приёмного покоя…

И в небесах, и на земле творилось нечто невероятное.

Округа мрачнела, так быстро темнела, точно солнце сорвалось с привычной орбиты и стремительно скатывалось на вечернюю сторону. И подсолнухи-солнцевороты, возле роддома на краю огорода стоящие, – тоже вслед за солнцем стали поворачиваться, а потом и вовсе опустили головы. А когда потемнело до сумерек, из которых, кажется, вот-вот звёзды проклюнутся, – зловещее затишье над посёлком лопнуло.

Шиферная крыша роддома загудела надсадным реактивным гудом, словно собираясь улететь. Пыль во дворе клубками завихеривалась, клочки бумаги закружились серыми птахами. Яркими зазубринами разблестелись молнии – то слева, а то справа от роддома обжигали сумрак. Стёкла в окнах ближайших домов бельмасто моргали.

«Ты смотри, что творится! Как взбесилась погодка!»

Изумлённо охнув на крыльце роддома, Алексей отплюнулся от песка и пыли, побежал к машине. Ветер, бьющий навстречу, чуть пуговки не рвал на рубахе. А когда Причастин распахнул дверцу уазика, её порывом ветра дергануло так, что едва не выломило в железных суставах.

Он с трудом, с натугой захлопнул дверцу и какое-то время сидел, изумлённый. По крыше и по стёклам барабанили дробины каменной крошки, сыпало горстями свистящего песка.

– Хорошо, сюда ещё успели проскочить! – пробормотал он, врубая мотор.

С каждой минутой дыхание бури становилось шире и сильней. Молнии всё чаще сверкали над посёлком, отражённо ломаясь в реке, белопенно взъерошенной, будто вывернутой наизнанку. Деревья со скрипом и стоном сутулились, теряя обломанные ветки и сучья. Там и тут дощатые заборы повалились.

Старенький уазик шатался и дрожал, готовый завалиться на бок, точно его снаружи раскачивала дюжина здоровых мужиков.

Причастин включил дальний свет, который оказался куда слабее ближнего – фары едва пробивали взбаламученный воздух.

Осторожно отъезжая от роддома, он увидел серую собаку, с прискоком перебегающую через дорогу. Бежала она как-то странно, нелепо, точно с хромыми лапами. А когда подбежала поближе – Причастин ужаснулся и затормозил. «Собакой» оказался многопудовый камень, ураганным ветром сорванный откуда-то. Перескочив дорогу, каменюка примял и поломал кусты на обочине и врезался в боковину телеграфного столба – откусил от него шматок чёрно-белого мяса и дальше покатился, пропадая во мгле.

«Что творится! Ёлки-шишки! – Причастин приглядывался. – Как будто этот, как его? Последний день Помпеи…»

Дорогу, прижимающуюся к реке, запорошило тёмно-сизым дымным порохом. Лобовое стекло – точно драной овчиной накрыли. Дворники скребли, скребли по лобовухе и замерли вверху – заклинило.

Дальше двигаться пришлось едва ли не на ощупь. Ехал с выкрутасами, вилял, точно пьяный, – то и дело сослепу не туда заруливал и останавливался.

На повороте у реки он дал по тормозам и вышел – стал присматриваться, прикрывая глаза от секущего пыльного ветра.

– Чёрт возьми! Где дорога? – Он сплюнул песчинки, на зубах заскрипевшие. – Куда я попал?

Вверху загрохотало громовым раскатом – гул прокатился по земле, в ногах отдался, и в следующий миг Причастин увидел картину, какую можно видеть только в кошмарном сне.

Горы, озарённые вспышками молний, зашевелились над рекой, точно собираясь куда-то уходить. Гигантские глыбы с вершин кувырком полетели, ломая деревья. Затем синевато-багровое пламя возникло во мраке, поплыло по воздуху.

Земля неподалёку сухо затрещала и разверзлась – и перед человеком внезапно появилась какая-то громадная гадина: Причастин с перепугу не сразу разглядел огнедышащего дракона.

Попятившись, он машинально руку вскинул, будто хотел осенить себя крестным знамением.

Дракон моментально пропал, и земля тут же срослась по швам – только дымок заструился из трещин.

Алексей в кабину заскочил, протёр глаза, запорошённые песком и пылью.

«Не понял! – Затравленно озираясь, он зубами постукивал. – Это почудилось? Или…»

Потрясённо покачав головою, он дальше поехал, не забывая посматривать в зеркало заднего вида. На повороте зеркало внезапно полыхнуло позолотой – дальний огонь отразился.

«Пожар? – Причастин машинально затормозил. – Пожар или что там такое?»

А там происходило вот что: рассвирепевший ветер свалил громоотвод, и молния ударила в барак, находящийся рядом с роддомом. Крыша барака загорелась, роняя куски рубероида, шифера. Но Алексей подумал, что горит роддом, – развернул машину и погнал обратно.

«Погнал» – это только так ему казалось, а на самом-то деле машина катилась медленно, как ни старался он давить на газ. И тогда он резко тормознул и выскочил из кабины – побежал к роддому. Но побежал он опять-таки медленно, точно обутый в пудовые башмаки водолаза, – мучительно, вязко шагал, взбивая муть, похожую на ту, какая бывает на речной глубине.

И тут опять откуда-то возникла громадная башка дракона, изрыгающего зеленовато-красный огонь, рвущийся как будто из мартеновской печи.

«Ага! – догадался Причастин. – Вот почему загорелось!»

На этот раз дракон перед ним предстал во всей своей красе: красные, большие, уродливо приплюснутые головы мигали рубиновыми глазищами, головы дышали огнём и смрадом, слюна стекала синевато-чёрным варом и, вскипая, клокотала на земле.

Дракон не давал приблизиться к роддому.

– Чего ты прицепился? – заорал Причастин, нисколько не надеясь, что его услышат и поймут, – заорал только затем, чтобы свой страх перебороть. – Пошёл отсюда! Змей подколодный!

И вдруг раздался голос – заржавленный какой-то, железоподобный:

– А зачем же ты меня позвал? Ты же сказал: «чёрт возьми». Вот я и пришёл, чтобы взять.

– Чего?.. Кого?..

– А ты ещё не понял? – Дракон захохотал, раскатывая эхо по горам. – Скоро поймёшь!

Причастин побежал к машине: надо было раздавить поганое чудовище – иначе никак не прорваться к роддому.

Но бежал он всё так же мучительно, медленно, как нередко бегают во сне.

И где-то в глубине сознания промелькнула мысль, что всё это, конечно, сон. Только во сне могло такое приключиться: он увидел сияющий столп над роддомом – изумительный свет, струящийся откуда-то из глубины мироздания.

Кругом ревела буря, стонали и трещали, рушились деревья. Вода в реке бежала вспять, и старые стога за огородами шевелились, волосы поднимали дыбом и растрясались так, что ни травинки не найдёшь. Жестяные, шиферные и тесовые крыши на домах трещали, гвоздями пищали, кусками слетая наземь.

И только допотопное бревенчатое здание роддома напоминало светлый ковчег – надёжный, озарённый светом Святого Духа, сквозь который силам зла не прорваться.

Дракон попытался переть напролом – сунулся к Божественному Свету и отскочил. Передовая морда дракона обожглась и дико зашипела. Чудище отпрянуло и растворилось во мраке.

2

Громкий, оглушительный сигнал под ухом заставил Причастина вздрогнуть и подскочить.

Он проснулся в тот момент, когда отяжелелой головою надавил на клаксон и выдавил противный, точно гнусавый сигнал.

– Фу-у! – Он с облегчением вздохнул и с перехрустом потянулся за рулём. – Приснится же такое, ёлки-шишки!

Встряхнув головою, откуда порскнула пыль, он пригляделся. Там и тут мерцали большие лужи, в которых поплавками дрожали угасающие звёзды. Рассветный воздух над горами на востоке розоватился.

Уазик стоял возле дома Причастиных – напротив калитки. Высоко над крышей дома проплывала фиолетовая рвань – тучевые остатки грозы.

Выйдя из машины, Причастин первым делом глянул в сторону роддома, стоявшего на берегу, на изгибе реки. Сквозь тучи там прорывался удивительный свет – ярким столбом над роддомом.

«Где тут сон, а где тут явь?» – изумился Причастин, влезая в кабину и намереваясь отогнать машину туда, откуда он без спросу умыкнул её.

Ветер стихал, бросая последние пригоршни капель на лобовое стекло, над которым…

Причастина перекоробило. Только теперь он заметил: над лобовым стеклом в кабине тихо-мирно висел игрушечный красно-кровавый дракончик.

«Вот Непутёвый! Придумал тоже! И на хрена ему сдалась эта штуковина?»

С чувством брезгливости и омерзения Алексей сорвал дракончика и выбросил на грязную дорогу. Соскочил с подножки, руки в луже сполоснул и вытер о штаны.

Вдали над рекой – где-то, наверно, в приёмном покое роддома – уютно светилось окошечко, слабо озаряя мглистый палисадник. А выше – над мокрой тесовой крышей – розовело рассветное облачко.

Закурив, Причастин успокоился, только где-то в глубине души оставалось отвратительное чувство после приснившегося кошмара. Гнусавый голос по-над ухом чудился: «Он не должен родиться!» Кажется, именно так заявила эта тварь семиголовая.

Гадливо морщась, Алексей бросил окурок и затоптал его, представляя, что топчет дымящуюся голову дракона.

– Не должен родиться? Тебя не спросили! – сквозь зубы прошептал Причастин. – Родится! Никуда не денется!

И вдруг он увидел, что под сапогом не окурок – он пытался растоптать игрушечного красно-кровавого дракончика. Только игрушечка-то не простая – живая. Дракончик под сапогом шипел, извивался, мерцая зубами. Эта мерзкая тварь неожиданно изловчилась – кусанула сапог.

У Алексея волосы на загривке зашевелились.

Он отпрянул в сторону и осмотрел сапог.

– Во тварюга! Прокусил! Ну, я сейчас тебе…

Но через несколько секунд, когда он повернулся, дракончик пропал. Только дыра в земле осталась – небольшая свежая дыра, откуда струился неприятный душок.

3

Летняя ночь коротка – небеса на восточном боку над горами отбеливало. Туманы отрывались от реки, лениво отползали к берегам, заходили в переулки, растекались по лугам. Петух загорлопанил вдалеке – ему откликнулся второй и третий, и от этого зазвонистого хора на душе повеселело, посветлело.

После пыльной бури помыться захотелось.

Причастин баню затопил. Посидел около печки, слушая, как поленья разгораются, пощёлкивая, посмотрел, как пламя бьётся в прощелье чугунной дверцы. А потом эта дверца сама собой со скрипом распахнулась – показала огнедышащую пасть, и Причастина будто облили ушатом холодной воды…

Дракон перед глазами замаячил.

«Вот привязался, паразит! И с чего это вдруг?»

Тонко запахло древесным дымком, который всегда Причастину нравился, а теперь невольно заставил поморщиться: дыхание дракона померещилось.

Алексей в избу сходил, взял полотенце и всё остальное, что необходимо для бани.

Постоял на крыльце, наблюдая, как в дальней дали над горами восходит розовощёкое новорождённое солнце.

Тихо в мире, благостно. Природа виновато присмирела после того, что ночью накуролесила.

Во дворе поблёскивали лужи, полные рваной листвы и хвоинок, гвоздочками торчавших из воды и тёмно-синей грязи кисельной густоты. Трава, прибитая ветром и ливнем, распрямляла спину около забора – дождинки или росинки, слетая с упругих стеблей, брызгали бисером. А неподалёку от крыльца сонный цветок стоял на длинной ножке, золотисто-жёлтыми ресницами пошевеливал. Цветок раскрывался, почуяв рассвет и пока ещё невнятное тепло. Это был какой-то удивительный цветок – ослепительно сиял, напоминая маленькое солнце. И Алексей подумал, что, быть может, именно в эти минуты родился его сынишка, глаза раскрыл на божий мир – наподобие вот такого цветок.