Сердце камня. Легенда о СибИрии

Размышляя об этом, Причастин длинную улыбку растянул – счастливую и глуповатую. А затем вдалеке, в небесах над роддомом он заприметил какую-то птицу – синий крестик на рассветном безоблачном небе.

Сделав круг над роддомом, птица приблизилась и пролетела над головой Причастина.

И тут он вздрогнул так, что чистое бельё чуть не выронил в грязную лужу.

Он увидел птицу с человеческим лицом.

«Вот ничего себе! – подумал, протирая глаза. – Или это мерещится мне после ночи бессонной?.. А кто это идёт с утра пораньше там? Кудесник, что ли? Да! Он в первую смену сегодня. Ну ладно, пускай идёт. Я с ним потом потолкую по поводу крёстного…»

Из переулка, наполненного перьями тумана, издалека похожий на привидение, вышел Славинский, в здешних местах известный как Сказочник или Кудесник.

Глава третья. Славинский

1

Оригинальный человек Ян Маркович Славинский: Колдун, Кудесник, Сказочник, кому как больше нравилось, так и называли его, кто в глаза, но большинство заглазно.

Облик Славинского окружён туманными загадками, тайнами и недомолвками. Портрет его отличался колоритными, породистыми чертами. Высокий лоб мудреца, измятый гармошкой солидных морщин; лобные доли – если кто разбирается в физиогномике – говорили об уме недюжинном, незаурядном. Крутые, бугристые надбровные дуги – признак волевой натуры. Горделиво поднятая грудь и широкие плечи не сломлены каторжной тяжестью прожитых лет. Серебристо-серая, густая борода скрывает упрямый подбородок человека, которого чертовски трудно или невозможно свернуть с дороги. Руки с виду не богатырские, но такие жилистые, цепкие: любого молодого одолеет, если кто из них захочет побороться на руках.

И ещё имелась одна деталь, довольно-таки странная: щёки Славинского, скулы, выступающие из-под «горностая» бороды, постоянно покрыты молодым, неувядающим румянцем, будто известен ему секрет молодильного яблока. Но прежде всего – глаза, говорящие о внутренней силе. Сердитый взгляд его стекло мог поцарапать, а добрый, нежный взгляд его согревал не хуже солнечного света. Мало того: глянешь в такие глаза и почувствуешь себя как под рентгеном – кажется, он тебя видит насквозь.

Кудесник знал назубок едва ли не всё разнотравье в окрестных горах и долах. Да и не только травы – многие секреты древней народной медицины ему знакомы. Он людей, бывало, ставил на ноги в тех исключительных случаях, когда городские врачи понуро отмахивались – дескать, безнадёжен, готовьте гроб. Но и это ещё не всё.

Однажды Кудесник, не покидая посёлка, помог найти пропавшего ребёнка. Случилось так, что мальчуган взял корзинку и ушёл «за огороды» голубику собрать; её в тот год на ветках столько поразвесилось – кусты трещали, головы склоняя. Увлекаясь лакомством, мальчонка упорол в тайгу, в такие буреломы, где и опытный таёжник заблукает. Родители, едва не обезумев, проискали несколько дней и поникли: ночи в горах становились прохладными, листодёры засвистели по тайге, игольчатый иней крошился на травы, камни выбеливал.

Родителям кто-то посоветовал обратиться к Славинскому – последняя надежда. Глядя «сквозь» фотографию потерянного чада, Кудесник две-три минуты угрюмо сопел и помалкивал, а затем неожиданно выдал такое, чему не сразу поверили:

– Пострелёнка своего найдёте в районе дороги, ведущей на вторые Камни, рядом с развалинами бывшего гулаговского лагеря, там, где на излучине ручья стоит неохватное дерево, подрубленное прошлогодней молнией. Мальчонка спит под деревом на пихтовых ветках.

Были ещё и другие кое-какие фантастические факты, красноречиво говорящие о редкостном, необыкновенном человеке.

2

В начале карьеры своей Славинский с головой ушёл в науку и наверняка стал бы великим учёным – все предпосылки имелись. Коллеги о нём говорили: «Ян Маркович – пассионарная личность, человек, одержимый идеей и почти не имеющий инстинкта самосохранения». И Славинский – забегая вперёд – неоднократно доказывал свою пассионарность, порою доказывал так, что кровь леденела у тех, кто находился рядом.

Научной карьере Славинского помешала война с фашистами. В войну он стал разведчиком и навсегда потерял своё настоящее имя, свою биографию. Он придумывал себе такие расчудесные легенды для прикрытия, перед которыми померкнут «Сказки тысячи и одной ночи» и многие другие. Добывая сверхсекретные материалы, он проворачивал сложнейшие комбинации, он вытворял какие-то немыслимые штуки – кунштюки, как говорили сами немцы. Голову этого неуловимого «страшного русского» германский вермахт оценил один к одному – сколько весит голова, столько и золота за неё обещали. Так, во всяком случае, гласит предание.

А когда закончилась война, суровые чекисты оценили голову разведчика совсем иначе. Вместо германского полпуда золота – девять грамм советского свинца. Хотели расстрелять его, теперь уже как злостного немецкого шпиона и пособника.

– Ты не Славинский! – заявили чекисты. – Ты Сатанинский! Мы раскусили тебя!

– Раскусили, так жуйте, – спокойненько ответил арестованный.

– Разжуём. Успеется. А пока вот бумага тебе, карандаш. Пиши чистосердечное признание.

– Уговорили. Давайте.

Он какое-то время корпел над листом, карандашиком чиркал. Суровые чекисты ждали, ждали – не вытерпели, забрали бумагу.

– А это что за хренотень? – спросили, рассматривая странный чертёж, посредине которого красовалось что-то вроде жирной большой восьмёрки, лежащей на боку. – Что это? Отвечай!

– Это лемниската.

– Ты по-русски говори, германский прихвостень. Что за Ленин… ската?

– Лемниската – знак бесконечности.

– Ты на что намекаешь? Ты хочешь сказать, что тебе не будет конца? А вот это видишь?

– Вижу. Это «Маузер C96». Любимое оружие товарищей чекистов.

– Молодец. Соображаешь.

– И вам не мешало бы.

На него смотрели с интересом и неприязнью. Харизма арестанта не только смущала – подавляла и на нервы действовала: хотелось как можно скорее избавиться от него. Но чекисты народ подневольный – ждали команды «оттуда». Блефовать пытались.

– Держи, – протягивали пачку папирос, – покури напоследок.

– Не курю. И вам, ребята, не советую.

Странный этот арестант, одною ногою находящийся в могиле, поражал своим спокойствием и дерзостью. Он как будто знал, что в самую последнюю минуту, когда он будет стоять у стенки и смотреть на золото заката, – пулю в лоб не закатят.

– Расстрелять под дождём! – приказало начальство, оговорившись при этом: – Подождём, короче. Подождём. Это всегда успеется. Пусть поработает на благо Родины.

Расстрел заменили пожизненной ссылкой в Сибирь.

И загремел Славинский «за всё хорошее», как сказал ему угрюмый сытомордый конвоир, – пошёл по многочисленным этапам, чудаковато притом улыбаясь.

Жизнь, даже клятая, каторжная, давала возможность порадоваться, – это может понять только тот, кто побывал на краю своей гибели, на самом её острие, обжигающем сердце.

Только в этой странной радости Славинского затаилось что-то ещё, что-то такое, что не разгадать. Под землёй на каторжных работах он чувствовал себя ничуть не хуже, чем крестьянин в чистом поле, например, или жизнерадостный мужик на стройке дома своего.

– Как это понять? – шептались арестанты.

– А чо тут понимать? Здоровый конь!

– Здоровый, да, не спорю. Только не овсом питается. Вчера я видел, как он камни жрал.

– Да ну! А зубы целые.

– В том-то и дело. Что-то здесь нечисто. Человек ли это вообще?

– А ты? Человек? Все мы тут – рабочая скотина.

– Насчёт камней не знаю, а вот у нас в деревне, – вспомнил кто-то, – жила трудовая семья Землеедовых. Фамилия такая. И дед у них был землеед, и прадед – натуральный землеед. Видно, чего-то в организме не хватало, вот они землицу-то и потребляли. А кто-то взял да сообщил куда следует. И что вы думаете? Всю семью в распыл пустили. Расстреляли как пособников буржуазии. Сказали, что вы, мол, сначала вокруг своей деревни всю землю сожрёте, потом от области откусывать возьмётесь, а там, глядишь, и СССР проглотите. Аппетит, мол, приходит во время еды.

3

После кончины Сталина, когда половина страны от горя стояла в слезах по колено, а другая прыгала от радости, – многих «врагов народа» оправдали, и они собрались покидать промозглую, проклятую сибирскую тмутаракань. И только Славинский не рыпался – не помышлял уезжать.

– От добра добра не ищут, – загадочно промолвил.

– Это как понять? – недоумевали те, кто чемоданы и котомки паковал. – Какое добро ты нашёл в этом кромешном аду?

– Есть хорошее словечко – «обсибирился», – попытался объяснить Ян Маркович. – Я тут привык, вот и всё. Привычка – вторая натура.

– Темнишь ты чего-то. Золотишко, поди, припрятал в горах? Затырил, ждёшь теперь, когда все поразъедутся?

Глазами гуляя по туманным хребтам и вершинам, Славинский задумчиво кивал головой.

– Золотишко там есть, и немало. Хозяин до поры до времени припрятал.

– Что за хозяин? Сталин? Так он ведь дуба дал.

– Сталин был в этих местах когда-то, в ссылке. Но есть хозяин истинный – Князь. Хан ханов.

– Какой еще Ханханов? Что за князь? И где он?

Славинский продолжал смотреть на горы, подёрнутые синеватой дымкой.

– В драконовой шкуре, – начал он и тут же себя окоротил: – Но дело не в этом…

Ян Маркович хотел поговорить о чём-то важном, главном, но говорить об этом бесполезно – не поверят, за сумасшедшего примут.

Умея смотреть на многие годы вперёд и предвидеть большие события, Славинский терпеливо ждал и верил: когда наступит новая эпоха и на Земле – именно в сибирской глухомани – произойдёт одно событие, которое…

«А впрочем, – обрывал он себя, – не будем вперёд забегать. Как сказал один весёлый конвоир, “не лезь поперёд батьки в петлю”».

4

Франтоватый незнакомец появился на приисках – замечали то там, то здесь.

За спиной у незнакомца недоумевали:

– Кто такой? Не из Москвы ли? Может, с проверкой приехал инкогнито? Ходит, как этот… купец…

А когда пригляделись – присвистнули:

– Ба! Да это же Славинский! Он же с нами когда-то баланду хлебал.

На свободе Ян Маркович удивительно преобразился. Седые с благородной просинью волосы буйно разрослись и раскудрявились. Он посвежел, помолодел и гордо распрямился, точно гору скинул с плеч. И так прибарахлился – что тебе граф. То есть одежда на нём небогатая, просто что-то новое, с иголочки, только всё это новьё смотрелось почему-то как самая роскошная одёжка, которая к лицу ему, к душе.

Сначала он хотел работать в школе – мог быть учителем физики, химии, географии, мог преподавать язык немецкий или французский. Но товарищи из роно – районного отдела народного образования – решительным ударом кулака по столу запретили принимать на работу ссыльных, неблагонадёжных элементов, которые ещё неизвестно чему могут научить детей.

И тогда Славинский – жить на что-то надо – опять спустился в Нижний мир, как сам он говорил. Ян Маркович взялся батрачить на разных приисках: ненадолго отметился на Эльдорадинском, а затем прижился на Олимпиадинском месторождении золота, одном из крупнейших в Советском Союзе. «Олимпиада» эта, название которой к спорту не имеет никакого отношения, находится в Северо-Енисейском районе Красноярского края у подножия Енашиминского Полкана – самой высокой вершины Енисейского кряжа.

Работник он был добросовестный, хотя никогда не стремился в стахановцы, – портрет Славинского висел у проходной на Доске почёта. Шагая мимо, он порой ухмылялся в бороду: «Раньше хотели расстрелять, а нынче гляди-ка – повесили».

Годы шли, Ян Маркович давненько зашагнул за пенсионный возраст, пора бы старику и на покой, но этот старик оказался дороже семерых молодых: энергичный, а главное – странное чутьё имел на золото.

И для приискового начальства, и для тех, кто с ним рядом ишачил, Славинский оказался хорошей находкой. Рассказчик от бога, он много чего интересного поведывал о жизни в лагерях, о каторжной работе на рудниках, где остались десятки и сотни товарищей.

5

Мужики работали без перекуров – грозили друг другу суровой статьёй. Но это была у них шутка такая, печальная шутка. Ян Маркович однажды рассказал им сказку из недавнего прошлого – сказку о перекурах. Мужики не поверили, но потом кто-то из них раздобыл старый Уголовный кодекс, и сказка оказалась былью: на закате тридцатых годов прошлого века перекур считался политическим преступлением, саботажем – статья 58, пункт 14. Вот почему мужики теперь об этом то и дело вспоминали, если кому-то приспичило подымить.

В бригаде Славинского старались обходиться без перекуров. Работали, как правило, молча, вкалывали с таким усердием, точно каждый стремился выйти в стахановцы. Но в этом добросовестном труде, который «дело чести, славы, доблести и геройства», если верить лозунгу на воротах прииска, – в этом труде у мужиков свой интерес имелся. Чем быстрее закончат задел, намеченный бригадиром, тем скорее смогут себе устроить роздых, а там, глядишь, Ян Маркович опять начнёт…

Забавно он рассказывал. Его послушать, так на земле чудес гораздо меньше, чем под землёй – в Нижнем мире, так он это называл. В Нижнем мире, утверждал Кудесник, целые горы богатства, горы великие, только всё охраняет дракон.

Его послушать, так Сибирь потому Сибирью стала, что под землёю сибирской всё тот же дракон веками живёт. И вот как раз из-за него, из-за дракона, заморозили всю Сибирь-матушку.

– А зачем? – недоумевали мужики. – На фига ему такой огромный холодильник? Ты же сам прошлый раз говорил: дракон не питается мясом, ему только души людские давай.

– Зачем заморозили – это история долгая. Я же говорил, богатства там полно. Дракон охраняет.

– Стало быть, хреново охраняет. Люди всё равно ведь добывают и золото, и алмазы, и нефть.

– Люди добывают только крохи. Они возомнили себя царями природы. А на самом-то деле они берут остатки с барского стола. А туда, где пир горой… А точнее сказать – под горой, под землёй, туда дракон вовеки никого не пустит. А кто под землю попадёт, тот всё равно заблудится. Драконовы слуги закружат, не пустят в коридоры к золотым дворцам.

– Ерунда всё это! – заявлял кто-нибудь.

– Не веришь – прими за сказку, – отвечал Ян Маркович поговоркой матёрых лагерников.

– Конечно, сказка. Можно подумать, что ты побывал в тех дворцах.

– Бывал не бывал, только знаю: под землёй дворцы-палаты, в них живёт дракон, сторожит свои несметные сокровища.

Слушатели переглядывались. У кого-то в глазах стоял кошмар и первобытный ужас, а у кого-то на губах усмешка.

– А что там ещё? – спрашивал кто-нибудь, безоглядно веривший рассказчику.

– Много чего. Все дворцы дракона наполнены тем, что присутствует в слове «сокровище».

– А что в этом слове?

– А вы прислушайтесь. Тут есть «кровище».

– Ты гляди-ка, и правда. Скока раз на это слово натыкались, но никогда…

– Всегда! – перебил Кудесник. – Всякое сокровище всегда на крови замешано. А уж тем более сокровища дракона.

Обескураженно покачивая головами, мужики отмахивались.

– Хватит, Ян Маркич, страху и так нагнал – ночью вряд ли уснём.

Мужики расходились по рабочим местам и негромко обменивались впечатлениями. И выходило так, что, чем больше они слушали Славинского, тем откровенней расплывались их небритые ухмылки или хохоточки:

– Во загнул. И трактором не выпрямишь.

– Враньё, туфта, тут к бабке не ходи.

– А язык-то у него хорошо подвешен. Как по книжке читает.

– А по-моему, он «зачитался». С головой не того.

– Столько лет в лагерях. Шутка в деле.

– С башкой-то у него всё в порядке. Золотишко чует за версту.

– Что есть, то есть. В этом деле он любого переплюнет.

– Мужики! А говорят, что он вовсе не Ян. Говорят, настоящее имя его – совсем другое.

– Ага. Настоящее имя – Кудесник. А Славинский – это псевдоним.

Бригадир подходил незаметно, слушал, стоя в стороне, потом строжился:

– Пора пахать! Языками поработали, теперь давай руками. Дракон за нас не будет план выполнять.

После окончания подземной пахоты многие ни рук, ни ног не чуяли, кое-как до дому добредали. Однако находились и такие, кто после каторжной смены всё-таки хотел послушать Кудесника. Вокруг него частенько кучковались и работяги, и кто-нибудь из проходящих мимо.

6

Любознательный Причастин с удовольствием слушал Кудесника, только слушал не так, как другие, кто уши лопухами развешивал. Алексей чему-то верил, в чём-то сомневался, а иногда отмахивался – всё это, мол, выдумки, побаски.

Как-то так повелось, что Причастин был со Славинским на «ты»: они друг другу симпатизировали.

– Ян Маркович, я кое-что читал про лагеря. Там такая жуть описана, что просто удивительно, как же ты уцелел?

Славинский глубоко задумался, прежде чем сказать:

– В мире нет ещё такой бумаги, чтобы выдержала правду о ГУЛАГе. Это во-первых. А что касается того, как да почему я уцелел, – это отдельная и очень долгая история. Можно сказать, я как тот колобок – и от дедушки ушёл, и от бабушки утёк. А если говорить серьёзно, жизнь за колючей проволокой ГУЛАГа – это ещё цветочки. А рассказать про ягодки, так не поверишь. – Седогривый Кудесник пытливо посмотрел на Причастина. Надбровные дуги погладил указательным пальцем – привычка такая. – Драконова шкура, Алёша, такая кошмарная штука…

– Драконова шкура? О чём ты, Ян Маркович? Драконы – это же мифы и сказки.

– Ты прав, Алексис, это мифы. – Никто, кроме Славинского, не называл Причастина так необычно – Алексис. – Беда только в том, что мифы порой… Ну, короче, Алексис, тебе лучше не знать.

– Почему? Оповещён – значит вооружён.

– Боюсь, что против этого нет пока оружия. – Кудесник под ноги смотрел с таким невероятным напряжением, точно видел что-то в подземной глубине. – Сотни и тысячи тысяч людей прошли печальными этапами ГУЛАГа, наполняя горы и долы горькими вздохами, размягчая камни горючими слезами. Но дракон, сидящий во глубине сибирских руд, веками глух и слеп к людскому горю. Ему бы только пожрать.

– Что пожрать? Кого пожрать? Людей?

– Дракон пожирает человеческие души.

– А как же тела?

– В том-то и штука, что тела человеческие остаются жить на земле.

Причастин бестолково округлял глаза:

– То есть как это так?

– Обыкновенно. Разве ты, Алексис, не встречал таких людей? Живут, хлеб жуют. Живут равнодушно, бездушно.

Причастин обескураженно помалкивал, не в силах понять: то ли сказку плетёт бородатый Кудесник, то ли повествует горестную быль.

7

Поначалу Алексей случайно оказывался рядом с этим удивительным рассказчиком, а затем стал специально подгадывать.

Выбирая место поудобней, Причастин садился где-нибудь неподалёку на лавку под берёзой или под навесом в курилке. Доставал папиросу, но не прикуривал, а только нюхал – папироса нередко выпадала изо рта, раззявленного от изумления.

Разговор, как правило, начинался издалека.

– Ян Маркович, – вспоминал кто-нибудь, – в прошлый раз ты говорил про этого, как его? На полозьях ползает который.

– А-а! Великий Полоз?

– Вот-вот. Он самый.

– А чего он тебе дался, тот Великий Полоз?

– Так ты же не досказал.

Случайно, нет ли, но Славинский потихоньку, помаленьку просвещал людей. Многие рабочие – из того числа, кто книжки чаще всего пускает на самокрутки, – впервые от Кудесника услышали сказку о Великом Полозе, живущем на Урале, который когда-то считался Каменным поясом, крепко подпоясавшим Землю. Рассказал Кудесник и о древних драконах, охраняющих золото в горах Алтая, в Саянах, на Байкале и в районе земли Тунгусской.

У взрослых людей, как правило, отношение к сказкам известное – детские забавы да и всё тут. А как ещё к ним относиться? Более того, даже отношение к самому Славинскому, бородатому балаболу, у многих – и у Причастина тоже – немного снисходительное; так иногда относятся к больному, ухмыляясь за его спиной или тревожно переглядываясь.

Однако время шло, и чем больше Причастин слушал Кудесника, тем сильнее сердце раскрывалось навстречу сказкам. Бог знает почему, только Причастин благодаря Славинскому стал незаметно меняться в лучшую сторону. Менялось отношение к семье, к работе. Философия жизни Причастина, его мировоззрение и миропонимание вскоре переменились просто поразительно.

8

Однажды – это было ещё до рождения сына – Алексей, задумчивый такой, в себя погружённый, после работы вернулся домой.

Жена привычно захлопотала, собирая на стол. А он, оказавшись у окошка, на своём «законном» месте, как-то очень грустно, необычайно грустно стал глядеть на синевато-багровые далёкие горы, словно отходящие ко сну – в туманную дымку.

– Танюха, знаешь, – начал он негромко, неуверенно, – в последнее время в голове у меня вертится одна мыслишка.

– Всего лишь одна? – пошутила Татьяна.

Но Алексей настроился говорить всерьёз.

– Душа народа… или как тут получше сказать? – Он разволновался, ложку машинально взялся гнуть. – Дед мой был простецкий пахарь, и отец… А сколько они знали, сколько помнили. Взять, например, весенние приметы. Дед говорил, что, если на реке лёд громоздится грудами, – значит, будут груды хлеба. И это говорилось не для красного словца. Душа народа или то, что веками живёт в устах народа и в памяти поколений… всё это возникло не случайно и требует серьёзного внимания…

Женщина стояла у печи, собиралась наливать наваристые щи. Тарелка дрогнула в руке, едва не выпала.

– Да, да. – Татьяна пристально, тревожно вглядывалась в мужа. – Я согласна. Память – это важно.

Приободрённый поддержкой, он горячо и громко стал продолжать, не замечая того, что Татьяна почти не слушает – деловито звякает тарелками, позванивает вилками и ложками.

Затем она рядом присела. Спросила тихонько:

– Ты выпил, что ли?

Только что горящие глаза Алексея потускнели. Он резко поднялся, руками взмахнул, будто гордый орёл, выстрелом сбитый из поднебесья.

– Что мы за люди? – с горечью спросил. – Чуть чего – сразу «выпил», «шары залил».

– Не обижайся, Лёша. Просто я немного… Ну, я гляжу и думаю: это мой мужик или учёный какой-то приехал из Москвы, собирает сказки и побаски.

Такой поворот в разговоре – то, что его можно принять за учёного, – Причастину пришёлся по душе.

– Ложку согнул, ёлки-шишки, узлом завязал, теперь придётся лаптем щи хлебать. – Он улыбнулся, поводя ноздрями и глядя на тарелку, окутанную тонкой вкусной дымкой наваристых щей.

Татьяна положила перед ним другую ложку – деревянную, разноцветными узорами расписанную.

– Вы покушайте, товарищ учёный, покушайте, не побрезгуйте. Дорога-то неблизкая – из Москвы сюда. Проголодались?

Причастин хохотнул, затем нахмурился – брови ёжиком на переносице. Прямой и тонкий нос его посередине имел белесоватую горбинку – перебило камнем во время работы в горах, когда производили разведку золота. В минуты особого волнения белёсая горбинка становилась красноватой. Вот и сейчас покраснела.

Не притронувшись к еде, он туда-сюда прошёлся по горнице. Остановился, глядя в дальний угол, где сушились таёжные травы, коренья.

– Мы забываем о своих корнях, вот что плохо, Танюша. Родовые корни – это сила.

– Забываем, Алёша, так, так. Ты покушай. – Жена тарелку пододвинула. – Мы вон с соседкой прошлый раз как сели разбираться, кто кому кум, свояк да шурин, так чуть мозги не сломали.

– Вот так и мы живём. Не живём, а так себе, существуем ни шатко ни валко. Толком не можем понять своего самого главного предназначения.

– О господи боже ты мой, – прошептала жена и добавила в полную громкость: – Поешь, а то остынет.

Он взял деревянную ложку.

Кто как работает, тот так и ест – хорошая и точная поговорка русская. Причастин за пару минут опорожнил тарелку щей, попросил добавки и тоже проворно уплёл.

Наливая чай, жена спросила:

– Как на работе-то? Всё хорошо?

– А чего там? Всё путём.

– А почему зарплату задержали?

– Это вопрос не ко мне. Это – к дракону.

– Чего-о? – Татьяна чуть кипятком не ошпарилась. – Дракону? Какому дракону?

Алексей хохотнул.

– Это я цитирую Кудесника. А что ты смотришь так? Ну, пошутил.

Поставив перед мужем чашку чая, жена погладила его по голове, поцеловала в чуть лысеющее темечко и незаметно принюхалась.

«Трезвый. И что это с ним? Такую околесицу понёс, будто с печки рухнул после поллитры».

– Устал? Ну иди, отдыхай. И поменьше… – Татьяна хотела сказать: «И поменьше слушай этого Сказочника». Но сказала с улыбкой: – Кури поменьше. Или купи противогаз. Дышать же нечем.

– Купить, конечно, можно, денег не жалко. – Он тоже улыбнулся. – А целоваться как в противогазе?