Трезубец

Это немного развеселило Мелиссу.

Максим, одним глотком, допил чай и поставил пустую чашку. Там их стояло уже четыре.

– Мы-то с вами, надеюсь, не будем втянуты в эту ссору? – улыбаясь, говорил ей Максим.

– Нет, конечно! Только вот когда начинать праздновать? Вот-вот начнут бить часы.

– И вправду. Как же летит время, – смотря на настенные часы, которые показывают без семи двенадцать. – Ну что ж. Видимо, мне придётся встречать новый год один на один с прелестной леди.

– Похоже на то, – улыбаясь, ответила Мелисса. – Тет-а-тет.

– Точно!

Ёлка горит яркими, разноцветными огнями. В камине пылает огонь. Телевизор транслирует весёлую новогоднюю передачу. Стол накрыт праздничными блюдами. Довольный Максим сидит возле камина и срывает фольгу с бутылки шампанского. Остаётся около минуты, и Мелисса зовёт отца и брата за стол.

Ещё полминуты, и они спускаются.

– Наконец-то. Вся семья в сборе, – излучая хорошее настроение, изрекает Максим.

На самом-то деле, не вся: Павла не было, но его и не ждали. Он ничего не обещал, как обычно. Мелисса могла бы настоятельно попросить, и тогда бы он был, но она этого не сделала. Когда у Павла есть время, он с семьёй, а так он обычно всегда с людьми, которые, по его мнению, нуждаются в помощи. Если он не пришёл, значит, кому-то помогает. Есть несчастные, одинокие, и он им нужен. Павел – настоящий священник, пример истинного служителя Бога, и его отсутствие хоть и печалит семью, но не расстраивает её в корень.

Пока Максим пожимал руку Марку, они демонстративно обменялись фразами дружеского общения:

– Маааарк, – злорадной улыбкой пропел Максим.

– Максим.

– Рад тебя видеть, снова.

Часы пробили двенадцать. Марк без желания отнёсся к открытию шампанского, и тогда эту миссию взял на себя Максим. Он открыл бутылку красиво, профессионально, практически без пены, а та, которая была, слетела Марку на ногу. Как только все выпили, стали приниматься за еду, как тут же встаёт Василий Иванович и быстренько бежит на кухню за солью – ему всегда всё кажется недосоленным.

– Мало соли, везде. Мелисса, где соль? – кричал Василий Иванович из кухни.

– Как я могла забыть, – ринулась к отцу на помощь дочь. Она забыла поставить на стол солонку. – По-моему на холодильнике. Подожди, её только нужно пополнить.

На это коротенькое время Максим с Марком остались одни.

– Ну что? – улыбаясь, произнёс Максим.

– Что?

– Я здесь, как ты видишь.

Да, Максим сидел за семейным столом и Марк не понимал: каким образом он здесь, за столом, в чистой рубашке. Неужто он и вправду знакомый отца – задавался вопросом Марк, так как толком ничего не понял из слов рассерженного отца, кроме одних нравоучений и обвинений.

– Я думал, ты лжёшь, что знаешь моего отца.

Максим лукаво улыбнулся и шёпотом предупредил Марка:

– Он не знает, что ты был в милиции.

– Ну, спасибо, – выдавил сарказм Марк, но ни он, ни его недовольное лицо не портили весёлое настроение Максима.

Позитив Максима зажигал весельем в доме всех, кроме Марка. Марк мало говорил и часто из-подо лба смотрел на весельчака Максима.

Так начался Новый год. Максим легко находил темы для разговора. Знал, какие шутки применять, чтобы развеселить Василия Ивановича и Мелиссу. Марку было не так весело, но он не покидал стола, словно не хотел оставлять Максима со своей семьёй. Марк побаивался Максима, особенно когда он брал в руку нож.

– Максим, передай-ка ножик, пожалуйста, – попросил Василий Иванович.

– О, без проблем. Внимание! – воскликнул Максим, чтобы все обратили свой взгляд на его руки. Максим подкинул нож вверх. В этот миг дыхание у всех сидящих за столом затаилось. Нож долетел практически до потолка, а затем начал падать вниз и впился лезвием в жареного цыплёнка, лежавшего на столе по правую руку хозяина дома. Это произвело впечатление на всех.

– Ничего себе! – удивился Василий Иванович.

– Вау! – восторженно произнесла Мелисса.

Марк промолчал. После этого трюка на его лице остался только страх.

– Когда-то давно учился их метать, – сказал Максим, подкинул нож вверх и потянулся за следующим.

– О нет, не надо, Максим, – встревожился Василий Иванович.

– Не волнуйтесь. Нож в моей руке безобидней Вашей вилки.

Максим ловко жонглировал приборами. Потом он взял вилку около пустой тарелки, видимо, приготовленной для Павла, и кинул её в мишень дартса. Дартс висел далеко, и вилка уверенно вошла прямо в середину цели. Такая способность насторожила Марка, сделав Максима в его глазах ещё более талантливо-опасной личностью. Других, это тока повеселило. Дальше, всё было ещё интереснее, потому что Максим в представлениях не останавливался: жонглировал бокалами, ловил нож зубами, проглатывал целиком целую ножку курицы. Максим производил впечатление на всех, кроме Марка.

Семейный ужин за столом, где всем есть о чём поговорить, кроме Марка.

– Вот мой любимый писатель Манн Дутье, – гордо заявляет Мелисса.

– Не слышал о таком, – задумывается Максим.

– И я что-то не припомню, – с задумчивым видом добавляет Василий Иванович, смотря в потолок. – А о чём он писал?

– О насилии.

Если кто шуршал или хоть как ни будь шумел, то после этого, все чуточку приутихли.

– Он всегда испытывает страх за родных, близких, свою любовь, в конце концов, если она конечно у него есть, и описывает это от лица главных действующих лиц: как боится за них, что им где-то там могут причинить физическую боль, оставить душевную травму, и всё такое. Так необычно, правдоподобно, и тем самым понятливо описывает, будто с ним это произошло. На самом же деле, этот страх генерирует та мизерная вероятность, что это ЯКОБЫ может произойти! Вы понимаете, какой это абсурд? Это как не летать на самолёте лишь потому, что есть ноль целых и семь миллиардная тысячная вероятность того, что ты можешь разбиться. И вот, этот самый страх, его просто переполняет, он его чуть ли не сводит с ума. С помощью этого острого чувства, он смог писать интересные истории, в которых очень точно передавал читателям жуткую атмосферу и переживания главных героев, ставших жертвами жестокого насилия. Короче, человек психически не здоров.

– Ну почему, может просто у человека такие вот страхи. Не стоит сразу судить и так жестоко умозаключать.

– Нет, – перебивает Мелисса отца. – Рекламные агенты делали акцент на психическое отклонение, и это как раз таки и привлекло в большей мере читателей.

– Может у него душевная травма?

– Выдуманная травма.

– Хм. Интересно, – и потянулся к бутербродам.

– От него долгое время уже не выходило ни одной книги, – продолжила Мелисса.

– Творческий кризис? – с бутербродом во рту, еле выговаривает Василий Иванович.

– Да нет. Творческим кризисом это не назовёшь. Кто-то писал, что он влюбился, то ли женился и детей завёл… В общем, теперь не хочет возвращаться в мир тьмы и ужаса, о котором писал. Другие толкали свою версию, типа он просто изменил своё абсурдное мышление. Мол, Манн понял, что любимые его люди могут быть убиты везде, всегда: где бы они ни были, в любую секунду – везде есть свой процент вероятности умереть.

– Вряд ли, как ты говоришь, изменил своё мышление и исцелился, – разламывая куриную грудку, излагает свою версию на этот счёт Максим. – Однозначно, этот писатель болен, и он никогда не излечится, а перестал писать потому, что вероятно стал бояться отдачи.

– Какой?

– Что найдутся такие слабоумные люди, которым захочется сделать дорогим ему людям то, о чём он так красноречиво писал в своих книгах.

– Не знаю, может быть. Я же говорю, для пиара или нет, о нём писали как о психически нездоровом человеке, страдающего такими фобиями как виргинитифобия.

– Виргинитифобия свойственно больше женскому полу. И как я понимаю, тут идёт речь о страхе не столько как о себе, а как о своих близких.

– Ну да.

– А что это за такое – вергинитифобия? – с трудом выговорил Василий Иванович.

– Это боязнь насилия, или изнасилования… что-то в этом роде, – подхватил Максим. – Он не столько боится смерти дорогих ему людей, сколько насилия над ними. Вполне вероятно он представляет как его любовь, его девушку, схватят, свяжут, будут над ней издеваться, и это побуждает его писать. Его муза – это ужас, смерть, насилие. Страх, есть двигатель его творчества. Как мне кажется, он стал осознавать, что кто-то, начитавшись его книжек, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО захочет сделать с ним что-то подобное, о чём он писал. Поэтому писатель и прекратил свою творческую деятельность.

– Ну не знаю, – с сомнением в голосе, говорит Мелисса. – Его книги показывают людям страх. То есть… открывает людям ужас насилия, этот кошмар. После его книг хочется видеть мир добрым и хорошим. В его книжках всё: педофилия, однополые насильственные злодеяния…

– И этот страх, – подхватывает Максим, – который возникает при чтении, как бы строит в людях агрессию на тех, кто обижает кого-то.

– Именно! – указывая пальцем вверх, ещё больше увлекается беседой Мелисса. – Люди, начитавшись этой ереси, мечтают видеть в мире добро, насытившись вдоволь кошмаром из книг. Они начинают видеть мир ярким, добрым, вспоминая и сравнивая с тем миром из книг. Люди понимают, что они не далеки от того ужасного мира из книг. То, что творится в вымышленном городе Манна Дутье, на самом деле далеко не фантастика. Люди, понимая это, начинают бояться, а когда боятся то меньше хамят, грубят, вступают в драки. Случаи агрессии в отношениях между людьми значительно сокращались, благодаря литературе Манна Дутье.

– Хм. Это интересно, – заинтересовался даже Василий Иванович.

– Конечно, интересно! Такова была политика Манна Дутье о его книгах. Главная цель – это настроить людей против насилия, возненавидеть тех, кто несёт в этот мир непосредственно само насилие.

Марк, тем часом, абсолютно молчал. Он один не был вовлечён в беседу.

– Ему получилось донести эту идею до читателей, только вот не сразу: его долго не печатали, – продолжала с восхищение говорить Мелисса о своём любимом писателе.

– Интересно почему? – поинтересовался Василий Иванович.

– Писал с ошибками, иногда в рифму – короче абы как: не как настоящий писатель, но он нёс в книгах отличную идею! Его очень долго никто не желал выпускать… ну… то есть печатать. Благо, эту идею всё-таки подхватили и продвинули одни редакторы.

– Интересно. Надо почитать, – опёршись подбородком на ладошку и локтём на стол, задумчиво вымолвил Василий Иванович, переваривая дочкины слова. – Я думаю, его не выпускали ещё в связи с тяжёлой темой. «Книга, которая наталкивает людей думать по-другому, благодаря насильственной тематики» – в это не легко поверить. Очень сложная тема… очень сложная.

Максим улыбнулся. То, что сейчас рассказала Мелисса про писателя, о его идеи помочь миру через чёрное творчество – смешило Максима. Он сейчас думал о том, какой же писатель идиот, и Мелисса тоже, раз уж верят в это.

– Манн Дутье, – задумчиво промолвил Максим. – Интересная фамилия. Имя Манн мне понятно, а вот Дутье?

– А это, по-моему, если не ошибаюсь, выдуманный им псевдоним, – резко выдает Мелисса, словно абсолютно всё знает о нём, кроме одного:

– Теперь вот Манн Дутье не пишет. Оставил свой творческий путь, и никто не знает, что там на самом деле у него произошло. Может психиатры запретили писать, чтобы вообще с катушек не сошёл, или в дурдом попал – никто не знает. Интервью он никогда не давал, да и близких его никто не знает.

Осторожно, чтобы Максим не заметил, Марк искоса поглядывает на Максима. Максим, хмуря брови, злобно улыбается.

Максим знает, что Марку неприятно его присутствие здесь, и это его очевидно бодрит.

– Пап, а когда Ты уже начнёшь? – в отличном настроении, никак не умолкает Мелисса.

Василий Иванович скрестил руки и посмотрел в потолок.

– Что начнёт? – спросил Максим.

– Свой творческий путь! – подсказала Мелисса.

– Вы пишите? – обратившись к Василию Ивановичу.

– Когда-то писал, – гордо отвечает Василий Иванович, – теперь нет. Муза ко мне больше не приходит.

– Нужно вернуть её! – предложил Максим.

– И Манну Дутье тоже, – добавляет Василий Иванович.

– Хорошие же строки получались, – сказала Мелисса.

– А вы Мелисса, где работаете? – обратился Максим к Мелиссе.

– В школе, преподавателем русского языка, – отвечает она.

– А до этого была главным помощником редактора центрального республиканского издательства, – подсказывает отец.

– Уго! – удивился Максим. – Однако вы грамотный человек, как я полагаю.

– Ещё какой, – загордился Василий Иванович. – Она раскусила не одного графомана, так что необразованного бумагомарателя она видит сразу.

– Пап, – вылила Мелисса, – не преувеличивай. Я работала помощником редактора, – повернувшись лицом к Максиму. – Потом захотела работу поинтереснее, повеселее. С детьми всегда всё веселее. Утренники, выпускные вечера, постоянный смех из коридора. Школа – это место непрекращающегося позитива. Я там работаю с улыбкой на лице, и это главное. А что так интересует моё место работы?

– Ну, раз уж ты заговорила об отце как о писателе, и ты оказываешься учителем русского языка и плюс ещё бывшим редактором издательства, значится, говоришь действительно ДЕЛО. Творчество отца, по-видимому, не бездарное. Ваши слова миледи, это не пустой лепет! – улыбаясь Мелиссе, говорил Максим.

Между Мелиссой и Максимом становился уж больно милый разговор. Марк хотел разорвать эту цепочку, но отец перебил, и не из-за того, что он это тоже заметил:

– Мелисса! А я и не знал, что ты читаешь такие страшные книги? – переводит на другую тему Василий Иванович, дабы чтоб больше не говорили о его неудачном творческом пути.

– Да. Так и не скажешь, что эта девушка могла читать такую ужасную литературу, – подхватывает Максим.

– Вот если бы я была унылой, мрачной, с большими синяками – тогда бы подумал?

– Может быть, – отвечает Максим.

Такие вот беседы велись за праздничным столом, за которым молчал один лишь только безыскусный Марк. Никто не реагировал на его неучастие в разговоре, оттого ещё больше гневался он. За столом его уже заменили, а как будет, интересно, в остальном?

Марк искоса посматривает на Максима, потом на отца.

– Пап, – окликнул Марк отца. – Сколько времени ты знаешь Максима?

– А что такое? – не понимая к чему этот вопрос, спрашивает Василий Иванович сына, так как вроде бы Марк должен догадываться, сколько времени они знакомы. – Часа два-три наверно.

Ответ от папы Марк услышал разоблачающий: Максим никакой не знакомый Василию Ивановичу! Марк понял, что Максим владеет правом находиться за столом исключительно за счёт того, что он его друг. Ну что тут скажешь – молодец! На язык он оказался подвешен, раз уж трапезничает с отцом, к которому, похоже, вошёл в доверье.

– А как вы познакомились? Расскажите, – предложил хорошую идею Василий Иванович, на которую, Марку стало как-то не хорошо, а Максиму, судя по его выражению лица – наоборот.

Два якобы друга, Марк и Максим, обменялись совершенно разными взглядами. И тут, в этот миг, стучатся гости в дверь. Дом наполняется соседями, возгласами приветствиями, и бурными разговорами. К счастью, история знакомства Максима и Марка останется ещё на какое-то время тайной.

Разговоры, смех, звон рюмок тут и там в уютном, тёплом доме. Этих гостей не надо было развлекать: они сами развлекались и развлекали хозяев. Все были в общении и радости, кроме двоих. За столом сидят четверо: двое из них какие-то старые знакомые Василия Ивановича, двое других – Марк и Максим, который всё ни как не мог наесться. Марк сидит и смотрит, как Максим, точно с голодного края, жадно лишает куриную кость мяса. Смотрит и думает, как же легко ему удалось проникнуть в дом. Максим владеет очень опасной информацией. Нельзя чтобы она дошла до Василия Ивановича, а то иначе будет плохо.

Максим поднимает глаза и улыбается. Знает, что Марк боится, как бы Василий Иванович кое-что о нём не узнал. Начинает противно кривляться Марку в лицо, одновременно жадно пожирая пищу заработанную его не молодым отцом. Мелисса это заметила.

– Интересно. Вы любите друг другу кривляться, или просто на спор противную водку пьёте? – поинтересовалась весёлая Мелисса.

– Прямо в точку, красавица! – ответил громко Максим, так как в доме было довольно-таки шумно.

Мелисса подсела к Максиму, и они стали болтать. Она рассказывала про гостей, мол, у них в доме так каждый год, и скорее всего через пару минут они все двинутся в следующий дом.

Марк стал дико ревновать. Они так мило беседовали, что хотелось подбежать и ударить Максима бутылкой по голове, чтоб он забыл этот дом и кто в нём живёт. Но максимум что он смог сделать, это удалится из-за стола, чтобы не видеть Максима и Мелиссу вместе.

В туалете Марк несколько раз умылся. Вспомнил тот момент, когда Максим в одиночку смог разогнуть решетку тюремной камеры, как странным образом появился за спиной на дороге, когда Марк пытался от него убежать, и вспомнил взгляд Максима, когда оставил его на улице, а сам уходил в дом. Подобный взгляд Максим кидал на Марка когда они сидели за столом.

Марк испытывал отвращение к Максиму, и злость на Василия Ивановича за то, что он не прогнал Максима. Марк чувствует опасность. Максим кажется странной и непредсказуемой личностью. Большая проблема в том, что такие ощущения испытывает только он, остальные – нет. Василий Иванович и Мелисса, кажется даже очень рады, что с ними Максим, хотя всегда по семейной традиции они встречают новый год исключительно в узком семейном кругу: никаких других родственников, и естественно друзей, даже очень близких. Максим невероятно болтлив, и это здорово ему помогает, пока что. Это не может быть на долго. Каким бы хорошим и приятным парнем он не был, Марк на сто процентов уверен, что скоро Максиму придётся уйти, в крайнем случае на рассвете.

Когда Марк вышел из туалета, настроение его ещё больше испортилось. Не из-за того что гости ещё не ушли, а потому что всё внимание находящихся здесь людей было сосредоточено на Максиме. Он травил очень смешные шутки, которые никто не желал прерывать. Настоящий комик!

Физические навыки Максима, дали Марку задуматься: не из цирка ли он сбежал? Будущее, то есть сейчас, открыло занавесу и показало, что это были не последние таланты Максима. Марку стоило было давно догадаться, что Максим актёрская личность. Так убедительно рассказывать истории, быть мастером убеждения, и ловко подбрасывать ножи, может только воистину талантливый человек. Интересно было бы посмотреть, о чём они с Василием Ивановичам говорили, когда его не было рядом, и самое главное КАК он ему что-то там рассказывал. Не хочется Марку признавать, но отличную актёрскую игру Максима было интересно смотреть и слушать. Максим нравился всем.

Спустя ещё какое-то время, гости стали покидать дом Василия Ивановича. Василий Иванович отказался присоединиться к походу друзей, а остался дома. У него отличное настроение. Максим всех здесь здорово повеселил, особенно хозяина дома.

Марк подкидывает дрова в камин, оглядывается на Мелиссу и Василия Ивановича. Ему стало интересно: Максиму, как он понимает, они доверяют, а вот ему? Они так с ним любезничают, у них столько стало общего, что у Марка начинает возникать такое чувство, будто всё это ведёт к тому, что ему придётся ещё попотеть, дабы заполучить уважение и внимание от отца больше, чем оно уже есть к Максиму. Марк начинает корить себя, что плохо относился к отцу и не уделял должного внимания сестре, что был плохим братом и сыном, стал жалеть и понимать многое, приревновав бродягу Максима к семье. Что-то стало подсказывать, что если Василий Иванович станет перед серьёзным выбором между ним и Максимом, то он серьёзно задумается. Марку становится страшно, что какой-то бродяга пускает корни в его семью, и неизвестно, что у него там на уме. Возможно, страх сгенерирован ревностью. Марк стал чувствовать себя здесь лишним. На него совсем не обращают внимания, будто его здесь и не существует вовсе. С такими негативными ощущениями сидеть и помалкивать дальше, он больше не мог. Марк встаёт и медленно направляется в сторону кухни, ожидая, когда хоть кто не будь, спросит: «куда же ты?», но никто не спросил, будто про себя думают: «ай, пускай идёт куда хочет…».

Максим… как же тебе удалось внедриться в семью, заслужить уважение Василия Ивановича и чем-то угодить Мелиссе? Как же тебе удалось проникнуть в этот узкий круг доверия?

Ещё с самого начала Марк задавался вопросом: почему у него ничего не спрашивают про Максима, к примеру: что он за человек, как он относится к нему, и можно ли ему доверять? Нет – абсолютно ничего не спрашивали, словно что-то хорошее прочитали на лице Максима и полюбили его за это. Чем же он всем так угодил? Может потому что он отлично понимает людей?

С того момента как Максим вызволил его из камеры, Марку стала казаться, что он разделяет все мысли с ним, будто всё что приходит ему в голову, уже есть у Максима. Непонятно как, но также он найдёт подход к каждому, и даже к Василию Ивановичу, у которого всегда был страх перед людьми, которые суют нос в его дом и его семью. Василий Иванович относился к своим взрослым детям как к младшим школьникам. Боялся, что кто-то дурно на них повлияет или навредит им. Василий Иванович всегда твердил, что у нас есть семья, и только семья, и все сплетни должны ходить исключительно вокруг неё: в семье никто не сплетничает, и никто не наговаривает друг на друга, иначе это уже не семья. С Марком, никто не захотел пошушукаться насчёт Максима, дабы лучше узнать этого человека, а значит, он уже в семье.

Шампанское путало мысли Марка. Мелисса всего лишь из вежливости уделяла должное внимание гостю, но Марку казалось, что она смотрит на него как на брата, или… как на кого-то ещё!

Мелисса?! Может он нравится ей?! Только не это!!! – кричал внутренний голос Марка.

«Не стоит впадать в панику. На рассвете он уйдёт» – говорил себе Марк, желая это все сердцем.

Марк повернулся и ещё раз посмотрел в сторону хохота, где за праздничным столом сидели и сверкали улыбками дорогие ему люди, кроме одного. Опустил глаза вниз и увидел под окном, за шторой, на полу, лежали тряпки, которые когда-то были надеты на Максиме. Денег в карманах этих вещей быть по идеи не может, а бриллианта или иного драгоценного камня так точно. Отец дал Максиму своих вещей, и немного, конечно, вещей своего непослушного сынка, то есть Марка. Значится, эти лохмотья можно выбросить – решил Марк, и стал сгребать все вещи в кучу, кроме рюкзака. Марк только собрался уносить их из дома на мусорку, как тут подскакивает Максим и предлагает, для пользы дела, занести ещё его странный рюкзачок, и не на мусорку, а в комнату наверх. Марк не собирался, но видимо придётся, поскольку Василий Иванович ничего не сказал, улыбчиво наблюдая за ним и Максимом.

Максим возвращается к столу. Пока Марк тащит его рюкзак и вещи, они сидят за столом и что-то шутливо обсуждают и смеются, что было достаточно таки очень неприятно. Добравшись до комнаты, Марк заходит внутрь. Не включая свет, ногой захлопывает за собой дверь. За спиной, за закрытой дверью, где-то там внизу слышит смех.

Марк тяжело вздохнул.

В комнате темновато. За окном снегопад. Он здесь один и так даже лучше.

– Куда же это все сгрузить? – думал вслух Марк, окидывал взглядом углы комнаты, которые были куда чище, чем эта одежда. И тут он услышал, как Василий Иванович, его любящий отец, слегка пьяным голосом предложил Максиму остаться:

– Хороший ты человек, Гольгомерзов. А слушай, оставайся-ка ты у нас!

– В принципе-то можно, – без колебаний, ответил Максим.

Услышав это, вещи из рук сами кинулись на пол, а рюкзак на ногу. Марк запрыгал от боли. Боль спровоцировала злость, и Марк ударяет по рюкзаку ногой.

Боль удвоилась.

– Небось, специально так крикнул, чтоб я услышал, – говорил с пустотой Марк.

От бесполезного удара по рюкзаку ногой, из него выглянул край того самого твёрдого предмета, от чего рюкзак был такой тяжёлый, квадратный и твёрдый. Марк заинтересовался. На что бездомному бродяги таскать на себе такой не компактный саквояж? Марк присел, пальцами потрогал то, что выглянула из сумки. На ощупь оказалось дерево.

– Что за чёрт? – недоумевая, прохрипел Марк. Понемногу стал стягивать рюкзак и доставать в свет его нутро.

«Пиратский сундук? – да нет… хотя, пока что немного похож» – доставая деревянный предмет, размышлял Марк. – «Что за вещь, и зачем она ему?».

Максим для Марка становится человеком ещё более загадочным. Личные вещи, верней одна единственная и большая, делает его ещё более подозрительной личностью.

Освобождая ЭТО от рюкзака, перед Марком возникает деревянный, слегка погнивший ящик. От грязи и времени он приобрёл тёмно-серый цвет, что также поднимало у Марка интерес. Этому саквояжу лет сто, а то и больше.