Имитация

– Ну… муж и жена, – насмешливо произнесла Марина, чуть приподняв бровь. – Или… любовники! И что?

Ушаков оторвался от своего стакана, обалдело уставился на неё:

– О чём ты, Марина! Это же Игнат Громов и Елена Малая! – прошептал он, почти благоговейно. – Я буду обескуражен, если услышу твое признание, что ты не знаешь эти имена.

Я хмыкнул. Для широкой общественности эти имена действительно ничего не значили, но те, кто имел хоть малейшее отношение к марсианской программе, слышали о них не только в кулуарах, но и видели фамилии в некоторых документах, подшитых под грифом «совершенно секретно». Игнат Громов – военный лётчик, полковник, как и Ашот Саркисян, по слухам, внук знаменитого маршала авиации, человека, чьё имя носит один из аэродромов под Рязанью. А Елена Малая – биолог, доктор наук, дочь вице-президента России. Оба – кандидаты в члены экипажа «Радуги», то есть будущие реальные астронавты. Удивительно, но за несколько месяцев, что мы провели в ТИЦе в рамках марсианской программы, никто из нас так и не встретился с предполагаемым составом корабля. Говорю «предполагаемым», потому что до сих пор Правительственная комиссия не утвердила окончательный список. Нас даже не сочли нужным познакомить, словно боялись, что кто-то из них случайно поймёт: комфорт их будущего полёта будет обеспечен потом, потом и потом нас, испытателей, тех, кто на Земле переживёт все тяготы и невзгоды за них.

Хотя, разумеется, астронавты не могли не знать о нашем существовании – просто им не было до нас дела. Мало ли кто участвует в программе: инженеры, лаборанты, монтажники, уборщики – не со всеми же дружить. Впрочем, мы не видели и других покорителей орбиты – тех, кто летал на «Мир», «Салют» или МКС. Они сюда не приезжали. Единственным исключением оказался тайконавт – китайский покоритель космоса, с которым я познакомился на выставке высоких технологий в Пекине, задолго до подачи заявки на имитационный полёт. Он провёл три месяца на низкоорбитальной станции «Небесный дворец-2», и я тогда долго рассматривал его руки – в них была сила, будто он держал за шкирку само Небо.

– Ну-ка, ну-ка, – оживился Ашот, подаваясь вперёд. – Может, познакомимся?

– Не стоит, – хмуро бросил Сергей, откинувшись на спинку кресла. Он отпил из бокала с «Козлом», точнее слизнул густую пену, оставшуюся на краях.

– Почему? – удивился я. – Мне будет приятно пообщаться с членами экипажа «Радуги». Ведь это и для нас какой-то почёт…

– Почёт? – фыркнул Ушаков, покосившись на меня, как на наивного студента. – О чём ты, Анвар? Малая – богатейшая женщина, хотя и не афиширует своё состояние. Но вот оппозиционеры за рубежом накопали: мадам имеет активы в швейцарских и прочих банках на три миллиарда долларов. А её родственники – не менее пятнадцати миллиардов в офшорах. Все эти деньги когда-то незаконно вывели из России. Так что это вовсе не бедная Золушка!

– Оп-ля! – вырвалось у меня, и я едва не поперхнулся остатком рома с колой. Внутри что-то сжалось: удивление, смешанное с раздражением и завистью. Казалось, будто нас, простых смертных, заставляют репетировать космос, чтобы потом туда отправили тех, кто купил себе звёзды оптом.

– Это же «золотая элита», – продолжал Ушаков, спокойно, почти с научной холодностью. – Причём я говорю дословно. Они не переживали ни разруху, ни голод. Учились в престижных вузах, отдыхают на Канарах, обитают за границей. А вот Громов – владелец сорока двух процентов акций корпорации «Российские двигатели». Та самая, что создаёт установки для космических аппаратов и баллистических ракет. Что касается его «военного опыта» – обычный лётчик, в боевых вылетах не участвовал ни разу. Звезду Героя получил за кабинетные бои. В основном просиживал штаны в Генштабе, ну или в кресле замдиректора. Иначе говоря, свою медаль он просто купил. Миллиардерам это не сложно.

У Ашота лицо закаменело. Он медленно опустился обратно в кресло, глядя куда-то мимо нас, будто в пустоту. Его губы сжались в тонкую линию, глаза потемнели. Это было то молчание, в котором накапливается горечь всех фронтовых ран – и физических, и моральных. Он привык, что медали достаются потом, кровью, запахом керосина, гулом двигателя и ревом зенитки. А теперь – вот оно: в одну секунду чужие миллиарды перечёркивали всё, что он прожил, всё, за что рисковал жизнью. Он отвёл взгляд, будто стыдясь не своих чувств, а самой эпохи, в которой правда стоит дешевле лакированного значка на пиджаке.

– Они общаются только с персонами своего круга, аристократы хреновы… – протянул Ушаков, не скрывая презрения. Его взгляд, полный усталого цинизма, скользнул по кабинке, где сидели Громов и Малая. В словах Сергея чувствовалась неприязнь не просто к ним – к целому сословию, замкнутому, самодовольному, уверовавшему, что Земля создана исключительно для их удобства. Несомненно, он был человеком левых убеждений, возможно даже старомодным коммунистом, но утверждать этого я не мог: в ТИЦе политические взгляды не обсуждали. Мы жили по негласному правилу – чем меньше знаешь о соседе, тем крепче сон. – И такие люди, – продолжал он, покачивая головой, – предпочитают быть в тени, не светиться, не афишировать ни себя, ни свои миллиарды. Для них мы – туман, статисты. Связей с «низами» они не держат.

Но меня, видимо, тянуло к огню. Решимость, то ли вызванная ромом, то ли остаточным чувством профессионального любопытства, подтолкнула встать. Я сделал несколько шагов в сторону их кабинки. Но за два метра до цели дорогу мне перегородил мужчина, чей вид не оставлял сомнений в его профессии. Лицо – словно вырезанное из камня, неподвижное, лишь под левым глазом ходила мышца; короткая стрижка, уши прижаты, взгляд цепкий, оценивающий. Пиджак сидел идеально, под ним угадывалась кобура. Он держался спокойно, но вся фигура источала напряжение человека, который привык останавливать не только любопытных, но и пули.

– Вам нельзя, – произнёс он глухо, по-военному чётко, кладя руку на пояс. Там что-то блеснуло под складкой ткани. Всё стало предельно ясно: спорить бесполезно. Сидевшие в кабинке астронавты даже не подняли головы. Громов смотрел куда-то поверх бокала, задумчиво, будто решал уравнение о траектории собственного тщеславия, а Малая что-то тихо ему говорила, улыбаясь – усталой, светской, натренированной улыбкой человека, который слишком часто притворяется заинтересованным.

– Я член имитационного экипажа, – попытался объяснить я, – хотел бы просто…

– Вам сказано: нельзя, – его голос стал жёстким, будто лезвие. Взгляд, холодный и тяжёлый, словно пронзил меня насквозь, как рентген. – Если вы не уйдёте, я вызову группу, – добавил он, почти не двигая губами, прикладывая палец к микрофону, замаскированному под воротником. Мне даже почудилось, что в зале на секунду стало тише, как перед бурей. Я живо представил, как сюда врывается пара крепких ребят из ГРУ, выворачивает мне руки и выносит из бара, как пустую бутылку.

Понимая бесполезность дальнейшего сопротивления, я молча кивнул и развернулся. За спиной ещё секунду звенело напряжение, но потом растворилось в шуме разговоров и стуке бокалов. Возвращаясь к своим, я почувствовал, как взгляд охранника жжёт затылок – ровный, безэмоциональный, как лазер прицела.

Коллеги встретили меня молчанием. Даже Ашот не произнёс ни слова – лишь качнул головой. Громов и Малая по-прежнему не проявили ни малейшего интереса: он лениво откинулся на спинку дивана, держа бокал коньяка, она поправила прядь волос и что-то шепнула ему, слегка коснувшись его руки. Всё это выглядело почти театрально, но, черт побери, какой силой веяло от их уверенности в собственной недосягаемости.

Тем временем один из наших охранников – один из тех мрачных, что «пасли» нас с самого утра, – подошёл к тому, кто меня остановил. Они обменялись короткой фразой, почти не двигая губами. Тот кивнул, сухо, по-армейски. Всё ясно: контакт между имитационным и реальным экипажем запрещён. Мы, как всегда, на вспомогательной орбите.

– Ну что, получил по зубам? – усмехнулся Ушаков. Его сарказм буквально сверкнул в полутьме бара, как металлический блеск ножа. Он откинулся, скрестив руки на груди, и смотрел на меня с притворной жалостью, за которой угадывалась ехидная радость: мол, сам полез – сам и выныривай.

Я пожал плечами. В груди копошилась обида, но остывал я быстро. Минут через пять, когда принесли закуски, раздражение растворилось в шуме музыки и запахе лимона.

Марина, слегка наклонив голову, взглянула на меня с мягкой улыбкой:

– Не огорчайся, Анвар. Мы просто на разных полюсах – вот и всё.

– Хорошо, – сказал я, откинувшись на спинку дивана. – А что же тебя потянуло сюда? Тебя ведь не интересует слава, почёт… Или деньги?

Она немного помолчала, словно собираясь силами, и наконец тихо произнесла:

– Карьера…

– Ага, карьеристка, – поднял брови Ушаков, как испуганная сова. – Вроде бы не самое почётное качество для космонавта.

Глаза Марины метнули молнии.

– Не тебе судить, Сергей, – сказала она негромко, но с такой внутренней силой, что даже музыка на миг словно стихла. – Ты не проходил того, что прошла я. Моих предков репрессировали в тридцать девятом. Они прошли всё – этапы, лагеря, голод. Отец, учёный, в девяностые сгорел, вытаскивая нас из нищеты, в которую рухнула вся страна. После третьего инфаркта умер, а его бизнес прибрали «партнёры». Мама торговала у кавказцев на рынке – её обманывали, унижали, даже своя милиция вносила лепту. Мы голодали. В школе я носила чужие обноски, в университете сидела в углу, чтобы никто не видел моей старомодной одежды. Училась сама, взяток не давала. Работала в районной больнице, где вместо скальпеля – кухонный нож. Кандидатскую защитила без поддержки. А докторскую уже не смогла – не было толкача. Марсианская программа – мой единственный шанс пробиться туда, куда мне закрывали двери всю жизнь.

Она говорила тихо, без пафоса, но каждое слово было пропитано горечью прожитого. В её голосе не было жалости к себе – только холодная, выстраданная решимость. Казалось, будто где-то внутри неё горел крошечный, но упрямый факел: если уж не прорвусь на Земле – прорвусь к звёздам.

– Гм, я бы сказал, что ты тоже тщеславная, но у тебя иные причины, – произнёс я, чувствуя лёгкую неловкость. – Ты боец, если добивалась всего сама. Я тоже такой – Москва, как ни крути, не слишком дружелюбна к иностранцам, особенно из южного «подбрюшья». Меня тоже терзали первые годы: косо смотрели, обходили стороной, подозревали, что я чужак. Но постепенно я притерся, нашёл единомышленников, коллег, устроился в неплохую фирму, получил российское гражданство. В профессии состоялся – звезд с неба, конечно, не хватал, но жаловаться грех, особенно когда смотришь на соотечественников, которые пашут гастарбайтерами на рынках, стройках и в ЖЭКах.

Я мысленно вернулся к первым годам жизни в России: холодные зимы, бесконечные очереди в универмаг, когда на прилавках были редкие фрукты; учёба и работа одновременно, постоянное ощущение чуждости и необходимости доказывать свою состоятельность. Каждый успех давался потом, усилиями и терпением, каждое знакомство – маленькой победой. Помню, как впервые получил зарплату и смог сам оплатить коммуналку, как чувствовал гордость за каждую пройденную проверку, каждую завершённую задачу, когда Москва переставала казаться чужой. Всё это формировало меня, закаляло характер, как стальной сплав, в котором смешались терпение, гордость и настойчивость.

Улыбка Марины была тихой, почти незаметной, но в ней чувствовалась искра понимания, лёгкий отклик на мои слова. Казалось, между нами установилась невидимая, хрупкая, но ощутимая связь, пока что тонкая, как паутинка, но достаточно прочная, чтобы удерживать внимание друг на друге. Её глаза слегка заискрились, уголки губ дернулись, и я понял: она приняла мои слова не как похвалу, а как признание сходного пути, пройденного труда и преодоления.

И тут Сергей внезапно задал вопрос, который повис в воздухе:

– А вообще, зачем лететь на Марс? Я всё время об этом размышляю и прихожу к следующему выводу против пилотируемого полета: во-первых, эти деньги лучше потратить на решение земных проблем. В самой России столько ветхого жилья, негазифицированные поселки, канализация в ужасном состоянии. Во-вторых, научные задачи, которые могла бы выполнить человеческая экспедиция, по сути, можно поручить автоматам и беспилотникам. Это будет медленнее, но в разы дешевле.

– Посмотрите, отправка робота «Кьюриосити» обошлась Америке в 2,5 миллиарда долларов, – продолжал он, – а только «Радуга» стоит свыше двадцати миллиардов. В-третьих, сегодня нет политических условий, оправдывающих экспедицию, целью которой является установка флага космической державы на Марсе. России нет смысла начинать новую гонку с такими странами, как Китай, США, Европейский союз.

– В-четвертых, люди, прилетевшие на Марс, привезут триллионы микроорганизмов, которые полностью подпортят вопрос «Есть ли жизнь на Марсе?». Невозможно будет определить, марсианские ли корни у найденных организмов. А к тому же, вирусы и бактерии, привезённые с Марса, могут представлять угрозу для жизни на Земле. И, наконец, в-пятых, на Марсе нет ресурсов, ценность которых оправдала бы их транспортировку сюда.

Его слова висели в воздухе, как тяжёлые металлические гири, заставляя задуматься: а действительно ли человеческий полёт на Марс – это больше героизм и амбиции, чем рациональность и безопасность?

Речь коллеги вызвала у нас недоумение – мы переглянулись. Хотя, если честно, в словах Ушакова была доля правды. Возможно, он говорил это с оттенком горечи: в настоящий полет его-то и не брали, а имитационный для него тоже был своего рода утешением. Его лицо слегка помрачнело, руки сжались в кулаки, и он почти машинально проверял, не оставил ли где-то чего-то недоделанного – привычка военного, привыкшего держать всё под контролем.

Но у Марины нашлось, что возразить, и она без колебаний выдвинула свои контраргументы:

– Знаешь, не ты один такой пессимист с реалистскими чертами, который ставит прагматичные вопросы: «Зачем вообще лететь на Марс?» В конце концов, это дорого, астронавты подвергнутся огромному риску, да и что им делать на этой мёртвой и далёкой планете? Первая и главная причина: мы не знаем, насколько эта мёртвая планета мертва. И если она лишена жизни сейчас, было бы неплохо узнать, как обстояли дела в далёком прошлом – это помогло бы многое понять о жизни, как на Земле, так и вообще, где кончается мертвая материя и начинается живая.

Роботы ограничены в своих возможностях и не дадут окончательного ответа – нужно, чтобы человек посмотрел на Марс своими глазами. Все автоматы, посланные на Красную планету, так и не смогли дать четких выводов. Вторая причина – политическая. Как тут не крути: нельзя позволить Китаю или США опередить Россию в освоении космоса, ведь мы в последние годы уже теряли свои позиции и отставали во многом.

Вздохнув, она продолжила:

– Даже Индия отправила пару автоматических станций на Марс, Сатурн, Япония – на Меркурий и Каллисто, а мы даже на Юпитер не проектируем полёты. Третья причина – фантастическая: выживание вида. Нам надо освоить как можно больше мест обитания. Как сказал один умный человек по имени Стивен Хокинг, не стоит класть все яйца в одну корзину. Иначе говоря, всегда нужна вторая планета для спасения человечества. Так что терраформировать Марс нам всё равно придётся.

Я видел, как внимательно слушает Марину наш бортинженер: его лицо вытянулось, глаза расширились, брови приподнялись. Он явно не ожидал такой обоснованной позиции от женщины – видимо, считая, что её аргументы будут поверхностными. Действительно, Ульянова была умна и уверена в себе.

Марина же продолжала, не обращая внимания на наши изумлённые взгляды:

– Четвёртая причина – социально-психологическая. Невозможно полностью представить, как активизирует общество полёт человека на Марс. Это будет вершина научно-технического прогресса – трудно оценить, какие новые технологии потребуются для этого, и как они облегчат нам жизнь. И, конечно, это будет подвиг, способный вдохновить целые поколения.

– И мы тоже вдохновим эти поколения? – ехидно спросил Сергей, с лёгкой усмешкой на губах, приподняв бровь и чуть прищурив глаза, словно испытывая собеседников на прочность. Его тон был одновременно насмешливым и провокационным, как будто он не столько интересовался ответом, сколько хотел подсмотреть реакцию Мариины.

– Да, конечно, даже если ты будешь протирать штаны на борту корабля, который никогда не покинет земную поверхность, – невозмутимо ответила Марина. Она встала, расправив спину, и направилась к барной стойке, чтобы заказать себе напиток, движения её были точными, уверенными и грациозными.

В этот момент к нам подошел какой-то подвыпивший парень. Кожаная куртка с потертостями, джинсы, кроссовки; щетина местами редела, оставляя шрамы на коже. На левой щеке тянулся заметный шрам, а глаза были узкие и холодные, с недобрым блеском, в котором угадывалась агрессия и попытка самоутвердиться. Его движения были слегка неустойчивы, запах дешевого алкоголя давал о себе знать. Мы с Сергеем и Мариной вопросительно уставились на него, пытаясь понять, что от нас требуется.

– Эй, ты! – грубо обратился он к Марине. – Пошли со мной!

– Куда? – приподнялся я, чувствуя, как внутренняя тревога нарастает. Мне этот мужчина не понравился сразу: слишком настойчив, слишком дерзок, и в его поведении ощущалась угроза. Странно, что охрана исчезла – возможно, в туалете или просто держалась в стороне. Любой конфликт нужно было гасить сразу, а этот тип явно нарывался на скандал, на проверку границ.

– Парень, тебя это не касается! – рявкнул он мне, одновременно схватил Марину за руку и потянул к себе, пытаясь впиться губами. В ту же секунду Марина мгновенно среагировала: ногой мощно ударила его в пах. Он согнулся, издавая протяжный стон, а глаза закатились.

Но Марина не остановилась. Она схватила его за шкирку, прокрутилась на правой ноге и совершила бросок через плечо, словно опытная борчиха. Парень с грохотом шмякнулся на пол, опрокинув соседний столик с бокалами и закусками. Марина выкрутила ему руку за спину, и болевой прием оказался настолько эффектным, что мужчина застонал, хрипя, сжимая зубы, одновременно прося отпустить его. Его плечо изогнулось под неудобным углом, мышцы кричали от боли, а дыхание стало прерывистым. Мы с Сергеем и Ушаковым замерли, пораженные скоростью и точностью действий Марины – она буквально за секунды превратила угрозу в полную капитуляцию противника.

Итак, вечер перестал быть скучным: даже астронавты оторвались друг от друга и с любопытством наблюдали за событиями у нашего стола, не делая ни малейшей попытки вмешаться или остановить происходящее. В этот момент к нам подскочили ещё двое – высокий худощавый парень с длинными тёмными волосами и усами, в рваной джинсовой куртке, с глазами, сверкавшими агрессией и азартом, и коренастый лысый мужчина в спортивной куртке, с мускулистыми руками и напряжённым взглядом, словно готовый к любому столкновению. Видимо, они были друзьями нападавшего и хотели принять участие в заварушке или отомстить за унижение своего товарища – это уже потом установит милиция.

Ашот мгновенно понял их намерения и первым ударил в лицо усачу. Я услышал хруст ломавшихся зубов – да, летчики, оказывается, мужики настоящие. Этого оказалось достаточно, чтобы второстепенная атака со стороны его друга потеряла смысл.

Второго нападавшего – лысого в спортивной куртке – взял на себя я: пригнувшись, отразил пинок, затем схватил его за туфлю и потянул наверх. Он потерял равновесие и рухнул головой на уже перевернутый стол. Боль была очевидна по крику, который мгновенно привлёк внимание трёх сотрудников спецслужбы, дежуривших в баре. Нашу драку они прозевали и появились лишь тогда, когда всё закончилось. Несмотря на это, они тут же схватили троих парней за руки и выволокли наружу, поминутно поддавая каждому поддых, чтобы ускорить движение. На улице их передали милицейскому патрулю, который был вызван по сотовой связи.

– Да, они оплатят и за поврежденную мебель! – крикнул вдогонку Ушаков, который тоже хотел помочь в драке, но не успел. Всё произошло в считанные полминуты. Один из наших охранявших махнул рукой, как бы говоря: дальше это уже не ваша забота, здесь начинается наша сфера деятельности.

На полу остались кровяные пятна, которые вскоре придется смывать уборщице – последствия драки оставили после себя неприятный след. Я подумал, что нас, наверное, сразу же выведут в городское отделение внутренних дел, но вернувшийся сотрудник спецслужбы заявил, что милиционеры просто снимут информацию с видеокамер, фиксировавших всё в баре, после чего составят протокол. Если мы понадобимся, нас вызовут, а парней продержат 15 суток за решёткой – таковы нормы Кодекса об административных правонарушений.

– Это только вряд ли, – хмыкнул Сергей. Он был прав. Завтра вечером мы уже будем в «полёте», и «вернёмся» лишь спустя пять месяцев. Так что следователям РУВД придётся подождать. С другой стороны, охранники видели всё своими глазами и сами могут засвидетельствовать происходившее. В этом был хоть какой-то прок – пусть хотя бы доказательства в надёжных руках.

– Ты здорово дерёшься, – с удивлением обратился Ушаков к Марине.

Та недовольно скривила губы:

– Жила в неблагополучной среде, вся улица кишела хулиганами. Пришлось заниматься самбо… Мастер спорта. В жизни пригодилось.

Я мысленно отметил, что с таким человеком можно без опасений отправляться в реальный космический полёт. Марина была словно выкована из стали – каждая черта лица, каждая мышца рук и спины излучали уверенность и силу; в её взгляде читалась готовность к любым трудностям и сопротивлению.

Наши разговоры прервал Масляков, появившийся в строгом костюме с галстуком, аккуратно отглаженной рубашкой и подтянутыми брюками. На его лице читалось тревожное беспокойство:

– Что здесь произошло?

– Да, небольшая потасовка, – лениво ответил Ушаков. – Враги получили достойный отпор.

– Я это и вижу, – с неодобрением произнёс Масляков, наблюдая, как официанты выносят сломанный стол и убирают разбитый графин с пола. Потом он заметил двух астронавтов, продолжавших общение между собой, и взволновался:

– Ах, этого ещё не доставало!

– А что? – не поняла Марина.

– Не нужно, чтобы астронавты видели, как испытатели ведут себя вне служебного пространства, подумают, что мы в команду набираем драчунов и хулиганов!

– Ха, но это хулиганы начали драку, а мы всего лишь защищались! – возмутился Ушаков. – А астронавты даже пальцем не пошевелили, чтобы нам помочь… И охранники, что вы прицепили к нам, не успели…

Саркисов лишь молча кивнул и спрятал свои могучие кулаки за спиной.

– А зачем? Мы и сами справились, – усмехнулся я. – Им, астронавтам, тоже пальчики ломать нельзя – в служебном листке будет отметка о правонарушении… А сотрудникам спецслужб – это укор, они должны нас охранять, а не лясы точить в углу. Хамкову пожалуемся!

Лицо Геннадия Андреевича побледнело и стало слегка зеленоватым; в глазах читалась смесь ужаса и раздражения. Он волновался:

– Ладно, хорошо, что всё закончилось без членовредительства… Нет, я не про хулиганов, а про вас. Нельзя в имитационный полёт допускать людей с травмами. Вы чуть всю программу в унитаз не спустили… И хорошо, если рапорт об инциденте не достигнет Хамкова…

При упоминании этой фамилии лицо Марины вытянулось, губы сжались, и в взгляде пробежала едва заметная тень раздражения – было ясно, что Хамкову она не симпатизирует, и упоминание его имени вызывало у неё внутреннее сопротивление и раздражение.

– А что будет тогда? – во мне проснулось любопытство.

Геннадий Андреевич с неодобрением посмотрел на меня:

– Вы слышали историю о трёх астронавтах из первого советского отряда?

Ашот мрачно кивнул, но остальные были не в курсе, и тогда Маслякову пришлось пояснить:

– 17 апреля 1963 года три астронавта – Иван Аникеев, Григорий Нелюбов и Валентин Филатьев – были отчислены из отряда за стычку с военным патрулём у железнодорожной платформы. Тогда они были пьяны и решили подерзить представителям военной комендатуры. Рапорт ушёл наверх, и приказом генерал-полковника ВВС СССР Николая Каманина, руководителя подготовки астронавтов, эти трое были уволены, потеряв всякую возможность отправиться в космос. Я бы не хотел, чтобы и вы перед самым стартом оказались за бортом эксперимента. Вы – лучшие, но у вас тоже есть дублёры…

Эти слова отрезвили нас, и мы замолчали. Поразило и другое: о том, что нас могут заменить, нам никто заранее не говорил. Мы вдруг осознали, что «вес за бортом» может прийти незамеченным и в самый неподходящий момент, словно невидимая тень эксперимента. Эта мысль придавала каждому движению особую осторожность – вдруг одна неосторожная шутка, недооценённая ссора или лишнее слово станут причиной исключения.

– Так, так, – продолжил Масляков, – во избежание иных проблем давайте вернёмся в служебные корпуса Тестово-испытательного центра «Роскосмоса». Завтра вам предстоит начать новую жизнь, поэтому лучше выспаться.