Тени над Курфюрстендаммом. Книги 1, 2, 3

– Хорошо. Я подпишу доступ к архиву «Архитектора». Но. Это – ваша последняя личная инициатива. Мы переводим вас на анализ данных по Балканам. Восточный Берлин больше не ваша проблема. У нас есть люди, занимающиеся этим.

Шрёдер взял ручку и, не глядя, подписал бланк. Это было одновременно разрешением и приговором. Он давал Крамеру ключ к прошлому, но закрывал дверь в будущее.

IV. О Доверии

Мартин принял бланк. Он знал, что Шрёдер в этот момент совершил свою самую большую ошибку: поверил в чистую бюрократию. Он верил, что человек, получивший приказ, перестает быть человеком и становится функцией. Но Крамер уже не был функцией. Он был призраком, идущим по следам другого призрака.

Доверие в разведке – это не эмоциональный акт; это математический расчет. Ты доверяешь не человеку, а его предсказуемости, его подчинению протоколу. Шрёдер знал протокол Крамера, и Крамер использовал этот протокол, чтобы обмануть его.

Крамеру нужно было еще кое-что, чтобы пересечь Стену.

– Директор, – он положил бланк на стол. – Чтобы работать с архивом, я должен проверить «живые» мертвые ящики. Некоторые из них находятся в районе Фридрихштрассе. Мне нужен одноразовый пропуск для «Координации культурных активов» в Восточном Берлине. На 48 часов. Рутина, Директор. Для сверки адресов.

Шрёдер нахмурился, но усталость взяла верх. Он уже поставил галочку. Еще один бланк. – Ладно. Но возвращайтесь строго через 48 часов. И никаких, никаких контактов, выходящих за рамки протокола «культурного обмена». Вы ясно меня поняли, Крамер?

– Ясно, Директор, – сказал Мартин. И на этот раз это была чистая ложь. Он понял. Он получил, что хотел.

V. Последний Штрих

Через полчаса Крамер уже стоял в своей квартире в Шарлоттенбурге. В его руках был тяжелый, синий паспорт с фотографией и печатью, разрешающий пересечение границы. Внутри он спрятал диктофон, на котором был голос Ланга.

Он подошел к старому пианино «Bechstein». Открыл крышку. Провел пальцами по клавишам. Инструмент был расстроен, как и он сам. Он не стал играть Дебюсси. Вместо этого он сыграл один, аккорд – минорный, тяжелый, диссонирующий.

Он взял свое старое, верное оружие – небольшой «Walther PPK», который он не вынимал из кобуры уже десять лет. Оно было чистым, смазанным, готовым к работе. Он не собирался его использовать, но сам факт его наличия придавал ему то холодное спокойствие, которое было необходимо.

Крамер надел пальто, в карман положил пачку «Roth-Händle» и синий паспорт. Снаружи было все еще серо.

Он знал, что пересекает не границу между Востоком и Западом. Он пересекает границу между своей прежней, лживой жизнью и опасной, но, возможно, честной правдой. Он ехал на Фридрихштрассе. Не для того, чтобы сверять адреса. А для того, чтобы найти человека, который использовал его голос.

Глава 4. Граница. Дорога на Фридрихштрассе

I. Утро на «Чарли»

Утро на Чекпойнт Чарли было самым холодным моментом дня. Не от температуры, а от ощущения, будто здесь, на границе двух миров, из воздуха вытягивают всякое тепло. Ноябрьский туман висел низко, цепляясь за бетонные блоки, колючую проволоку и серые будки пограничников. Это не было местом для человеческих чувств; это был пропускной пункт для идеологий.

Мартин Крамер прибыл к границе на такси. Он предпочел такси личному автомобилю. Личный автомобиль – это слишком много деталей, которые могут заинтересовать. Такси – это анонимность. Он расплатился с водителем и вышел. Водитель не сказал «удачи». В этом месте никогда не желали удачи.

Крамер застегнул пальто. Внутренний карман ощутимо оттягивал вес «Вальтера PPK», хотя он надеялся, что этот вес останется для него лишь психологическим якорем. Он выглядел как очередной западногерманский чиновник, пересекающий границу по «специальному разрешению» для скучных бюрократических целей. Его синий паспорт, пропуск на 48 часов, был идеален.

Он прошел через последнюю американскую будку, где скучающий молодой солдат-морпех едва бросил на него взгляд, читая комикс. «Запад» заканчивался не блокпостом, а равнодушием. Настоящее напряжение начиналось там, где равнодушие сменялось пристальным, оценивающим взглядом.

II. Зона Небытия

Дальше была нейтральная полоса – «полоса смерти», хотя так ее называли только на Западе. На Востоке это была «зона строгого режима». Это место было наглядным пособием по паранойе: идеально ровный, белый песок, чтобы видеть следы, бетонные противотанковые ежи, фонари, направленные на Запад, и ни одного звука, кроме скрипа собственного шага.

По мере приближения к красно-белому шлагбауму ГДР, Крамер замедлял шаг, погружаясь в лирическое отступление.

Осень на Западе – это прощание, это красивые, желтые листья и надежда на новую весну. Осень на Востоке – это констатация факта. Это гниль, это грязь под ногами, это обещание долгой, безрадостной зимы, которая не закончится.

Он вспомнил лицо. Лицо Катарины. Он увез ее брата в 1974-м, но сам не смог уговорить ее уйти. Она сказала, что не может бросить «их культуру, их людей, даже их тишину». Она была единственным человеком, ради которого он когда-либо рисковал, и он провалился. Этот сектор, эта граница, это безжизненное серое пространство – это был его личный памятник провалу. Семь лет, он избегал возвращаться. Теперь он вернулся. За призраком, созданным другим призраком.

III. Диалог у Шлагбаума

Он подошел к стеклянной будке, где сидел пограничник – моложе Крамера, с жестким, абсолютно пустым лицом, в зеленой форме Grenztruppen. Надпись на будке гласила: «Willkommen in der Hauptstadt der DDR» («Добро пожаловать в столицу ГДР»). Сарказм этого приветствия не нуждался в переводе.

Пограничник не смотрел в глаза. Он смотрел в пространство между глазами и визировал документы. – Паспорт и разрешение, пожалуйста. Крамер передал синий паспорт и бланк Шрёдера. Пограничник взял их двумя пальцами, словно это был биологический отход.

Началось ожидание. В тишине. Тишина на Востоке была другой. На Западе тишина – это отсутствие звуков. На Востоке тишина – это присутствие слушающих. Крамер слышал только гул в своих ушах и далекий, пронзительный крик птицы, потерявшейся в тумане.

Через пять минут пограничник не вернулся. Вместо него из соседней, более массивной будки вышел человек в штатском. Очевидно, Hauptmann (Капитан) из МГБ, то есть, «Штази». Ему было около сорока, он был полноват, и носил толстые очки в темной оправе. Его галстук был затянут слишком туго, будто он пытался перекрыть себе доступ к лишним эмоциям.

– Крамер, Мартин, – произнес штазист, его голос был сухим и официальным. Он говорил на прекрасном, без акцента, литературном немецком. – БНД, Франкфурт, переведен в Западный Берлин. Допуск «В». – Верно, – ответил Крамер. Он знал, что этот человек не ждет подтверждения, он проверяет реакцию. – Цель визита: «Координация культурных активов. Сверка архивных адресов». 48 часов. У вас в кармане что-то тяжелое, господин Крамер.

Крамер не шелохнулся. Он знал, что его сканировали. – Портсигар, Капитан. «Roth-Händle». Крепкие. – Мы не одобряем табак без фильтра. Это не соответствует принципам здорового образа жизни социализма. – Принципы здорового образа жизни иногда не соответствуют принципам аналитики, Капитан.

Штазист не улыбнулся. Он сделал паузу, которая длилась целую эпоху. – Ваша работа по «Архитектору» была закрыта в 1977 году. Вы знаете, что мы не одобряем, когда Запад возвращается к своим мертвым файлам, господин Крамер. Мы здесь заинтересованы только в живой культуре. – Именно поэтому я здесь, Капитан. Старые адреса. Их нужно либо перенести, либо ликвидировать. Рутина. Я не люблю, когда в моей зоне ответственности остаются незакрытые петли.

Штазист склонил голову, разглядывая его сверху вниз. Он явно искал признак лжи, нервозности, но Крамер был бетонным. – Вам будет предоставлено такси. Оно доставит вас до вашей цели: Дом Культуры и Науки, Фридрихштрассе 102. И ни шагу в сторону. У вас нет разрешения на несанкционированные контакты, господин Крамер. – Я понял. Дом Культуры. Я не ищу контактов. Я ищу адреса.

Он получил обратно свой паспорт и разрешение. Штамп на нем выглядел, как приговор. Он официально вошел в ГДР.

– Добро пожаловать, господин Крамер. Будьте нашим гостем, – в голосе Штазиста звучала угроза.

IV. Восточный Минимализм

Шлагбаум поднялся со скрипом, который показался Крамеру звуком отчаяния. Он прошел мимо пограничника, в этот момент он пересек не просто границу, а линию, отделяющую реальность от ее искаженного, зеркального отражения.

За воротами его ждал старый черный «Wartburg». Водитель – еще один человек в сером, с пустым лицом – открыл заднюю дверь.

Восточный Берлин встретил его тишиной. Отсутствием рекламы, ярких цветов, спешки. Архитектура была монументальной и тяжелой, призванной внушать не красоту, а величие государственной воли. Улицы казались слишком широкими для того малого количества машин, которые по ним ездили.

Крамер смотрел в окно. Лирическое отступление:

Западный Берлин был слишком громким, слишком нарядным, как женщина, которая боится одиночества. Восточный Берлин был слишком тихим, слишком одетым, как вдова, которая боится показать свое горе. И в этой тишине, в этом минимализме, было что-то куда более опасное, чем в западном хаосе. Здесь не было места для случайности. Если что-то происходило, значит, это было санкционировано.

Он почувствовал, как кассета в сейфе жжет его изнутри. Голос Ланга – голос из прошлого, который теперь стал ключом к будущему. Шрёдер дал ему 48 часов, чтобы закрыть файл. Штази дал ему 48 часов, чтобы следить за ним.

Через двадцать минут «Wartburg» остановился у высокого, невзрачного здания на Фридрихштрассе. Никаких вывесок, кроме герба ГДР над входом. Дом Культуры.

Водитель открыл ему дверь, его глаза оставались пустыми. – Здесь. Вас ждут. Не опоздайте, господин Крамер.

Мартин вышел. На мгновение он почувствовал слабость, но быстро овладел собой. Он был здесь. Внутри логова.

Он поднял воротник пальто, глубоко вдохнул этот тяжелый, бедный воздух и вошел в здание. Его ждала «Координация культурных активов». Но он знал, что на самом деле его ждет человек, который знал Эриха Ланга, знал его самого, и знал, что значит слово «Слушай».

Глава 5. Внутри Дома Культуры: Майор Рихтер

I. Эхо Холода

Внутри Дом Культуры и Науки оказался еще более безжизненным, чем снаружи. Воздух был сухим и застоявшимся, пахнущим старой бумагой, воском для пола и подавленными надеждами. Потолки были слишком высоки, чтобы быть уютными, а стены, выкрашенные в тусклый бежевый цвет, поглощали свет и звук. Здесь не было ни искусства, ни науки, только геометрия власти.

Крамера встретил в холле человек, которого можно было описать словом «непримечательный». Среднего роста, в темно-сером, плохо сидящем костюме, с портфелем, пристегнутым к запястью. Он кивнул, не представившись, и жестом указал на лифт.

Они поднялись на третий этаж, в зону, обозначенную как «Отдел по международному обмену». Коридор был бесконечным, освещенным мерцающими флуоресцентными лампами. В Восточном Берлине свет всегда казался недостаточным, будто экономили не только на электричестве, но и на самой видимости.

II. Кабинет Анализа

Кабинет, куда его проводили, был угловым, что означало привилегированное положение. Окно открывало вид на крыши Фридрихштрассе, с которых можно было увидеть, как далеко простирается серость ГДР.

За столом сидел Майор Рихтер. Это был человек, который, в отличие от пограничника, не пытался выглядеть пустым. Он пытался выглядеть умным. Ему было за сорок, лицо узкое, жесткое, с острым, хищным носом. На нем был военный китель без знаков различия. Очки в тонкой металлической оправе отражали свет лампы, мешая Крамеру прочесть его глаза.

– Господин Крамер. Мартин Крамер, – начал Рихтер, протягивая руку. Его рукопожатие было точным и сухим. – Я Майор Рихтер. Министерство Государственной Безопасности. Рад приветствовать нашего западного коллегу. – Координация культурных активов, – поправил Крамер, вежливо, но твердо. – Разумеется, – Рихтер кивнул, но улыбка не коснулась его глаз. – Просто наши культурные активы часто пересекаются с нашими государственными интересами. Присаживайтесь.

Рихтер отодвинул от себя стакан с водой, на котором остались следы от пальцев. Он был чистюлей, что Крамер отметил про себя. Педантичность – это слабость, которая может быть использована.

III. Диалог Двух Разведок

Крамер положил на стол свое поддельное досье: список «забытых адресов» из архива «Архитектора». Бумаги были старыми, но идеально подлинными – их подготовили в БНД для его прикрытия.

– Директор Шрёдер просил меня завершить инвентаризацию наших «активов», – начал Крамер. – Есть подозрение, что некоторые старые ящики, которые мы использовали для обмена «искусствоведческими материалами» в районе Зоологического сада, были использованы не по назначению.

Рихтер скрестил руки на груди. Его поза была закрытой, но не враждебной – он ждал, когда Крамер сделает ход.

– Ваши ящики в Зоологическом саду, Крамер? Это уже Запад. Почему вы приехали к нам? – Некоторые адреса из той же сети вели сюда. На Фридрихштрассе. Например, вот этот. – Крамер ткнул пальцем в сноску: «Нежилой объект. Кодовое название: Аудит». – У нас есть данные, что он был активирован в конце прошлой недели. Возможно, это был один из ваших людей, который получил старые инструкции по ошибке. – Ошибки, – Рихтер фыркнул. – Мы не допускаем ошибок в Государственной Безопасности, господин Крамер. Мы здесь работаем с точностью часового механизма.

Лирическое отступление: Крамер знал, что все разведки одинаковы в одном: они лгут. Они лгут о своих победах, о своих поражениях и, главное, о своей безупречности. Восточный блок просто делал это с большим пафосом.

– Тогда, возможно, это был не ваш человек, Майор, а наш, который поверил в старую легенду? – Крамер осторожно ввел элемент Эриха Ланга. – Вы, конечно, знаете Эриха Ланга. Он курировал «Архитектора» в начале семидесятых. – Ланг, – Рихтер произнес это имя без эмоций. – Он сбежал. Или перебежал. Стал частью вашей западной живой культуры. В наших досье он мертв. Что вы о нем помните, Крамер?

Рихтер сделал встречный ход, пытаясь перевернуть допрос.

– Я помню его стиль, – ответил Крамер, глядя прямо в отражающие линзы. – Он любил использовать культурные коды в качестве паролей. Музыка, стихи. То, что невозможно сфабриковать. Он считал, что человеческие эмоции – лучший шифр.

Рихтер кивнул. Впервые за их разговор он на короткое мгновение посмотрел Крамеру прямо в глаза, и в этом взгляде было что-то, похожее на уважение к хищнику.

– Мы ликвидировали все его сети после его ухода. Не потому, что они были опасны, а потому, что они были лиричны. Слишком много эмоций для такого города. Если вы здесь, чтобы найти его старые коды, боюсь, вы опоздали на десять лет.

IV. Прокол в Стене

– Я не ищу коды. Я ищу отголосок, – сказал Крамер. – Я ищу тот «культурный актив», который мог быть им записан для обмена. Музыка. Голос.

Рихтер взял со стола тонкую папку, которую Крамер сразу узнал. Это было досье «Аудит», которое он сам создал. Рихтер не стал его читать, он просто взвесил его на ладони.

– Хорошо, господин Крамер. Давайте отбросим лирику. Ваш директор Шрёдер запросил у нас этот «Аудит» два месяца назад. Мы отправили его. В нем нет ничего, кроме адресов заброшенных книжных магазинов и ателье. Почему вы здесь?

Крамер понял. Шрёдер лгал не только ему, но и Востоку. Он уже пытался закрыть эту брешь.

– Директор считает, что первый отправленный отчет был неполным. Он думает, что часть информации была похищена нашим источником и могла быть использована для несанкционированных контактов. – Похищена, – повторил Рихтер. – Вашим источником. Значит, кто-то из ваших?

Рихтер открыл папку и медленно, с показным равнодушием, вытащил из нее единственную фотографию. Это был старый, нечеткий снимок, сделанный, вероятно, в начале 70-х, на котором Эрих Ланг сидел за столиком кафе в Восточном Берлине. Рядом с ним сидела женщина.

Крамер мгновенно узнал ее. Катарина.

Он почувствовал, как сердце сжимается. Его прошлое всегда было здесь, на Востоке.

– Вы помните эту женщину? – спросил Рихтер.

Крамеру понадобилось все его самообладание, чтобы ответить ровно: – Нет. Я помню только досье. – Досье, – Рихтер отложил фотографию. – Эта женщина была переводчиком в «Доме Советской Дружбы». Она курировала все культурные обмены, связанные с литературой и музыкой. У нее был доступ ко всем записанным материалам.

V. Эмоциональный Якорь

Рихтер сделал паузу. Это был его личный, тщательно рассчитанный выстрел.

– Ваш «похищенный актив», Крамер. Мы полагаем, он может быть не просто адресом, а человеком. А точнее, тем, кто имел доступ к старому материалу Ланга и мог записать его для использования. Мы обнаружили, что один из ее старых контактов, композитор по имени Герман Майер, был недавно переведен в наш Институт Технических Исследований на Александерплац. Он занимается звуковыми архивами.

Крамер едва дышал. Герман Майер. Звуковые архивы. Ланг использовал голос. Анна Вальтер говорила о «мелодии».

– Майер, – Крамер повторил имя, делая вид, что записывает его как очередной рутинный адрес. – Я свяжусь с ним по линии «культурного обмена». – Конечно. Но не забудьте. Вы здесь наш гость, – Рихтер встал.

Мартин Крамер тоже поднялся. Он получил адрес, но это была ловушка. Штази не просто так выдал ему имя Майера. Они дали ему человека, чтобы посмотреть, что Крамер будет с ним делать. Они дали ему цель, чтобы следить за его маневром.

Он вышел из кабинета, оставив за собой запах старой бумаги и чистящих средств. Снаружи коридор казался еще длиннее и холоднее. Он спускался по лестнице, и в голове стучало одно имя: Герман Майер. Он должен был найти Майера, прежде чем Штази решит, что он слишком много знает о Катарине и о «записанном» голосе.

Его 48 часов в Восточном Берлине только начались.

Глава 6. Александерплац: Композитор и шифр

I. Геометрия Власти

Александерплац – это монументальный, плоский цирк, созданный для того, чтобы человек почувствовал себя мелким. Здесь не было уютных углов или узких улиц для тайных встреч; только открытое пространство, продуваемое ветрами идеологии. Над всем доминировала Телебашня (Fernsehturm), ее тонкая, острая игла казалась приколотой к небу, а огромный шар у основания был похож на застывший глаз, смотрящий на всю страну.

Крамер вышел из такси на Карл-Либкнехт-штрассе. Он ощущал холод, который проникал под шерстяное пальто. Это был не просто холод, это была физическая плотность государственного контроля.

Он знал, что Майор Рихтер не просто так дал ему имя Германа Майера. Рихтер дал ему нить, чтобы посмотреть, куда она приведет и, самое главное, чтобы убедиться, что нить оборвется у них на глазах.

Мартин остановился у Всемирных часов, наблюдая за ними. Это было лирическое отступление, которое, по его расчету, должно было успокоить его хвост.

Он вспомнил слова одного старого профессора: «Время на Востоке – это не движение, а застывание». На Западе время – это товар, который нужно тратить. На Востоке – это ресурс, который нужно контролировать. Каждый час на Всемирных часах означал одно и то же: ты здесь, ты под надзором, и твое время принадлежит им.

II. Тест на «Хвост»

Крамер начал свой маневр. Он направился к зданию Института Технических Исследований, которое стояло немного в стороне от главной площади, зажатое между пафосным Домом Учителя и неприметным офисом «Транспортного надзора».

Он не стал идти напрямую. Он зашел в магазин «Centrum Warenhaus» (Универмаг «Центрум»). Это был один из немногих очагов относительного изобилия, где жители ГДР могли купить импортные товары или хотя бы посмотреть на них. Он прошел сквозь отдел одежды, заметив, как женщины с тоской гладят синтетику. Он поднялся на второй этаж, где продавали грампластинки, и остановился у стенда с классической музыкой.

Протокол: если его «хвост» не знает, что он ищет, он должен потеряться. Если «хвост» профессионален, он не потеряется, но покажет себя, совершив ошибку.

Крамер взял пластинку Баха. Он посмотрел в отражение на виниле. Там, за его плечом, стоял мужчина. В темно-коричневом плаще, с газетой в руках. Слишком близко для обычного покупателя.

Мартин немедленно сменил курс. Он пошел обратно, спустился вниз, к выходу, но перед самой дверью резко свернул к ряду с косметикой, где создал небольшую давку. Он вышел из магазина через второй, боковой выход, который выводил во двор, полный мусорных баков и снесенных коробок.

Он осмотрелся. Никого. Он выиграл несколько минут.

III. Лаборатория Тишины

Институт Технических Исследований выглядел как неприступный бункер. Все окна были одинаково узкими и грязными. На входе не было охраны, только турникет и женщина-секретарь, чей взгляд был так же сер, как ноябрьское небо.

Крамер предъявил свой пропуск «Культурного обмена». – Мне нужен господин Майер. Герман Майер. По вопросам обмена старыми звуковыми архивами. Секретарь, не глядя, набрала номер. – Камера 403. Четвертый этаж. Направо до конца.

Внутри института царила тишина, нарушаемая только монотонным гудением вентиляции. Здание было наполнено электроникой.

Он нашел кабинет Майера. Камера 403. Дверь была стальной, с маленьким, круглым, забранным проволокой окошком. Он постучал.

– Войдите.

Герман Майер оказался не крупным композитором, а нервным, худощавым человеком, которому было около пятидесяти. Он сидел в окружении старых магнитофонов, катушек, осциллографов. Комната пахла озоном и пылью. На стене висел портрет Ленина, но под ним, почти незаметно, была приклеена вырезка из газеты с нотами Шуберта.

– Вы из обмена? – спросил Майер. Его голос был тихим, как запись на старой пленке. – Западный Берлин. Мартин Крамер. Я ищу один старый актив. Музыкальный.

IV. Диалог в Кабинете 403

Крамер сел, не дожидаясь приглашения. Он выложил на стол свой лучший козырь. – Я работал с Эрихом Лангом. Лицо Майера мгновенно изменилось. Страх. Чистый, нефальсифицированный страх. – Ланг мертв, – сказал Майер, и его рука дрогнула. – В наших досье он мертв. В ваших – он тоже мертв. Но его голос, его можно услышать, – Крамер наклонился ближе. – Якорь сброшен. Повторите.

Майер побледнел. Он посмотрел на дверь, на портрет Ленина, везде, кроме Крамера.

– Вы сумасшедший. Вам лучше уйти. Здесь не записывают опер. Здесь записывают тишину для анализа. – И в этой тишине вы услышали голос? Я знаю, что вы работали с Катариной в Доме Советской Дружбы. Ланг использовал вас обоих. Он оставил вам что-то, чтобы не сгореть. Он называл это «Мелодия Красного Шпиона».

Майер закрыл глаза. Внутренний монолог Крамера: Он не предатель. Он – жертва. Ланг заложил в него шифр, как мину замедленного действия.

– Катарину забрали в семьдесят седьмом. Я думал, это конец, – прошептал Майер. – Нет. Это был старт. Он оставил вам запись. Голос, спрятанный в звуковом архиве. Она связана с убийством на станции Зоологический сад. Человек, который нашел кассету, мертв.

Майер открыл глаза. Он сделал свой выбор. Он решил, что умереть от рук БНД или Штази – это одно и то же.

– Это не мелодия, – сказал Майер, наклоняясь вперед. Он говорил очень быстро, почти не дыша. – Это искажение. Ланг принес мне пленку. Сюита для виолончели Баха. Он попросил меня добавить туда один «шум», который я должен был спрятать в архиве Центрального Радио.

– Что за шум? – Человеческий голос, записанный на низких частотах и наложенный на симфонию. Настолько низко, что его невозможно услышать без инверсии. Он сказал, что это «Прощание с Родиной». Но это был не его голос. Это был ваш голос, Мартин.

V. Прощание с Родиной

Крамер почувствовал, как мир сжимается до размеров этой грязной комнаты. Голос на кассете – это его собственный голос. Голос, который он записал для Ланга много лет назад, как часть учений.

– Где эта пленка? – Центральное Радио. Архив. Но … – Майер посмотрел на часы. – Я должен был ее переместить сегодня утром. В Бюро по контролю над медиа. В Шёнхаузере-аллее.

– Зачем? – Я получил приказ. От Рихтера. Он знал, что вы придете. Он заставил меня переместить ее, чтобы вы ее не нашли. Я должен был отдать ее курьеру час назад.

Майер судорожно посмотрел на Крамера. – У меня есть еще одна вещь. Катарину забрали, потому что она нашла ключ к инверсии. Он был в старом нотном блокноте. Она оставила его в кафе. Кафе «Цитрон» на Шёнхаузере-аллее. Она сказала: «Если меня не будет, ключ у Майера. Если меня не будет, Майер оставит ключ там, где нет музыки».

– Кафе? – Под столом. Столик у окна. Давным-давно. Я не брал его. Я боялся.