Осторожно, упрямица! Инструкция для мастера

Повернувшись к строю спиной, он сжал кулаки, на которых всё ещё жило призрачное тепло её кожи.

Мари же, оставшись наедине с неподъёмным мечом, с новой решимостью ухватилась за рукоять. Она сосредоточилась и вложила в подъем меча всю сила. Как оказалось, поднять его было тяжелее, чем держать на весу. Девушка улыбнулась своей маленькой победе и сделала неуверенные взмахи по воздуху.

– Работа в парах! Отработка базового блока! – скомандовал Икирсон. – Контроль и точность! Не сила!

Мари, стиснув зубы, вновь подняла учебный меч. Еще раз она неуклюже помахала в воздухе и кажется даже руки начали привыкать.

Её напарник, рослый и старательный парень, сделал первый сдержанный выпад.

Первый удар едва не вырвал меч из рук Мари. Пальцы онемели, но она вцепилась в рукоять, пошатнувшись.

Второй удар. Боль пронзила запястья. Она вскрикнула, но клинок остался на месте.

Лязг! Третий. Глаза застилали слёзы от боли. Парень напротив, ободрённый её упрямством, сделал роковую ошибку – расслабился.

Четвёртый удар был не отработкой, а полноценным рубящим движением. Мощный хлёсткий удар – и меч вырвался из её ослабевших пальцев, отлетая с оглушительным грохотом. Инерция понесла клинок её напарника прямо к её голове.

Время остановилось. Она видела широкие глаза парня, его отчаянную попытку отклонить удар. Бесполезно.

Тёмная молния метнулась между ними. Резкий звук – не лязг, а точный, холодный щипок стали о сталь.

Лезвие Икирсона – не учебное, а боевое, с отточенным смертоносным блеском – замерло в сантиметре от её головы, приняв на себя всю силу удара. Он не просто блокировал удар – он рассек его, остановив мгновенно, без единого лишнего движения.

Его тело было напряжено, как у готового к прыжку хищника. Глаза, тёмные и бездонные, впились в дрожащего студента.

– Ты что, на смертельной дуэли?! – его голос был низким, свистящим шепотом, от которого кровь стыла в жилах. – Она держалась. Ты – нет. Запомни: позор не в том, чтобы быть слабее. Позор – в том, чтобы не видеть, кого ты атакуешь. Ещё один такой «промах» – и с мечом ты попрощаешься. Навсегда.

Он не смотрел на Мари. Но каждый его мускул, каждый нерв кричал о ярости, смешанной с чем-то иным – чем-то, что заставляло его встать между ней и опасностью со скоростью мысли.

А она стояла, всё ещё чувствуя движение воздуха от чужого клинка на своей коже. И слова – «она держалась» – жгли сильнее, чем боль в запястьях. Они врезались в память, заставляя сердце бешено колотиться не от страха, а от щемящего, горького восторга. Он видел. Видел, что она держалась.

Урок закончился так же внезапно, как и начался, но никто не шелохнулся, пока Икирсон не произнёс единственное слово в тишине:

– Разойдись.

Студенты засуетились, стараясь как можно быстрее покинуть плац. Мари неподвижно стояла на месте, всё ещё ощущая призрачное лезвие у виска. Она видела, как Икирсон, не глядя на неё, повернулся, чтобы уйти.

– Мастер Икирсон!

Слова сорвались с её губ прежде, чем она успела обдумать их.

Он остановился, медленно, словно нехотя, повернулся к ней. Его взгляд был пустым и безразличным, будто ничего и не произошло.

– Я… – голос Мари дрогнул, но она выпрямила спину. – Я хотела бы поблагодарить вас. За то, что вмешались.

– Благодарности оставь для тех, кто нуждается в любезностях. Здесь они никому не интересны.

Мари вспыхнула, будто её окатили кипятком.

– Я просто проявила вежливость! – вырвалось у неё, прежде чем она успела подумать.

Его взгляд, холодный и тяжёлый, скользнул по её лицу.

– Ты находишься среди мужчин, – произнёс он отчётливо, скалывая каждое слово. – Если не хочешь, чтобы завтра твой меч снова выскользнул из рук, а чужой клинок оказался у твоего горла – думай не о вежливостях, а о хвате. Твои изящные пальцы должны сжимать рукоять так, будто от этого зависит твоя жизнь. Потому что так оно и есть. Наказание – дополнительный круг. Боюсь что свидание пройдет без меня!

Он развернулся и ушёл, оставив её стоять с горящими щеками и сжатыми кулаками. Гнев, жгучий и обидный, подступил к горлу. Она ждала хоть крупицы взаимной вежливости, а получила… унизительный урок. «Среди мужчин»… Словно она не выросла в окружении братьев и дяди, словно не знала, как вести себя с ними!

Но глубоко внутри, под слоем обиды и гнева, шевелилось неприятное, колючее осознание: он был прав. Её хват и вправду был слабым. И её благодарность в мире, где ценились только сила и результат, действительно ничего не стоила.

– Чёрствый грубиян, – прошипела она ему вслед, но уже без прежней уверенности. И, подобрав с земли свой меч, вцепилась в рукоять с такой силой, что пальцы побелели. Она докажет ему. Докажет, что её место «среди мужчин» – не по праву рождения, а по умению.

У нее оставалось время до второго занятия. Дополнительный круг? Ну что, пусть к нему добавятся еще и взмахи мечем.

Через полчаса девушка возвращалась, волоча за собой клинок, даже не удостоив его ножен. Слишком зла она была. Слишком уставшими были её руки. Так и тащила она за собой борозду от клинка тренировочного меча по земле до самых ворот стадиона. Дальше пришлось всё-таки приложить усилия и в последний раз за этот день поднять меч, чтобы яростно швырнуть его в ножны. Пояс тут же отяжелел и провис, штаны неловко съехали.

Потная, уставшая и злая, она еле поднялась на свой пятый этаж. Мари не волновало, что может опоздать. Она обязана была смыть с себя грязь и усталость. Залив в лохань холодную воду, так и легла в неё, чуть не вскрикнув от резкого холода. Но это было необходимо! Ледяная вода возвращала ясность голове и бодрость телу. Пяти минут хватило, чтобы ополоснуться. Выжав мокрые волосы, Мари заплела их в косу, надела небесное платье, взяла кожаную папку и, хмурясь, вышла в коридор. До начала второго занятия оставались считанные минуты. А мысли её витали далеко от грядущей криминалистики.

Вспоминая занятие по прикладной физической подготовке и вспоминая эту надменную глыбу по имени Сэм Икирсон, Мари злилась. И когда спускалась по винтовой лестнице вниз, и когда проходила мимо уже знакомого Кая, абсолютно его не замечая, и когда поднималась по лестнице в главном корпусе. Девушка хмурилась, пока в лестничном пролёте главного корпуса через огромное окно не увидела преподавателя, беседующего с коллегой на улице. Сердце кольнуло, и Мари замерла, сжимая в руках папку, наблюдая за статной фигурой мужчины внизу. Она наклонила голову, будто хищная птица, высматривающая добычу. Сэм закончил беседу крепким рукопожатием, по-мужски похлопал собеседника по плечу и направился дальше. Студенты проходили мимо, поднимаясь и спускаясь, кто-то что-то говорил, кто-то бросал взгляды, но Мари не замечала ничего. Видела лишь удаляющуюся фигуру.

Когда он скрылся за углом здания, Мари печально вздохнула и обернулась – чтобы вскрикнуть от неожиданности. Напротив неё молча стоял Сай, сложив руки в карманах брюк и ухмыляясь.

– Ты меня напугал! – произнесла она недовольно, обходя парня.

Тот поправил пальцем тонкую оправу очков и двинулся за ней.

– Извини, – без тени сожаления ответил он.

Сделав несколько шагов по ступеням, Мари вдруг остановилась так резко, что Сай чуть не врезался в неё.

– Сай! – воскликнула она. – Он твой родственник!

Парень прыснул смехом, уперевшись локтем в перила.

– Кузен, – подтвердил он.

– С ума сойти! Твой кузен – Сэмюэль Икирсон! И как я раньше не догадалась? Почти одно лицо!

– Значит, я тебе тоже нравлюсь? – самодовольно произнёс он, улыбаясь.

От этих слов Мари, хмурясь, обернулась к нему.

– Что значит «тоже»?

– Да брось! Ты слишком открытая книга, чтобы это отрицать.

– А я всё же попробую, – зло улыбнулась девушка и, развернувшись, быстрым шагом поспешила вперёд.

Парень сзади рассмеялся.

Кабинет криминалистики напоминал лабораторию забытых историй: стены, заставленные стеллажами с гипсовыми слепками, застеклёнными шкафами, где покоились странные инструменты, и папками с пожелтевшими делами. Воздух был густым, пропахшим старыми чернилами, пылью и слабым ароматом консервирующих составов. Преподаватель, мастер Элиас Виленций, с проседью в тёмных волосах и внимательным, анализирующим взглядом, поднялся из-за кресла. Его движения были точными, почти экономными.

– Внимание – основа нашего ремесла, – его голос был ровным, но отчётливым. – Выходите, кто-нибудь, в центр.

Из задних рядов поднялся молодой человек по имени Лео. Он был среднего роста, с аккуратно подстриженными каштановыми волосами и неуверенной осанкой.

– Расскажите о нём, – обратился Виленций к аудитории. – Только факты. Только то, что видите.

Первый студент, румяный юноша, выпалил:

– Он из небогатой семьи! Папка поношенная и видно что старая.

Парень с рыжими кудрями добавил:

– Он правша! Нож для писем висит с правой стороны.

– И нервничает, – бросил кто-то ещё. – Постоянно теребит край рубашки.

Мастер Виленций выслушал, не меняя выражения лица.

– Поверхностно, – произнёс он наконец. – Нож может висеть с правой стороны по привычке, даже если человек левша. Потертая папка может говорить не о бедности, а о том, что вещь дорога как память. Кто может увидеть больше?

Сай, до сих пор молчавший, поправил очки.

– Он не из столицы, – начал он, и в классе воцарилась тишина. – Пряжка на его ремне – ручной работы, в стиле, характерном для северных провинций. И он не просто правша – он художник или чертёжник.

Все взгляды устремились на него. Сай продолжил:

– Указательный и большой пальцы на его правой руке испачканы чёрными чернилами, которые сложно отмыть. А под ногтем среднего пальца левой руки – засохшая частица голубого мела. Он либо рисует, либо занимается картографией.

Мари, сидевшая рядом, подхватила, словно они годами работали в паре:

– И он недавно пережил важное личное событие. Возможно, расставание. – Она указала взглядом на его левую руку. – На безымянном пальце виден след от кольца – лёгкая полоска незагорелой кожи. Кольцо он снял недавно. И он самый младший в семье. – Она уловила его удивлённый взгляд. – Когда ты вошел, ты инстинктивно искал глазами того, кто старше, как бы ища одобрения. Это привычка, выработанная годами.

Лео стоял с широко раскрытыми глазами.

– Всё… всё верно, – прошептал он. – Я из деревни под Винтерхольмом, занимаюсь с детства составлением карт, у меня отец картежник, научил и меня. И… да, мы с невестой расстались две недели назад. А кольцо было её подарком.

Мастер Виленций медленно кивнул, и в его глазах мелькнула искра одобрения.

– Хорошо. Теперь ваша очередь, мисс Крайнс, – жестом пригласил он Мари в центр зала.

Она вышла вперед, игриво завивая вокруг пальца светлую прядь волос. На её губах играла лёгкая, почти невесомая улыбка. Студенты заметно оживились – наконец-то появился куда более приятный объект для наблюдений.

– Единственная дочь! – сразу предположил рыжеволосый юноша. – Родители баловали, отсюда эта лёгкость в движениях и манерах.

– Верно! – она сделала вид, что удивлена. – Я была долгожданной!

– Часто бывала на балах, движения грациозные, – добавил кто-то с последних рядов.

Девушка в шутку присела в изящном реверансе, будто завершая танец. Её плавность действительно была отточенной. Парень самодовольно улыбнулся своей догадке.

– Скорее всего, уже есть жених! – выпалил темноволосый парень сбоку. – Леди в таких годах и с такой внешностью обычно обручены. А то, что она учится в мужской академии, лишь подтверждает это – без официальных обязательств её бы сюда не пустили.

– Что ещё? – спокойно спросил Виленций.

Тут вмешался Сай.

– Мари не легкомысленна. Она, напротив, многогранна. Каждый её жест, каждое действие выверены и рассчитаны. Умение моментально влиться в игру, подхватить шутку – это говорит о быстроте мышления. Что до балов… вряд ли она их часто посещала. Родственница герцога… будь она постоянной гостьей приёмов, её имя и портреты не сходили бы с первых полос газет. К тому же, она не единственная дочь. Она – единственная сестра. Вероятно, младшая. К мужскому вниманию привыкла – её баловали, но и берегли. И если баловали, скорее, старшие мужчины, то опекал её явно кто-то строгий. Отсутствие на балах наводит на мысль, что у Мари… нет родителей.

Улыбка медленно сползла с её губ. Мари замерла, сердце сжалось от внезапной, острой боли. Сай же, увлёкшись анализом, продолжал:

– Будь у неё мать, та бы уже позаботилась о замужестве. Мари в том возрасте, когда девушки выходят замуж, но вместо подготовки к свадьбе она здесь, среди нас. Значит, матери нет. Отец… отец ни за что не отдал бы дочь в военную академию, как бы она ни упрашивала. Слишком сильна бы была отцовская ревность, желание уберечь. А вот дядя… другое дело. Он, безусловно, любит её, но отсутствие родительской строгости и жажда компенсировать утрату делают его податливым. Он исполняет её желания, даже самые смелые.

Он замолчал и наконец поднял на неё взгляд – обычно такой сосредоточенный, теперь он был растерянный. Мари смотрела на него с открытым шоком, глаза блестели от навернувшихся слёз. На её лице застыла обида, будто он сорвал с души покров, едва сдерживаясь, чтобы не выкрикнуть что-то горькое в ответ.

– Всё верно, Сай! Мы все поняли, что у меня нет родителей и что меня избаловали!

Не говоря больше ни слова, она вышла из аудитории. В классе повисла гробовая тишина.

Так омерзительно Сай еще никогда себя не чувствовал. Он растерялся. Даже суровый преподаватель ощутил жгучую неловкость.

– Простите, учитель, – пробормотал парень, стремительно собрав свои вещи и захватив забытые листы и папку Мари, и бросился вслед за ней.

Сай нагнал её у самых больших дубовых дверей, ведущих из академии. Его шаги гулко отдавались в пустынном коридоре.

– Мари, подождите! – его голос прозвучал неестественно громко в этой тишине.

Она остановилась, но не обернулась. Сай, запыхавшись, замер рядом, не зная, с чего начать.

– Я… это было непростительно. Я не думал, что… Прости меня, – он выпалил слова, чувствуя себя полным идиотом. Его обычно острый ум сейчас был бесполезен, словно тупой нож.

Мари медленно повернулась. Слёз не было видно, но её глаза блестели неестественным блеском, а губы были плотно сжаты.

– Думать? – её голос, обычно такой звонкий, прозвучал низко и горько. – Ты ведь всегда думаешь, Сай. Анализируешь, вычисляешь. Но ты когда-нибудь думал о том, что чувствуется за твоими умными догадками?

Она сделала шаг к нему, и теперь вся её боль, которую она годами носила в себе, хлынула наружу, сметая напускную лёгкость.

– Да, меня берегли. Баловали. Осыпали подарками. Но ты знаешь, каково это – ни разу не прижаться к матери, не почувствовать её руки на волосах? Я не знаю, как пахнет моя мама! Я знаю только запах старой краски на её портрете, который нашла на пыльном чердаке! Дядя… он отдал мне всё своё сердце, он пытался заменить и отца, и мать, и он для меня весь мир! Но он не может рассказать мне о ней так, как рассказала бы она сама! И я… я никому никогда не говорила об этом. Никто не видел, как я ночами смотрю на этот портрет. А ты… ты так легко, так буднично выложил это перед всеми, как интересную логическую загадку!

Голос её сорвался, и, наконец, предательские слёзы покатились по щекам. Она смахивала их тыльной стороной ладони с яростью, от которой сердце Сая сжалось в комок. Он стоял опустошённый, глядя на неё, и чувствовал себя последним идиотом. Его дар, его проницательность, которой он гордился, вдруг показалась ему уродливой и грубой.

– Я… я не хотел причинить тебе боль, – прошептал он. – Я видел узор, пазл… а не человека. Это отвратительно. Я отвратителен.

Мари, отгоняя последние слёзы, смотрела на него. Гнев отступал, сменяясь странной усталостью. Она видела его искреннее раскаяние, его растерянность, и буря внутри неё понемногу стихала. Она глубоко вздохнула, вытирая лицо.

– Нет, – тихо сказала она. – Не отвратительный. Слишком умный для своего же блага. И безнадёжно глупый в том, что действительно важно.

Сай поднял на неё взгляд, и в его глазах была такая беззащитность, которую она никогда раньше не видела. Он снова извинился, но на этот раз слова шли от самого сердца, обнажённые и тихие.

– Прости меня, Мари. Правда. Не за то, что угадал, а за то, что использовал твою боль как учебный материал. Я был слеп. И мне бесконечно жаль, что я заставил тебя плакать.

Он не пытался оправдаться. Он просто стоял и ждал, чувствуя тяжесть своей ошибки. И в этой молчаливой готовности принять любой её приговор было больше искренности, чем в самых красивых словах.

Мари стояла медленно, глубоко дыша. С каждым вдохом дрожь в руках утихала, а ком в горле понемногу рассасывался.

«Я никогда никому этого не говорила, – прозвучало в тишине её сознание. – Никогда». Все вокруг – дядя, братья, гувернантки, знакомые – с таким тактом обходили эту тему, словно боялись разбить хрупкую вазу. А она и сама боялась прикасаться к этому внутри себя, потому что знала: если тронешь, уже не сможешь остановиться.

Она перевела взгляд на Сая. Он стоял в двух шагах, заложив руки за спину, с видом приговорённого, ожидающего вынесения вердикта. Его обычно уверенная осанка была сломлена, а во взгляде читалась такая растерянность, что неожиданная улыбка тронула её губы.

– Знаешь, – начала она, и голос её снова приобрёл лёгкие, почти шаловливые нотки, – из всех людей, кому я могла бы это высказать… я меньше всего ожидала, что это будешь именно ты. Великий логик и аналитик Сай, и вот он – стоит, словно провинившийся школяр, пойманный на списывании.

Она увидела, как он напрягся, готовый к новому уколу, но Мари покачала головой, и тихий смех вырвался у неё наружу.

– Прости. Это не упрёк. Просто… забавно. Ты выглядишь так, будто только что обнаружил, что дважды два – не всегда четыре.

К её удивлению, губы Сая тоже дрогнули в ответ. Неловкая улыбка озарила его лицо, и он с лёгким фырканьем опустил голову.

– Возможно, я и обнаружил, – тихо согласился он. – И, кажется, это открытие меняет всё.

В этот момент с ним происходило что-то странное. Сай, всегда полагавшийся лишь на неумолимую логику и холодные факты, вдруг с ужасом и изумлением осознал в себе нечто новое. Он смотрел на эту девушку с заплаканными, но сияющими глазами и понимал: он больше не хочет быть тем, кем был. Его блестящий ум, его дар разгадывать людей – всё это вдруг померкло перед простым и ясным желанием: не причинять ей боли. Никогда. Он дал себе внутренний обет – отныне он будет обходить стороной любые её тайны, любые уязвимые места. Его аналитические способности, всегда бывшие его гордостью, вдруг показались ему опасным оружием, которое он добровольно решил затупить ради одного-единственного человека.

Он поднял на неё взгляд, и в его глазах уже не было прежней надменности. Вместо неё читалась какая-то новая, непривычная для него мягкость.

– Знаешь, раз уж мы так эффектно сбежали с урока… – начал он, и в его голосе прозвучала несвойственная ему робкая надежда. – Думаю, нас уже никто искать не станет. Не хочешь ли… сбежать к озеру? Подальше от этих каменных стен.

Лёгкость, казалось, навсегда покинувшая Мари, вернулась к ней в одно мгновение. Её лицо озарилось живым, беззаботным энтузиазмом.

– Превосходная идея! – воскликнула она. – Я как раз считаю, что сегодня мы прошли куда более важный урок, чем все эти «Криминалистики».

И глядя на её сияющую улыбку, Сай понял, что ни одна логическая конструкция в мире не могла сравниться по ценности с этим простым, тёплым чувством, которое сейчас разливалось у него в груди.

Аудитория для занятий по уголовному праву была погружена в торжественную тишину. Студенты-первокурсники, включая Мари, сидели за дубовыми скамьями, затаив дыхание. Перед ними, опершись о массивную кафедру, стоял декан юридического факультета Дориан Вейс. Начался последний предмет.

– Представьте, – его голос, негромкий и размеренный, тем не менее заполнил каждый уголок помещения, – глухую деревню. Ночью в доме зажиточного крестьянина совершена кража. Утром его сосед, человек бедный и с дурной репутацией, стоит с золотой монетой в руках. Он утверждает, что нашёл её на дороге. Крестьянин же клянётся, что это его монета, помеченная особым знаком. Кто виновен?

Дориан обвёл аудиторию холодным, аналитическим взглядом.

– Мистер Торн, ваш вердикт?

Русоволосый юноша растерянно поднялся.

– Сосед… Он же был с монетой! И репутация плохая. Конечно, он.

– Мистер Элвуд, вы согласны? – Дориан перевёл взгляд на другого студента.

– Логика подсказывает, что да, – неуверенно ответил тот.

Декан позволил себе лёгкую, почти незаметную улыбку.

– Логика. Интересный инструмент. Часто полезный, но в зале суда – предательский. – Его взгляд скользнул по рядам. – Кто-то ещё желает высказаться?

Мари, до этого внимательно слушавшая, подняла руку. Дориан кивнул в её сторону.

– Мисс Крайнс.

– Всё кажется очевидным, – начала она, – но… Слишком очевидным. Почему вор, только что совершивший кражу, стал бы разгуливать с украденной монетой на виду у всех? И если монета действительно помечена, разве настоящий вор не избавился бы от неё сразу?

В аудитории пронёсся сдержанный шёпот. Дориан внимательно посмотрел на Мари, в его глазах мелькнул проблеск интереса.

– Продолжайте, – мягко подтолкнул он.

– Возможно, монету подбросили, – предположила Мари. – Или сосед и правда нашёл её. Или… может, у крестьянина есть причины оклеветать соседа. Логика даёт нам версию, но не доказательство.

Дориан медленно выпрямился.

– Именно так, – произнёс он, и его голос вновь приобрёл металлическую твёрдость. – То, что вы только что ощутили, – это разница между бытовой логикой и юридическим процессом. Логика говорит: «Он плохой человек, значит, он способен на преступление». Закон требует: «Докажите, что именно он совершил это преступление». Улика? Да. Но недостаточная. Отметка на монете? Её мог подделать сам обвинитель. Показания? Их нужно перепроверять.

Он обвёл взглядом притихших студентов.

– С сегодняшнего дня забудьте о том, что вам кажется очевидным. Ваш ум должен стать решом, которое отсеивает домыслы и оставляет лишь неопровержимые факты. Вы – не судьи, решающие судьбы. Вы – часовые, стоящие на страже Процедуры. И помните: лучше отпустить десять виновных, чем осудить одного невинного. Не из жалости. А потому что ошибка в таком деле – это яд, который разъедает сами основы Закона.

Он сделал паузу, дав своим словам прочно осесть в сознании учеников.

– На следующем занятии мы начнём изучать, как именно должен был бы развиваться этот случай, если бы он попал в руки к грамотному юристу. А пока… советую вам понаблюдать за окружающими. И попробуйте отделять то, что вы видите, от того, что вам кажется.

Мари слушала, заворожённая. Вейс не предлагал готовых ответов. Он предлагал инструменты для размышления. И это было куда ценнее.

Глава 5

Зал для общеакадемической физической подготовки гудел, как растревоженный улей. Первокурсники – все до одного – были зелёными, неуклюжими и напуганными. Сэм Икирсон, декан военного факультета, стоял в центре, ощущая их страх как осязаемую субстанцию. Он ненавидел эти обязательные занятия для «гражданских» факультетов – юристов, военных медиков, картографов. Пустая трата его времени. Но устав есть устав.