Пока горит свет

– Да-да! – подхватила рыжая девчонка, подбегая ближе. – Он нам бусы делает! Из ракушек!– И не ругается! – добавил еще один мальчуган, вытирая нос рукавом. – Я ему всю нитку запутал, а он ничего!– А мне он сказал, что у меня самая красивая ракушка! – похвасталась маленькая девочка с двумя косичками, сжимая в грязном кулачке розовый гребешок.

Они окружили ее, щебетали, наперебой рассказывая, перебивая друг друга. Их слова были простыми, чистыми, как морская вода после шторма. Они не видели в Марке ни беглеца, ни опасного незнакомца, ни груз чужих теней. Они видели просто большого, молчаливого дядю, который умел делать красивые вещи и не сердился, когда что-то шло не так.

Нина стояла, опустив руки, и слушала этот детский хор. Она смотрела поверх их голов на Марка. Он поднялся с валуна и стоял, все еще сжимая в руке незаконченную гирлянду. Он смотрел на нее, и в его глазах читалась та же растерянность, что и в ее душе. Он, вероятно, ждал, что она холодно кивнет и уйдет, захлопнув дверь. Как всегда.

Но она не двигалась. Детские слова, словно теплый ветер, растапливали лед вокруг ее сердца по крошечной крупинке.

– Он… не мой друг, – попыталась она сказать, но голос ее дрогнул и сорвался на полуслове. Это была правда, но в устах этих детей она звучала фальшиво и жестоко.

– А чей же? – удивилась рыжая девчонка. – Он же у тебя живет!– Он тебе помогает? – спросил карапуз. – Мой папа говорит, что ты одна, и это тяжело.

Эти простые детские вопросы были страшнее любых допросов деревенских сплетниц. На них не было правильного ответа.

Марк сделал шаг вперед. Он молча протянул Нине ту самую гирлянду из ракушек. Она висела на его ладони, переливаясь на солнце, хрупкая и невероятно сложная.

– Для маяка, – хрипло произнес он. – Чтобы… не так пусто было.

Их взгляды встретились над головами детей. И в этот миг все слова Эльзы, все страхи, все «острые ракушки» отступили перед одной простой, детской правдой, высказанной вслух: «Он очень хороший».

Нина медленно, почти неверя самой себе, протянула руку и взяла гирлянду. Ракушки звякнули, коснувшись ее пальцев. Они были шершавыми, прохладными, настоящими.

– Спасибо, – тихо сказала она. Не ему. А детям. И, повернувшись, вошла в маяк, крепко сжимая в руке это хрупкое, перламутровое доказательство того, что даже самые острые осколки могут стать частью чего-то целого. Пусть ненадолго. Пусть лишь на одну солнечную гирлянду.

Дверь маяка закрылась за Ниной, отсекая звонкие детские голоса и оставляя в комнате гулкую, напряженную тишину. Она стояла, прислонившись спиной к дереву, все еще сжимая в руке гирлянду из ракушек. Они казались обжигающе холодными и невероятно хрупкими.

Марк вошел следом. Он остановился в нескольких шагах, словно не решаясь нарушить возникшую между ними хрупкую границу. Воздух был густым от невысказанных слов и памяти о вчерашнем бегстве.

– Дети… – его голос прозвучал хрипло, и он прокашлялся, будто очищая его от ржавчины многодневного молчания. – Они сказали… сегодня в деревне праздник. По случаю окончания шторма.

Нина медленно подняла на него взгляд. Она видела в его глазах ту же неуверенность, что и в ее душе. Но была там и какая-то новая, робкая надежда.

– Я знаю, – ответила она. Ей было известно о каждом деревенском событии, даже если она никогда на них не появлялась. Это была часть ее работы – знать ритм жизни у подножия ее скалы.

Марк сделал шаг вперед. Его руки были засунуты в карманы, плечи напряжены.– Они сказали… что там будут танцы. И что… нам стоит пойти.

Последние слова он выдохнул почти неслышно, как будто сам не веря, что их произносит.

Нина почувствовала, как что-то сжимается у нее внутри. Пойти в деревню? На людный праздник? С ним? Это было безумием. Это было прямым вызовом всему, что она выстроила вокруг себя. Она открыла было рот, чтобы сказать резкое «нет», но ее взгляд упал на гирлянду в ее руке. Она перевела его на Марка. На его все еще бледное, но уже не такое изможденное лицо. На следы морской соли, засохшие на его рубахе. На ту тень былой силы, что начала проступать в его осанке.

Она подумала о детях. Об их простой, безоговорочной вере в то, что он «хороший». О его тихих, неуклюжих попытках помочь. О том, как он сидел на камне и нанизывал ракушки, пытаясь создать что-то целое из своих осколков.

И она подумала о себе. О своей одинокой крепости, о своих накрахмаленных простынях и безупречном, бездушном распорядке. О той ледяной пустоте, что скрывалась за всем этим.

«Острые ракушки», – прошептало в памяти.

Возможно, Эльза была права. Возможно, пора было перестать бояться порезов.

Она глубоко вдохнула, и ее голос, когда она заговорила, был тихим, но твердым.– Хорошо.

Одно-единственное слово. Но оно прозвучало в тишине комнаты с силой разорвавшейся бомбы.

Марк замер, не веря своим ушам. Он смотрел на нее, и в его глазах что-то дрогнуло, какая-то ледяная глыба недоверия и страха дала трещину.

– Хорошо? – переспросил он, будто проверяя, не ослышался ли.

– Да, – Нина кивнула, все еще не отпуская гирлянду. – Мы пойдем.

Она повернулась и пошла к лестнице, оставляя его одного с этим невероятным, пугающим и волнующим согласием. Она не знала, что ждет их на этом празднике. Новые сплетни? Насмешки? Или что-то еще, более опасное?

Но она знала одно – сидеть в своей каменной башне, прячась от жизни и от этого человека, стало внезапно невыносимо. И первый шаг к чему-то новому, пусть и страшному, был сделан. Всего одним словом. И хрупким звоном ракушек в ее сжатой ладони.