Площадь атаки

– Напомни, пожалуйста.

Таниша вздохнула. Этот вздох перенес меня на много лет назад, он предназначался специально для белых, которые на словах принимают сторону чернокожих, но уделяют ноль внимания событиям, чрезвычайно важным для любого из их цветных знакомых.

– Это было месяц назад. Не слышала, что ли?

– Ниш, я была на другом континенте. Не суди меня строго. Много ли ты знаешь о народных волнениях в Словстакии?

– Погоди, это та самая Словстакия? Черт, так значит, ты там? Видела этого застреленного парня-нациста? Видела стычку с военными?

– Мне стыдно. Ты знаешь в подробностях, где и кто во всем мире сражается за справедливость, а я не слыхала ни о чем, что не влияет лично на меня и на мой тесный привилегированный мирок. Ну так что, объяснишь? Или я пойду почитаю статью в Википедии и перезвоню минут через двадцать?

Таниша фыркнула:

– В Википедии? Там сплошное очковтирательство. Сторонники мужского превосходства и защитники полицейского произвола давно вычислили, что распространять свои идеи через Википедию гораздо выгоднее, чем через соцсети. Ведь именно там ленивые журналисты добывают справочную информацию. Короче говоря, кто-то взломал Информационный центр и слил материалы. Вину, конечно, возложили на пакистанцев, однако все говорят, что тут замешан кто-то внутри, потому что разоблачитель говорил: «Я пришел на эту работу, чтобы помогать людям, но обнаружил, что несу им только зло», в общем, бла-бла-бла, стандартная болтовня в стиле Сноудена. Короче говоря, утечка показала, что оклендская полиция погрязла по уши. Агенты из бюро по наркотикам занимались рэкетом и использовали данные Информационного центра для слежки за своими жертвами, а потом щедро делились друг с другом паролями и советами о том, как подчистить свои следы в журналах. Еще один тип, сержант, был сутенером, поставлял клиентам несовершеннолетних девочек и через Информационный центр вычислял конкурентов и проверял, не являются ли они тайными агентами. Чем дальше, тем хуже: копы заводили интрижки друг с другом, обсуждали, как избавиться от жен и мужей, и не просто шутили, а составляли подробные планы их устранения.

– Да, дело серьезное.

– Еще какое. Поначалу все спускалось на тормозах, типа «мальчишки в синем – такие мальчишки», и вообще это же Оклендская полиция, все знают, какие они мерзавцы. Но по мере изучения материалов ужас нарастал, и в конце концов на сцену вышли федералы и взялись за аресты. Сказали, что Информационный центр будет закрыт, и все стали праздновать победу, ура-ура, зло побеждено, но я-то понимала, что радоваться рано, назревает что-то страшное. С анонимных аккаунтов я подписана на «федбиз» и на Федеральный реестр, слежу за контрактами и поставками, и наткнулась на планы, из которых следовало, что Информационный центр будет расширен раз в десять. Через Альянс чернокожих и цветных я передала это в рабочую группу, занимающуюся свободой информации, и они подали множество запросов, которые были отклонены. Потом за дело взялось северно-калифорнийское отделение Союза борьбы за гражданские права. Затем произошла еще одна утечка, не такая большая, как первая, и в ней содержались тонны документов, которые они от нас скрывали, и тогда все увидели, что копы и подрядчики, строившие центр, считали его вопросом жизни и смерти, пан или пропал. Между собой они называли его Информационным суперцентром, и там целый отдел был посвящен взлому телефонов подозреваемых с целью добычи улик.

– Черт.

– Вот именно. – Наступило долгое молчание, какое бывает только в телефонных разговорах, когда цифровое сжатие отсекает тихие звуки вроде дыхания или легкого шевеления, оставляя только глухую непроницаемую тишину. – Маша, я никогда не расспрашивала тебя, чем ты занимаешься, ты ясно дала понять, что ответ мне не понравится, но в этих документах речь шла о том, что полиция может втайне включить камеры и микрофоны на всех телефонах в округе и слушать голос преступника или ловить ключевые слова.

– И что?

– Ну и мне казалось, что все это ерунда, научная фантастика, что какой-то поставщик дает заоблачные обещания, чтобы получить контракт. Но…

– Но, оказывается, это возможно, да?

– Да.

Я пожала плечами, хоть она и не могла меня видеть.

– Да, это возможно. Радиомодули, чипы, которые общаются с сотовыми вышками, это все чушь, тут нет никакой реальной безопасности, они могут перехватывать весь трафик, поступающий на телефон или идущий с него, и операционная система об этом даже не догадается. Если у тебя есть коллекция эксплойтов для Android или iOS, вполне возможно путем атак через радиомодуль подчинить себе все телефоны, соединенные с данной конкретной вышкой, однако такой эксплойт будет, вероятно, обнаружен очень скоро, и даже у федералов в конце концов иссякнут все уязвимости нулевого дня. Но если твоя задача – взломать бóльшую часть телефонов, те, на которых стоят устаревшие операционные системы, то да, это будет совсем несложно. Люди, правда, могут догадаться об этом, когда батареи начнут садиться на двадцать пять процентов быстрее, но, черт, батареи все равно никуда не годятся…

– Маша, притормози.

– Прости, прости. Да, это возможно.

– Ты так и сказала.

– Да, я говорю серьезно.

– Тебе видней.

– Я серьезно.

– В общем, после этого все встали на уши, потребовали от городского руководства взяться наконец за дело, привлекли прессу. Это ведь ужасный ужас – мысль о том, что твой телефон за тобой следит, и каждый мог легко представить себе, что копы, едва услышав о такой возможности, сразу скажут – да-да, мы с большим удовольствием превратим каждый телефон к востоку от Залива в подслушивающее устройство. Когда эта тема начала раскручиваться, мы смогли организовать масштабные протесты, и не как обычно, когда в первый день приходит тысяча человек, во второй пятьсот, в третий пятьдесят, а потом всего пять несчастных бедолаг с рукописными плакатами. Это было почти как в свое время «Оккупай», разрасталось все шире и шире, люди приходили даже с детьми. Короче, оклендская полиция оказалась между молотом и наковальней, и все их попытки остановить протесты лишь подтверждали нашу правоту, поэтому, казалось, мы вот-вот победим.[10]

Мне хотелось в туалет. Я отключила звук и села на унитаз. Легко догадаться, чем все это закончилось.

– Дальше все пошло вразлад. Электронная почта всегда была самым ненадежным каналом связи, но в те дни испортилась совсем. Казалось, письма, которые мы посылаем друг другу, исчезают гораздо чаще остальных. Многие, те, кто постарше, стали организовываться в фейсбуке, но потом фейсбук закрыл их группу за то, что они якобы нарушают «стандарты сообщества». Да, такое случалось и раньше, но больно уж странное совпадение по времени. Потом копы стали останавливать и проверять транспорт, у людей находили и изымали незначительные количества наркотиков, а уж если ты припозднился с оплатой парковки или вовремя не сдал библиотечную книгу, непременно жди визита полиции. Мы вычислили, что они, как в свое время Койнтелпро 3.0, обращают особое внимание на лидеров, на организаторов. Мы резко усилили меры оперативной безопасности а заодно удостоверились, что мы чисты как стеклышки, все счета и штрафы оплачены, никто не выходит из дома без удостоверения личности и не совершает ничего предосудительного. Один из товарищей поехал на вечеринку к друзьям, и через пятнадцать минут в дом ворвалась полиция, арестовали сто человек. С тех пор мы перестали ходить в гости.[11][12]

– И теперь ты получила сигнал тревоги от бинарной прозрачности. Какая программа его прислала?

– Openstreetmaps.

Я плюхнулась обратно на диван. Openstreetmaps – это хиппово-травоядная, честная, справедливая версия гугл-карт, но у нее есть преимущество – она включает в себя статические карты, имеющие зеркала по всей сети, а это значит, что вы можете загрузить карту региона и перемещаться по ней, и ни телефонная компания, ни правительство, ни «Гугл» об этом не догадаются. Заразить карту, которую вы рассылаете участникам протестов, не так уж интересно – вы все равно не сможете заманить их пешком в океан, нарисовав несуществующую дорогу. Но у каждого из демонстрантов непременно будут стоять скачанные Openstreetmaps, и, значит, заразив карту, вы сможете проникнуть в их телефоны.

– Только ты? И больше никто из вашей тесной компании?

– Из моей рабочей группы, – поправила она. – Нет, только я. И сообщила им, прежде чем позвонить тебе.

– Угу.

– Маша!

– В общем, худший из возможных сценариев выглядит так. Они смотрят на зашифрованные сообщения внутри вашей рабочей группы, – я постаралась не изображать голосом пальцевых кавычек, но, кажется, получилось не очень, ведь я терпеть не могу вычурный жаргон, – и, хотя им не видно содержание каждого вашего письма, зато заметно, что твои друзья, получив сообщение от тебя, начинают беседовать или действовать…

– Это и есть информационный каскад, да?

– Гм… да.

– Ты мне сама объясняла. Правда, была пьяна как сапожник. Без конца твердила, что ты в нашей группе что-то вроде командного узла. Было очень мило.

В последние пару раз я видела Танишу на вечеринках или на фестивале Burning Man, то есть на больших пространствах, в плотной толпе, где можно было натанцеваться всласть и не слишком распространяться о том, чем я занимаюсь и на кого работаю. И вот, оказывается, я напилась так, что стала обсуждать с ней профессиональные вопросы, а потом все забыла. От этой мысли стало не по себе. Я привыкла считать себя более осторожной. Или, по крайней мере, умеющей раскладывать все по полочкам.

– Ага, наверно. Да, это и есть информационный каскад, и для тебя это худший вариант, потому что если они вычислят, что ты лидер, то постараются тебя уничтожить.

– Этого я и боялась. А каков же лучший сценарий?

– Лучший? Программная ошибка. И никто никого не взламывал. Но если допустить, что тебя все-таки атаковали, то лучшим сценарием будет случайная, ни на кого не нацеленная атака: какие-нибудь хакеры взломали сервер Openstreetmaps и вставляют опасную закладку в каждую n-ую загрузку, просто чтобы посмотреть, что получилось. Иными словами, мелкое хулиганье, а не зловещие правительственные силы.

– Тогда давайте поаплодируем мелкому хулиганью.

– Ниш, не питай напрасных надежд. Считай это учениями с боевой стрельбой. Если окажется, что это сделало мелкое хулиганье, то тебе не придется стыдиться за то, что тебя взломали жалкие недоросли. А если окажется, что все-таки полиция, то не дай бог они тебя взломают, потому что через тебя они доберутся до всех, кто тебе близок и дорог.

– В том числе и до тебя, да? Ведь, может быть, я уже у них на крючке?

– Даже если и не на крючке, ты дозвонилась до меня по моему личному номеру, и не составит труда выяснить, кому он принадлежит. Но, с другой стороны, точно так же легко выяснить, что я твоя давняя подруга и мы с тобой перезваниваемся чуть ли не с пеленок, так что, может быть, машинно-обучаемая система, поглотившая все записи твоих разговоров, сбросит меня со счетов.

– Подумать страшно.

– Ты сама выбрала этот путь.

Напрасно я сказала это. Долгое молчание.

– Маша, не будь сволочью.

Я прекрасно понимала, о чем она говорит. Не она, а я выбрала такой путь, не она, а я пошла работать над строительством этих систем, не она, а я сделала эти системы смыслом своей жизни и посвящала им все свое время с утра до ночи. Выбрать путь активиста – не то же самое, что добровольно согласиться на слежку. Выбрать путь создания следящих систем – значит согласиться на слежку. Я прекрасно понимала, о чем она говорит, потому что мы уже не раз спорили об этом. Вот почему так приятно иметь дело со старыми друзьями – у нас общее прошлое, в базе данных хранится много давних бесед. Но в этом же кроется и беда – разговоры со старыми друзьями вытаскивают на свет множество деталей, которые были давным-давно разложены по полочкам, вдыхают в эти детали новую жизнь и без конца напоминают, что ты много раз огорчал сам себя и всех, чьим мнением ты дорожишь.

Кому-нибудь из нас пора было нарушить молчание. Таниша явно пыталась совладать с собой. А я собирала по щепкам свои разрушенные полочки.

– Маша, на самом деле я не считаю тебя сволочью. – Таниша у нас девушка сентиментальная. Хорошая подруга. Всегда готова пойти на уступки. Хотела бы я быть как она.

– И ты меня прости, Ниш. Давай перезагрузимся. В нынешней ситуации твое положение не такое уж плохое. Если они пытаются тебя взломать, значит, еще не взломали. Плюс к тому, нет стопроцентной уверенности, что тебя ломают именно копы. Может, действует кто-то из подрядчиков, мечтающих отхватить жирный куш.

– И чем же это лучше?

– Тем, что у них нет ордера, поэтому они вынуждены действовать осторожнее, чтобы не попасться, а значит, будут менее агрессивны. По-моему, тебе надо поднять как можно больше шума. Другие варианты действий – либо игнорировать их и усилить меры безопасности, либо попытаться их перехитрить: впустить в свой гаджет, потом скормить им ложную информацию. Но, я думаю, на это у тебя не хватит хитрости.

– Ага, спасибо.

– Это комплимент. Хитрость не то же самое, что ум. Чтобы поддерживать игру, ты должна не сделать ни единой ошибки, а их задача – поймать тебя хоть на одной ошибке. Но если ты выйдешь на публику и поднимешь шум, то люди, такие же, как ты, станут осторожнее в своих делах, и тебе это пойдет только на пользу. Потому что если они не смогут добраться до тебя, то следующим этапом начнут подкапываться к тем, с кем ты разговаривала, и перехватывать сообщения, которыми они обменивались с тобой.

– И что дальше?

– Что именно?

– Я подниму шум, и что случится потом?

– Потом, скорее всего, на тебя выйдут академические аналитики по информационной безопасности, и в этом нет ничего страшного. Если к тебе обратятся из Канадской исследовательской лаборатории, выложи им все, что знаешь, они там в Торонтском университете свое дело хорошо понимают. Тебя будут и дальше взламывать злоумышленники, от этого никуда не деться. Возможно, кто-то из взломщиков примет твои разоблачения на свой личный счет, но тебя это не должно волновать – какое тебе дело до душевных обид военных преступников? – Мне вспомнились некоторые из моих бывших коллег и все те пакости, на которые они были готовы пойти, если считали себя оскорбленными. – Ну ладно, личные обиды могут немного усложнить ситуацию, но, Ниш, ты и так уже крепко завязла.

– Умеешь ты вселять энтузиазм.

– Мы теперь в одной лодке. Я завязла, ты завязла, все, кого мы знаем, тоже завязли. По крайней мере, мы знаем это и пытаемся повернуть нашу утлую лодчонку прочь от водопада.

– Ты что, пьяна?

Я прокрутила в памяти все, что наговорила. Мои полочки рушились одна за другой. Кажется, я здорово переутомилась и распсиховалась.

– Просто копаюсь в своих проблемах. Прости, Ниш, это было некрасиво. Не так уж ты сильно завязла, разве что одним коготком. И завязла ты только потому, что кто-то считает тебя угрозой и боится. Значит, ты поступаешь правильно? – Вопреки моей воле это прозвучало как вопрос, потому что в моей сфере деятельности это выглядело совсем иначе: если кто-то знает о тебе достаточно много, чтобы бояться тебя, значит, ты делаешь что-то не то и смертельно рискуешь. – Серьезно, прости меня.

– Да. И ты меня прости. Но я совсем не раскаиваюсь, что пытаюсь хоть как-то действовать. – Кажется, она хотела меня уколоть, потому что в последнее время я если и действовала, то явно не так, как надо. Мне вспомнилась Кристина и ее дружная команда.

– Ниш, я рада, что ты действуешь. Может быть, приеду и присоединюсь.

Ее голос смягчился.

– Сама знаешь, я буду очень рада. Маша, я скучаю по тебе. Мы все скучаем.

Я положила это на полочку до лучших времен.

– Я тоже по вам всем скучаю. Знаешь, я собиралась в скором времени вернуться в США…

– Остановишься у меня.

– Это приглашение?

– Со мной тебе не нужны никакие приглашения. Не знаю, чем ты занимаешься там, но здесь ты бы нам очень пригодилась. – Она громко сглотнула подступивший к горлу комок – раз, другой. – Тут у нас становится все хуже. Не шучу. Каждый раз кажется, что напряжение доходит до такой точки, когда вот-вот все сломается, но оно не ломается, а растягивается, и нас всех еще немного пригибают. И если кто-то где-то затевает бой, то вскоре мы слышим, что этого человека арестовали за какую-нибудь ерунду, и тогда у всех остальных желание воевать чуть-чуть угасает. Никто не знает, где правда, где ложь, каждый может оказаться информатором или провокатором. Ты знаешь, как все это устроено, и могла бы помочь нам разобраться.

Кристина и ее друзья. Мои полочки гнутся и хрустят.

– Ниш, знать – это недостаточно. Поверь. Дело в том, что они превосходят вас и по оснащению, и по охвату, и по ресурсам. И никакая волшебная интернет-пыльца, рассыпанная по вашему политическому движению, не изменит этой фундаментальной истины.

И опять эта напряженная, давящая тишина. Она затянулась так надолго, что я взглянула на экран телефона – не сорвался ли звонок.

– Алло!

– Маша, я здесь.

– Не хочу тебя расстраивать…

Она презрительно фыркнула, воскресив призрак прошлого из моих подростковых лет.

– Тогда что ты нам посоветуешь? Как организовать сопротивление? Работать на пишущих машинках и гонять туда-сюда курьеров?

– Не говори глупостей. Курьеров легко перехватить, а хорошая камера может с большого расстояния сфотографировать ваш печатный текст.

– Да, я и сама догадалась. Тогда что же нам делать?

Вот на этом наш разговор всегда и заканчивался. Мы много лет повторяли его на разные лады и однажды разругались так сильно, что не общались целый год.

– Ниш, хоть я и не знаю, как решить твою проблему, зато могу сказать, что твое решение не принесет никакой пользы. Если я и не знаю, отчего у тебя болит голова, то все равно понимаю, что битье головой о стенку не вариант. – А про себя думала: мне только не хватало нянькаться с еще одной компанией идеалистов, стремящихся загубить собственную жизнь.

– Я уже слышала от тебя это и скажу, что думаю: все это чушь. Все перемены в мире были сделаны руками людей, старающихся что-то изменить. И даже безнадежные попытки иногда заканчивались успехом. Не знаю, каким образом наша маленькая рабочая группа и наши протесты смогут изменить мир в лучшую сторону, но понимаю: если ничего не делать, то ничего и не добьемся. Да, велик шанс, что мы проиграем, однако кто сказал, что мы не сможем победить?

У тех, кто хорошо научился раскладывать по полочкам, бывают мгновения, когда ты вроде как выходишь за пределы своего тела и смотришь, как оно реагирует на происходящее. Словно издалека, я заметила, как при словах «велик шанс, что мы проиграем, однако кто сказал, что мы не сможем победить?» во мне вспыхнула надежда, захотелось скорее помчаться домой, к Танише, и взойти с ней на баррикады; в то же время руки зачесались встряхнуть ее за плечи и спросить: «Когда ты говоришь “велик шанс, что мы проиграем”, ты не думаешь о том, что тебя могут избить, бросить в тюрьму или даже убить?»

И эта вторая, опасливая моя сторона оказалась намного сильнее. Она выплеснула в кровь потоки адреналина, от которого затряслись руки. Мне представилось, как Танишу бьют по лицу баллоном слезоточивого газа и выбивают глаз, а я стою рядом с ней, поддерживаю ее обмякшее окровавленное тело, и из моих опухших век потоками струятся слезы. Словно издалека я услышала в обшарпанном гостиничном номере сдавленные хрипы и поняла, что это мое учащенное дыхание.

И точно так же, как я видела себя со стороны, откуда-то издалека за этим нашим разговором следил компьютер. Может быть, ни ее, ни меня еще не взломали и оператор этого компьютера видел лишь, что я разговариваю с Танишей, а она со мной, две подруги, которых не связывает ничего, кроме нескольких лет вместе. А может, он получил полный доступ к каждому слову, каждому вздоху, скачивает информацию с наших камер и микрофонов, украдкой обшаривает наши файловые системы в поисках сохраненных персональных данных, логинов и паролей.

К этой мысли я давно привыкла, находясь по обе стороны невидимого фронта, и прекрасно знала: единственный способ не сойти с ума – жить так, словно ничего этого нет. Словно телефоны предназначены всего лишь для разговоров с друзьями, а не для того, чтобы неведомый незнакомец следил за каждым твоим шагом и словом. Надо жить в вечном притворстве, потому что иначе ты озлобишься, будешь терзаться паранойей и испортишь жизнь своим друзьям.

– Да, Ниш, ты права. – Голос нормального человека. Успокаивающий. – Я рада, что ты ведешь этот бой. Ты моя героиня. Я серьезно. – Нормальные, разумные слова. И, сказав их, я стала нормальным, хорошим человеком. – Возможно, я скоро приеду в Калифорнию. Буду рада встретиться с тобой. Береги себя, хорошо?

– Хорошо, Маша. И ты тоже. Мы тут все по-прежнему твои друзья. Мы тебя любим. И если у тебя что-то случится, мы всегда поможем, только позови.

Однажды я уже проделала это – нагрузила их своими проблемами и бросила выпутываться в одиночку, а сама совершила глупость из серии «кто сказал, что мы не можем победить»: попыталась сбежать из шпионского триллера, прихватив с собой Маркуса Яллоу в качестве страховки (каковую задачу он провалил). Танише и Бекки в тот раз удалось выпутаться, но моей заслуги в этом нет. Чистое везение. Для них все могло бы кончиться гораздо хуже. И если бы компьютер, подслушивавший нас, знал об этом, он бы уделил нашему разговору гораздо больше внимания: прогулялся бы по нашим социальным графам, выискивая, кого добавить в список для «целенаправленной слежки». И тогда каждый байт, отправленный этими людьми, и зашифрованный, и открытый, тщательно перехватывался бы и уходил на вечное хранение. Открытый текст может использоваться как подсказка для шифровок, так как беседы по обе стороны черного ящика позволяют догадаться, что происходит внутри (я пишу вам письмо, спрашивая, нет ли у вас знакомого хорошего юриста, вы проводите с этим юристом надежно зашифрованные переговоры, потом пишете мне ответ и предлагаете связаться с вашим другом юристом – легко догадаться, что в ящике лежат зашифрованные письма, в которых вы спрашиваете юриста, найдет ли он время для меня). Затем, велика вероятность, что в использованном нами шифре есть незамеченный изъян, рано или поздно этот изъян будет обнаружен, и крышка нашего черного ящика распахнется.

Я опять иду вразнос. Слишком глубоко погрузилась в свою паранойю.

– Спасибо, Таниша, – сказала я и вдруг выпалила: – Я тебя люблю. – Такие вещи я говорю совсем не часто и не собиралась произносить сейчас.

Механическая тишина стала невыносимой. Подмышки вдруг намокли.

– И я тебя, Маша. Мы все тебя любим.

– Пока. – А что еще тут скажешь?

– Пока.

Я еще долго прижимала к уху молчащий телефон, наслаждаясь теплом, которое он вырабатывал, шифруя и дешифруя наш разговор. В гостиничном номере вдруг повеяло холодом.

Я поймала себя на том, что сижу затаив дыхание. Глубоко вздохнула. Отложила телефон и набрала полную грудь воздуха.

Дзынь.

Новое сообщение. От Ильзы.

> Береги себя.

Я выронила телефон. Сообщение не случайно пришло именно в этот самый миг. Ильза давала мне понять, что таинственные соглядатаи мне не померещились. Она знала о них из первых рук, а это означало, что либо «КЗОФ» следил за мной по своим собственным причинам (я могла нанести компании большой репутационный ущерб), либо их об этом кто-то попросил. Возможно, самому «КЗОФу» нет дела до моей болтовни, но кто-нибудь из клиентов решил убедиться, что я ничего не разболтаю о методах их слежки за своими диссидентами.

Опять дзынь. Я не хотела брать трубку, но невольно бросила взгляд на экран. Сообщение пришло в зашифрованный мессенджер, которым я пользовалась в «КЗОФе», с логином, не привязанным к моему телефонному номеру.

> Будь осторожна, и сможешь позаботиться о друзьях, не подставляя себя.

Знала ли Ильза, о чем мы говорили с Танишей? Пряталась внутри моего телефона? Или просто предупреждала наугад? А может быть, она быстро пробила Танишу по базам данных, поняла, в какой трясине та завязла, и вычислила, что Таниша обратилась ко мне за советом по оперативной маскировке? Подобный анализ – прикинуть, кому что известно, откуда они это знают и что еще сумеют выяснить в ближайшее время, – сделал меня звездой всех операций, проводимых Кэрри Джонстон. С тех пор я по привычке пользовалась этим методом, размышляя над перипетиями собственной жизни, и, если бы не моя привычка раскладывать все по полочкам, я бы не вылезала из мандража.[13]

Учитесь строить полочки!

Я не ответила Ильзе, но и блокировать ее не стала, потому что это хоть и принесло бы мне моральное удовлетворение, но не помогло бы вычислить ее следующий ход и придумать ответ. На самом деле Ильза не хотела мне ничего плохого, лишь стремилась гарантировать мое молчание. Разумеется, она не станет покупать это молчание, потому что в таком случае пришлось бы наградить меня за мои выходки, а на это она не пойдет из принципа.