Площадь атаки

– Понятно. – Она замолчала, и мне стало не по себе. Внезапно захотелось в туалет. – Чего вы хотите в обмен на это?

– Вы о деньгах? – выпалила я. О деньгах я даже не подумала. Мои родители были небогаты, но и не бедны, и я работала по контрактам, как только доросла до собственного банковского счета.

– А что же еще?

– Работу? – опять выпалила я. Слово само собой сорвалось с губ. Но мысль была верная. Я повторила уже без вопросительной интонации: – Работу.

– Угу. – Это слово прозвучало по-доброму, как будто его произнесла учительница, приятно удивленная успехами ученика. – Тогда, полагаю, нам надо встретиться.

* * *

У меня было много знакомых в сфере информационной безопасности, но почти все они мне не доверяли, потому что я недостойна доверия. Кое-кто знал, что я и есть та стерва, которая слила Маркусу множество вкусных фактов, зато все слышали, что я работаю в «КЗОФ», а до этого сотрудничала с «КЗЕ», а еще раньше с ДВБ. Я не разоблачительница, я самое большее источник утечек.

Работать на государство было нелегко. Повсюду царила бюрократия, и в местах вроде «КЗОФа» и «КЗЕ» дело обстояло ненамного лучше, чем в правительственных агентствах, снабжавших нас заказами, ведь, чтобы вести дела с ДВБ, надо было находиться с ними на одной волне, иметь параллельные бюрократические структуры. Приплюсуйте сюда тот факт, что многие сотрудники ДВБ пришли туда из «КЗОФа» и «КЗЕ», а многие сотрудники «КЗОФа» и «КЗЕ» пришли туда из ДВБ, и вы поймете: очень скоро вы будете переводить взгляд с фермеров на свиней и обратно и не замечать между ними разницы.

Но в работе на государство есть и плюсы: за нее очень хорошо платят. За годы в ДВБ я распробовала вкус денег, которые правительство отваливает сотрудникам самого непрозрачного агентства. Кэрри Джонстон убедила свое начальство, что она должна перетягивать на свою сторону технические таланты, отбивая их у коммерческих доткомов, и, если для этого надо переплюнуть Пало-Альто и Сому, избаловавших своих сотрудников утопическими льготными акциями и настольным футболом, – что ж, значит, переплюнем. Вот почему ей выделили собственный неподотчетный бюджет. Мне даже назначили пенсию – правда, небольшую, потому что я довольно быстро удалилась на вольные хлеба, однако она индексировалась на уровень инфляции и должна была перейти по наследству к моему супругу, если я обзаведусь таковым к моменту, когда отброшу копыта.

Затем я вслед за моей заклятой подругой и наставницей Кэрри Джонстон перешла в частный сектор и там узнала, что такое настоящие деньги.

Наличности в карманах хватило бы на несколько недель, и еще больше было законсервировано в налоговых гаванях по всему свету. Я продержалась бы на плаву несколько лет. Мне платили жалованье, в конце каждого года выдавали бонусы, ежеквартально разрешали приобретать акции по льготным ценам, и за каждую работу, куда меня назначали «коммерческим инженером», выплачивали щедрые комиссионные. Плюс к тому я летала первым классом и накапливала мили за перелеты. Если бы мне не приходилось время от времени посещать захолустные страны, обслуживаемые только их собственными мутными авиаперевозчиками, я бы давно заработала золотые масонские карты 33-й степени от всех трех крупнейших авиакомпаний. Я останавливалась в пятизвездочных отелях с полным обслуживанием номеров и имела корпоративную карту для «представительских расходов». «КЗОФ» всегда выставлял заказчикам счета по системе «издержки плюс вознаграждение», то есть брал действительную «стоимость проделанной работы» (учитывая съеденные мной из мини-бара пакетики кешью по 8 долларов и бутылочки виски «Лагавулин» по 12 долларов), добавляли к ней 25 процентов и направляли счет правительству Словстакии, или в ДВБ, или чьи там еще заказы они выполняли в тот момент. Чем больше я тратила, тем больше они получали.

Хорошо, конечно, жить в берлинском бомжатнике, трахаться с юными идеалистами и добывать на помойках фриганскую еду в компании недоучек, отчисленных из Массачусетского технологического института и углубившихся в эксперименты с молекулярной гастрономией. Время от времени я так и делаю – в виде каникул. Но лучшие моменты таких каникул – заканчивать их в чудесном безымянном отеле, одинаковом на всех континентах, с бассейном на крыше, спа-массажем и уроками йоги. Обычно их ведут ольги – это такие борисы женского пола с фигурками как у куклы Барби и безупречной кожей.

У меня не было нужды напрашиваться в гости к моей давней подружке в Окленде. Я поехала к ней просто потому, что хотела этого.

* * *

Кэрри Джонстон не одобрила ни один из предложенных мной ресторанов, отвергла даже «Трейдер Викс» в Ист-Бэй, который я считала весьма утонченным местом. Следует учесть, что я была семнадцатилетней девчонкой и заказывала исключительно безалкогольные коктейли, начиная от «софт банана кау» и заканчивая «но тай май тай».

Как позже выяснилось, излюбленными местами Джонстон были стейкхаусы с отдельными кабинетами и винными картами толще, чем их фирменные стейки.

Дело в том, что после трех или четырех больших бокалов красного – обычно «бордо» середины 1980-х, оплата с ее правительственной карты AmEx – она начинала говорить чуть громче обычного и теряла осмотрительность, и благодаря отдельным кабинетам ей не приходилось к концу вечера направлять в заведение группу захвата, чтобы те швырнули в секретную тюрьму гостей за соседними столиками, случайно услышавших слишком много. Было и еще одно преимущество: когда я сидела в отдельном кабинете, никому не было дела до того, что мне всего семнадцать, благодаря чему я стала чуть ли не единственной из сверстниц, имеющей собственное мнение о букете красного вина, выдержанного в дубовых бочках (на мой взгляд, оно не заслуживает звания премиального).

На первой встрече, когда она налила мне бокал, я подумала, что она меня проверяет, но позже поняла, что второй бокал появляется на столе тогда, когда ее слегка развозит и начинается обычная девчачья болтовня. Я говорила о Кэрри Джонстон с Маркусом и знаю, что он считает ее биороботом стофутового роста в женском обличье, с лазерными глазами, но на самом деле она такая издерганная просто потому, что внутри у нее скрыто много смутного и темного. В чем, надо сказать, она мало отличается от Маркуса. Или от меня. (Но у нее на удивление мало общего с Ильзой, Волчицей СС.)

Она была совершенно ошеломлена тем, что я рассказала ей за первым бокалом. Потом пошел второй бокал, и, когда он опустел на три четверти, мы переключились на ее хвастовство о том, чем она занимается, о том, как много народу докладывает ей о своих действиях, о ее новеньких роскошных следящих устройствах для сотовых телефонов, об анализе данных, полученных из билетной системы городского транспорта, о битвах, которые ей пришлось вести с «Гугл» и «Йаху», чтобы попасть в их дата-центры.

Не скрою, меня это впечатлило. Когда мне было тринадцать, я додумалась, как проникнуть в голосовую почту всех моих школьных друзей. Это было нетрудно: всего лишь скачать из интернета программу, подменяющую мой номер телефона. В те времена при звонках на голосовую почту не требовалось вводить пин-код; я звонила на номер голосовой почты операторов «Т-Мобайл» или «Спринт», выдавая номера моих друзей за собственные, и слушала все их сохраненные и новые сообщения.

Это, конечно, было нехорошо, но, боже мой, до чего же увлекательно. Никакого риска быть пойманной, даже если я расслаблюсь и забуду помечать их сообщения как непрослушанные. Когда вы в последний раз обращали внимание на флажки возле голосовой почты – новое или старое? У голосовых сообщений есть грязная тайна – их никто не любит, однако в те времена текстовая переписка еще не стала привычным способом избегать людей, продолжая с ними общаться, поэтому голосовая почта была кладезем секретной информации, сплетен и темных тайн. Оказывается, голосовые сообщения – это замечательный способ выразить друзьям свое презрение и гнев, поругаться с бывшим по поводу безобразного расставания, а иногда, в парочке особенно запомнившихся случаев, высказать случайному знакомому, подцепленному на прошлой неделе, чтобы показал свое хозяйство доктору, пока не начал мочиться жидким пламенем.

Чувствую ваше неодобрение. Так держать. На самом деле вы никогда не занимались этой дрянью по одной-единственной причине – не додумались. Гарантирую на сто процентов – если начнете, то уже не сможете остановиться. Все мы пленники своих тел, нам не дано узнать, что же в действительности хочет или чувствует другой человек. Величайшая загадка человеческого существа – какого черта оно так старательно пытается выяснить, чем сейчас заняты другие люди. Прослушивая эти личные моменты, какими бы банальными или скучными они ни казались, я поняла о своей сути больше, чем смогла бы за десять лет психоанализа.

К этому добавляется упоение властью, сладкое понимание того, что ты знаешь об окружающих такие вещи, которых они даже сами о себе не знают. Вспомните, какие странные игры затеваются в средней школе, как девчонки объединяются по трое, а потом начинают исключать из своей компании то одну, то другую, представьте себе, какие гадости они говорят, когда думают, что их никто не слышит. Думаете, вы в средней школе не захотели бы это подслушать? Врете.

Дело в том, что, когда Кэрри Джонстон начала рассказывать, какие фокусы она может вытворять с доступными источниками данных, я сразу распознала родственную душу. В конце концов я завязала с голосовой почтой, потому что у меня образовалась собственная небольшая компания друзей, и они были хорошие люди, я не могла заставить себя шпионить за ними, а потом и весь остальной шпионаж показался делом недостойным. Однако встреча с Джонстон показала: инстинкты у меня еще работают.

У Джонстон имелось то, чего не было у меня, – автоматизация. Она описывала наборы инструментов для множества разных дел: для автоматической классификации информационных каскадов, для комплектования перехваченных сведений в индексируемые базы, для поиска единственной чужеродной песчинки среди океана данных, и меня охватывало ни на что не похожее чувство. Наиболее близким эквивалентом можно назвать возбуждение, но это чувство полностью концентрировалось выше пояса.

Слушая ее рассказ, я поймала себя на том, что прикидываю, как можно улучшить ее механизмы. Джонстон получала свои коды от подрядчиков из разведки, неолитических предков «КЗОФа», и они старались произвести впечатление на начальников Джонстон, тех, кто выписывает чеки по неконкурентным контрактам на поставки. Но на стадии закупок никто не советовался с людьми, которым предстояло непосредственно работать с этими программами, поэтому у разработчиков не возникало даже мысли оптимизировать свои коды под конечного пользователя.

На самом деле Джонстон понимала, что с ее инструментами что-то не так, но не могла объяснить, что же именно. Кроме того, дефекты в этих инструментах давали ей возможность скромно похвастаться, например: «Вы даже не представляете, как трудно было найти корреляцию данных о местоположении пары миллионов мобильников со списком друзей из MySpace». Слушая ее, я видела и даже чувствовала, что эти инструменты никуда не годятся и что я могла бы улучшить их.

– Кэрри! – Я прикончила свой бокал вина, а Кэрри уже перешла к третьему. После второго бокала она велела называть ее просто Кэрри, и никаких «мисс Джонстон».

– Что, Маша? – Она с трудом сфокусировала взгляд на мне.

– Можно я скажу откровенно?

Она повертела головой, словно только что заметила, что я всего лишь отвязный подросток.

– Выкладывай.

– Вы никогда не задумывались о… – Из меня бурным потоком выплеснулись все сумасбродные идеи, какие я мечтала воплотить, когда намеревалась заполучить весь мир в «режиме бога», чтобы видеть все заключенные в нем данные и манипулировать ими. Начинала осторожно, вглядываясь в ее чуть поплывшее от выпивки непроницаемое лицо, но потом меня понесло. Посреди рассказа я налила себе еще один бокал вина, и под конец он опустел. Мне было жарко, но руки покрылись холодным потом.

– Гм. – Она долго глядела в потолок, потом вылила себе остатки вина и выпила. – Слышала выражение «Не учи батьку детей делать»?

Честно говоря, не слышала, потому что была обычным подростком из Сан-Франциско, а не отпетым сорванцом. Но позже докопалась до смысла этого выражения. Как я и думала, ничего хорошего.

– Послушай, малышка, я занималась этой работой, еще когда ты была зародышем. И я в ней очень, очень хороша. А ты, наоборот, всего лишь дитя. Пойми меня правильно, сегодня ты мне здорово помогла, но не думай, что мы там впустую просиживаем штаны и только и ждем, когда придет вот такая умненькая козявка и научит нас уму-разуму.

Любители раскладывать все по полочкам умеют делать непроницаемые лица. Вот и я постаралась. Возможно, у меня даже получилось. Но в душе я словно получила пощечину. Джонстон умела в мгновение ока переходить от расслабленной дружеской болтовни к яростной злобе. Выглядело это пугающе, и она наверняка об этом знала. Больше всего на свете мне хотелось встать из-за стола, уйти из этого кабинета, из этого ресторана, но я не могла. Я сама загнала себя в этот угол. Гонялась за этой женщиной, искала встречи с ней. А теперь у меня сложилось впечатление, что стоит тебе попасть на радары к Кэрри Джонстон, и ты уже никуда не соскочишь.

Она продолжала:

– Я говорю потому, что тебе надо это знать. Ты довольно умна и обладаешь потенциалом развития. Я могла бы взять тебя на работу. Но все вы, технари, заражены одной и той же болезнью, она называется «солюционизм». В каждой проблеме вы видите математическую задачу, считаете, что каждая задача имеет решение и эти решения носят технологический характер. Вы гоняетесь за этими решениями и не даете себе труда остановиться и задуматься, а не возникнет ли другая, более сложная задача в тот самый миг, когда вы «решили» текущую. На самом деле эти новые задачи вас только радуют! Они из той серии, которую вы, солюционисты, называете «фича, а не баг», и поэтому вы, получив новую задачу, начинаете со свежими силами опять искать решение. Вам не приходит в голову притормозить и внимательно посмотреть на людей, на системы, на политику; вы признаёте только технологию, которая поможет приспособить все это под ваши нужды.[17]

В ее долгом взгляде горели тысяча суровых ватт неодобрения и нетерпения. Мне бы полагалось что-нибудь сказать, но я опьянела – наполовину от вина, наполовину от ужаса – и на ум не шли никакие слова.

– Что, простите? – пискнула я тихо, как мышка.

– Что-что, ничего. Мне не нужны твои извинения, нужен твой ум. Подумай о том, что я сказала. Я сама выйду на связь. Теперь можешь идти.

Совершенно ошарашенная, я… встала и ушла. Она уже набирала что-то на своем КПК, огромном гаджете казенного образца с каучуковыми накладками и короткой толстой антенной. Это было еще до того, как в моду вошли смартфоны, и подобные карманные компьютеры вскоре перестали эволюционировать и превратились в вымерших родственников того многообразия, какое мы видим сегодня. А в те времена это был один из лучших образцов цифрового оружия, и я мечтала о нем с жаром, способным воспламенить тысячу солнц.

Очнулась я уже на улице в Файнэншл-дистрикте, в той его части, которая граничит с Тендерлойном, на равном расстоянии между дешевым пойлом и дорогим скотчем. Холодный, сырой ночной воздух отрезвил меня. Я попыталась понять, что же это было. Мне предложили работу? Угрожали? И то и другое?

На пороге мама сурово оглядела меня и сказала по-русски:

– От тебя разит перегаром.

Я ответила невозмутимым взглядом:

– Тогда пойду почищу зубы.

И всю дорогу вверх по лестнице чувствовала, как ее глаза буравят мне спину.

* * *

Я распрощалась с работой в области информационной безопасности, но, не будь дурой, знала, что с самой отраслью я расставаться не собираюсь. Я обладала весьма специфичными навыками и понимала, что единственное их применение – шпионить за людьми или, возможно, наоборот, – помогать им избегать слежки. Когда я чувствовала себя безнадежно тупой – а за годы работы в «КЗОФ» это происходило регулярно, – я представляла себе, как переезжаю в Берлин, нахожу инвесторов и организую «социальное предприятие», снабжающее демонстрантов легкими в применении средствами оперативной маскировки. В моих мечтах это было что-то вроде покаяния, которое тем не менее хорошо оплачивалось, и я быстро богатела, спасая ни в чем не повинных Кристин со всего мира от всяких короткопалых борисов, норовящих потыкать их электрошокерами в самые чувствительные места.

Я понимала, что мечта эта дурацкая. Никто на свете не собирается платить за защиту информации, пока не станет слишком поздно. Конфиденциальность – это вроде сигарет. Один-единственный вдох дыма не вызовет у вас рака, но выкурите много – и конец неминуем, а когда вы поймете, что болезнь уже засела внутри, будет поздно. Курение – это моментальное удовольствие и отсроченная боль, примерно как кусок торта или секс с красивыми, но сволочными парнями. Это подлянка самого гадкого сорта, потому что последствия наступают значительно позже самих действий и сильно удалены от них. Это все равно что учиться играть в бейсбол примерно таким образом: вы закрыли глаза, замахнулись, ушли домой и полгода ждете, пока кто-нибудь придет и скажет, попали вы по мячу или нет. Точно так же нельзя научиться отличать безвредные решения по защите информации от гибельных, если раскрыть свои данные миллион раз и подождать десять лет. Одна из утечек непременно погубит вас.

Индустрия закачивает конфиденциальные данные в свои облака примерно так же, как углеводородные магнаты насыщают атмосферу углекислым газом. Подобно миллиардерам, сделавшим состояние на ископаемом топливе, магнаты экономики слежения кровно заинтересованы держать нас в неведении насчет того, когда и как это ударит по нам и ударит ли вообще. Когда изменения климата достигнут такой степени, что их нельзя будет отрицать, станет уже поздно: мы закачаем в атмосферу слишком много углекислого газа, и моря неизбежно поглотят сушу. Когда инфоапокалипсис станет очевиден даже тем, кто зарабатывает на его отрицании, будет уже поздно. Любые собранные вами данные, вероятно утекут. Любые данные, которые вы хотите сохранить, неизбежно утекут… А ведь мы наделяем способностью собирать данные даже простые электрические лампочки. Поздно уже декарбонизировать экономику, основанную на слежении.[18]

Мне срочно надо было поплакаться кому-нибудь в жилетку. Пока я работала в ДВБ, обычно все остальные плакались в жилетку мне. На наших корпоративах кто-нибудь непременно отзывал меня в сторонку и тихо признавался, как ему стыдно за все, что мы делаем. Это было задолго до того, как мы услышали о Сноудене, однако он был не единственным среди шпионов, кто всегда носил при себе тексты первых десяти поправок к Конституции и президентского указа 12333 – секретной директивы рейгановской эпохи, с помощью которой начальство убеждало нас, что вся наша деятельность укладывается в рамки закона. Выслушивая чужие исповеди, я начинала думать, что нахожусь на стороне ангелов. Даже если не собираюсь ничего делать с услышанной информацией.

* * *

Работа в ДВБ вместе с Кэрри Джонстон чем-то напоминала мафию, с той лишь разницей, что нам не приходилось подкупать полицию, чтобы она нас прикрывала. Мы сами были полицией. Моим первым рабочим местом стал трейлер под названием «Сибирь», расположенный в дальнем конце огороженной площадки, на которой Джонстон приказала устроить свое подразделение. Я приходила туда после школы и по выходным, вместе с восемью другими младшими аналитиками обрабатывала «разведывательные отчеты», предоставленные радиоэлектронной разведкой. Занятие было до чертиков бесячее, так как я видела, что все данные испорчены Маркусом и его икснетовскими болванами, и это было очевидно не только по характеру самих данных, но и по их каналам связи, давно и хорошо мне известным.

Так что я старательно заполняла отчет за отчетом, неизменно указывая, что все эти сведения – полная чушь, что системы, которым положено вычислять, что же происходит в городе, поглощают испорченные входные данные и потому выдают лютый треш. Барахло ввели – барахло и получили.

После месяца такой работы я была готова уйти, но почему-то не ушла. Я пересекалась с Джонстон по меньшей мере один раз за смену, она сверлила меня взглядом и спрашивала, нравится ли мне работа. Я лучезарно улыбалась ей и говорила, что беспредельно счастлива и считаю за честь служить своей стране. Не хватало только радовать ее признанием, что в этом трейлере я тихо схожу с ума. В довершение картины остальные аналитики были ретивыми щенками из Вест-Пойнтской военной академии и относились к своей работе так серьезно, что произносили слова «родная страна» без малейшего намека на иронию.

Как же они меня достали. Спасало меня только то, что эта патриотическая компашка не совпадала со мной по времени – я приходила в четыре часа дня после школы и работала до десяти вечера, а они обычно уходили ровно в пять, что давало мне целых пять часов тишины, когда никто из этих недоделанных вояк не пялился на мои сиськи.

Единственным недостатком было то, что иногда я начинала сходить с ума от одиночества. Меня снедала простая человеческая потребность поболтать о том о сем. Некоторые уборщицы были довольно приятными девушками, однако они не заходили в мой трейлер, пока я была внутри. Так что, если хотелось убить время, я шла погулять и якобы случайно натыкалась на них где-нибудь на территории.

Однажды вечером я вот так прогуливалась, любуясь на тонкий, как ноготь, полумесяц, окутанный извечной дымкой Залива, и вдруг уловила запах сигаретного дыма. Курение находилось под строгим запретом, вся территория была оклеена грозными вывесками, и военная полиция, поймав нарушителя, моментально накладывала штраф. Оглядевшись, я заметила, как мелькнул и опустился огонек сигареты, подносимый невидимой рукой к невидимым губам. Я прищурилась.

– Для начальства делают исключение, – послышался усталый голос Кэрри Джонстон.

– У вас ничего не случилось? – Я сильно рисковала. Она была не из тех, кто любит слезливую девчачью болтовню.

Она впилась в меня своим фирменным вымораживающим взглядом. Я отложила его на полочку. Еще одна затяжка, в тумане поплыло облачко дыма.

Она вздохнула.

– Политика. – Еще затяжка. Ну и вонь. – Посмотри, все это… – Она повела рукой. – Имеет немалую цену. В деньгах, понятно. И требует вложения больших личных сил. Дело в том, что я трачу свой бюджет и на то, и на другое. – Она огляделась. – Все эти люди – они здесь, потому что здесь есть я. Без меня все рухнет. В столице на меня многие точат ножи, уж поверь на слово.

К этому времени я уже научилась держать язык за зубами.

Она затоптала окурок:

– Мне, пожалуй, надо немного поспать. Утром все будет выглядеть не так мрачно.

Я отважилась:

– Благодарю вас, Кэрри. На ваших плечах лежит огромный груз.

В первый миг мне показалось, что она оторвет мне голову. Я сжалась.

Но в ее глазах блеснули слезы. Она сморгнула их.

– Спасибо. – Голос звучал хрипло. Она пошла обратно в свой трейлер, а я в свой.

Весь остаток вечера я складывала в один файл всё, что знала о ребятах из икснета: имена, возможные действия, телефонные номера, адреса, диаграммы информационного каскада. Записала все это на флешку – в те времена мы еще не опасались перепрошитых USB‐устройств, и флешки стали основным средством распространения вредоносных программ, уничтожающих сеть. И опять пошла к ее трейлеру. Постучалась в дверь, поглядела в камеру, установленную над считывателем ключей-карт, подождала. Даже на промозглом холоде почувствовала, как под мышками течет пот.

Она заставила меня ждать. Я уже начала подумывать, не уйти ли, как вдруг дверь распахнулась.

– Чего тебе?

Я протянула ей флешку.

– Что это?

– Независимый проект. – Я попыталась говорить как можно увереннее, но с губ сорвался какой-то кошачий писк. Джонстон умела превращать меня в испуганного младенца.

Она вгляделась в меня, подержала флешку в руке, будто взвешивая. Потом кивнула.

– Ладно. – Улыбнулась натянуто, одними губами. – Спасибо, малышка.

– Не за что. – На сей раз получилось лучше, более уверенно.

– Можешь идти.

Я поняла намек. Меня подвезли до Саут-Бич, там я успела на ночной автобус. Недавно я заказала на «Амазоне» целую пачку манги, радуясь, что размеры нового заработка позволяют их покупать, а долгая дорога до работы дает время почитать. С прежними подругами мы теперь почти не разговаривали, потому что свободные вечера выпадали мне не чаще раза в месяц, и за ланчем я засыпала на ходу. Но я изо всех сил старалась держаться в курсе их восторженных разговоров о «Ван-Пис» и «Баскетболе Куроко» и время от времени вставлять хоть пару осмысленных слов, даже если для этого придется таскать в рюкзаке японско-английский словарь.

«Ван-Пис» унес меня в мир пиратских сокровищ и на-помнил о тех временах, когда мы с подружками носились по улицам Сан-Франциско, упоенно играя в «Харадзюку Фан Мэднесс». После теракта на Бэй-Бридж нас всех выбило из привычной колеи, каждую по-своему. Я, надо признаться, оказалась никуда не годной подругой. Но и они повели себя не лучше. Таниша и Бекки вдребезги разругались и перестали разговаривать, и, если кто-то из нас вскользь упоминал о другой, обиженно умолкали и под надуманным предлогом уходили. Люсия стала ужасно навязчивой, могла написать в три часа ночи и потребовать объяснений, что ты хотела сказать невзначай оброненной репликой три дня назад.