Площадь атаки

Вот и сейчас барышня сразу узнала меня и наверняка поняла, что у меня на пути лучше не вставать.

– Моя подруга пойдет со мной.

– Ее необходимо записать в журнал регистрации.

– Нет, – отрезала я и потащила Кристину к лифтам.

Секретарша ринулась за нами по пятам:

– Простите, мадам, но все гости должны быть записаны в журнал, таковы правила.

– Я запишу ее позже, когда буду выезжать.

Она скользнула за нами в лифт:

– Мадам…

– В ваших правилах указано, когда именно гостей следует записывать в журнал?

– Мадам, наша политика…

– О политике побеседуем утром. Спокойной ночи.

Я потащила Кристину к своему номеру, чувствуя, как взгляд секретарши по ту сторону закрывающихся дверей лифта прожигает мне спину. Она не посмеет вышвырнуть меня среди ночи, тем более что все полицейские заняты совсем в другом месте. Вот если бы я была парнем и поздней ночью завалилась в «Софитель» с парой малолетних шлюшек, никто бы и глазом не моргнул и не заикнулся о чрезвычайном положении. Но если женщина пытается проявить сестринское сочувствие, то это вдруг оборачивается нарушением всевозможных правил. Черт бы их всех побрал.

Кстати.

В номере, закрыв дверь, я скинула ботинки, запихнула в шкаф куртку, шапку и перчатки, стянула теплые леггинсы и осталась в обычных колготках. Кристина застыла у порога, прислонившись к двери. Глядела в пространство и дрожала. Состояние легкого шока. Я достала из мини-бара колу и вложила ей в руку.

– Выпей, потом сними теплые вещи. Ночь выдалась непростая. – Она сделала несколько больших глотков, я забрала у нее банку и помогла снять пальто. – Ботинки тоже, не заляпай мне ковер. – Она наклонилась, разулась, потому что мама воспитала ее правильно. Я усадила ее на край кровати и снова дала банку. – Давай-ка посмотрим, что там начудил Литвинчук.

Я достала ноутбук из сумки и села рядом с Кристиной, отвернувшись, пока набирала пароль. Литвинчук писал на английском пополам с борисовским, и я торопливо листала его письма, а Кристина читала их у меня через плечо. За решетку бросили сорок одного копа, после нашего ухода на площади арестовали больше пятидесяти демонстрантов. IMSI‐перехватчики сотового сигнала провели учет всех телефонов, находившихся той ночью в округе, и на стороне сервера начали формировать запросы в министерство связи, собирая всю информацию о вызовах, чтобы затем построить социальный граф и провести анализ информационного каскада. Эта хитрая методика на основе машинного обучения позволяет выявлять лидеров, формальных или нет, выискивая людей, чьи звонки вызывали «каскад» активности: Алиса позвонила Бобу, тот затем связался с Кэрол, Дэном, Иви и Фейтом, так что, получается, Алиса здесь главная, а Боб – ее лейтенант и покорный раб.

Главная польза от этих информационных каскадов в том, что они дают ценную оперативную информацию – арестуйте всех этих Алис, и вы серьезно подорвете возможности противника. Эта Алиса может даже не догадываться, что она здесь главная, она, возможно, просто вдохновляет сторонников своими речами, не имея формальной власти, поэтому никто не сможет сказать, что вы арестовали не того, кого надо. Отсюда следует, что в ваших руках оказался именно тот, кто надо, поэтому компании вроде «КЗОФ» всегда смогут продемонстрировать свою полезность для вашей авторитарной банановой республики.

Я поискала среди записей свой телефонный номер, потом Кристинин, потом номера всех ребят из ее радикальной ячейки. Наше защитное оборудование должно было обмануть IMSI‐перехватчики, подсунув им случайные номера, способные пройти проверку на правильность контрольной суммы, так что их программы не смогут с ходу определить, что номер поддельный. Похоже, сработало: программа назначала случайный IMSI‐номер любому устройству, которое покажется ей подозрительным, и при каждом взаимодействии генерировала новые случайные номера. Из десятков тысяч номеров, перехваченных копами за ночь, сотни будут фальшивыми.

Я быстро пролистала списки арестованных, позволив Кристине пробежать их глазами. Несколько раз она тихо вскрикивала, наткнувшись на знакомые имена; эти люди сейчас томятся в полицейских застенках, а может, их пытают электрошокерами – такова была излюбленная тактика Литвинчуковых специалистов по агентурной разведке. Здешний мир жесток, и чем скорее юная Кристина научится раскладывать все по полочкам, тем лучше.

Я решила немного потренировать ее.

Закрыла ноутбук, положила его на стол, повернулась к ней лицом:

– Кристина, сегодня ночью твои сторонники могли погибнуть. Ты это понимаешь?

Она отвела глаза.

– Погоди, детка, слушай меня. Могла произойти кровавая баня. Ты сама говорила – без меня ты не сможешь проникать в их сеть.

Она сверкнула глазами. Сердитый славянский эльф.

– Чего ты хочешь? Не могу же я за две недели стать суперхакером.

– Конечно, не можешь. Вот почему тебе и твоей компании надо прекратить работу.

– Что за чушь ты несешь? – Когда она злилась, ее акцент становился резче. «Чушь» прозвучала как «чушшж» с гортанным хрипом в конце.

– Взгляни правде в глаза. А правда – вот она: Литвинчук и его приятели опасно подошли к краю. С одной стороны, один хороший толчок может сбросить их в пропасть, как ты сегодня и видела. А с другой стороны, они понимают, что близки к падению, и не станут шутить. Для борьбы вы не нужны. Найдите укромное место, чтобы залечь на дно, уезжайте в другую страну – куда угодно. Выждите полгода-год, и правительство рухнет само по себе.

Она мгновенно перескочила из замешательства в ярость. Ее затрясло сильнее, чем там, на холоде.

– И кто его столкнет?

– Кто-нибудь еще.

– И что с ними станет?

Я пожала плечами, ощущая себя борисом.

– Если повезет, останутся живы.

– Почему они, а не я?

– Потому что ты умнее.

Она опять сверкнула глазами, медленно, демонстративно встала и начала одеваться, натягивая на себя слой за слоем.

– Ты куда?

– Там мои друзья. Им нужна помощь. Если кому-то нужна помощь, я иду туда. Не убегаю.

«Ну и катись», – подумала я. Уговаривать не стану. Не моя это забота. Я убрала Кристину на полочку.

Дверь за ней закрылась.

Задребезжал гостиничный телефон.

Я выдернула его из розетки. Наверняка звонит секретарша из вестибюля, все еще злится из-за Кристины. Пошла она к черту.

Тогда зазвонил мой мобильник.

Он был в режиме «не беспокоить», но некоторым, очень немногим абонентам разрешалось его преодолевать. Одним из них, к моему стыду, был Маркус Яллоу. Но это, конечно, звонит не он. Он и номера-то этого не знает (но на случай, если когда-нибудь узнает, я заранее приняла меры, чтобы он смог дозвониться. Вот такая я дуреха).

– Маша, нам надо поговорить. В вестибюле через пять минут. Машина подъезжает.

Ильза, Волчица СС. Мановением руки умеет превращать воду в лед.

Я сунула махровую салфетку под кран, по методу француженок мгновенно протерла свои самые загрязненные места, вытащила ящик с одеждой, опрокинула его на кровать, отыскала белье, чистую футболку с технической конференции в Катаре, джинсы. Термолегинсы потеряли приличный вид, и я не стала возиться с ними: вряд ли придется много времени болтаться на улице.

Хоть я и раскладываю все по полочкам, но не думайте, что я не понимала очевидную вещь: вот-вот произойдет нечто ужасное. По правде говоря, этого звонка я ожидала много месяцев, с того дня, когда впервые установила следящее оборудование, а потом сразу же подошла к первой попавшейся группе диссидентов и объяснила, как избавиться от слежки. При моем характере работы цитировать «1984» довольно нелепо, однако мне всегда западала в душу вот эта строчка Джорджа Оруэлла: «Уинстон, вы знаете, что делается в комнате сто один. Все знают, что делается в комнате сто один». Я с первого дня знала, что в конце пути встречусь с кем-нибудь вроде Ильзы, примерно при таких же обстоятельствах, как сейчас.[9]

Знаете, Оруэлл всегда называл вещи своими именами. Умирающий от туберкулеза, с горькой обидой на красных, предавших его товарищей в гражданской войне в Испании, раненный в горло, он влюбился в британскую шпионку намного моложе его и составил список людей, которые доверяют ему, но которым он не доверяет. Он от руки своим почерком написал его на листке бумаги и отдал своей возлюбленной. Насколько известно, она так и не дала хода этим сведениям.

По-моему, Оруэлл превосходно умел раскладывать все по полочкам.

* * *

В лифте я проверила телефон и ноутбук: оба гаджета выключены, зашифрованные диски отсоединены. Потом глянула в зеркало – видок такой, словно я напилась вдрызг, – и вспомнила, что не накрасила глаза. Ильза всегда выглядела словно только что из салона красоты и носила костюмы строжайшего покроя, будто сшитые в Восточной Германии и затем доработанные в Гонконге мастером-кутюрье. Мне нравилось быть ее полной противоположностью. Мои худи с логотипом сериала «Мистер Робот» и джинсы намекали: я вам не простая служащая, я талант, вам не удастся легко найти мне замену, поэтому имею право носить что хочу.

Ильза уже была в вестибюле, стояла у бара и смотрела в телефон. При виде меня убрала его в сумочку – чехол Фарадея, я пощупала, когда мы вместе проходили через рамки в аэропорту, – и застегнула на молнию.

– Мисс Максимоу.

– Мисс Нетцке. – Таково было ее настоящее (ну почти) имя – Герте Нетцке. По крайней мере, оно значилось у нее в удостоверении личности.

– Пойдемте.

Перед входом ждала машина. Без шофера. Она сама села за руль. Так безопаснее – никто не подслушает разговор.

– Мисс Максимоу.

– Да.

Она тронулась с места. Мы отъехали всего на пару кварталов. На улице стоял лютый холод, в темноте мерцали причудливые световые пятна – с соседних улиц просачивались сквозь туман огни полицейских машин на блокпостах.

Ильза обернулась ко мне. Она никогда не пользовалась ботоксом, это я вам точно говорю. Долгие годы в прокуренной атмосфере советской эпохи наградили ее сеткой морщин, вырастающих одна из другой, как фракталы, и венчала это великолепие серо-стальная короткая стрижка, как у Джуди Денч в роли морского офицера. Типичный германский нос походил на лыжный трамплин, большие карие глаза широко расставлены, брови широкие и выразительные. По-старушечьи отвисшие мочки были проколоты, но я ни разу не видела у нее в ушах сережек.

У нее был кошмарный талант пронзать вас своим внимательным, как у кобры, взглядом, пришпиливая к месту. Я ощущала этот взгляд даже при погашенном освещении в машине. Она ждала, что первой заговорю я. Но я не собиралась уступать. Игра в переглядки была несложной, я ее прекрасно освоила. Лучше, чем она.

– Ты поступила глупо.

В ее устах «глупо» было самым крепким выражением и приберегалось для монументальных провалов.

Я пожала плечами. Сердце бешено колотилось. Но на лице я постаралась ничего не отразить. Мне уже доводилось получать трепки и похуже этой, однако сейчас почему-то было гораздо страшнее. Может, потому что я знала, как много казней на ее счету, как много ночей она провела в бесчисленных тюремных камерах… Все негодяи, с которыми я раньше сталкивалась, были всего лишь мальчишками, изображавшими крутых коммандос, а она не изображала, она такой была. Насколько я могла сказать, в глубине души у Ильзы таилась всего лишь еще одна Ильза. Поразительно. Хотела бы я когда-нибудь стать такой же. По крайней мере, на одной из моих полочек. На другой я ненавидела и ее, и себя за это.

– Ты же понимаешь, что теперь доверие к тебе подорвано.

Я пожала плечами. «Подорвано» – всего на несколько букв отличается от «по полочкам».

– Вы преувеличиваете. Думаете, следующий автократ, которому захочется нанять «КЗОФ», обратится к Литвинчуку за рекомендациями?

– А почему бы и нет?

Об этом я, честно сказать, не задумывалась. Вряд ли существует социальная сеть, вроде LinkedIn для диктаторов, где они обмениваются впечатлениями о подрядчиках в кибервойне. Впрочем, кто их знает.

– Ну, во‐первых, есть немалая вероятность, что его мертвое тело валяется где-нибудь в канаве.

Она подумала над этим с истинно тевтонским хладнокровием.

– Все равно. Проболтаться могут его же собственные люди, его сотрудники. Есть риск, что какой-нибудь репортер опубликует…

– Никакого риска. – В Словстакии уже лет восемь нет мало-мальски работающей прессы. Есть только занятый на полставки стрингер из RT, передающий репортажи из соседней банановой республики, есть диссидент, анонимно публикующийся на Global Voices, и единственный в Словстакии государственный телеканал под названием «Выбор». Борисам не чуждо чувство юмора.

– Возможно. Но эта история касается не только нас. Если об этом кто-нибудь пронюхает, за такую новость ухватятся во многих странах. Везде, где работает «КЗОФ», и не только.

– Тогда постарайтесь, чтобы я ни о чем не рассказала.

Господи, ну и глупость я сморозила.

– Маша, ты уволена.

– Да ладно, я же просто…

– Сказанного не вернешь. На этой встрече я предполагала ограничиться дисциплинарным взысканием. Но теперь все кончено. Ты сама решила свою судьбу. – Оказывается, ей не чужда доброта.

– Простите. Мне жаль, что так получилось.

– Еще бы не жаль. Желаю тебе всего наилучшего в будущих начинаниях. Разумеется, никаких рекомендаций ты не получишь.

Мои дурацкие глаза наполнились дурацкими слезами. Я положила их на отдельную полочку, но они оттуда соскользнули.

– Герте…

В ее взгляде мелькнуло если не сочувствие, то по крайней мере очень хорошая имитация. Морщины помогали ей выразить любое чувство. Думаю, она часто практиковалась перед зеркалом.

– Маша, я хорошо знаю тебя. Когда-то я и сама была такой же. Своими поступками ты пытаешься уничтожить саму себя. Дело не в том, что ты поставила под угрозу «КЗОФ»; угрозы показывают, как далеко ты зашла. Если намереваешься и дальше крушить все на своем пути, моя задача – позаботиться, чтобы ты творила это подальше от «КЗОФ» и от всех нас.

– Герте, клянусь, я просто сдуру ляпнула дерзость. Плохо выспалась. Давайте я немного посплю, пожелаем друг другу доброй ночи, а потом начнем заново?

– Неверие, отрицание, торг. Потом придут чувство вины и гнев. Затем – депрессия и надежда. Удачи тебе, Маша. – Она щелкнула замком.

Ловко у нее получалось. Я уже собиралась выйти из машины, как вдруг догадалась спросить:

– А как же уведомление? Выходное пособие?

– Характер нашей работы не требует соблюдения строгих правил. Кроме того, ты уволена по собственной вине. Можешь оставить себе свое оборудование, и мы оплатим сегодняшние сутки в отеле. Обратный билет на самолет у тебя есть.

Верно, есть. Транспортный агент «КЗОФ» всегда бронировал билеты по полному или гибкому тарифу и имел с этого астрономическую выгоду – для подобных трюков надо как минимум быть членом IATA и знать обходной пароль от их системы. Черт, я, наверно, даже смогла бы загнать билет в аэропортовской кассе и получить наличные евро, доллары или швейцарские франки.

Машина Герте отъехала. Я осталась дрожать на улице.

Огляделась, пытаясь найти ориентиры, и глаз зацепился за знакомый церковный шпиль. Оттуда всего пара шагов до «Дунайского бара-ресто». Время близилось к половине третьего ночи, а значит, бар или только что закрылся, или вот-вот закроется.

Я поежилась, плотнее натянула капюшон. На лице еще оставался зеркальный грим, и от него кожа невыносимо чесалась, на губах ощущался его неприятный привкус. Я свернула за угол и замедлила шаг. В «Баре-ресто» еще горел свет, за толстыми стеклами бродили смутные силуэты. Хотела было рвануться туда, но что-то меня остановило, что – сама не знаю. Огляделась еще раз, осторожнее. Всю дорогу, пока шла сюда, на улицах витало ощущение угрозы, в тумане и на ночном небе мелькали отблески мигалок на полицейских машинах и дорожных блокпостах, тревожная светомузыка не прекращалась ни на миг.

А теперь наступила тьма. Ни единого лучика света, если не считать окон «Бара-ресто». Сумрак вперемежку с чернотой, лишь в припаркованных вдоль улицы машинах движутся еле различимые тени.

Я развернулась и бросилась бежать. За спиной хлопали двери машин, слышались крики, топот бегущих ног, потом взвыла сирена, ночную тьму разорвали огни, которых мне до этого так не хватало. Я петляла и петляла, сворачивая то за один угол, то за другой, ошалев от шума, ожидая, что вот-вот в спину ударит полицейская дубинка или даже пуля.

Нырнув в крошечный, чуть шире моих плеч, переулок старого города, я резко притормозила. Осторожно перевела дух, осмотрелась, убедившись, что переулок не заканчивается тупиком, потом достала телефон и, глядя в его блестящий черный экран, как в зеркальце, выглянула из-за угла. Ни единого проблеска. Глубоко вздохнула еще пару раз и неторопливо вышла из переулка, настороженно прислушиваясь.

Издалека, со стороны «Бара-ресто», доносились крики и сирены. Из ближних окрестностей – ничего. Я сформулировала гипотезу: те люди в машинах – тайная полиция и спецназовцы – следили вовсе не за мной, а за «Баром-ресто». Литвинчук или кто-то еще на ступеньку ниже его решил, что после такой ночи надо навести порядок. Я вывернула куртку на белую сторону, отстегнула капюшон и целеустремленно зашагала в сторону «Бара-ресто», старательно изображая случайную прохожую, которая идет куда-то по своим собственным делам.

Звуки становились все громче. Крики, звон разбитого стекла. Я остановилась на последнем углу, сунула телефон в нагрудный карман куртки, выставив камеру наружу, включила запись. Вышла на тротуар, обернулась, открывая хороший обзор камере и всматриваясь сама.

Хаос, люди барахтаются, отбиваются от полицейских, окна в «Баре-ресто» разбиты вдребезги и щетинятся осколками. Иду через дорогу к противоположному углу, стараясь двигаться ровным шагом, я случайная прохожая, просто человек, который идет по своим делам, спрятавшись за щитом невидимости и респектабельности. На таком расстоянии, при такой скорости, в таком освещении не могу никого узнать. Но статистически среди этих несчастных, которых волокут в зияющие пасти белых фургонов со стальными скамьями и наручниками, наверняка есть кто-то из моих знакомых.

Я уже почти добралась до другой стороны улицы, как вдруг прогремел взрыв. Не успев даже ничего сообразить, я рухнула наземь и закрыла голову руками, чувствуя сквозь джинсы и под щекой ледяной холод мостовой. Ночь окрасилась белым, потом оранжевым, потом я всем телом ощутила грохот – тяжелый, давящий, он никогда не смягчается, сколько раз его ни услышь. Он захлестнул меня, стиснул со всех сторон, будто могучий кулак, выдавил всю кровь из туловища в голову и ударил болью, как при самом тяжелом синусите. Кажется, я потеряла сознание, и, возможно, даже не один раз. Страшный миг длился гораздо дольше, чем ему полагалось.

Я приподнялась на колени, и меня вырвало. Хотелось как можно скорее извергнуть из себя весь этот ужас. Огляделась – не идет ли кто-нибудь за мной, не пора ли вскочить и бежать от нового взрыва. «Бар-ресто» вместе с квартирами на верхних этажах превратился в груду обломков, над которой высился, словно архитектурный чертеж в разрезе, узкий фрагмент в три с половиной этажа без передней стены: ванна, лестница, кухня. В темноте я не смогла разглядеть, был ли кто-нибудь там, наверху, или внизу, под грудами щебня.

Я встала. Голова шла кругом, меня опять вырвало. Я едва успела наклониться вперед и окатила лишь ботинки, а не всю себя сверху донизу. Сделала пару шагов к эпицентру взрыва, потом сквозь звон в ушах услышала сирены, поняла, что скачущие в тумане мигалки приближаются, и усилием воли заставила себя идти спокойно – иди, Маша, черт возьми, и не шатайся, как пьянчуга, двигай к отелю. Скорее всего, за мной лично пока что никто не гонится. Ильза не расскажет Литвинчуку, что меня уволили, так как пришлось бы объяснять причину. Все должно быть шито-крыто. Так всегда действует «КЗОФ». Осторожность превыше всего.

Странная штука – катастрофы. Стоило отойти от места взрыва на три квартала, и как будто ничего и не было. Во рту застрял железистый привкус, и я поняла, что из носа течет кровь. Вытерлась перчаткой. Шатаюсь? Да. Наверно, что-то с внутренним ухом. До свадьбы заживет.

Еще два квартала, и вдали показался «Софитель». У входа стояли охранники, и они меня не забыли.

– Мадам…

– Я здесь живу.

– Да, но…

– Я остановилась в этом отеле.

– Мадам.

– Отойдите с дороги.

Он упорно смотрел на меня.

– Пожалуйста. Мне плохо, я должна пойти в свой номер и привести себя в порядок.

Никто лучше борисов не умеет делать каменное лицо.

– Я выезжаю, – крикнула я погромче, стараясь привлечь внимание дежурной за стойкой. Она сразу же нахмурилась, минуя стадию каменного лица. Однако сказала что-то в микрофон на отвороте, охранник прислушался к наушнику и пропустил меня.

Не удостоив ее даже взглядом, я зашагала через вестибюль, однако всю дорогу чувствовала, как ее глаза сверлят мне спину.

Зеркало в лифте наверняка врет. Не может человек выглядеть так кошмарно. Я расстегнула вшитый в куртку чехол Фарадея, достала ключ от номера, прикоснулась к замку, снова застегнула чехол и открыла дверь.

В ванне я чуть не упала. Надо бы побрить ноги и подмышки, но лезвия не было. Ну и ладно. Живя в Центральной Америке и работая на «ЗИЗ», я привыкла принимать душ с невероятной быстротой, но тогда у меня волосы были покороче. Надо будет подстричься, когда найду где остановиться.

* * *

«Софитель» не единственный отель в Блтце, но по качеству один из лучших. Все остальные – это либо расхваленные молодежные хостелы, либо ветхие остатки советской роскоши, где на каждом этаже у лифта сидит сердитый борис и демонстративно записывает всех входящих и выходящих.

Я выбрала среди них наименее отвратительный, под названием «Харьков». Когда дежурная на входе потребовала мой паспорт, я вкрадчиво поманила ее и сунула стодолларовую купюру. Так быстрей, чем спорить. Она окинула меня долгим оценивающим взглядом, потом сняла с доски за спиной ключ и дала мне.

Восьмой этаж был совершенно заброшенным, двери почти всех номеров навечно закрыты фанерными листами. У лифта, разумеется, сидел «консьерж». Я прокатила мимо него чемодан на колесиках, помахала ключом, и он хищно ухмыльнулся. Номер 809 располагался между двумя заколоченными комнатами, и меня это вполне устраивало – чем меньше лишних ушей, тем лучше.

Войдя в номер, я выудила из чемодана шелковый спальный мешок, уселась за поцарапанный стол, распаковала ноутбук, телефоны и коллекцию сим-карт. Вставила предоплаченную симку от компании, продающей бизнес-путешественникам дешевый роуминг, проверила, подключается ли к ней ноутбук и можно ли запустить VPN.

Было уже семь часов утра. Я одновременно падала от усталости и металась, как в лихорадке, в голове проносились ночные события, и я не могла остановить этот поток, не могла притормозить крутящееся в мозгу беличье колесо, перескакивающее от моих сбережений (неимоверно больших) к шансам Кристины (прискорбно малым). Залезла в спальный мешок, прислушалась к шагам на верхнем этаже, к уличному шуму, проникавшему через щелястое окно и грязные шторы. Положила ноутбук и телефон в рюкзак, спустилась в гостиничный буфет, поела густой каши с маринованными овощами и соленым мясом, потом вернулась в номер и опять легла, прислушиваясь к урчанию в животе. Кристину и ее друзей я положила на отдельную, специально построенную полочку.

Наконец я все-таки задремала и проснулась уже после полудня, с тяжестью во вздутом животе, с глубокой печалью и острым предчувствием опасности. Подключилась к VPN и, осторожно проверив, убедилась, что «КЗОФ», разумеется, удалил мой официальный доступ и в том числе несколько лазеек, которые я оставляла для себя. За мной явно следил кто-то стоявший выше в цепочке. Непереваренный завтрак в животе шевельнулся еще раз.

С другой стороны, если я не могу проникнуть в словстакийскую сеть, значит, мне нечего предложить Кристине и ее друзьям. Я помогала им чем могла и когда могла, а когда поняла, что больше не смогу оказывать им поддержку в прежних объемах, предупредила, что пора соскочить. Совет был дельным, однако они взрослые люди и способны сами принимать решения. Тот факт, что они, как и всякие диссиденты, скорее всего, рано или поздно закончат свой путь в застенках у костоломов, был горькой правдой, с которой им давно бы пора уже примириться.

По мере нарастания протестов «Аэрофлот» постепенно сокращал полетную программу в Блтц, потому что все большее число бизнес-путешественников отказывалось от своих планов. Остался только ежедневный перелет в Москву и дважды в неделю – в Берлин. Я могла бы успеть на берлинский рейс послезавтра, посетить офис моего швейцарского банка на Кудамм, сесть на скоростной поезд и отправиться на какой-нибудь роскошный курорт, отдохнуть там недельку-другую вдали от конфликтов и обязательств. А через неделю такого отдыха я уже буду в состоянии подумать о том, что делать дальше. В этом преимущество моего образа жизни: я могу сражаться в чужих боях на чьей-либо стороне – за деньги или по собственным соображениям, – но не обязана этого делать.