Исповедь гадкого утенка. История самопознания

Но она не видела. Не слышала этот подбадривающий шепот. И только слезы ручьем катились по ее некрасивому личику. Нет, у нее не было ненависти к обидчикам. Скорее, она верила им…

***

Едва солнечные лучи пробудили своим щекотанием первых птиц, и те в ответ разложили на терции свое пение, на мирно спящей улице раздалось цоканье копыт. Это Нина, усевшись на мощного гнедого жеребца, которого ей благосклонно предоставил для прогулки сосед, и Василиса, бойко оседлавшая Рею, отправились в путь. Молодой отпрыск кобылы бежал рядом с матерью, смешно перебирая тонкими ногами.

Лошади строевой рысью выбивали дорожную пыль из-под копыт. Было прохладно, и две женщины, одна совсем юная, а другая на закате своих лет, оделись в хлопковые футболки, кожаные косухи, брюки-стрейч и специальную обувь для верховой езды. Василиса ни в какую не хотела надевать шлем, но взгляд бабушки был непоколебим: безопасность прежде всего.

Осторожно, чтобы не поднимать много шума, они пробрались по узким улицам поселка мимо домов, утопающих в зелени, а затем направили лошадей в сторону дикого пляжа, расположенного в глубине Караджинской бухты. Здесь уже можно было не сдерживаться и дать лошадям волю. Нина кивнула внучке и ударила ногой по крупу жеребца, одновременно подав вперед корпус:

– Но, мой хороший, пошел!

Василиса последовала ее примеру, и вот они уже мчались галопом, подставляя струям прохладного утра свои лица. Не было никаких мыслей. Только ощущение восторга от своего единства с этим красивым и сильным животным, с этим ветром, что неистово треплет волосы, с этим безоблачным утром, с этой песчаной дорогой и полосой лазурного берега моря.

Дикий пляж ранним утром был пустынен. На центральном в это время уже потихоньку собирались люди: кто-то не любил жары и успевал поймать солнечные лучи, когда они еще не были столь безжалостны, кто-то приходил, чтобы помедитировать или заняться йогой на восходе солнца, а кто-то и вовсе не покидал пляж с вечерней гулянки. На диком не было никого. И только чайки, возомнившие себя единственными хозяевами пляжа, нагло разгуливали по песку, оставляя на нем забавные следы.

– Кто вы? Кто вы? – возмущенно закричали они, увидев скачущих на лошадях людей, и, взмахнув крыльями, поднялись в воздух. Женщины перевели лошадей на рысь, затем на шаг и, немного погодя, спешились. Пройдя пешком по пляжу метров сорок, они отвели животных в тень и привязали их к дереву, освободили свои головы от туго застегнутых шлемов, сняли обувь (оставили ее тут же), а сами босиком спустились к кромке воды.

Песок был все еще пропитан ночной прохладой. Волны поглаживали берег ласково, словно благодарили его за чудесную ночь. Василиса потрогала пальчиком ноги воду и тут же его отдернула:

– Брррр… Нет уж, не сейчас.

А Нина сбросила с плеч рюкзак, разделась до купальника, аккуратно сложив вещи, наказала внучке достать из рюкзака провизию для завтрака, слегка разбежалась и прыгнула в воду. «Даже не потрогала, прежде чем окунуться», – подумала Вася и поморщилась: слишком уж теплокровная она была для утреннего купания. Чего там собрала с собой бабуля?

В рюкзаке девочка нашла нейлоновую скатерть, махровое полотенце, две пластиковые тарелки и кружки, термос с кофе, сэндвичи с бужениной и листьями салата, круассаны, бутылку с водой и салфетки. Девочка расстелила скатерть, разложила на тарелки сэндвичи, разлила по кружкам дымящийся кофе и стала наблюдать за головой бабушки, которая то скрывалась в волнах, то поднималась над ними. «Какая же она все-таки удивительная! До сих пор в ней столько энергии, силы и… жизни!» – с восхищением думала Василиса. Еще подумала о том, что бабушка выдумала про свои проблемы, чтобы просто вытащить ее пораньше из постели, и слегка рассердилась. Однако потом решила, что вкусный завтрак на берегу моря – не самое худшее, что может быть в жизни, и укусила сочный бок сэндвича.

Нина вышла из воды, отжимая руками мокрые волосы. Блестящие струйки стекали по бронзовой, любящей солнце коже. Василиса наблюдала за приближающейся фигурой бабушки и удивлялась даже не столько подтянутости ее тела, сколько тому, как легко и свободно несет его женщина. Было видно невооруженным взглядом, что она испытывает удовольствие от каждого своего шага, от прикосновения стопы к крупинкам песка, от ветерка, быстро осушающего кожу. Движения ее были пропитаны легкостью и изяществом. «Вот как выглядит внутренняя свобода», – думала, глядя на нее, девочка.

Нина обтерлась полотенцем, которое заботливо накинула на ее плечи внучка, и присоединилась к завтраку. Ели молча. Кофе и сэндвичи после конной прогулки, да еще и на свежем воздухе под плеск волн, казались особенно вкусными. Василисе не терпелось услышать историю бабушки. Все внутри нее колыхалось, подпрыгивало и казалось, будто кто-то изнутри щекочет ее тонким перышком под диафрагмой, от чего хотелось вскочить на ноги и прыгать по песку. Но, не зная с чего начать разговор, Василиса молчала, нетерпеливо поглядывая на спутницу. Нина не спеша дожевала последний кусок сэндвича и запила остатками кофе. Круассан уже будет лишним, а вот Ваське можно хоть два.

– Ты знаешь, – начала задумчиво пожилая женщина, – когда я смотрю на свои детские фото, то не вижу там девочку, которая как-то уж особенно некрасива. Со снимков на меня смотрит обычная девчонка, каких много. Ничем непримечательные черты: маленькая, щупленькая, с тонкими, светлыми, коротко остриженными волосами и невыразительной мордашкой, на которой расположились небольшие глаза, нос картошкой и аккуратные губы. Красавицей не назовешь, но и не страшненькая. Обычная, одним словом. И до двенадцати лет я не особо заморачивалась насчет своей внешности.

Наверное, если бы не мамино многозначительное «ты же девочка», сама бы я узнала об этом только на уроке анатомии. Меня не интересовали девчоночьи занятия и игры. В то время, когда мои подруги осваивали «дочки-матери» и обсуждали наряды для кукол, я обшаривала стройки, заброшенные здания, старые списанные тепловозы, доживающие свой век на тупиковых путях, и другие интересные уголки нашего поселка. Я была похожа на мальчика-дикаря: вечно ободранные коленки, чумазое лицо и шило в одном месте. Кстати говоря, мальчишечьи повадки мне очень помогали: я была ловкой, как обезьянка, отлично плавала и быстро бегала.

Мне нравилось лететь навстречу неизвестности на своем двухколесном «школьнике», позволяя ветру трепать свои пушистые, стриженные чуть выше плеч волосы, и с трепетом ожидать, какие приключения принесет мне новый день. А приключения не заставляли себя долго ждать. Они караулили на каждом углу, неожиданно выскакивая с криком: «Мы здесь!». И вот уже мы вместе с другом Мишкой удираем от сторожа какой-нибудь стройки, который сыплет нам вслед ругательства и обещания жуткой мести за то, что мы устроили на его территории штаб-квартиру. Или с подругой Юлькой, переодетые в цыганок, лезем средь бела дня в соседский огород, чтобы полакомиться ягодами, хотя они в изобилии растут в собственном саду. Или с подругой Анькой гоним на папином мопеде, который вот-вот развалится под нами. Сон и еда казались на тот момент наискучнейшими занятиями.

Мое деревенское детство было наполнено задором и свободой. Я наслаждалась силой и ловкостью своего худенького, но крепкого и выносливого тела: с восторгом носилась по лесным лужайкам, с легкостью могла переплыть достаточно большой и глубокий деревенский пруд, с радостью бросала себе вызовы и устраивала испытания: влезть на сарай, спрыгнуть в кучу травы, пробежать по срубленному дереву, кувыркнуться, влезть на трубу… У меня были друзья и даже первые детские влюбленности. Каждая минута жизни была подобна игре кристаллов в калейдоскопе – повернул его, и картинка поменялась.

Кроме того, в характере моем читалось упорство: в пять лет я могла несколько часов просидеть перед зеркалом, чтобы научиться надувать пузыри из жевательной резинки. В семь – с разбитыми до крови коленками и грязным заплаканным лицом снова и снова залезала на велосипед, чтобы научиться делать на нем новый трюк. Я ставила себе задачи и не находила покоя, пока не была удовлетворена их выполнением… Мне нравился мой мир: большой деревянный дом с сеновалом и домашней скотиной, ванна в огороде, наполненная водой, из которой я спасала тонущих жуков, нравился наш маленький рабочий поселок, который я знала вдоль и поперек.

Однако, уже в начальной школе стало ясно, что в социуме я очень внушаемый человек. У меня не было своего мнения – оно прыгало от одной важной для меня персоны к другой: с какой подружкой в данный момент играю, ту песню и пою. И, чем старше я становилась, тем сильнее это было заметно. Я с легкостью подстраивалась под авторитетное мнение и меняла его, если менялся авторитет: куда фига, туда и дым.

Особого интеллекта у меня тоже не просматривалось. Училась я в основном на 4 и 5, но давалось мне это с большим трудом. Были в нашем классе ребята умные, которым не приходилось напрягаться в погоне за знаниями. Мне же учеба давалась тяжело. Чтобы хоть как-то приблизиться к их уровню, мне приходилось сильно попотеть. Под гнетущим маминым взглядом я сидела над тетрадями и по десять раз переписывала домашние задания, закапывая листы слезами. К учебе мама была очень требовательна – не дай бог принесешь плохую оценку, а папа с улыбкой мягко говорил: «Ты же наша дочь, ты должна быть самой лучшей». Меня это очень обижало: мне хотелось быть для своих родителей лучшей априори, по факту своего существования. Услышав эти слова, я стала прикладывать еще больше усилий, чтобы оправдать их ожидания, но, как ни старалась, не смогла быть таковой – всегда был кто-то лучше, умнее, красивее, талантливее.

От неудачных попыток быть САМОЙ лучшей, во мне стало нарастать напряжение и недовольство собой. Наверное, если бы я тогда знала, что понятия «лучший во всем» на самом деле не существует, мне было бы намного легче жить. Нет «самого лучшего», есть «подходящий». Но многие, как и я, попадаются на эту приманку и в попытках стать самым лучшим или идеальным теряют себя.

– Ты тоже потеряла, ба?

– Отчасти. Ты знаешь, если бы не высокие требования, которые предъявляли мне родители, из меня ничего не получилось бы в жизни. Именно они приучили меня каждый день делать что-то, что изменит мою личность в лучшую сторону. Но и они же вызывали во мне вечное чувство «недостаточности»: ощущение, что для того, чтобы быть любимой, я еще не дотягиваю.

– Как же тогда быть? Стремиться к улучшению себя или, как сейчас модно выражаться, принимать себя такой, какая есть?

– Ты знаешь, во всем нужно стремиться к золотой середине. Если мы будем постоянно фокусироваться на своих недостатках и усиленно работать над ними, то превратимся в тревожное существо, недовольное собой. А если сказать миру: «Извольте принимать меня со всем моим дерьмом», то можно легко стать безжизненной амебой. Мне нравится правило 80—20: 80% – принятие себя, а 20% – корректировка. Лишь к тридцати годам мне удалось сгармонизировать эти два понятия: уважение к себе и работу над своими слабостями, но об этом позже.

Итак, несмотря на мою «обыкновенность», кое-что все-таки выделяло меня среди сверстников: я умела перевоплощаться. У меня это выходило легко и непринужденно. Отличная память и артистизм с первого класса сделали меня заметной для учителей, и дальше ни одно творческое мероприятие не обходилось без моего участия. Дополнительно я записалась в местный дом культуры и вечерами пропадала на репетициях, легко могла сама придумать сценку для школьного вечера или увлечь друзей интересной игрой. Мне удавалось почувствовать, кому какая роль подойдет лучше – каждому находила место по душе.

Я видела, как менялся на меня взгляд окружающих, когда я входила в свою роль или проникновенно читала стихи. Видела, какой эффект вызывала в зрителях моя игра! Бывало, конечно, переигрывала, что вызывало раздражение, но, в целом, я понимала свое место в младших классах, и оно меня вполне устраивало.

В среднем школьном звене (мне на тот момент как раз стукнуло двенадцать) дела стали обстоять сложнее. Ты же знаешь, в этом возрасте ведущая деятельность с учебы меняется на общение, где мальчики и девочки – это уже не два враждующих лагеря, а партизаны, тайком изучающие противоположную природу. Мою природу никто изучать не хотел, возможно, потому что от мальчика я особо не отличалась ни внешностью, ни поведением.

Когда пришла пора школьных вечеринок, я вдруг осознала, что по оценке парней нахожусь в группе аутсайдеров: меня не приглашали на медленные танцы, не провожали до дома, как моих подруг, не писали тайных посланий. Интерес ко мне был обратный: посмеяться, сказать какую-нибудь гадость, унизить прилюдно, написать ругательства на моей парте. Негатив в мою сторону исходил не только от парней, но и от девушек: мне придумывали обидные клички и с позором выгоняли из компаний. В своих письмах подругам, живущим в других городах, я рассказывала, с каким трудом отбиваюсь от поклонников, какие «петушиные бои» идут за право быть со мной в паре, а на очередной школьной дискотеке снова одиноко стояла у стены, с грустью глядя на танцующие парочки.

«Мам, парни говорят, что я не красивая», – пожаловалась я как-то маме. Она замешкалась, не зная, что сказать. «Ну какая же ты некрасивая? Очень даже… Не Оля Давледшина, конечно, но вполне симпатичная. Да и красота в женщине не главное», – сказала она, с трудом подбирая слова. Оля Давледшина была одной из самых красивых девушек нашего поселка. Нередко она зло подсмеивалась надо мной, и это сравнение с ней кольнуло меня очень больно. Ставя ее так высоко, мама как будто бы подтвердила в моей голове правомерность ее действий: она красивая, ей можно обижать тебя, а ты как бы хуже, поэтому терпи. Конечно же, мама понятия не имела о том, как больно мне от этой Оли прилетает, но то ее сравнение я восприняла именно так: она красивая – ей можно, а ты…

Мои амбиции не могли позволить мне оставлять все как есть, и я решила во что бы то ни стало изменить ситуацию и войти в ряды популярных. Самое интересное, что вокруг меня были ребята, которые тянулись ко мне и хотели дружить, но, так как они не входили в иерархическую верхушку, то в качестве приятелей я их не рассматривала. Мне позарез надо было лезть к тем, кто занимал высшую ступень в нашей школьной пирамиде – к тем, кому я совсем не была нужна. К тем, с кем у меня не было ничего общего. – Нина тяжело сглотнула и помолчала, а затем продолжила свой рассказ более ироничным тоном.

– Как ни крутилась я перед зеркалом, как ни спрашивала его: «Я ль на свете всех милее», краше от этого не становилась. Взгляду не за что было зацепиться: очень худенькое угловатое тельце, без намека на женственность, блеклая мордашка, покрытая сыпью гнойных прыщиков, светлые пушистые волосы, собранные в короткий хвост. Особенно невыносимо было в общественной бане, где моя худоба становилась неприкрытой одеждой. Тут и там мелькали наливающиеся округлости моих ровесниц и девушек постарше, у меня же из округлостей выпирал только животик. Я старалась втянуть его в себя посильнее, чтобы визуально создать талию и выпячивала вперед грудную клетку, на которой и намека не было на созревание, но это, естественно, не помогало. Я страшно злилась на чужую формирующуюся прелесть и горячо ненавидела свое тело.

«Она какая-то прозрачная», – говорили за глаза подруги, а я в тайне завидовала тому, как они неумело пытаются демонстрировать свою юную, только начинающую распускаться, красоту. Мне демонстрировать было нечего, а амбиции и желание показать себя были, поэтому я не нашла ничего лучше, чем копировать поведение более удачливых подруг. Выглядело это комично и вызывало шквал злых насмешек. Я копировала все: одежду, походку, манеру общения, мимику и даже интонацию успешных девушек. Но, «примеряя» то один, то другой стиль поведения, популярность моя скорее падала, чем росла. Желание выпятить вперед свое эго рождало больше врагов, чем друзей. Я шла мимо компаний, а вслед мне улюлюкали и выкрикивали гадости. Могли догнать, чтобы пнуть или плюнуть.

Перед сном, лежа в кровати, я мечтала о том, как найду сундук с деньгами, и все сразу захотят со мной дружить, а днем хотела одного: быть кем-то другим. Быть, как Маша (Света, Лена, Аня). Все свое – увлечения, интересы, книги – я начала презирать. Даже тех, кто был моими друзьями, я стеснялась. Мне они казались недостаточно современными, интересными, популярными (ненавижу это слово). Я начала самоутверждаться за их счет. Старалась уколоть их побольнее, высмеять в окружении сверстников их недостатки, придумывала обидные прозвища. Я словно хотела сказать своим обидчикам: «Смотрите, я веду себя, как вы! Я точно такая же». А в ответ видела лишь отвращение и презрение. В итоге, я не только нажила себе врагов, но и лишилась друзей.

Позже я спрашивала себя, чего же мне хотелось на самом деле. Ответом было – внимание. Внимание любой ценой. И окружающие давали мне то самое внимание таким же кривым способом, каким я его выпрашивала. А еще мне очень хотелось занять высшее место в иерархии нашего школьного сообщества, не имея для этого необходимых качеств: ни лидерских, ни физических, ни внешних. С чего-то я решила, что мне все должны и обязаны, а общество решило иначе. – Нина горько усмехнулась и передернула плечами, будто пытаясь скинуть с себя неприятные воспоминания.

Василиса сглотнула, допив остатки кофе и молча стала чертить пальцем кривые линии на песке. Она не знала, что сказать. С одной стороны, ей было жаль ту девочку, о которой рассказывала бабушка, а с другой… ей казалась понятной та агрессия, которую общество выливало на нее. Василиса сама была жертвой буллинга, но ей и в голову не приходило относиться подобным образом к кому-то другому. Девочка обдумывала услышанное и никак не могла понять, на чьей же она стороне.

Нина после недолгой паузы продолжила:

– В оправдание той маленькой девчонки хочу сказать, что она не была плохой или злой. Она была добрейшим человечком, веселым и с фантазией. Просто чувство собственной никчемности и желание получить признание от элиты своего небольшого, но такого важного для нее сообщества ежедневно толкало ее на самопредательство.

Я неистово карабкалась наверх, а меня тут же кто-то более сильный жестко спихивал вниз каблуком своего ботинка. Сравнить это можно с тем, как маленькая собачка Моська хорохорится перед толпой слонов. Показывает, какая она сильная и крутая, а слоны только посмеиваются над этой пигалицей. И, повторюсь, были ребята, которые относились ко мне хорошо, а кто-то искренне проявлял интерес и желание дружить, но я выбирала тех, кто меня унижал и упорно лезла в их компанию. Я пыталась подстроиться под них, доказать, что я классная, пыталась заслужить их одобрение, а в результате вызывала на себя еще больше негатива. Особенно меня расстраивал тот факт, что я не могла постоять за себя даже в случае, если права. Не могла отстоять свое мнение, защитить себя или поставить обидчика на место. Во мне не было крепости духа и той развернутой вовне агрессии, которая необходима для самозащиты. Я считала это слабостью и ненавидела себя за это.

«Ты стремная, с тобой никто не хочет встречаться», – сказал мне однажды одноклассник, которому я втихаря писала любовные письма. Писала и тут же рвала в страхе, что кто-то узнает о моих чувствах. Молча проглотив обиду, внутри себя я согласилась с ним – кто захочет встречаться с таким чучелом? Некрасивая, непопулярная.. И в висках еще долго стучало: «стремная, стремная, стремная»…

Нина умолкла, а Василиса задумалась. Теперь она пыталась примерить услышанную историю на себя: не делает ли она тоже самое? Не пытается ли втиснуть свое хрупкое тельце туда, где нет соответствия ее идеалам? Ей действительно нравятся те ребята, в обществе которых ей так хочется быть, или она ищет там для себя какую-то выгоду? Так и не найдя внутри себя ответ, она повернулась к бабушке:

– Получается, что причиной твоих неудач была не столько внешность, сколько… – она остановилась, чтобы сформировать мысль. – Сколько поведение и отношение к самой себе?

– Да, – кивнула Нина. – Внешность тоже играла роль – хорошеньких и смазливеньких не травят (может, только в исключительных случаях), но это не являлось первопричиной. Главная причина – это мое внутреннее содержание. Общество вокруг меня являлось отражением моей сути. Почему-то ведь я не выбирала людей, которые хорошо ко мне относились (а такие были) – это раз. Второе, вся та агрессия, которая выливалась на меня от других, на самом деле была отражением моей собственной агрессии.

– Как это? Не понимаю, – Василиса сняла куртку (становилось жарко) и зарыла свои голые ноги по щиколотку в песок. – Как чужая агрессия может быть твоей?

– Очень просто. Это была моя подавленная агрессия. Я ее в себе прятала, а внешний мир для меня ее любезно разворачивал, возвращая мне мою невыраженную злость.

– На кого же ты так сильно злилась?

Нина слегка улыбнулась и прикрыла глаза.

Глава 3

Моя дорогая, ты стала тем человеком, который оказал огромное влияние на мою личность: была и лучшим другом, и главным палачом. Ты являлась проводником в мир знаний, и не было вопроса, на который я не могла бы получить у тебя ответ, но, в то же время, ты сделала меня слабой перед страхом совершить ошибку. С тобой я могла смеяться до упаду, но и быть строго наказанной за небольшую провинность. У меня всегда было чувство ответственности за то, чтобы у тебя было хорошее настроение и, если этого не происходило, то я чувствовала себя виноватой.

Я знаю, ты отдавала нам все, что могла, и даже больше. Знаю, что ты плакала и мучилась угрызениями совести после того, как мы с сестрами получали порцию побоев. Видя твои слезы, я мучилась не меньше, потому что понимала – они опять из-за нас. Мне вообще казалось, что это мы причина твоих несчастий и, порой, мне хотелось, чтобы нас в твоей жизни не было. Может быть, тогда ты была бы более счастливой. В наших с тобой конфликтах я всегда оставалась побежденной. Это было спроецировано мной и в жизни: я абсолютно не умела отстаивать свою точку зрения. В любых спорных ситуациях терялась и позволяла собеседнику растоптать все мои попытки защититься, не умела четко высказать свои мысли и чувства, поэтому заранее выбирала быть поверженной.

Пойми, я была ребенком и не могла представить себе тот груз ответственности, который ты на себе несла. Мне просто казалось, что ты нас не любишь, что мы – твоя обуза. Нет, ты не думай, моя хорошая, в моих словах нет ни обвинений, ни претензий. Я хочу, чтобы ты знала: я всегда восхищалась твоей силой, умом, красотой, упорством и умением добиваться желаемого. Но я всегда очень боялась тебя, твоего гнева, твоего наказания.

Этот страх перед твоей силой научил меня считаться с другими. Благодаря этому страху я не скатилась вниз по кривой социальной лестнице, хотя вполне могла бы. Во многом, благодаря этому страху, я воспитала себя, и потому очень благодарна за все, что ты смогла нам дать, но в большей степени – за то, что не смогла, ведь это пришлось мне взять самой. Взять и вырастить, найти, построить – как известно, человек в большей степени ценит то, чего добился сам.

Я молюсь о том, чтобы ты по-настоящему повзрослела, потому что зрелость – это ключ от всех страданий, а я не хочу, чтобы ты страдала. Но я не могу сделать это за тебя. А еще я хочу, чтобы ты знала – ты самая лучшая мамочка на свете.

***

Нине три года. Она в страхе пытается вжаться в узкое пространство между стен – боится, что мать заметит ее и убьет, потому что прямо сейчас она в гневе убивает ее сестер. Конечно же это не совсем так. Она просто бьет их с особой жестокостью: таскает за волосы, наносит удары по лицу, голове и телу. Нине же кажется – убивает. Сестры плачут и кричат. Мать это раздражает еще больше, и сжатый кулак опускается на их головы еще сильнее… «Тварь! Паразитка! Сволочь!» – девочку сковывает чувство страха, жалости к сестрам и вины: им вот сейчас хуже, чем ей. Наверное, они ее за это ненавидят… С тех пор она бессознательно старалась занимать как можно меньше пространства, и ее худое тело было тому подтверждением…

Дом – это место, в котором ты чувствуешь себя в безопасности, где тебя любят просто так и принимают безусловно, просто потому что ты – это ты. Место, в которое ты можешь завернуться, как в уютный плед, устав от внешнего мира, где ты можешь быть любым и при этом – ЛЮБИМЫМ. Это все в идеале, конечно, в каком-нибудь красивом кино.

Дом Нины не был таким местом. Часто он был еще одним источником напряжения и стресса. То, что это напряжение (считай – опасность) исходило от главного человека в жизни, было особенно обидно.

С самого утра пространство дома было заполнено маминым недовольством. Маленькой девочке тогда была абсолютно непонятна его причина: старшие сестры шуршали по дому, как трудолюбивые пчелки. С хмурыми лицами они старательно выполняли домашние указания, но мама все равно была недовольна: все было не то и не так. По дому нельзя было ходить с довольным и расслабленным лицом – это означало, что ты прохлаждаешься без дела, поэтому безопаснее было надеть угрюмую физиономию и найти это дело себе самому, пока на тебя не накричали.