12 жизней Кати Сорокиной с Петей и без

Ирина допила чай, поставила чашку на блюдце.

– Неправильных выборов не бывает. Есть только последствия, с которыми ты готова жить или не готова.

– Но вы же… – Катя запнулась. – Вы же сделали выбор. Карьера, наука. Вы ведь этого хотели?

Ирина улыбнулась – грустно, почти незаметно.

– Да. Я этого хотела. Но я заплатила за это. – Она помолчала. – Знаешь, Катя, всё дело не в выборе между амбициями и любовью. Всё дело в отказе признать, что они должны быть разделены. Мы живём в мире, где от женщины требуют выбирать. Мужчина может быть гением и отцом семейства. Женщина – нет. Если она гений, она – плохая мать. Если она мать, она – не гений. Это несправедливо. Но это так.

Катя молчала.

– Я выбрала науку, – продолжила Ирина. – Я развелась, когда дочери было десять лет. Я пропустила её выпускной, потому что защищала диссертацию. Я пропустила её свадьбу, потому что была на конференции в Лондоне. Теперь она живёт в Питере, и мы переписываемся раз в месяц. Скупо. Вежливо. Как чужие.

В её голосе не было жалости к себе – только констатация факта.

Телефон Ирины завибрировал на столе. Она взглянула на экран.

На экране высветилось: Анна.

Ирина открыла сообщение, прочитала. Лицо её не изменилось, но Катя заметила, как дрогнули пальцы.

– Она пишет, что выходит замуж. Второй раз. Приглашает меня на свадьбу. – Ирина убрала телефон. – В прошлый раз я не пришла. В этот раз, наверное, тоже не приду. У меня лекция в тот день.

– Вы можете перенести лекцию, – сказала Катя тихо.

– Могу. – Ирина посмотрела в окно. – Но не перенесу. Потому что боюсь, что если приду, она увидит, что я всё ещё та же. Всё ещё та женщина, которая выбрала книги вместо неё.

Катя не знала, что сказать.

Ирина вздохнула, повернулась к ней.

– Прости. Не хотела нагружать тебя этим. Но ты спросила. И я ответила честно.

– Вы сожалеете?

Ирина задумалась.

– Иногда. Но не о том, что выбрала карьеру. А о том, что не смогла совместить.

Что не научилась быть и учёным, и матерью. Что приняла правила игры, вместо того чтобы их изменить.

Она встала, надела пальто.

– Иди домой, Катя. Подумай о том, что ты хочешь. По-настоящему хочешь. Не то, что от тебя ждут. Не то, что правильно. А то, без чего ты не сможешь жить.

Они попрощались. Катя осталась сидеть, глядя в окно.

Без чего ты не сможешь жить?

Ответ ускользал.

Вечером шёл снег. Катя шла домой пешком, хотя могла бы взять такси. Ей хотелось идти, думать, смотреть на город.

Витрины магазинов светились тёплым светом. Она останавливалась у каждой, разглядывая отражение.

В одной витрине – она в деловом костюме, с папкой в руках, уверенная, успешная.

Пятьдесят пять лет. Седые волосы, острые черты, усталые глаза.

В другой витрине – она в фартуке, на кухне, с внуками вокруг. Тоже пятьдесят пять. Мягкие черты, добрая улыбка, но что-то пустое в глазах.

В третьей – она одна, в квартире с книгами, с кошкой на коленях. Спокойная, но одинокая.

Катя моргнула. Отражения исчезли. Осталась только она – тридцатитрёхлетняя, в чёрной куртке, с растрёпанными волосами.

Кем ты станешь через двадцать лет?

Она не знала.

Дома было тихо. Катя разделась, прошла в комнату.

Петя сидел за чертёжным столом, который они поставили у окна. Перед ним лежал старый лист бумаги – пожелтевший, помятый по краям.

Он не работал. Смотрел на рисунок.

Катя замерла в дверях, наблюдая.

На листе был эскиз дома – необычного, с круглыми окнами, с террасой на крыше, с большим садом вокруг.

Катя чихнула. Петя вздрогнул, быстро убрал лист в ящик стола.

– Привет, – сказал он, натянуто улыбаясь. – Не слышал, как ты пришла.

– Привет.

Она подошла, села на край стола.

– Что это было?

– Что?

– Эскиз.

Петя пожал плечами.

– Старая работа. Ничего важного.

– Не похоже на «ничего важного».

Он молчал, глядя в окно.

Катя положила руку ему на плечо.

– Петь, что это был за дом?

Он вздохнул.

– Проект, который я хотел реализовать. Пять лет назад. Или шесть. Не помню уже.

Дом мечты.

– Он повернулся к ней. – Я хотел построить его для нас. Ну, в будущем. Когда-нибудь.

– И что случилось?

– Ничего. Жизнь. Работа. Заказы, которые надо делать, чтобы платить за квартиру. Заказчики, которым нужны коробки со стеклом, а не дома мечты.

Он открыл ящик, достал эскиз, посмотрел на него снова.

– Иногда думаю, что мы оба живём не в тех жизнях, в которых могли бы, – сказал он тихо.

Катя почувствовала, как что-то сжалось в груди.

– Ты об этом жалеешь?

– Не знаю. – Он убрал эскиз обратно. – Может, это просто мечты. Может, они так и должны оставаться мечтами.

– Или нет.

Петя посмотрел на неё.

– Или нет, – повторил он.

Они сидели в тишине. За окном падал снег. Город жил своей жизнью – тысячи людей, тысячи выборов, тысячи путей.

Катя встала, поцеловала его в макушку.

– Ложись спать. Поздно уже.

Он кивнул.

Она ушла в спальню, легла в кровать, закрыла глаза.

В голове крутились слова Ирины:

Без чего ты не сможешь жить?

И слова Пети:

Мы оба живём не в тех жизнях.

Катя открыла глаза, посмотрела в потолок.

Что выбрать?

Вопрос повис в темноте.

Выбор 6. Книга

1 марта. Катя не услышала будильник. Разбудила вибрация телефона.

Она встала, прошла в ванную. Открыла шкафчик. Там, за зубной пастой, стояла коробка с таблетками.

Антидепрессанты.

Она принимала их уже три месяца. Петя не знал.

Ей было стыдно.

Опять депрессия. Опять я слабая. Опять не справляюсь.

Катя достала таблетку, запила водой. Отражение в зеркале – бледное лицо, тёмные круги под глазами, потухший взгляд.

Я никому не нужна. Даже Пете. Он просто привык.

Она зажмурилась, опёрлась руками о раковину.

Дыши. Дыши.

На кухне Петя наливал кофе.

– Доброе утро, – сказала Катя.

Он обернулся, улыбнулся.

– Привет. Как спала?

– Нормально.

Она села за стол. Петя поставил перед ней синюю чашку.

– Что-то случилось? – спросил он.

Да. Я схожу с ума. Опять.

– Нет. Всё нормально.

Петя кивнул, допил кофе, поцеловал её в макушку и ушёл одеваться.

Катя сидела, держа чашку в руках, не в силах сделать глоток.

Зачем я встаю каждый день?

Чтобы идти на работу, которую ненавижу.

Чтобы возвращаться домой, где меня не видят.

Чтобы просыпаться и делать это снова.

Зачем?

На работе был важный проект. Катя должна была отправить финальный отчёт клиенту к обеду.

Она сидела перед компьютером, глядя в экран.

Буквы плыли. Строчки сливались.

Сосредоточься.

Она проверила файл. Дважды. Трижды. Всё казалось правильным.

Отправила.

Нажала «Отправить».

Через час начальник ворвался в её кабинет.

– Катя, что это было?!

– Что?

– Ты отправила клиенту черновик! С ошибками! С неполными данными!

Катя уставилась на него, не понимая.

– Я… Я проверяла.

– Ты не проверяла! Клиент в ярости! Ты понимаешь, что это может стоить нам контракта?!

– Извините. Я…

– Исправь это. Сейчас же.

Он вышел, хлопнув дверью.

Катя сидела, глядя в экран.

Я всё испортила.

Как всегда.

Я не могу сделать ничего правильно.

Она встала, взяла сумку, вышла из офиса.

В лифте коллега спросил:

– Катя, ты куда?

– На обед.

И она не вернулась.

Катя бродила по Москве, не замечая, куда идёт. Час. Два. Три.

Телефон звонил – начальник, коллеги. Она не отвечала.

Я всё равно уволена.

Какая разница.

В какой-то момент она подняла глаза и увидела вывеску: «Антикафе „Циферблат"».

Внизу, на доске объявлений: «Сегодня, 18:00. Лекция. „Женщины-поэтессы и депрессия". Ирина Искаринская, профессор МГУ».

Катя узнала это имя сразу.

Ирина Александровна. Моя классная руководительница.

Она посмотрела на часы. Пять вечера.

Зашла внутрь, заказала чай, села у окна.

Ждала.

В шесть начали собираться люди. Человек двадцать. Тихая, интеллигентная публика.

Ирина Александровна Искаринская вошла ровно в шесть – высокая, седая, в тёмно-синем пальто. Такая же, как десять лет назад. Только седины больше.

Катя сидела в углу, надеясь, что учительница её не заметит.

Ирина начала лекцию.

Она говорила о Марине Цветаевой, о её депрессии, о том, как она боролась с ней через слово.

– Цветаева писала, что депрессия – это не слабость. Это болезнь. Как грипп. Как перелом. Но общество требовало от неё быть сильной. Быть матерью, женой, поэтессой. Всегда улыбаться. Всегда держаться. И когда она не могла – её осуждали.

Ирина сделала паузу.

– Её не стало в 1941 году. Ей было 48 лет. Она устала бороться. Устала притворяться. Устала быть сильной. – Ирина посмотрела в зал. – Пожалуйста, если вы чувствуете что-то подобное, не бойтесь обратиться за помощью к профессионалу. Миру нужны ваши звёзды.

Катя почувствовала, как по щекам текут слёзы.

Она не заметила, когда начала плакать.

Лекция закончилась. Люди начали расходиться.

Ирина собирала свои вещи и вдруг увидела Катю.

Остановилась. Подошла.

– Екатерина Сорокина, – сказала она тихо.

Катя подняла глаза, вытирая слёзы.

– Здравствуйте, Ирина Александровна.

– Что случилось?

– Ничего.

Ирина села напротив.

– Я вижу.

Катя молчала.

– Пойдём ко мне, – сказала Ирина. – Выпьем чаю. Поговорим.

Квартира Ирины была полна книг. Стеллажи до потолка, стопки на полу, на столе, на подоконниках.

Ирина заварила чай, принесла две чашки.

– Рассказывай.

И Катя рассказала.

Всё.

О депрессии пять лет назад. О том, как она бросила рисование. О том, как встретила Петю. О работе, которая душит. О таблетках, которые она принимает тайком. О том, что она сегодня всё испортила на работе. О том, что не знает, зачем просыпается каждое утро.

О том, что иногда думает, что было бы проще не просыпаться вообще.

Ирина слушала. Не перебивала. Не утешала. Просто слушала.

Когда Катя закончила, Ирина долго молчала.

Потом сказала:

– Я тоже болела депрессией. Мне было тридцать пять. Я защитила диссертацию, развелась, осталась одна с дочерью. И вдруг поняла, что не могу встать с кровати. Просто не могу. Лежала неделю. Две. Дочь жила у бабушки. Я лежала и смотрела в потолок.

Катя подняла глаза.

– И что вы сделали?

– Обратилась к врачу. Начала принимать таблетки. Пошла к психотерапевту. – Ирина посмотрела на неё. – Это было стыдно. Я думала, что я слабая. Что я должна справиться сама. Но я не могла. Обращаться за помощью – это нормально. Говорить о своих потребностях – это нормально. Быть слабой – часть жизни в этом мире.

– Но вы справились.

– Да. Но это заняло время. Год. Два. И я до сих пор иногда чувствую, как это возвращается. Как тень. Но я знаю, что делать. Я не борюсь с этим в одиночку.

Катя молчала.

Ирина взяла её за руку.

– Катя, депрессия – это не твоя вина. Это химия. Это мозг. Ты не виновата. И тебе не должно быть стыдно.

Катя разрыдалась.

Ирина обняла её, и они сидели так, пока Катя плакала – впервые за долгое время по-настоящему.

Пять лет назад. Осень. МГУ, экономический факультет.

Катя сидела на ступеньках главного здания, окружённая холстами и папками с набросками. Она только что вернулась с пары, на которой не понимала ничего. Экономика. Цифры. Графики.

Это не её.

Она поступила сюда после того, как бросила художественное училище. Родители настояли: «Нормальная специальность. Стабильность. Будущее».

Катя согласилась.

И что-то внутри неё сломалось.

Она не рисовала уже два месяца. Краски высохли. Холсты стояли в углу комнаты в общежитии, повёрнутые к стене.

Депрессия пришла тихо, как туман. Сначала – усталость. Потом – безразличие. Потом – пустота.

Она просто сидела на ступеньках, глядя в никуда.

– Сорокина?

Катя подняла глаза.

Высокий парень в джинсах и тёмной куртке стоял перед ней. Знакомое лицо – он учился на архитектурном, два курса старше. Они пересекались на общих лекциях по истории искусств. Она видела его в коридорах, в библиотеке.

Но никогда не разговаривала.

– Да, – ответила она тихо.

– Я Петя. Мы вчера были на вечеринке у Васи Одинцова. Ты ушла рано, не попрощалась. Я подумал… – Он замялся. – Ты в порядке?

Катя не помнила вечеринку. Точнее, помнила смутно – шум, люди, музыка. Она вышла через час, потому что не могла дышать.

– В порядке, – соврала она.

Петя посмотрел на неё внимательно.

– Не похоже.

Катя отвернулась.

– Я видел твои работы, – продолжил он. – На выставке первокурсников в прошлом году. Ты была на худграфе? Я запомнил твои картины. А потом увидел тебя на эконе. Почему ты перевелась?

– Не перевелась. Ушла.

– Почему?

Катя пожала плечами.

– Не моё.

– Твои картины говорят обратное.

Она не ответила.

Петя сел рядом с ней на ступеньку.

– Можно я посижу?

– Делай что хочешь.

Они сидели молча. Минут пять. Десять.

Потом Петя сказал:

– Я тоже ненавижу свою специальность.

Катя посмотрела на него.

– Что?

– Архитектура. Звучит круто, да? – Он усмехнулся. – Но я не хочу проектировать торговые центры. Я хочу создавать пространства, которые меняют людей. Музеи. Библиотеки. Места, где люди чувствуют что-то. Но нас учат делать коробки. Эффективные. Прибыльные. Мёртвые.

Катя молчала.

– У тебя есть холсты, – сказал Петя, кивая на папки. – Ты всё ещё носишь их с собой. Значит, ты не бросила. Совсем.

– Я не рисую.

– Но носишь.

Катя сжала губы.

Петя встал.

– Я завтра иду в антикафе. Там открытая студия по вечерам. Художники приходят, рисуют, общаются. Хочешь, пойдём вместе?

– Нет.

– Хорошо. Я буду там в семь. Если передумаешь – приходи.

Он ушёл.

Катя осталась сидеть на ступеньках, глядя ему вслед.

На следующий день она пришла в антикафе в восемь. Петя был там. Рисовал карандашом архитектурные скетчи – красивые, живые, совсем не похожие на серые коробки.

Увидел её, улыбнулся.

– Рад, что ты пришла.

Катя села рядом, достала свой старый альбом.

Через час она нарисовала первый набросок за два месяца.

Петя не хвалил. Не давил. Просто сидел рядом и рисовал своё.

И это помогало.

Четыре года назад. Зима.

Петя пришёл к ней домой вечером. Они уже год встречались. Катя была на кухне, варила суп.

Он вошёл, снял куртку. Лицо напряжённое.

– Что случилось? – спросила она.

Петя сел за стол, молча.

– Петь?

Он поднял глаза.

– Мне предложили работу. В «Архитектон».

Катя замерла, половник в руке.

«Архитектон» – одно из топовых архитектурных бюро Москвы. Престижные проекты, крупные клиенты, имена, которые знает весь город.

– Это… Петь, это же невероятно! – Она поставила половник, обняла его. – Поздравляю!

Он не обнял в ответ.

– Есть условие.

– Какое?

– Проектный режим. Двенадцать-четырнадцать часов в день. Командировки. Дедлайны. Они сказали, первый год – проверка. Полная отдача. Иначе вылетишь.

Катя отстранилась.

– Но ты справишься. Ты всегда справляешься.

Петя покачал головой.

– Я отказался.

– Что?

– Я отказался.

Катя уставилась на него.

– Почему?!

– Потому что ты. – Он посмотрел на неё. – Ты только начала работать. Ты всё ещё… не очень стабильна. Я не могу уехать на стройки на недели. Я не могу пропадать по четырнадцать часов. Ты будешь одна. И я боюсь, что…

Он не договорил.

Катя поняла.

Боится, что депрессия вернётся.

Боится, что она сломается.

– Петя, это глупо, – сказала она, хотя внутри всё сжалось.

– Нет. Это правильно.

– Я не ребёнок. Я справлюсь.

– Я знаю. Но я не хочу, чтобы ты справлялась одна.

Катя хотела закричать. Хотела сказать, что он совершает ошибку. Что он пожалеет. Что она не стоит таких жертв.

Но она промолчала.

Потому что глубоко внутри была рада, что ей не придётся проживать это в одиночку.

И это делало всё ещё хуже.

Настоящее время.

Катя вернулась домой за полночь.

Петя сидел на диване, бледный, с телефоном в руках.

Увидел её – вскочил.

– Катя! Боже, где ты была?! Я звонил десять раз! Я думал… Я не знал, что случилось!

– Прости.

– Прости?! Ты исчезла на восемь часов! Я звонил твоему начальнику, он сказал, что ты ушла в обед и не вернулась. Я думал, что с тобой что-то случилось!

Его голос дрожал. Он был на грани слёз.

Катя посмотрела на него.

– Извини, – повторила она. – Мне нужно было побыть одной.

– Ты не могла позвонить? Написать?

– Не подумала.

Петя сел на диван, опустил голову в руки.

– Я боялся, что ты… Что ты сделаешь что-то с собой.

Катя замерла.

– Почему ты так подумал?

– Потому что я вижу. Катя, я вижу. Ты не в порядке. Давно не в порядке. И я не знаю, как тебе помочь.

Она села рядом с ним.

Молчание повисло между ними – тяжёлое, плотное.

Катя вздохнула.

– У меня снова депрессия.

Петя поднял голову, посмотрел на неё.

– Почему ты не сказала?

– Потому что мне стыдно. – Голос дрогнул. – Я думала, что я справлюсь. Что это пройдёт само. Что я не должна быть слабой. Опять.

– Катя…

– Я принимаю антидепрессанты уже три месяца. Ты не знал. Я скрывала.

Петя молчал, переваривая.

– Прости, – прошептала она.

Он обнял её. Сильно. Так, что она почувствовала, как дрожат его руки.

– Ты не должна извиняться. – Его голос был хриплым. – Я должен. Я не заметил. Я был рядом, но не видел.

– Я хорошо скрывала.

– Это не оправдание.

Они сидели в тишине, обнявшись.

Потом Петя сказал:

– Я запишу тебя к психиатру. К хорошему специалисту. Завтра же. Мы вместе пойдём на первый приём, если хочешь.

– Но…

– Нет никаких «но». – Он посмотрел на неё. – Ты не справишься с этим одна. И тебе не нужно. Я рядом. Мы пройдём это вместе. Как тогда.

Катя прижалась к нему.

Я больна.

Это не моя вина.

И я могу попросить о помощи.

Она кивнула.

– Хорошо.

Петя поцеловал её в макушку.

– Всё будет хорошо. Обещаю.

Катя не знала, будет ли.

Но впервые за долгое время она не была одна с этим.

И это что-то значило.

Через неделю они сидели в кабинете психиатра.

Светлый кабинет, мягкие кресла, тёплый чай на столе.

Доктор был женщиной лет пятидесяти, с добрыми глазами и спокойным голосом.

– Расскажите, что вас привело ко мне.

Катя рассказала. Петя держал её за руку.

Доктор слушала, делала пометки.

– Вы принимаете антидепрессанты три месяца. Они помогают?

– Немного. Но недостаточно.

– Какие именно препараты?

Катя назвала.

Доктор кивнула.

– Это хороший препарат, но, возможно, не ваш. Мы попробуем другой. Плюс я рекомендую психотерапию. Раз в неделю.

– Это… дорого, – тихо сказала Катя.

Петя сжал её руку.

– Неважно. Мы найдём деньги.

Доктор улыбнулась.

– У нас есть программа льготного приёма. Плюс я дам контакты хороших специалистов, которые работают по доступным ценам. Не волнуйтесь. Мы найдём вариант.

Катя почувствовала, как навернулись слёзы.

– Спасибо.

– Катя, – сказала доктор, – депрессия – это болезнь. Как диабет. Как астма. Вы не виноваты. И вы не должны стыдиться. Вы сделали правильный шаг, придя сюда.

Петя снова сжал её руку.

Катя кивнула.

Впервые за долгое время внутри появилась маленькая искорка.

Надежда.

Может, не всё потеряно.

Может, она справится.

Не одна.

Вместе.

Выбор 5. Марина

1 марта. Сообщение пришло рано утром.

Катя открыла глаза, потянулась к телефону.

Сообщение в телеграм: Марина Николаева: Катюш, привет! Слышала, ты идёшь на встречу одноклассников? Посидим за кофе после нее?

Катя уставилась в экран. Марина Николаева. Они почти не общались в школе – Марина всегда была из тех, кто сидел на последней парте, прогуливал уроки, спорил с учителями. А потом просто исчезла – уехала куда-то сразу после выпуска.

Интересно.

Катя: Привет! Давай.

Марина: Отлично! «Кофемания» на Чистых Прудах, или там посмотрим?

Катя: Посмотрим.

Марина на встречу одноклассников не пришла, но после, около десяти вечера, когда Катя уже собиралась домой, пришло сообщение:

Марина: Я в кафе рядом! Ещё не поздно?

Часы показывали почти десять. Поздно. Петя наверняка уже ждёт дома.

Но что-то внутри щёлкнуло.

Катя: Адрес?

Марина ворвалась в кафе как ураган, в ярко-рыжей куртке, с выбритыми висками и огромной улыбкой.

– Катя! – Она обняла её крепко, пахло чем-то цветочным и дымом. – Боже, сколько лет!

– Привет, Марина. – Катя улыбнулась, чувствуя себя бледной тенью рядом с этом взрывом красок.

Они сели за столик у окна. Марина заказала капучино и круассан, Катя – американо.

– Ну рассказывай! – Марина откинулась на спинку стула. – Чем живёшь? Замужем? Дети?

– Живу с парнем. Детей нет. Работаю в маркетинге.

– Звучит… стабильно.

Опять это слово.

– А ты? – спросила Катя.

Марина расхохоталась.

– Я? Я живу в Берлине. Уже пять лет. Организую арт-мероприятия, иногда работаю барменом, иногда продаю свои картины. Кочую по Европе. Недавно была в Амстердаме, до этого в Праге.

– Звучит… свободно.

Марина усмехнулась.

– Ты хотела сказать «нестабильно»?

Катя смутилась.

– Нет, я не…

– Всё нормально. – Марина махнула рукой. – Все так говорят. Мама, папа, бывшие. «Марина, когда ты наконец остепенишься?» Никогда, вот когда.

Она откусила от круассана, посмотрела на Катю внимательно.

– А ты счастлива? В своей стабильной жизни?

Вопрос застал врасплох.

– Я… не знаю.

– Вот это честно. – Марина допила кофе. – Знаешь, большинство людей врут. Говорят «да, конечно», даже если это неправда. Ты хотя бы не врёшь. И кстати, я тут вспомнила твои рисунки в художке, всегда такие честные…

Они проговорили час. Потом два. Разговор плавно перешёл от светских тем к чему-то более глубокому – о том, что значит быть женщиной, о том, как общество лепит из тебя удобную версию, о том, как трудно оставаться собой, когда все ждут от тебя чего-то другого.

– Слушай, – сказала Марина, когда уже стемнело. – У меня сегодня есть одно мероприятие. Андеграундное. На заброшенной фабрике. Перформансы, музыка, искусство. Хочешь?

Катя заколебалась.

– У меня… У нас с Петей планы на ужин.

– Отмени.

Катя посмотрела на телефон. Уже одиннадцать. Петя точно волнуется. Они договаривались ужинать вместе. Он наверняка уже приготовил что-то.

Внутри всё сжалось.

Я должна пойти домой.

Он ждёт.

Он всегда ждёт.

Но другая часть её – та, что только что два часа говорила с Мариной о свободе – кричала:

Останься. Хотя бы на час. Хотя бы сегодня.

– Так просто? – прошептала Катя.

– Так просто. – Марина улыбнулась. – Не получится?

Руки Кати дрожали.

Она достала телефон, начала писать Пете.

Пальцы зависли над клавиатурой.

Извини, задержусь.

Нет, это звучит как оправдание.

Я хочу остаться с подругой.

Нет, это звучит как вызов.

Она стёрла. Написала снова:

«Извини, задержусь. Встретилась с одноклассницей. Ужинай без меня».

Отправить.

Нажала.

Ответ пришёл почти сразу:

«Ок».

Коротко. Сухо.

Он обиделся.

Внутри закололо виной.

Ну и пусть.

Она сунула телефон в сумку.

– Пойдём, – сказала она Марине.

Заброшенная фабрика находилась на окраине – огромное кирпичное здание с выбитыми окнами и граффити на стенах. Внутри горели тусклые лампы, играла электронная музыка, толпились люди в чёрном.

Марина провела Катю через лабиринт коридоров. Везде висели картины, инсталляции, проекции на стенах. В одном зале девушка в белом платье танцевала с манекеном. В другом – мужчина читал стихи на незнакомом языке.

– Это невероятно, – прошептала Катя.

– Правда? – Марина улыбнулась. – Добро пожаловать в настоящий мир.

Они прошли в большой зал, где стоял импровизированный бар. Марина взяла два бокала вина, протянула один Кате.

– За свободу.

Они выпили.

К ним подошёл парень с дредами и пирсингом в носу.

– Марин, привет! Давно не виделись!

– Паша! – Марина обняла его. – Катя, это Паша, промоутер выставок. Паша, это Катя. Она художница.