Дорога к счастливой звезде

Татьяна Дмитриевна была очень строга и требовательна, но Надя не замечала этого, она помнила тот первый её ответ на вопрос учительницы по какому-то произведению, и стыд от своих воспоминаний заставлял думать её, что она кажется своему воспитателю такой дурной и глупой. Поэтому девочка боялась с ней разговаривать, хотя хотела этого очень сильно, а если такое и случалось, то она заливалась краской и, запинаясь, что-то бормотала. Стыд, стеснение – это были спутники Нади во всём, она думала и стеснялась своих мыслей, говорила и краснела, её преследовало чувство, что она что-то делает не так, но нигде не находила поддержки. Одним наслаждением были уроки Татьяны Дмитриевны, которые как будто исцеляли её запутавшуюся душу. Вот и сейчас она хватала каждое слово, вылетевшее из уст учителя.

– В каждой семье должен быть и отец, и мать, так как это две составляющие, необходимые для всех, но в особенности для девочки, – разговор начался с обсуждения Наташи Ростовой и теперь обрёл психологическое русло. – Да, особенно для девочки. Нужно, чтобы был отец, так как он образец мужества, и мать, потому что на её примере девочка учится дарить любовь другим, но не нужно считать свою жизнь ужасной или себя обделённым, если какой-то составляющей не достаёт, так как все образы находятся в вашей голове. Вы можете прийти в гости к своим друзьям, они обязательно поделятся этой атмосферой тепла, семьи или те же самые бабушки и дедушки.

Итак, Наташа жила в хорошей счастливой семье, где она занимала место любимой дочки, баловня. Это очень важно, чтобы вы понимали свою роль в семье. Кто из вас может назвать эту роль?

В классе воцарилась тишина, какая-то тихая, как будто каждый хотел спрятаться, жужжание лампочки казалось каким-то громким шумом по сравнению с тишиной. Напряжение витало в воздухе, пока не было прервано обращением Татьяны к одному из учеников с тем же вопросом, пока он пытался что-то ответить, Надя пыталась составить ответ в своей голове: «Да, хотела бы я, чтобы не было этого вопроса, тогда бы не было моего дурацкого ответа, – она написала два слова на бумаге и протянула соседке по парте – Маше. – Да я козёл отпущения, другой роли я для себя не вижу в своей семье. Возможно, я преувеличиваю, но мои родители, наверное, считают, что я родилась уже взрослой и не хотят видеть во мне ребёнка. Хотела бы я быть тем баловнем, каким являются для родителей многие из нас, но я не могу менять свою судьбу, тем более прошлое уже история, а историю не перепишешь. И зачем она спрашивает у нас такие вопросы?»

На глаза навернулись слёзы, нет, Надя жила в нормальной семье, просто почему-то такая реакция у неё была всегда, когда речь заходила о родителях, ей не хватало простой любви.

– Почему вы все считаете Наташу ветреной, а для Толстого она представлялась идеалом? Почему такой великий филолог, философ, психолог показывает нам идеал в образе такой девушки? Что вы о ней думаете? – Она обратилась к одному из учеников.

– Ну, она, как вы сказали, ветреная…

– А как насчёт внутреннего мира?

– Очень скудный…

– Да?! – В голосе звучала ирония. – Она ходила за больной матерью, за отцом, освобождала обозы для раненых, а в конце ухаживала за Андреем. Да, действительно, только человек со скудным миром мог так поступать.

«Толстой, – подумала Надя, – выбрал её за идеал, потому что он отлично понимал, что хотя она и не красива, но внутри у неё красивая девушка с яркой, доброй натурой. Наверное, он думал, что женщина должна пройти такой путь ошибок, каких-то проблем, чтобы потом, собрав всё воедино, она стала хорошей матерью и женой, с которой каждый день будет в радость. Ему в её образе, возможно, представлялась его жена, с которой он жил счастливо…»

Звонок прозвенел так неожиданно, что Надя вздрогнула и огорчилась окончанию своей эйфории.

***

Уроки закончились быстро, как будто в одно мгновение. И Надя вздохнула свободно оттого, что сейчас отправится домой одна, что с самой собой она может помолчать, тем более в её плохом настроении. Девушка чувствовала, как раскрываются у неё за плечами крылья свободы, и она была готова улыбаться и сиять от этого счастья. Ведь в одно мгновение она окажется далеко от этой школы, где её ничего не держит, где нет её друзей, и вряд ли появятся, ведь этот школьный мир какой-то неподходящий для неё, или она не подходит под эту атмосферу, как ей казалось, лжи и обмана. Но одновременно что-то её злило и раздражало, наверное, это было в том, что в течение дня её так никто и не заметил. Сейчас этот человек был готов либо разреветься, либо с кем-нибудь поругаться. Всё склонилось ко второму варианту, когда к ней подошла её одноклассница Даша.

– Ты идешь домой? Мне тебя подождать?

Все мечты о тихой прогулке разбились, как стекло. Надя подавила в себе раздражение и, улыбнувшись, сказала:

– Да, уже иду.

Зачем она ответила именно так, а не иначе? А всё дело было в том, что девушка отлично понимала, что как бы она ни злилась на Дашу, оскорблять, а тем более начинать с ней ссору, не имела права. Потому что подчиняться мимолётным чувствам было глупо, если бы её натура хоть раз подчинилась этому мгновению, то она тут же начала бы переживать, волноваться и корить себя за то, что обидела одноклассницу.

«Зачем эта девчонка дружит со мной? Может, она меня жалеет, или ей на самом деле интересно со мной, почему она не чувствует моего раздражения и прохладного отношения к ней? Почему люди любят нас, когда мы не можем научиться любить себя? Может, они видят что-то хорошее в нас, то хорошее, что не можем усмотреть мы сами. А может, всё наоборот, и люди не понимают и не замечают те плохие мысли и стороны нашего характера, которые мы знаем лучше всего на свете. Да, человек – это загадка, как легко мы можем скрыть от остальных настоящую свою натуру. Хотя ведь так и должно быть, у человека должны быть тайны, иначе человек становится куклой, о которой мы знаем всё, знаем, что если открыть её, то ничего не найдем в ней нового и интересного для нас. Как же я злюсь на Дашу, возможно, это глупо и несправедливо, но я не считаю её своей подругой. Потому что у меня в голове находится прототип подруги, которую я ищу, а, поступив в новую школу, я перестаю нуждаться в них. Я понимаю, что если хочу быть популярной и вижу счастье в этом, то должна заручиться поддержкой многих ребят. Как же мне это сделать?»

Каким иногда бывает смешным человек в своих заблуждениях! Ещё несколько недель назад эта девчонка молила Бога о том, чтобы подружиться с этой русоволосой Дашей. Но сейчас ей показалось, что она переросла своё желание, и когда оно исполнилось, резко поменяла своё отношение к новой знакомой. Причиной этому были её поменявшиеся взгляды, несмотря на то, что она прикрывалась и аргументировала своё поведение тем, что эта девушка казалась ей не интересной, на самом же деле ей не хотелось подпускать никого к себе близко. Она была согласна на то, чтобы все её уважали, но сопротивлялась, когда кто-то лез в её душу, хотя именно этим способом заводила друзей. Она легко распознавала слабости окружающих и под этим флагом шла вперёд, но когда Надя замечала, что этим способом пользуется кто-то другой, то этот человек представлялся ей самой чем-то гнусным и отвратительным. Но в её действиях и действиях других была огромная разница: слабости других она никогда не поведывала никому, кроме собственного я, поэтому методы её работы были невидимы для окружающих.

«Чужие тайны – это чужие тайны, и если я их знаю, то кроме меня никто не должен знать. Ведь тогда я буду не человеком, а сплетницей или, что ещё хуже, великой болтушкой. Я работаю как Шерлок Холмс и никогда не раскрываю чужих тайн». Она руководствовалась именно этой мыслью, и ей становилось легче.

Разговор до остановки был ни о чём. Надя думала, что если начнёт говорить с Дашей на свои любимые темы, то подруга её не поймёт, поэтому болтала какую-то чепуху, и ей становилось грустно, когда Даша смеялась над её глупыми шутками.

– Ну, мне пора, пока, – сказала Надя, прыгая в автобус и становясь около окна.

«Боже, наверное, я самый плохой человек на земле, как я радуюсь, когда могу отделаться от этой девчонки, – думала она. – Как я гнусна, ведь она так добра ко мне, и лишь я виновата во всём, что со мной происходит. – В это мгновение автобус остановился напротив одного из магазинов, и перед девушкой предстала грустная картина: к одной из мусорок подошёл седой человек с добрым лицом и начал в ней что-то искать, одежда на нём была поношенная и старая. Наде защемило сердце. – Как бы я хотела ему помочь, но чем я это сделаю? У меня даже нет денег, а если бы и были, то вряд ли ему были бы в радость мои копейки. Как замечательно, что даже в таких ситуациях люди не сидят, сложа руки, а продолжают что-то делать… Точно! Как же я не поняла этого раньше? Вся моя проблема в том, что я жду, что счастье свалится на меня с неба, и сама ничего не предпринимаю, а ведь чтобы у тебя появились друзья, нужно хотя бы начать общаться с людьми».

***

Конец зимы всё ещё не приходил. Живая, она как будто дышала морозными иглами и металась в жару, в агонии. Это существо отказывалось отдавать место весне, и поэтому люди испытывали её боль и страдание. Но то было на широких и просторных улицах, а в офисах, под крышей, в тепле и уюте люди не замечали, что происходило за окном. Они всё бегали, суетились, не останавливая свой ход, чтобы насладиться контрастами природы. Им нет дела до этого – у них свои дела, которые не отпускают из своих объятий.

– Шеф у себя? – Максим подошёл к кабинету Евгения и сразу задал вопрос его секретарше, чтобы не потревожить друга.

– Почти, – ответила ему Света.

– Ну тогда я его подожду в кабинете, – заметил Макс, дергая ручку двери, но она не открывалась. – Почему дверь закрыта? – возмутился мужчина. – Он что, там не один?

Света подняла значительно правую бровь и ответила:

– Ага, – эти слова прозвучали очень пренебрежительно, когда секретарша вновь принялась рассматривать свои ногти.

– И с кем же? – Макс потихоньку встал около неё.

– Ну как же, – Света ехидно улыбнулась, – с вашей бывшей женой.

Она так надеялась, что эта фраза удивит или расстроит Максима, но он лишь ухмыльнулся, а она недовольно вздохнула, показывая ему, что он мешает ей работать.

– А по какому вопросу?

– Не знаю, – холодно ответила секретарь.

– Ну тогда пусть, когда освободится, зайдёт ко мне, – и Максим вышел из приёмной.

Света посмотрела ему вслед своими равнодушными глазами и, хмыкнув, принялась наносить на своё лицо слой штукатурки.

***

В это время в кабинете Евгения было всего два человека: Евгений и Алена. Последняя являлась последней женой Макса и единственной женщиной, которую уважал Женя, хотя многие её поступки он и не понимал, хотя видел в ней и ум, и гордость, и характер – всё то, чего не замечал его друг в течение многих лет. Голубоглазая с русыми волосами, она была мудрой женщиной, но у неё была маленькая проблема: ей всю жизнь попадались мужчины, брак с которыми всегда становился ужасен. Первый раз она вышла замуж за так сказать алкоголика, который сам на её глазах погубил свою жизнь. Она попыталась его спасти, но вряд ли кто-то вылечивается от цирроза печени. Он умер… А у Алены остался сын – пятилетний Владислав. Скоро она нашла Макса и прожила с ним шестнадцать лет, но и их брак разрушился, и она теперь жила в своей квартире с двумя детьми – Владом и Машей. За весь свой опыт она так и не поняла, почему выбирает не тех мужчин.

Сейчас эта высокая, худая уже не молодая женщина бальзаковского возраста стояла напротив Евгения и просила о помощи. Её новый ухажёр попал в аварию, и она должна была ехать с ним в другой город на лечение, а Машу оставить было не с кем.

– Понимаешь, – говорила она, – если я попрошу Макса, то он меня даже слушать не станет, но если с ним поговоришь ты… Ты же его друг. Через неделю приедет Влад со своей девушкой, возможно, он заберёт Машеньку с собой в Питер. Но я не могу взять её с собой, даже не спрашивай почему. Ну, потому что я не смогу следить за ней и одновременно ухаживать за больным.

– Ты же знаешь, – ответил ей Жека, – как я люблю вас с Машей, как сестер, которых у меня никогда не было. Я, конечно же, поговорю с этим обалдуем, но ты же понимаешь, что скоро из больницы выпишут Сашу, и она не даст покоя ни ей, ни тебе. Но я сделаю всё, что смогу…

Алена посмотрела на него с благодарностью и, крепко его обняв, вылетела из кабинета.

***

Макс сидел за широким столом, копаясь в бумагах, когда в дверь торопливо постучали, и на пороге появился Евгений.

– Ну что? Как дела? – торопился вошедший.

– Да тут… – он протянул какую-то бумагу, – нашли какие-то ошибки в документации…

– Как?! Я же лично за всем следил, какие твои предположения, как это могло получиться? – спросил он, внимательно изучая документ.

– Думаю, нас кто-то хочет подставить…

– Как? Опять?

– Видимо, да, опять соперники.

– А кто именно?

– Ну, об этом нам можно только догадываться, но, видимо, кто-то на нас зуб держит.

– Что предлагаешь?

– Собрать акционеров и решить всё на месте, а пока… – он посмотрел на него загадочным взглядом, – ко мне заходила Алена…

– Что говорит, что я плохой отец, что Машу не беру к себе? А что ты мне предлагаешь? У меня ведь маленький ребенок.

– Ты так говоришь, как будто она не твоя дочь, а ребенок только твой. Тем более Саша в больнице еще несколько дней будет, так что сможешь с дочерью пообщаться…

Макс молчал.

– Так я скажу ей, что ты сказал «да»?

– Нет, я сам скажу.

***

– Сашенька, доченька, какой же у меня внучек красивенький!

– Да ладно вам, мама, смотрите, а то сглазите.

– Господи, да как же так можно, да разве мать сглазит? Не бойся ничего, – мама Александры, Антонина Ивановна, уже несколько минут стояла, склонившись над новорожденным, и умиленно улыбалась, когда тот кряхтел или шевелился под тонким одеяльцем.

– Вы скоро обратно в деревню собираетесь?

– Кто тебе сказал? – испуганно ответила Тоня на вопрос дочери, испугавшись, что дочь подумает, что она пытается побыстрее вернуться из города.

– Папа, а что так скоро? Ведь вы еще даже и дня не побыли, скоро меня выпишут, поживете у нас?

– Нет, – тихо ответила мать, – мы не можем, у нас там хозяйство, животные, а то соседка все равно за всеми не уследит, как-то не спокойно мне здесь.

Александра задумалась, медленно отвернувшись к окну. «Обиделась, наверно, – подумала мама, – скучает по нам, родителей-то всегда не хватает, а тут еще и ребеночек, тяжело моей крошке, тяжело моей крохотке», – она посмотрела на строгие черты вновь повернувшейся к матери Саши, заметив: «Золотце мое».

– Так ты не обижайся на нас, девонька, мы же не можем надолго, а вы как выпишетесь, сами к нам приезжайте. Воздух-то получше будет, чем ваш городской, – она улыбнулась, когда Иван вновь глубоко вздохнул: – Ну ты не молчи, а то я и впрямь волноваться начинаю, расскажи матери, как за мужем-то живется? Муж не обижает?

Александра засмеялась.

– Да что вы, нет, конечно. Живем хорошо, дружно, только у него до меня жена была, так совсем не человек какой-то, а зверь. Как развелась, так сразу давай деньги из него тянуть, говорит, девочке своей младшей, но я-то знаю, куда деньги-то деваются, сама-то в богатой одежде ходит и нос от нас воротит.

– Не хорошо, – покачала головой старушка, – а говоришь, хорошо живете, небось, и тебя донимает.

– Донимает, донимает, – пытаясь искренне улыбнуться, вздохнула Александра.

– Тоня, – из-за двери показалось худое, покрытое белой бородой лицо мужчины, он что-то прокряхтел и, поманив Тоню за дверь, скрылся в коридоре.

Как только Александра осталась одна, она встала с кровати, на которой пролежала весь день, и принялась ходить по комнате. Саша гордо подняла голову и ходила, выпрямив спину, но походка её не была ни как у цариц, ни как у гордых особ. Мысли её были только об одном: ей хотелось, чтобы родители поскорее покинули их, и жизнь стала вновь такой, какой нарисовала себе её Шура. В деревне, где она родилась и росла со своими родителями, осталось её прошлое, казавшееся ей таким странным и скучным, где всё строилось на слепом повиновении богу или любой другой вещи, которую придумывали там люди, но не было там жизни ради денег, славы – всего того, что с самого рождения появлялось и росло в Саше.

«Глупые мои родители, глупые, – думала она, – неужели они и впрямь думают, что я скучаю по ним? Глупые. Да как же, так и подумать можно, когда если бы они и были мне нужны, то осталась бы я в этом захолустье, в этой дряхлой деревушке. Ха, как же все-таки глупы мои родители, но они мне не нужны, не нужны они мне были в детстве, а сейчас и подавно. Как я хочу, чтобы не было у меня их, не было бы тогда этой наигранной улыбки, милых бессмысленных разговоров, не доставляющих никакого наслаждения. Как они этого не понимают, что родственники остаются всегда в прошлом, когда начинается другая жизнь? Как они слепы. Главное сейчас – это поскорее закончить все это дело с адвокатами и отметить где-нибудь в тихом и уютном ресторане».

Она сжалась от удовольствия и отвернулась от темнеющего окна, но взгляд остановился на маленьком, крохотном человечке.

«А это ты, – небрежно успокоилась она, – лишь для тебя в моей жизни место так и не предусмотрено, что же теперь мне с тобой делать?»

***

– Соберись хорошенько, я не знаю, когда вернусь, ничего не забудь, – звучал строгий и покровительский голос в трубке телефона. – Ты всё поняла?

– Да, – тихо ответила Маша. – Папа за мной приедет?

– Да, после работы, кстати, скоро, – ответила Алена, понизив голос. – Ну, всё, пока, – она замолчала. – И ещё, не води друзей к нам в гости без моего ведома, пока.

В телефоне раздались скорые гудки, они как будто тоже куда-то торопились, и Маша, не собираясь их слушать, закинула мобильник в сумку, села на край кровати, встала, прошлась по комнате, поправила смятую кровать, села на стул. Вздохнув, она посмотрела вокруг, но так и не нашла, чем заняться до приезда отца. Она взволнованно подошла к окну, когда на улице послышался звук подъезжающей машины, но это был не Максим. Что она ему скажет, когда он приедет за своей дочерью? Засмеётся или заплачет? А может, не откроет ему дверь совсем? Не захочет с ним разговаривать? А может, она совсем и не нужна ему? Она не знала, ведь не видела отца уже полгода, не знала, как он живёт и где, любит ли он её всё так же или вспомнил лишь с появлением Алены.

Высокая, русая девушка стояла около окна и всматривалась своими голубыми глазами в темнеющую даль. В стекле отразилось её лицо, немного испуганное и сосредоточенное на чём-то, она теребила кончик своей длинной косы, закусив нижнюю губу.

«Жизнь – это игра. Порой без правил, когда так хочется нажать на паузу, а ещё лучше на стоп. Зачастую мы просто не знаем, что делать. Кажется, что кто-то решает всё за нас, а нам остаётся только мириться. Иногда это бывает слишком жестоко. Правильно, игра без правил всегда жестокая. Но всё же, если быть более оптимистичной, то скорее всего это игра, в которую каждый играет по своим правилам. Только не все готовы принять наши правила, и тогда приходится либо плевать на всё и согласиться с правилами другого, либо наступает ссора, в которой нет ни правых, ни виноватых. Так же и в жизни: в ней не бывает победителей и проигравших. Если тебе кажется, что ты проиграл, значит, ты сам в этом виноват. Это твоя жизнь, твоя дорога. Жизнь каждый день предлагает нам право выбора, специально ещё больше разветвляет нашу дорогу, и очень сложно не ошибиться. А самое главное – жизнь одна, и право выбора даётся на каждую ситуацию один раз. Мы не можем нажать перемотку и вернуться назад. Вот такая это жестокая шутка – жизнь».

Она вновь вернулась в комнату. Разные мысли, разные тени от лампы падают на стены: вот она сидит, и тень притаилась, вот она идёт, и тень преследует её. Она не одна, она сама с собой в этой пустой квартире. Скрип шин за окном и резкий тормоз. Маша в мгновение оказывается у окна. А вот и Макс, вот он поднимается, и она как будто слышит отцовские шаги. Тишина у самой двери, наверное, остановился, сейчас нажмёт на звонок… Звонок резко обрывается и выводит девочку из какого-то оцепенения. Она открывает дверь.

Ужасная минута ожидания, что ей делать? Маша уже не задумывается об этом. За время разлуки отец не стал чужим человеком, он всё тот же, он вернулся, хоть бы навсегда, хоть бы навсегда… Девочка шепчет что-то, обнимая отца.

– Папа, папа, папочка, – слёзы накатывают, но ни одна не прольётся сегодня, ведь нельзя плакать от счастья, надо радоваться.

– Ну что ты, – смеётся Максим, – что ты, уже ведь не маленькая, на мне так висеть. Давай лучше вещи свои неси в машину.

– Едем, едем, – торопливо повторяет Маша, и эти слова эхом отдаются в её голове. Вот отец ещё что-то говорит, но она уже не слышит, он смеётся, и она смеётся, не зная над чем, да это уже и не важно…

***

Алена слушала стук колёс по рельсам. Что-то не было ей весело, как случалось это при её поездках на поезде. Нет, материнское сердце переживало.

«Как там Маша, всё ли у неё хорошо? Наверное, хорошо, ведь взрослая уже совсем, скоро уж замуж, – Алена усмехнулась этой мысли, но тут же сердито заметила: – Нет уж, пусть сначала выучится, а потом… Когда-нибудь потом, в общем, это пока в мои планы не входит. Ой, да решать-то не мне, интересно, входит ли это в планы Маши? Даже не знаю, ничего не говорит, значит, и мыслей таких нет. Но она, наверное, не всё мне говорит, да, наверное, – в сердце что-то то ли екнуло, то ли возмущённо вскрикнуло. – Обидно немного, но дети – не наша собственность, им нельзя наши мысли навязывать, но с другой стороны, если не делать этого, на чьём же тогда примере учиться? – она грустно посмотрела на быстро убегающие колонны берёзовых посадок. – Вряд ли на моём примере, даже я ничему не научилась, что уж о детях говорить. Как она интересно там, простила ли она отца, ведь бросил же нас. В самый трудный момент, как сейчас помню его счастливое лицо, когда уходил. Да как же так можно, быть таким безрассудным, а мне что остаётся? Остается только молчать и покрывать его перед дочерью. Если бы я ей всю правду сказала, не поверила бы, наверное, или расстроилась, а ведь это же ребёнок, у них особенная психология. Ой, что-то чувствует моё сердце. Всё, наверное, чепуха, а я так волнуюсь и уже скучаю».

***

Голубой туман залил танцпол, громкая музыка не давала расслабиться, резала по ушам.

– Мне иногда кажется, что мы сюда как на работу ходим, – усмехнулся Евгений.

– Это точно, но мне, кажется, пора увольняться, – грустно заметил Дима. – Я бы сейчас сидел перед теликом и смотрел, как Марина готовит ужин. Разве вот эта муть, – он поднял стакан с разноцветным содержимым, – заменит пирожки или, скажем, горячий плов?

– Да что это в тебе такая странная романтика? Я тебя совсем не понимаю, как можно не любить яркую цветную жизнь, поменяв её на четыре стены с плитой посередине?

– Почему с плитой? С идеальной женщиной, – возмутился Димон. – Ты меня что сегодня совсем с ума хочешь свести? Давай уже закончим эту тему, я же не пытаюсь менять твои мировоззрения.

– А что, хотел бы?

– Конечно, – он сказал это слишком громко, поэтому несколько девушек повернулись в их сторону. – Ты что, например, весь вечер проведёшь как обычно?

– Нет, – серьёзно сказал Жека. – Я сейчас оденусь, выйду из клуба и пойду по дороге, помогая прохожим, старушкам и нищим, – он засмеялся.

– Ха, – сказал друг, но в его интонации не было ни звука радости, эта фраза заставила его нахмуриться.

– Да ладно, пойдём вместе, а потом соберем всех нищих и пропишем в моей квартире, потом ты выберешь мне самую некрасивую женщину, я в утешение женюсь на ней, и мы кого-нибудь усыновим…

– Заткнись, – разразился Димон. – Ты вроде не пьян, а несёшь такую ужасную вещь…

– Да что ты, не правда ли? А я-то думал, что ты всё от меня этого и добиваешься, неужели я ошибся? – с насмешкой закончил он.

Дима сорвался с места, думая, что ему лучше предпринять: вытащить друга на улицу или поколотить его здесь. Но в последнюю минуту такое разочарование охватило его, что он резко развернулся и исчез в толпе.

– Куда… – не успел закончить Женя, и вдруг он понял всё, что только что наговорил. Перед ним пронеслись все его нищенское детство и дружба в детдоме. Он понял, что сегодня наговорил слишком много. Мужчина хотел пойти следом за другом, но остался на месте, понимая, что тот сегодня с ним уже не заговорит.

Минут пять он сидел неподвижно, его взгляд, не останавливаясь, бродил по толпе. Он понимал, что говорил плохие вещи, что сделал что-то плохое. У него внутри было чувство, как будто он в чём-то провинился, ждал наказания, но нигде его не находил.