Сельский учитель. Роман

На том собрании, где обсуждался этот вопрос, Кидзан сказал:

– Еще в Дзёгандзи в Хани есть Ямагата Фуруки. Он известный писатель, знаменитость в литературных кругах, особенно прославился своими стихами в новом стиле, так что прежде всего нужно заручиться его поддержкой как члена-учредителя. Если он попросит, можно получить рукописи и от Хара Кёка.

– А разве этот Фуруки не из местных самураев?

– Говорят, да… Так что сделать его членом-учредителем проще простого.

Как раз тогда Сэйдзо должен был переехать в Мироку, и товарищи возложили на него ответственность первым навестить тот храм.

В тот вечер, когда зашла речь о «Литературе Гёда», Икудзи спросил:

– Заходил туда?

– К несчастью, попал под дождь.

– Да, точно.

– В следующий раз, как поеду, обязательно зайду.

– Кстати, сегодня Огю-кун ездил в Ханю, ты его не видел?

– Огю-кун? – удивился Сэйдзо.

Огю-кун тоже был из их компании, сын хозяина местного ресторана, работавший на почте в Кумагае. Его перевели на работу в отделение в Ханю, и Икудзи встретил его на углу улицы как раз тогда, когда тот садился в повозку.

– Он там теперь надолго?

– Должно быть. Ведь в том отделении работает его родственник.

– Это хорошо.

– Я тоже подумал, что тебе будет с кем поговорить.

– Но мы не так уж близки…

– Скоро подружитесь, он же добрый человек…

Тут вошла Сигэко с подносом: «Я сегодня днем приготовила, наверное, невкусно получилось…» – это были колобки о-хаги, и она налила чаю. Затем присела рядом с братом и беззаботно произнесла пару слов, но потом появилась высокая фигура ее сестры Юкико и сказала: «Братец, к вам Исикава-сан».

Вскоре вошел Исикава.

Увидев Сэйдзо, он сказал:

– Я к тебе только что заходил.

– Да?

– Мама сказала, что ты здесь.

Усевшись, он спросил:

– Ну что, сэнсэй, устроился благополучно?

Сэйдзо рассмеялся. Икудзи с места в карьер сказал:

– Он говорит, что еще не знает, получится или нет, пока не попробует.

Увидев Исикаву, Юкико и Сигэко поздоровались и тут же ретировались. Пока разговаривали только Икудзи и Сэйдзо, они чувствовали себя свободно и могли подолгу сидеть рядом, но стоило появиться постороннему, как они сразу же становились чопорными. Такова была дружба между Сэйдзо и Икудзи. Так близок был Сэйдзо с этой семьей. Да и манера разговора Икудзи и Сэйдзо совершенно менялась, когда приходил Исикава.

– Я думаю начать выпуск с первого числа будущего месяца.

– Уже все окончательно решил?

– Из Токио обещали прислать материалы… Да и из провинции приходит много рукописей, так что, думаю, все будет в порядке.

С этими словами он достал пять-шесть провинциальных маленьких журналов и токийских литературных изданий, особо отметил один под названием «Малая литература» небольшого формата объемом в 24 страницы, издававшийся в префектуре Окаяма.

– Я думаю сделать примерно так. Я советовался и с типографией Савада, они говорят, что так сойдет, но мне внутреннее оформление не очень нравится, так что думаю сделать верстку по-другому.

– Да-а, внутри не очень-то и красиво, – оба разглядывали журнал.

– А как насчет этого? – Исикава показал им макет в две колонки, по 18 строк, по 24 иероглифа в строке.

– Ну, пожалуй…

Трое молодых людей принялись листать несколько журналов. Икудзи тоже принес свои журналы для сравнения. Лампа ярко освещала трех юношей, склонившихся головами друг к другу, и беспорядочно разбросанные журналы.

Вскоре они в основном остановились на одном из них.

Среди журналов, принесенных Исикавой, был апрельский номер «Мёдзё». Сэйдзо взял его и сначала разглядывал яркие гравюры Фудзисимы Такэдзи (15 октября 1867 – 19 марта 1943 – японский живописец, представитель западноевропейской живописи- прим. ред) и Накадзавы Хиромицу (4 августа 1874 – 8 сентября 1964 – японский живописец и гравер, представитель западноевропейской живописи – прим. ред.), а потом углубился в песни Ёсано Акико (7 декабря 1878 – 29 мая 1942 – японская поэтесса, супруга Ёсано Тэккана – прим. ред.). Новые тенденции «школы Мёдзё» были для иссохшей души Сэйдзо словно родник.

Исикава, видя это, лишь усмехнулся:

– Опять за свое. Ну и поклонник!

– Но ведь действительно хорошо!

– Что в них хорошего? Язык бессвязный, мысли может и новые, но они собрали одни лишь непонятные фразы и воображают, что это поэзия. С представителями школы «Мёдзё» просто беда.

И снова трое принялись обсуждать уже поднимавшийся спор о достоинствах и недостатках школы «Мёдзё».

VII

Был уже первый час ночи. Все еще слышался звук капель дождя. Временами улавливались порывы ливня. С болота у замковых развалин доносилось унылое кваканье лягушек.

В комнате лежали три футона. Маленькая традиционная прическа и лысая голова лежали рядом на матрасах. Мать до самого последнего момента не спала и несколько раз повторяла: «Ложись спать пораньше, а то завтра будешь сонный». Она также предупредила: «Не оставляй лампу у изголовья, заснешь – опасно». Но вот и она уснула, и к храпу отца примешалось ее тихое, размеренное дыхание. Керосин в лампе и так был на исходе, а так как он не заметил, что фитиль слишком выдвинут, половина его почернела, и свет стал неприятно красным и тусклым. Сэйдзо с самозабвением и жадностью читал взятый напрокат журнал «Мёдзё».

И камелия, и слива – все было белым,

Цвет, что не знает упрека в грехе, вижу в персике.

«Цвет, что не знает упрека в грехе, вижу в персике, вижу в персике, вижу в том красном персике» – чувство, вложенное в эти строки, глубоко проникало в его душу. Оно казалось и странным, и неестественным. И в то же время ему думалось, что в этой странной неестественности бьет новый, чистый родник. Ему казалось, что в разделе четвертой и пятой строк – «вижу в персике» – есть невыразимое обаяние. После каждого стихотворения, после каждой страницы он вынужден был отрываться от книги, чтобы пережить нахлынувшие чувства. В эти мгновения он совершенно забыл и о вчерашней тоске, проведенной в канцелярии, и о тяготах пути под проливным дождем от Мироку до Ханю. Вдруг он вспомнил свой сегодняшний спор с Исикавой. «Не понимаю, как можно заниматься литературой с такими грубыми чувствами», – подумал он. И в противовес тому, он сам благодарил себя за то, что его чувства способны так живо откликаться на новые веяния. Молодой человек представлял себе и скромное жилище супругов-поэтов, затерявшееся в глуши Сибуи. Это вызывало и грусть, и зависть. Он перестал читать стихи и предался восхищению всем журналом, пропитанным новым духом – его оформлением, версткой, рисунком на обложке.

Даже когда часы пробили два, он все еще лежал с широко открытыми глазами. Слышался шумный бег мышей по потолку.

Дождь то шел, то прекращался. То вдруг с печальным шумом проносился ливень, унося мысли в иные миры, то слышалось монотонное бульканье капель, стекавших с водосточного желоба.

Но сколько ни восхищайся, толку нет. «Пора спать», – подумал он, поднялся, взял тусклую лампу и, пройдя мимо подолов спальных кимоно родителей, отправился в уборную. Потом, желая помыть руки, он приоткрыл одну из ставен и увидел, что свет лампы, стоявшей на веранде, ярко освещает темноту, и на мокрых листьях нандины сверкают капли дождя.

От звука закрывающейся двери мать проснулась.

– Сэйдзо?

– Да.

– Ты еще не спишь?

– Сейчас лягу.

– Ложись поскорее… Завтра будешь сонный.

Она повернулась на другой бок и спросила:

– Который уже час?

– Только что пробило два.

– Два… Да скоро рассветет уже, ложись спать.

– Ладно.

Он забрался под одеяло и задул лампу.

VIII

На следующий день, около 13 часов, Сэйдзо в полосатых хакама и с взятыми напрокат гэта-асида в руке и его полулысый отец в поношенной полосатой накидке из нового простеганного шелка вместе шли по окраине городка Гёда. Небо после дождя было слегка облачным, и временами выглядывало слабое солнце. На реке, отделявшей город от деревни, тростник, рогоз и ивы уже зеленели свежей листвой, пять-шесть уток громко крякали, а на берегу сушились прочные бумажные зонты и зонты-«змеиные глаза». Крестьяне из окрестностей, пришедшие в город за покупками, сидели, налегая на лапшу.

Фигуры отца и сына, идущих рядом, медленно двигались меж двух рядов домов с низкими навесами и крышами из глазурованной черепицы, с развешанными для просушки пеленками под карнизами, мимо мастерской каменотеса, кузницы, дома, где девушка ткала синий полосатый ситец, лавки со сладостями, вокруг которой толпились дети. И вот навстречу им, с подносом на голове, утыканным бесчисленными развевающимися флажками, шел торговец сладостями, весело бьющий в барабан.

Отец несколько дней назад оставил пять-шесть свитков с каллиграфией и живописью в богатом доме в около Синго. Сегодня он должен был зайти и взять за них хоть сколько-нибудь денег, поэтому и вышел вместе со Сэйдзо, который после полудня отправлялся в Мироку.

По дороге отец встретил двух знакомых горожан. Один был своим человеком, с которым можно было не церемониться. «Куда это ты? А, в Синго? Ну, там народ – одни скряги, совсем безнадежные», – громко рассмеялся тот мужчина средних лет. Другой был хозяином богатого дома, страстным любителем каллиграфии и живописи. Увидев его, отец почтительно поздоровался и остановился. «Насчет той вещи на днях… дело, кажется, плохо. Очень уж подозрительно», – сказал тот. «Нет, что вы! Происхождение самое надежное, с сертификатом подлинности», – принялся горячо оправдываться отец. Сэйдзо, оглянувшись с расстояния в несколько кэн, увидел, как отец низко кланяется, почтительно склонив голову. Его лысеющий лоб блестел под слабыми лучами солнца.

На окраине городка дорога расходилась надвое: одна вела в Кадзо, другая – в Татебаяси. Дальше простирались открытые поля. Кое-где среди них виднелись густые рощи, а между ними – белоснежные амбары. На еще не вспаханных полях луговой горошек цвел, словно разостланный красный ковер. Молодой человек, похожий на сына торговца, плавно катил на велосипеде по ровной дороге.

Дорога шла то через поля, то через деревни. Попадались и богатые дома, окруженные высокими живыми изгородями из дуба, и дома с грубыми глинобитными стенами, готовыми вот-вот рухнуть, с заросшими противной тиной канавами перед ними. Кое-где раздавалось мирное кудахтанье кур. Когда торговец сладостями останавливался на дороге, растрепанная хозяйка деревенской лавки, не удосужившись даже как следует подпоясаться, выходила и, перебирая бобовые сладости и леденцы, брала себе нужное количество.

Когда они приблизились к развилке на Синго:, между отцом и сыном произошел такой разговор:

– А когда теперь приедешь?

– Вернусь в следующую субботу.

– К тому времени хоть что-нибудь удастся получить?

– Не знаю, но раз конец месяца, думаю, хоть немного дадут.

– Любая помощь была бы кстати.

Сэйдзо ничего не ответил.

Вскоре они дошли до места расставания. До Синго отсюда было рукой подать, через одно поле.

– Ну, счастливо.

– Ага.

Там стояло каменное изваяние Дзао. Долгое время были видны в поле: сгорбленная фигура лысеющего отца, удалявшегося прочь, и Сэйдзо в коричневой шляпе и полосатых хакама.

IX

В ту ночь он снова ночевал в канцелярии. Заходил к директору, но его не было дома. Он записал в дневнике: «О, неужели я не вынесу? Неужели я погребен заживо в качестве деревенского учителя? Завтра! Завтра все решится. Вечернее собрание деревенского совета! Увы! Одно слово в назидание будущему». Он хотел подробнее описать свои чувства, но понял, что все равно не сможет выразить их полностью, и решил просто запомнить.

На следующее утро в девять часов он снова пошел в школу. Но тот учитель, Хирата, все еще был там, и ему пришлось вернуться в канцелярию. Примерно через час он снова отправился туда.

На этот раз того учителя уже не было. Уроки уже начались. Из каждого класса доносились голоса педагогов, преподающих ученикам. Слышался и звонкий голос учительницы. Сердце Сэйдзо почему-то забилось. Когда он вошел в учительскую, директор сидел за столом и разбирал какие-то бумаги.

– А, входите, пожалуйста, – сказал он, дожидаясь, пока Сэйдзо войдет, и предложил ему стул рядом.

– Простите за неудобства. Наконец-то все уладилось. Вышло довольно хлопотно… На вчерашнем собрании начались разные разговоры».

Он усмехнулся.

– Деревня маленькая, а член школьного комитета придирчивый, вот и сложности.

Директор продолжил:

– И как вы планируете насчет жилья? Ездить каждый день из Гёды не получится. Ну, пока можете ночевать в школе… Есть какие-то мысли?

– Не подскажете, есть ли где-нибудь подходящее общежитие? – воспользовался моментом Сэйдзо.

– Места тут деревенские, подходящего жилья нет…

– Пусть не здесь, можно и подальше…

– Что ж… давайте подумаем. Может, где и найдется.

После двух часов Сэйдзо представили будущим коллегам. Учитель-ассистент по имени Сэки казался улыбчивым и простым в общении. Старший учитель Осима, лет сорока пяти – сорока шести, уже сильно седой, с первого взгляда производил впечатление скромного человека, но когда улыбался, на его лице появлялось доброе выражение, и было видно, что он весьма искушен в начальном образовании. Его слова: «А, так это вы – Хаяси-сан? Я – Осима. Очень приятно», – звучали по-деловому. Затем представили учителя Кано с родинкой на лице и учителя Сугиту, выпускника педагогического училища, полного телом. Выпускник педагогического поприветствовал его как-то холодно, а учительница улыбалась, опустив глаза.

Перед началом следующего урока директор собрал учеников в первом классе. Он встал у стола и представил ученикам нового учителя.

– С этого дня у вас будет новый учитель, господин Хаяси. Он из Гёды, окончил среднюю школу, очень способный учитель, так что вы должны хорошо его слушаться и прилежно учиться.

Новый учитель, стоявший рядом с директором, слегка потупившись и покраснев, показался ученикам смущенным и застенчивым. Ученики молча слушали слова директора.

На следующем уроке фигура нового учителя появилась за столом в третьем классе. Там выстроились перед ним ученики высшего первого класса, лет двенадцати-тринадцати, которые оживленно галдели, но, когда сэнсэй вошел, все уставились на него и замолчали.

Новый учитель подошел к столу и сел на стул. Его лицо было красным. Он принес с собой учебник чтения, но, опустив голову над столом, некоторое время просто перелистывал страницы.

Сзади временами слышался шепот.

Стеклянные двери класса были покрыты серой пылью и грязью, но как раз на них падали желтые солнечные лучи, а снаружи воробьи заливаются трелями. С дороги доносился скрип грузовой повозки.

Из соседнего класса послышался тонкий, пронзительный голос учительницы.

Спустя некоторое время, словно собравшись с духом, новый учитель поднял лицо. На его лице с отросшими волосами, широким лбом и густыми бровями виднелось усилие.

– С какого урока начинаем? – его голос прозвучал в просторном классе.

– С какого урока? – повторил он. – До какого места вы прошли?

Когда он сказал это, краска уже сбежала с его лица.

Ответы посыпались с разных сторон, беспорядочные. Сэйдзо раскрыл учебник на указанной странице. К этому времени мука знакомства с классом уже значительно ослабла. Так или иначе, ему суждено учить. Так или иначе, он может лишь стараться изо всех сил. Ему было не до того, чтобы беспокоиться о том, что скажут или подумают другие. С этой мыслью на душе стало легче.

– Тогда начнем.

Новый учитель начал читать шестой урок.

Ученики услышали быстрый, но плавный, текучий голос. По сравнению с низким, гудящим, как пчела, безжизненным голосом прежнего старого учителя разница была огромной. Однако голос его был слишком быстрым, и ученики часто не успевали уследить. Они смотрели не в книгу, а на лицо учителя.

– Как, понимаете?

– Читайте, пожалуйста, чуть помедленнее.

Разные голоса раздавались то тут, то там.

Во второй раз он намеренно читал медленнее.

– Ну как, теперь понимаете? – с улыбкой, приветливо, сказал он.

– Учитель, дальше мы хорошо поняли.

– Можно и немного побыстрее, – и тому подобное говорили ученики.

– А до этого сколько раз учитель читал нам? Два раза? Три?

– Два.

– Два раза, – такие голоса раздавались там и тут.

– Ну, тогда так сойдет? – ободренный неожиданно непосредственным тоном учеников, сказал Сэйдзо. – Но так как вначале я читал слишком быстро, я прочту еще раз, слушайте внимательно.

На этот раз он читал еще отчетливее. Ни быстро, ни медленно.

Он просил поднимать руки тех, кто умеет читать, давал почитать белолицему милому ребенку из первого ряда и так далее. Кто-то читал хорошо, кто-то нет. Сэйдзо выбирал из текста сложные иероглифы, писал их на доске и заставлял запоминать по порядку. Особо трудные иероглифы он помечал кружками и показывал, как проставлять рядом чтение каной. Мука первого урока бесследно исчезла, и грудь переполняла радость от сознания, что стоит лишь взяться, и все получится. Вскоре прозвенел звонок.

Обед ему принесли из «Огавы». В полуденный перерыв все ученики вышли играть на спортплощадку. Кто-то качался на качелях, кто-то играл в салочки. Девочки сами собой собирались в отдельные группки и играли в «аятори» (струнные фигуры – прим. ред) или жонглировали мешочками с бобами. Спортплощадку редкой линией окаймляли зеленые листья ив, а сквозь них виднелись широкие зеленые поля.

Сэйдзо прислонился к колонне в коридоре и завороженно смотрел на беззаботно играющих учеников. К нему подошел учитель по имени Сэки.

Его добрый взгляд и улыбчивое, благодушное лицо с первой встречи вызывали у Сэйдзо ощущение, что он хороший человек. Он чувствовал, что с этим человеком можно говорить без стеснения.

– Ну как, провели первый урок?

– Да…

– Первые разы всегда нелегки… Я сам пришел сюда всего месяца три назад, поначалу было трудно.

– Да, непривычно еще.

Сэйдзо был рад подобному сочувствию.

– А каким человеком был тот, кто работал до меня?

– О нем давно ходили слухи, что уволят из-за возраста. Он, говорят, очень давно работает учителем… Но молодежь все идет и идет… Да и он не из тех, кому будет трудно, если перестанет учительствовать.

– У него есть состояние?

– Состояние вряд ли, но сын держит магазин хозяйственных товаров.

– Вот как.

И этот обычный разговор тоже послужил поводом для сближения двух молодых людей. Они простояли и разговаривали там до звонка.

После обеда он вел уроки естествознания и каллиграфии.

Ночью он ночевал в комнате дежурного. Комната дежурного была площадью в шесть татами, а рядом была комната сторожа. Там в большом очаге ярко горел огонь, и железный чайник, висевший на раздвижном крюке, постоянно кипел. Напротив была кухня, рядом с ведром стояли чашки и палочки. На полке лежали перевернутые таз и ступка.

В ту ночь дежурил учитель Осима, и они разговаривали непринужденно о разном. Он был из префектуры Тотиги, долго преподавал в Уцуномия, а год назад перебрался в префектуру Сайтама, какое-то время был в Ураве, а затем получил назначение сюда. У него есть дочь пятнадцати лет и сын девяти. Он производил совершенно другое впечатление, когда разговаривал откровенно, по сравнению с первой встречей. Учитель Осима, покраснев от одной порции вечернего сакэ, с удовольствием рассказывал о своем педагогическом опыте и о вещах, полезных для молодежи.

На улице была баня. Он видел, как из тонкой трубы поднимался сине-черный дым. Решетчатые двери разделялись на мужскую и женскую половины, а при входе была стойка. В густом белом пару тускло светился запертый фонарь, и громко слышался звук воды, льющейся из бамбукового желоба. В помывочной было не очень чисто и скользко. Погружаясь в горячую воду, Сэйдзо размышлял о своей новой жизни.

X

Одним утром, перед началом уроков, Сэйдзо, стоя перед столом, со всей серьезностью произнес речь перед учениками: «Сегодня я сообщу вам одну радостную новость. На прошлой неделе, двадцать девятого числа, кронпринцесса Садако благополучно разрешилась от бремени принцем. Вы, наверное, уже слышали об этом из газет или от родителей. Процветание Императорского дома – это поистине несказанная радость для нас, подданных. В гимне, который вы поете каждый день, есть слова: „Пока мелкий камень не станет скалой и не покроется мхом“. И вот, позавчера состоялась церемония наречения имени тому принцу, и было объявлено, что его нарекли принцем Мити-но-мия, принцем Хирохито (29 апреля 1901- 7 января 1989 года – будущий император Сёва, внук императора Мэйдзи – прим. ред)».

С этими словами он повернулся спиной, взял мел и крупно написал на доске шесть иероглифов: Принц Мити-но-мия Хирохито.

XI

– Я хотел бы попросить вас стать почетным членом-учредителем… И, если возможно, какую-нибудь рукопись. Пусть даже совсем короткую.

С этими словами Сэйдзо посмотрел на лицо настоятеля храма Дзёгандзи, сидевшего перед ним. Он показался ему менее представительным, чем он ожидал, судя по слухам. Стихи в новом стиле, романы – его имя было довольно известно и в токийских литературных кругах. Сэйдзо когда-то любил читать его сборники стихов. Читал и его романы в журналах. Он слышал, что когда тот стал настоятелем здесь год назад, то лишь в силу неизбежных обстоятельств, связанных с предыдущим настоятелем, и, хотя это один из знаменитейших храмов в Ханю, ходили слухи, что жалко такого человека в деревенском храме. Но он и представить не мог, что это будет такой невысокий, щуплый, хрупкий на вид субъект.

По дороге домой в субботу Сэйдзо зашел на почту в Ханю к Огю Хидэносукэ, и поскольку тот как раз был знаком с Ямагатой Фуруки из Дзёгандзи, они вместе и нанесли визит.

– Это интересно… Это интересно, – повторял настоятель. Завязался разговор о «Литературе Гёда».

– Конечно, я приложу все усилия… Что-нибудь, ну, для начала, может, стихотворение предложу. И Хара в Токио скажу… – так сказал настоятель, легко кивнув.

– Пожалуйста, будьте так добры. – попросил Сэйдзо.

– А вы, Огю-кун, тоже с нами?

– Нет, я… я в литературе ничего не понимаю, – Огю-сан, с виду типичный сын горожанина, рассмеялся и почесал голову. Еще со времен средней школы, в отличие от Исикавы, Като и Сэйдзо, он не увлекался изящной словесностью, религией и тому подобным. Следовательно, в нем не было ничего мечтательного. Окончив среднюю школу, он сразу пошел работать на почту, где помогал и раньше, и вышел в мир без недовольства и неудовлетворенности.

Комната настоятеля была размером в десять татами, с высоким потолком. Перед ней расстилался сад с камелиями, соснами, азалиями, османтусами и другими растениями, а к нему примыкал длинный коридор, ведущий в главный зал. Были видны черепичная крыша и потемневшие сёдзи шеститатамной комнаты в пристройке к главному залу. Книжный шкаф был полон иностранных книг.

Настоятель, к удивлению, разошелся в разговоре. Он рассуждал о легковесности нынешних литературных кругов и вреде клановости, говорил: «В Токио вообще невозможно учиться. Не зря же слышны голоса в пользу деревенской жизни». Несмотря на непрезентабельную внешность, в его словах был жар, который волновал молодых людей.

От разговора о стихах перешли к романам, к пьесам, и беседа не думала кончаться. Зашла речь и о поэзии школы «Мёдзё». Настоятель тоже восхвалял лирику Ёсано Акико. «Верно, не нужно придираться к словам. Чтобы вместить новые мысли, нужны и новые способы расположения слов…» – так он согласился с точкой зрения Сэйдзо.

Вдруг темой разговора стал идеал, и при этом лицо настоятеля внезапно оживилось. Время, когда настоятель учился в Васэда, было эпохой Коё (Одзаки Коё (16 декабря 1867 – 30 октября 1903) – японский писатель, один из родоначальников современной японской литературы, друг Таямы Катая – прим. ред.) и Рохан (Кода Рохан (23 июля 1867 – 30 июля 1947 – классик японской литературы, также знакомый Таямы Катая – прим. ред). Он общался с эмоциональными представителями так называемого «Литературного мира». Был близок со студентами, любившими стихи Гейне. Для него, пришедшего в свободное литературное общество Васэда из дзенской школы Сото-сю в Адзабу, это было словно выход из зимнего голого леса в поле с зеленой листвой. А теперь он вернулся к такой жизни, так что в целом он успокоился, но временами прежняя страсть все же прорывалась наружу.

– Человек не может жить без идеала. И в религии идеал очень ценится. Ассимиляция, слепое увлечение – все это от отсутствия идеала. Стремление к прекрасной любви – это тоже идеал… Сила в том, чтобы не желать слепо подчиняться чувству, как обычные люди. Будда тоже говорил: «Единое сердце», проповедуя единство духа и плоти, и мы понимаем, что должны подчиняться силам природы, – но именно то, что у человека есть идеал и есть стремление к чему-то, придает ему смысл.