Как завещал Великий…

– Ты слыхал, что он сказал? – ткнул мне в бок локтем Вимал. – Я бы сейчас слона сожрал!

В его животе послышалось голодное урчание.

– Да слышал, не глухой, я тоже голоден как тигр. Давай дослушаем, что он скажет дальше.

– Сейчас вы пойдете в душ, каждый из вас получит кусок мыла и чистую одежду, а потом вас покормят. После этого с каждым мы поговорим и выдадим документы, это займет весь день. А завтра все разъедутся по приютам. Сейчас, вас ждет душ, а после завтрак. Вперед!

Впервые за много лет мы вымылись, струи горячей воды потекли из лейки душа по моему телу, я испытывал неимоверное удовольствие. Клубы пара наполнили душевую комнату, ребята намыливались, смеялись и переговаривались:

– Я даже не помню, когда мылся, а здесь так хорошо, м-м-м-м….

– Горячая вода, ах, как классно!

– Посмотри, какая вода внизу течет… грязная… Ф-фу-у-у…

В раздевалке нас ждал сюрприз – вся наша одежда пропала, свои вещи из карманов мы нашли на скамейках, где все сняли одежду. Однако, вместо пропажи мы увидели ровно шестнадцать комплектов нижнего белья, штанов и рубах, сверху каждой кучки лежало полотенце.

Мальчишки с порозовевшими лицами выглядели расслабленными и довольными, потом нам выдали рубахи, штаны и сандалии и накормили горячей едой. И вот уже сидя за обеденным столом, я увидел блеск в глазах и улыбки на лицах большинства ребят из нашего неформального братства. Не все так плохо в жизни, особенно когда ты сыт, одет и находишься в тепле.

После завтрака всех потянуло в сон, и пацаны в большинстве своем положили головы на сложенные на столах руки и заснули. Спустя минут пятнадцать нас поодиночке стали выводить и опрашивать – выяснять имена и фамилии, принадлежность к той или иной касте, роду. В Индии очень важна именно эта деталь, ведь могущественная каста или род могли дать светлое будущее своему соплеменнику.

И я также подвергся такому опросу, назвал свое имя – Амрит и фамилию – Сингх (откуда я это помню, убей, не скажу, сам не знаю), сказал свой примерный возраст – шесть лет, местом рождения мне определили город Удайпур, откуда нас и забрали в этот распределитель. После всех этих формальностей мне выдали свидетельство о рождении, и я стал полноправным гражданином Индии, правда, прочесть этого так и не смог.

Оформление документов и другие формальности заняли весь день, вечером всех накормили ужином, не ахти каким, но горячим: там была плошка риса с куском отварной костлявой рыбы, пирожок с картошкой, да теплая темноватого вида жидкость под названием «чай». После этого, в спальной мальчики, пожалуй, впервые в своей жизни увидели настоящие простыни, немного желтоватые, но чистые, каменной твердости подушки и, конечно же, долгожданные одеяла, суровые, грубые, мерзко пахнущие дезинфекцией одеяла. По очереди все сходили по малой нужде в туалет на улице и утихомирились до утра.

На следующий день после завтрака нам объявили, что несколько приютов в разных концах Индии предоставили несколько мест для забранных вчера с улицы беспризорников, каждому из нас выдадут полотняные сумки с комплектом белья, мылом, зубной щеткой и порошком. Правда, что делать со щеткой и порошком, никто из нас не знал, и просто смеялись, рассматривая эти «бесполезные» предметы.

Спустя некоторое время мне и Вималу сообщили, что нас к себе забирает приют в Ахмадабаде, и мы поедем туда вдвоем в сопровождении одного из работников этого распределителя. Как ни странно, с нами поехал все тот же суровый мужчина из автофургона, и наше желание сбежать по пути к месту назначения почему-то пропало, к тому же все документы и наши вещи он держал при себе. И мы подчинились судьбе.

Примерно через час на рейсовом автобусе мы выехали в направлении Ахмадабада и к вечеру уже входили в ворота приюта на окраине этого города. Там жизнь была, конечно, получше, чем на городских улицах Удайпура, но здесь была своя специфика в виде директора приюта Аджита Ганди – сумасбродного диктатора, меняющего свое мнение по несколько раз на дню.

На наш взгляд, он был очень старым, лет сорока, низкого роста, смуглое лицо было изборождено глубокими морщинами, глубоко посаженные зеленые глаза прямо буравили всех окружающих в попытке вывести собеседника на чистую воду. Пикантности его внешности добавляли черные усики, щеткой торчащие под вислым с горбинкой носом. Ну а редкие желтые зубы, редким частоколом украшающие его уста, добавляли неприятных черт его внешности.

Первая часть дня все будние дни, включая и субботу, была занята уроками в рамках обычной школьной программы. По окончании занятий мы обедали, а потом работали по приюту – на своих полях и грядках, помогали по кухне – чистили овощи, перебирали рис, поддерживали в порядке овощехранилища, делали мелкий ремонт в здании. Так мы и крутились днями, неделями, месяцами и годами. И казалось, что этому не будет конца… Одной отдушиной для нас были демонстрации наших индийских фильмов, там мы смеялись, плакали, переживали за героев мелодрам. И когда загорался свет, и белый полотняный экран оказывал на нас некое трезвящее влияние, воспитанники некоторое время сидели на своих местах, находясь под впечатлением иной жизни, которая проходила мимо нас. Потом все нехотя, медленно вставали со скамеек и, тихо переговариваясь, шли в спальное помещение: недельная усталость давала о себе знать.

Иногда к нам приезжали разного рода государственные комиссии – с проверкой соблюдения правил содержания воспитанников, финансовой дисциплины. Они проводили плановые медосмотры и другое.

За два-три дня до них директор выстраивал все учебные классы с самого младшего по выпускной во внутреннем дворике и начинал читать нотации и стращать карами небесными тех, кто проговорится перед проверяющими, или того хуже – пожалуется на плохие условия содержания. Обычно это представление происходило утром, часов в семь, до завтрака, кряду по полтора-два часа подряд.

Директор разглагольствовал увлеченно, прохаживаясь вдоль шеренг воспитанников, повторялся, бессвязно перескакивал с одной темы на другую, еще нежаркое утреннее солнце слепило ребят и не все выдерживали долго стояния под монотонное бормотание своего начальника. Голод стоял в глазах пацанов, силы уходили, но все молчали.

В то утро (мне кажется, это был четверг), когда утренняя заря только-только стала зарождаться, постепенно замещая темноту ночи своим пока неярким и зыбким светом, тишину вокруг здания приюта уже нарушило разрозненное птичье пение, и вскоре оно стало напоминать какофонию звуков. Мне не спалось по простой и веской причине – очень хотелось сбегать в туалет на улице по-маленькому, но я никак не мог себя заставить встать: меня пугала зябкая утренняя прохлада и роса на траве. Но выбора не было: я встал с кровати, откинув теплое одеяло, всунул ноги в старые резиновые галоши и пошаркал по центральному проходу спальной к выходу. Мальчишки вокруг вразнобой сопели, смотрели сладкие утренние сны, несмотря на птичий гвалт за окнами. Дежурным в этот раз был назначен один из моих одноклассников, смешливый шалопут Дхавал Марвари. Он все время отпускал едкие шуточки в адрес своих товарищей и исподтишка подтрунивал над директором, изображая его походку и пародируя пафосную речь.

Стол дежурного стоял перед самим выходом, вот именно за ним и нес свою тяжкую повинность Дхавал. Хотя, назвать ее тяжкой было нельзя – он просто спал на столе, положив голову на руки.

Я не стал его тревожить и постарался проскользнуть мимо максимально тихо, и это почти мне удалось, но входная дверь предательски заскрипела, как несмазанное колесо у телеги – я замер… Но ничего не случилось – дежурный только поднял голову и бросил на меня мутный сонный взгляд, и пробормотав:

– Шляются тут всякие, – уронил голову на руки.

Утренняя зорька уже вставала в свой яркой красе, верхушки деревьев подсвечивались первыми лучами встающего светила, стоял полный штиль. Пока я вприпрыжку бежал к деревянному туалету на шесть посадочных мест в левом углу двора, мои ноги сбили всю росу на траве и стали мокрыми. Одновременно с этим мои бедные яички поднялись вверх и попытались подняться к горлу, но не успели. Я уже вошел в наш так необходимый туалет.

Стараясь глубоко не дышать, я приступил к процессу, одновременно осматривая стену перед собой на предмет новых «наскальных» надписей, но ничего, кроме вариаций на тему «Аджит Ганди – дурак!» я не обнаружил.

Путь назад был проделан еще быстрее, потому как меня подгоняла мечта быстрее нырнуть под теплое одеяло и отогреться. При входе в спальную висели часы – они показывали пять часов пятнадцать минут, до шести еще можно было поспать. Дхавал на этот раз вообще не среагировал. Я подошел к своей кровати, случайно бросил взгляд на спящего на соседней койке Вимала: из-под одеяла был виден только его нос. Я улыбнулся, лег и тут же провалился в забытье без сновидений.

Мой мгновенный хрустальный транс был внезапно прерван колокольчиком и радостным криком дежурного:

– Подъем, сони! Хватит спать, вас ждут великие дела: уборка пыльного помещения, умывание холодной водой и зарядка на улице… Бррр….! Там так холодно! Ужас-с-с-с-с-с! – громко прошипел Дхавал Марвари напоследок и заливисто засмеялся, увидев сонные, недовольные лица товарищей.

– А я не пойду на зарядку, я дежурный, буду в тепле сидеть, бе-бе-бе! – куражился Дхавал и тут же удостоился подзатыльника от вошедшего в спальную дежурного воспитателя Абхея Аккинени. Это незначительное, на первый взгляд, событие значительно подняло настроение обитателей спальни.

– Эй, Дхавал, пошли с нами на зарядку, там все и расскажешь до конца….

– Дежурный, ты что, умнее всех нас, что ли?

– Спал тут за столом, а делает вид, что дежурил… Смешно!

Гвалт мальчишек прервал зычный голос воспитателя:

– Ну-ка, прекратили галдеж, быстро, по одному выходите во двор, будем делать зарядку. А ты, – он обратился к Дхавалу Марвари, – возьмешь в руки веник и подметешь спальную комнату. И чтоб к нашему приходу с зарядки все было чисто! Понял? Я даю тебе пятнадцать минут времени, время пошло!

Тот повинно кивнул и кинулся за совком и веником.

Воспитатель, высокий статный брюнет с тонкими чертами лица, был одет в красивый спортивный костюм синего цвета, кроссовки же были красными. Все мальчишки смотрели на него, цокали языком и мечтали о таком же спортивном наряде.

– Я вот вырасту и куплю себе такой же, – завистливо пробормотал себе под нос кто-то из проходящих мимо ребят. Да и кто бы не купил, если бы вырос… Вырос… Ведь никто из нас не предполагал и не верил в то, что вскоре мы «вырастем», станем взрослыми по одной лишь причине – эта тянучка под названием «жизнь» в приюте, как казалось нам, будет продолжаться вечно и не закончится никогда.

Через пять минут весь приют, все шестьдесят мальчишек, от мала до велика, стояли во дворе босиком в одних трусах и майках и повторяли упражнения за воспитателем: махали руками и ногами, приседали, подскакивали и вращали головой. А куда было деваться – с утренним холодом можно было бороться только таким способом. За всем этим многообразием движений и эмоций наблюдало еще не жгучее, но уже яркое утреннее солнце, приумолкшие птицы на ближних деревьях, а также заместитель директора приюта Камал Чаттерджи. Он стоял около входа в столовую, опершись о стену, курил сигарету и сплевывал на землю. Редкие черные волосы от левого уха он зачесывал на загорелую лысину, которая все равно предательски отсвечивала на солнце. Он был правой рукой директора, с его помощью ни одна оплошность персонала или воспитанников не оставалась безнаказанной.

Вот и в этот раз он, поглядев на часы, радостно ухмыльнулся, показав свои золотые зубы. Дежурный закончил зарядку на пять минут раньше. После этого мальчишки с шутками-прибаутками вприпрыжку побежали в спальню – вымыться после зарядки, заправить постели.

Когда воспитатель распустил ребят, и они вошли в здание, Чаттерджи щелчком пальцев зафитилил дымящийся окурок подальше от себя, бросил взгляд на его дымящуюся траекторию и подозвал провинившегося:

– Эй, как тебя там….

– Абхей, господин Чаттерджи, Абхей Аккинени, – склонился в поклоне воспитатель.

– А-а-а, самый храбрый, что ли? («Абхей» в переводе с хинди – храбрый, бесстрашный). Ну-ну… Почему раньше времени закончил зарядку, а? Наши мальчики не должны страдать от таких лентяев как ты, – злорадно усмехнулся Чаттерджи, постукивая себя стеком по бедру.

– Не надо гневить Вишну – зайдешь ко мне в пятницу вечером, штраф заплатишь. Мне. Лично. И чтобы никто не знал. Понял? – повысил голос начальник.

– Да, да, – униженно бормотал воспитатель, одновременно думая: «Да я тебя, скот, удавил бы прямо сейчас, на месте. И так денег не платите, а тут…».

– Чего ты тут бормочешь? Не слышу! – опять сплюнул желтой от табака слюной Чаттерджи.

– Да. Да, приду, – склонился преподаватель физкультуры.

– Ладно, иди, куда шел.

До завтрака в восемь утра мы дожили бы сравнительно быстро и без потерь рабочего времени, если бы не одно «но».

Дхавал Марвари недовольно гонял мусор веником из пальмовых веток прямо в спальне, пока мы занимались зарядкой. Когда мы вошли внутрь помещения, в нем стояла пыль столбом.

Мы столпились около входа и ошарашено смотрели на плоды труда дежурного:

– Эй, дежурный! Остановись, время подвигов закончилось, лучше открой форточки, пусть все проветрится.

Через минут двадцать, когда мы заправили кровати и навели относительный порядок в спальне, сюда с мрачным лицом вошел воспитатель:

– Всем одеться и выйти во внутренний двор – директор приказал, – его голос прозвучал отрывисто громко.

– Что, опять?! Будет опять этот бред нести? – послышался голос из дальнего угла спальни.

– Кто это сказал? – яростно сжав кулаки, посмотрел воспитатель на передние ряды воспитанников.

– Да никто! – опять прозвучал тот же голос.

Мы, конечно, знали, кто это сказал, но самого старшего из нас и вечного бунтаря Аджитта Бурмана никто выдавать не собирался.

– Ладно, ладно, – дрожащим от неисполненного желания мести голосом выдавил Абхей Аккинени, – я узнаю этого наглеца и накажу, Брахма будет свидетелем. А теперь – все на выход, быстро!

«Никого он не проучит», – тут же промелькнуло у всех в головах: он только угрожает, но никто до этого еще не был не только найден, но и наказан.

Мальчишки вышли во двор и построились в два ряда на плацу, мощеном булыжником. Встающее солнце светило прямо в глаза, камни под ногами холодили босые ступни даже через сандалии, туман в стоящих рядом с приютом деревьях только-только стал рассеиваться. Двор был достаточно широк, и тень от стоящей напротив их здания спальни чуть-чуть не доставала до ног мальчишек. А вообще-то, если смотреть на приют сверху, он напоминал большую квадратную скобку – палочка сверху была административным корпусом, справа была спальная комната и бытовые помещения, слева располагались столовая и мастерские.

Директор не заставил себя долго ждать, из проема двери административного здания сначала появился его объемистый живот, а затем и он сам. Медленным шагом, выдвигая свое объемистое тело прямо на середину двора, директор шел, с аппетитом откусывая от яблока, которое держал в левой руке. В правой руке он держал свою неизменную кожаную папочку, – кладезь, так сказать, мудрости. Правда, не его мудрости (директора невозможно было заподозрить в ее наличии), а высказываний мыслителей древней и современной Индии. Постоянно красное лицо Аджита Ганди с надменно оттопыренной нижней губой и его зеленые навыкате глаза выражали презрение ко всему сущему и отстраненность от мирских забот. Да и правда, негоже было представителю касты вайшья опускаться до касты шудр, это было бы просто падением в пропасть, откуда не было возврата.

Дойдя до середины строя, он самодовольно улыбнулся, повернулся к воспитанникам, откусив еще раз от яблока. Медленно прожевав кусок, директор посмотрел на огрызок, закатил глаза вверх, видимо в раздумьях, а потом выкинул его за спину. Затем, переложив папочку под мышку, отряхнул свои пухлые ладони от несуществующей грязи, негромко прокашлялся, достал из нагрудного кармана очки в золотой оправе и водрузил их на свой тонкий с горбинкой вислый нос. И…. задумался. А ему было, о чем подумать. Во-первых, у него росла красавица-дочь. Ну, что ж здесь плохого? Это же хорошо! Конечно, хорошо и даже отлично! Но самое грустное в этом факте заключалось в следующем: ей уже стукнуло шестнадцать, и надо уже было думать о том, как выгодно выдать девушку замуж. «А попробуй найти достойную семью в нашем городе… Это же ужас сплошной…. Одни нам нравятся, но мы не нравимся им, и наоборот. А приданое… Помоги мне, Вишну…. Сплошные проблемы… Ах да, и комиссия на мою голову приезжает, забрали бы их ракшасы!» (злые демоны в индуизме).

Строй из шестидесяти мальчишек вот уже пятнадцать минут переминался с ноги на ногу, а солнце припекало все сильнее.

Разум и смирение, наконец-то, вернулись в глаза директора, и он начал свою традиционную нудную и долгую проповедь.

Вот и в этот раз перед приездом медицинской комиссии он нес какой-то бред насчет вездесущих микробов, коварно лезущих во все отверстия нашего тела и несущих жуткую нечисть в мирное устройство приюта.

И вот, в разгар его словоизвержения, один из первоклашек, Анудж Баччан, низкорослый и тщедушный паренек, внезапно взял и грохнулся в обморок прямо во время произнесения директором очередной высокопарной цитаты из «Махабхараты». Он упал и лег как маленький шлагбаум перед несущимся на всех парах локомотивом.

– Это что такое?! – визгливо возопил Аджит Ганди. – Сейчас же унесите этого слабака отсюда, пусть отлежится в теньке, а то нашелся мне тут неженка!

Директор переступил через лежащего без сознания ребенка семи лет от роду.

– Эй, кто тут дежурный преподаватель? – директор повернулся вправо и поманил к себе пальцем Камала Чаттерджи.

– Ну-ка, организуй это, – директор забыл, что хотел сказать, – унесите слабака, чего он тут разлегся, как свинья?!

– Повинуюсь, господин директор, – быстро кивнул тот, и прядь тщательно зачесанных полос волос с его лысины упала на лицо и перекрыла Чаттерджи всю видимость. Он направился в сторону от строя прямиком к столовой.

В задних рядах мальчишек послышался сдавленный смешок, впрочем, к счастью, не услышанный никем из начальников, потому как Аджит Ганди уже продефилировал вдоль строя влево и не увидел, куда отправился его подчиненный.

Пользуясь моментом, двое старшеклассников вместе с дежурным воспитателем подбежали к малолетке, неподвижно лежащему на камнях внутреннего двора, осторожно подняли его и под руки повели в сторону кабинета доктора.

Тем временем Чаттерджи, осознав свою оплошность, развернулся и, закинув рукой непослушную прядь обратно, начал громко командовать теми, кто уже не нуждался в его руководстве:

– Да-да-да, давайте быстрее ведите малыша к доктору, пусть он даст ему нашатырного спирта, а если опоздаете, и с мальчиком что-то случится, сами будете виноваты, лентяи и негодники! – играл на публику низкорослый человек с неутоленной жаждой тщеславия.

Тем временем, основное действующее лицо – директор приюта господин Аджит Ганди – как раз подходил к кульминации своей феерической речи:

– А если кто-то из вас, – при этих словах он остановился как раз посередине строя и обвел своим орлиным взором потупившихся ребят, – ослушается меня и моих помощников, будет наказан, сильно наказан!

Он погрозил строю своим пальцем, больше похожим на толстую сосиску:

– Я узнаю, кто нарушает правила поведения у нас тут, правда, ведь?

Он повернулся направо к невесть откуда взявшемуся заместителю директора Чаттерджи.

– Да, да, – залебезил заместитель директора, с поклоном сложив ладошки у себя на груди, – правильно говорите, господин Аджит Ганди, мы все знаем и все видим.

Директор покровительственно кивнул головой, потом махнул правой рукой по направлению к строю, – мол, все, я закончил. Свернул свою папку и неспешным шагом, задумчиво улыбаясь, направился в административный корпус.

А улыбался он, конечно же, не по поводу приезжающей комиссии: он с нетерпением ожидал последующего за работой врачей банкета. Вот где можно было хорошенько выпить за казенный счет, ну и пообщаться с вышестоящими начальниками, угостить их разносолами, расположить их к себе – хуже-то не будет, а только лучше. Может, найдется хлебное местечко там, у них в Центре (он подумал про это слово с большой буквы).

При этом директор радостно улыбнулся и поднял перст указующий, подтверждая свою правоту: как же, как же – директор, по его мнению, никогда не ошибался, виноваты всегда были другие.

– Ра-а-азойдись, – прокричал дежурный воспитатель, – на завтрак вас позовут через десять минут.

– Амрит, ты чего-нибудь понял сегодня? Что он сказал? Вернее, что он хотел сказать?

– Вимал, дорогой, ты спрашиваешь меня, как будто я Будда и умею читать мысли других людей. Я не Будда, это точно, хотя жаль, что это не так. А он сказал, как я понял, о том, что завтра к нам приезжает медицинская комиссия из администрации штата Гуджарат и будет всех нас осматривать, мерить рост, вес и писать всякую ерунду в своих бумагах.

– Да это и я сам понял, но чего он был такой… какой-то не в себе, что ли, взбудораженный? За последние несколько лет я не упомню, чтобы он так волновался, здесь, видимо, что-то не то. Мне непонятно.

– А мне ощущается, что по итогам работы комиссии грядут какие-то изменения в моей жизни. Есть такое чувство, дорогой Вимал, есть…, но я не знаю, откуда это берется? Может, боги подсказали, Вишну или, может быть, Ганеша?

Глаза Вимала загорелись:

– А про меня тебе ничего не сказали боги? Нет?

– Не знаю, друг мой, не знаю… Может, чего они и знают о тебе, но мне это неведомо…

Улыбка сошла с лица мальчика, и он пробормотал опавшим голосом:

– Жалко…. Очень жалко….

И больше эту тему они не затрагивали. А зачем, какой смысл в этом? У нас у каждого свой путь в жизни, и пройти его человек должен в одиночку, самостоятельно. Жить чужой жизнью нельзя, да и невозможно это, никак невозможно.

Амрит медленно нагнулся, сорвал травинку, проросшую через частокол вбитых в землю камней, повернулся и неторопливо пошел к одиноко стоящей дикой финиковой пальме. Вимал встревожено посмотрел другу вслед, но не последовал за ним.

Присев на корточки спиной к стволу дерева, Амрит стал задумчиво жевать мягкий стебелек травы. Только лишь сегодня он осознанно понял, что иногда ему явственно приходят подсказки для действий в том или ином случае. Он почему-то вспомнил возникшую уверенность в благоприятном исходе конфликта на улице, когда их забирали в приют. Причем, эта убежденность была настолько железобетонной, если так можно выразиться, что Амрит нисколько не сомневался в правильности выбранного тогда пути.

Ведь, если честно признаться самому себе, пребывание на улице в состоянии овоща или низшего животного было подспудно унизительным, оно вело в тупик, к деградации, а может быть, и к смерти. И сейчас, вспоминая свои ощущения в то хмурое и холодное утро, он поймал себя на мысли, что именно в момент прохождения точки бифуркации (это слово он тогда не знал, сейчас знает, но никогда не применяет – зачем смущать посторонних?) или развилки принятия решения, он почувствовал, что с души упал тяжелый груз безысходности и ответственности. И это было правильным выбором, как он убедился именно сейчас.

Во дворе, наполненном гомонящими воспитанниками, прозвенело три трели звонка, Амрит вздрогнул от неожиданности, поднял голову и посмотрел на стоящего чуть поодаль Вимала. Тот выглядел обиженным и подавленным, как будто был недоволен поведением уединившегося друга, как будто тот хранил тайну, но не желал поделиться ею с ним.

«Не знаю, что и сказать ему…. О голосах в голове? … Не стоит… Наверное, лучшим объяснением будет одно – интуиция, обостренное чутьё. Ведь тут я должен действовать по принципу: лучше что-то сказать о тайне, но не до конца, нежели просто промолчать, как будто ты скрываешь это от близкого товарища», – решил Амрит.

Его друг стоял, насупившись, как будто понимая, что Амрит знает что-то, но не говорит из-за вредности.

– Ну и пусть, ушел задавака, пусть идет… Не хочу его знать.

Он стоял и ковырял носком сандалии кусочек сухой глины между двух камней на плацу. Но, почувствовав мягкое похлопывание по плечу, отмяк сердцем и с радостной улыбкой повернулся к другу:

– Что? Что там боги сказали тебе?

Вимал неторопливо подскакивал на цыпочках.

Амрит обнял его, прижал к себе. Любил он этого парня, несмышленыша, доброго и незлобивого.

– Что сказали, что сказали, – задумчиво и медленно он повторил эти слова как в трансе. Потом поднял голову и посмотрел в карие глаза друга, с надеждой ожидавшего ответа.

– Вимал, друг мой, у нас с тобой все будет хорошо, вот увидишь, – Амрит внес мысль, как программу в голову Вимала, подумав при этом: «В отношениях надо поддерживать иллюзию сказки, ценят того, кто дарит иллюзии. Ибо сказали мудрые: «Остерегайтесь срывать с человека покров иллюзии, если не уверены, что он сможет выдержать холод реальности».