Как завещал Великий…

– Спасибо, Василий, ты понимаешь все абсолютно правильно, ты избран провидением и у тебя другой путь, другое предназначение. Ты теперь – совершенная душа и человек, глубинной сутью которого ты являешься, обладает огромным потенциалом, недоступным другим смертным. На этом я заканчиваю наше общение, до связи. (Медленно гаснувшая зеленая точка).

Разговор окончился, ритуал осуществлен.

За время пребывания в этом новом состоянии Василий вдруг осознал, что постепенно избавился от эмоций, человеческих эмоций, если можно так выразиться. Да, даже и не так – они ушли от него, исчезли. Видимо за ненадобностью. И другое, что Василий заметил за собой: свойства его памяти изменились (он вдруг до мелочи, можно сказать фотографически вспомнил все, что с ним было на протяжении всей его недолгой жизни от момента рождения до смерти):

– Рождение на свет, когда он впервые открыл глаза, и ему, с его мутным, еще не настроенным детским зрением, были видны какие-то неопределенные аморфные фигуры людей, их непонятные звуки. А еще он запомнил яростную нехватку воздуха и чувствовал, что еще одно мгновение, и он задохнется… Однако больной удар по попе вынудил его обиженно закричать и, наконец, вдохнуть глоток такого необходимого ему кислорода. После этого окружавшие его люди загомонили, забормотали и даже проявили эмоции в виде нескольких отрывистых звуков на выдохе. Это позже он понял, что это был радостный смех персонала, а тогда Василий был сильно испуган, когда вынырнул из теплого материнского лона в жестокий холод реальности.

– Первую обиду на родителей за их отказ купить в магазине понравившийся ему перочинный ножик, который в свернутом положении был похож на маленький лакированный башмачок. Тогда он вместе с папой и мамой зашли в магазин купить ему ботиночки на зиму. И пока они ходили и подбирали подходящие, он стоял около витрины и заворожено смотрел на это чудо, отделанное розовым с блестками перламутром и сияющее металлом, на этот перочинный ножичек. Он даже уже представил, как будет хвататься им перед дворовыми ребятами и строгать палочки для корабликов. В его представлении, это уже был практически его нож, осталась только одна малость – купить его и все. Но от его просьбы папа с мамой отмахнулись как от назойливой мухи. И, сколько бы он их ни упрашивал и ни умолял, все было тщетно. Он потерпел крах: все рухнуло, мечтам не было суждено осуществиться. И это была обида, жестокое разочарование. Ему не было важно, есть ли у мамы и папы деньги или же их нет. И главной его ошибкой была та, что совершают большинство людей: они строят в своей голове план, затем на основе этого создают воображаемую, почти материализовавшуюся иллюзию и считают ее реальной. Ну а далее, на основе этого миража выстраивают дальнейшие действия, и когда наступает крах этой химеры, свершается трагедия. Это было неизбежно – нельзя жить в призрачном, выдуманном мире.

– Первую в двенадцать лет мальчишескую влюбленность, безответную и отчаянную. Девчонку звали Нина, и ей было лет двенадцать, также, как и Василию. Она жила в их дворе и была сестрой соседского мальчишки. Он точно помнит, что она была очень худенькой девочкой, с тонкими чертами лица, русыми волосами и большими серыми глазами… И когда она проходила по двору мимо мальчишек, его сердце сжималось, к горлу подкатывал комок и он не мог отвести от нее взгляда. И если бы она поманила его своим пальчиком, он бы пошел за ней куда угодно, как раб или собачка на поводке. Василий ждал даже мимолетного намека на поворот ее головы в его сторону, но его не было… Это была боль, но сладкая боль, страдание. Но он хотел испытывать ее еще, и еще …, бесконечно, как наркоман. Но в этом пространстве он для нее не существовал, его неловкие попытки заговорить встречали холодность и пренебрежение, и это тоже было обидно. Ребята смеялись надо ним и говорили:

– Не видишь, что ли, она же недотрога, пошли лучше из рогатки в ворон постреляем… Дурачок…

А он им не верил… Проходя по двору, все время смотрел на ее окна, но она так ни разу и не выглянула. Так и сошло на нет его первое чувство неосознанного мальчишеского влечения к противоположному полу. Болезнь первой любви прошла, но запомнилась и сделала прививку на всю жизнь.

– А как он много читал! Это что-то! В их доме была превосходная библиотека – спасибо папочке. Там было все самое интересное и любопытное: от Артура Конан Дойла до раритетных двенадцати томов Детской энциклопедии, одной только фантастики было более сотни книг, уже не говоря о Стивенсоне и Майн Риде. И все это было прочитано и неоднократно. Мало того, все полученные учебники в момент получения также были полностью изучены и проштудированы.

И сейчас в состоянии духа или души – даже не знаю, как правильно назвать это существование – все это он помнит до мелочей, вплоть до пресловутой шоколадной пасты «Нутелла», которую выпускала итальянская компания Ferrero, ее объем, вес, дату выпуска, место производства и импортера, и стоимость одной баночки в 90-х годах. Он мог расписать каждый день своей жизни поминутно, сказать сколько окон в его доме и назвать номера всех проезжающих мимо машин в определенный день недели. Он помнил все в своей бывшей жизни, но только зачем это ему сейчас… Зачем? Он превратился в склад заброшенных знаний, помещение для ненужных вещей… И в этот склад уже никто не придет, потому как не знает о его существовании, да и некуда….

Его свободные размышления прервались около пяти часов утра: владелец души Василия – Петенька, младенец восьми месяцев от роду, мучимый метеоризмом – болел животиком. Мальчик лежал в своей кроватке, кряхтел потихонечку, пускал пузырики пухленькими губками, пукал, но все попытки привлечь внимание родителей были тщетны – Лида и Сергей спали, смотрели самые сладкие предрассветные сны.

Это были счастливые сны. Но для каждого по отдельности.

У Сергея почти всегда сны были тревожными, правда, иногда тестостерон давал о себе знать и подавлял всякую разумность, предоставлял мужскому мозгу всякое эротическое непотребство, чему, честно говоря, внутри себя Сергей был рад: период его гиперсексуальности подходил к концу и давал о себе знать такими вот всплесками. И снилась ему, почему-то совсем не Лида, а какие-то другие женщины, каких в жизни-то у него никогда не было. Все сплошь модельной внешности: яркие сероглазые блондинки и огненно-жаркие волоокие брюнетки. А уж про то, что там внутри сна он с ними творил, мы благоразумно умолчим, да как-то неудобно это показывать и не к месту об этом писать, настолько это было непристойно.

Лидии же почему-то снилось побережье Адриатического моря жарким летом и в этом сне она видела, как Петенька сидит в детском бассейне внутри дворика виллы и, заливаясь радостным заливистым детским смехом, хлопает пухленькими ладошками по теплой морской водичке. Приятный теплый ветер лениво колыхал пальмовые ветви, остужал разгоряченные тела и смягчал июльскую средиземноморскую жару.

Лида в обнимку с Сергеем сидят на мягком кожаном диванчике рядом с сыном и с любовью смотрят на него. Синее безоблачное небо, яркое и совсем не жгучее солнышко на фоне вьющегося по каменным стенам виноградника создавали уют и комфортную, почти камерную обстановку.

Ну, просто идиллия – ни дать, ни взять. Но, чу! Петенька прервал свои игры с водичкой, отчетливо и громко сообщил, как будто бы ни к кому не обращаясь:

– Мама, я какать хочу, помоги мне!

Эти слова встревожили Лиду, она заволновалась в своем сне, даже не удивившись тому, что практически девятимесячный ребенок вдруг заговорил. Она попыталась встать к сыночку, но не смогла – Сергей крепко держал ее за талию и никуда не пускал, при этом деревянно улыбаясь в пространство. Лида пыталась его оттолкнуть, но не смогла.

– Сережа, убери руку, видишь, сыночку надо помочь! – она попыталась встать в своем сне и на этом месте проснулась. Петенька рядом с ложем супругов в своей кроватке кряхтел и тужился: неразрывная связь матери и ребенка возымела свое действие.

Лида откинула одеяло и опустила ноги на прикроватный коврик с высоким ворсом, включила ночник, кинула взгляд на часы – 4.49. Она сделала шаг к кроватке – сынок вертел головой, тихонько крякал и краснел личиком. Его щечки покраснели, лобик наморщился….

– Сыночка, миленький, животик болит у тебя… Сейчас, сейчас… Я быстренько…

Лида быстро откинула одеяльце, взяла мальчика на руки и перенесла на пеленальный столик, сняла с сына ползунки и нежно погладила тому животик:

– Сейчас, мой хорошенький, сейчас, мой сладенький…. Ну, ну, давай тужься… Во-о-от, молодец… Сережа, Сережа, проснись, открой в ванной водичку Петеньке попку подмыть. Да открой ты глаза… Открыл? – рассерженно повернулась Лида к мужу.

Сергей, недовольно бурча что-то под нос, сонно потирая глаза, в одних трусах и майке пошлепал в ванную, и включил душ:

– Лида, неси сыночка, все готово.

Минут через десять все процедуры были проделаны, члены семьи заняли свои спальные места и попытались заснуть, Лида счастливо улыбнулась и, обняв мужа за талию, закрыла глаза. До подъема оставалось чуть более часа.

Василий наблюдал эти процедуры со стороны и отнесся к ним философически – лишь бы мы вовремя прибыли на медосмотр в поликлинику. Посмотрев внутрь тела своего носителя, он не обнаружил чего-либо настораживающего: организм ребенка функционировал как надо.

С момента очередного, уже планового пробуждения семьи в семь утра, Василий не обращал особого внимания на ежедневные процедуры с ребенком, его занимали другие мысли: как он сможет показать Светлане то, что он действительно видит и понимает ее.

«А что я могу сделать, пока Петруха спит? Ну что? О разговоре вообще речи нет, даже глупо об этом упоминать. А что еще в моем арсенале? Да мало чего – может быть только глаза открыть, да и то при очень больших усилиях. Ну или звук какой издать, нечленораздельный… Да и помогут ли Светлане эти мои ухищрения? Не знаю, не знаю… Будем ориентироваться по ситуации».

До места встречи Петеньку несли на руках, везли в автомобиле, по-видимому, в такси, где по радио крутили шансон, что в просторечии называют одним определением «блатняк». По этому поводу мне даже вспомнился анекдот: «В музыкальный магазин зашел, как о таких говорят, «альтернативно одаренный» молодой человек с банкой пива в руке и с шелухой от семечка подсолнуха на нижней губе:

– Слышь, это, как его… у тебя это…. Как бы, шансон есть? Купить хочу парочку дисков, – обратился он к утонченно интеллектуальному продавцу, молодому мужчине с прической под Джона Леннона с прямым пробором и очками-велосипедом на тонком, с горбинкой носу.

– А что предпочитаете? – учтиво наклонился к нему «музыковед», – Шарля Азнавура, Мирей Матье или еще чего в этом направлении? Могу посоветовать.

– Не-е-е-е, – не замедлило с ответом это существо с пивом в руке, – мне… это, как его…. Шуфутинского, Любочку эту, Успенскую… хочу купить….

– А-а-а-а, – разочарованно промолвил продавец, – блатня-я-як – это там, в правом углу от входа стоят стеллажи».

Что же касается восприятия окружающей обстановки, Василий мог только слушать происходящее вокруг, но не видеть: благо, Петенька после встряски ранним утром был уставшим и спал крепко.

Судя по разговорам Лиды в регистратуре, к месту встречи они прибыли прямо ко времени. Поднялись на несколько этажей, Лида села и стали ждать… Точно он не знал, куда они пришли, наверное, к педиатру, а к кому же еще? Не к стоматологу же…

Скрипнула дверь, и он услышал до боли знакомый голос родной и единственной Светланы:

– Лидия Манохина? – тут в разговоре наступила небольшая пауза, было слышно лишь дыхание двух женщин и шуршание каких-то бумажек.

– Да, это я.

– Хорошо, возьмите ребенка и проходите в кабинет.

Пока происходила процедура оформления, заполнения карточки Петеньки, Василий прикидывал, что же будет дальше, как это всё произойдет, и сможет ли он увидеть Светлану. А именно, поднять веки спящему ребенку было совсем непростой задачей, равносильно тому, чтобы заставить человека спать с открытыми глазами. Но он уже проделывал такую шутку с молодым отцом Петеньки восемь месяцев назад, когда он забирал сына из родильного дома – он ему подмигнул. Вернее, ему подмигнул новорожденный сынок, и Сергей, конечно, был просто в шоке и не поверил своим глазам. Но тогда это было сделать сравнительно просто – координация у новорожденного ребенка была еще не отлажена, и этот финт было сделать гораздо проще, нежели по прошествии почти восьми месяцев.

«Ну да ладно, соберусь – ведь когда я очень хочу, у меня все получается», – решил Василий.

Пока он размышлял о своих, можно сказать, технических возможностях организовать визуальный контакт со Светланой, произошло множество событий, которые ускользнули от внимания. Он вернулся к реальности лишь тогда, когда Петенька оказался в относительной тишине, и даже сквозь сомкнутые веки ребенка он понял, что свет кабинета сменился на темноту другого помещения. Зажегся какой-то источник света, более темный, чем обычная лампа, возможно, это было бра.

И тут произошло какое-то изменение. Он наконец-то оказался наедине со Светланой и услышал ее глубокое дыхание, за которым ее проникновенный грудной голос зазвучал в этом закрытом пространстве:

– Васенька, любимый мой, я пришла сказать, как люблю тебя, как я страдаю без тебя…

Василий почти физически ощутил волну дрожи и сумасшедшей энергетики, шедшей от Светланы прямо к нему, минуя младенца. И вот здесь он снова проявил свою волю и мастерство, чтобы хоть ненадолго, хоть на несколько секунд приоткрыть веки у спящего Петеньки. Это ему удалось: прямо на него смотрела красивая в своем безутешном горе его любимая, но уже безвозвратно недоступная женщина. До сего момента потухший взгляд Светланы вдруг загорелся огоньком надежды…. Нет, не надежды на его воскрешение, это же было понятно и так, а надежды на то, что он, ее любимый мужчина, слышит ее, понимает ее и видит ее.

Василий впитывал в себя ее образ, как сухая почва жадно поглощает капли освежающего дождя: ее серые, полные слез глаза, приятный овал лица с ямочками на щеках, чувственные губы, приоткрытые в желании сказать все свои слова любви…. Ее чудную родинку на скуле, безукоризненно белые, правильной формы зубы…

Жаркий шепот Светланы поверг Василия, вопреки его представлениям об отстраненности от эмоций, в беспросветное пространство безнадежности и безысходности:

– Васенька, родной мой, – шептала она завораживающе своим низким контральто, – знай, что я люблю тебя и буду любить до своей кончины. Знаю, что ты не можешь ответить, не в твоих это силах. У меня только одна просьба – помоги этому мальчику стать настоящим мужчиной, каким ты был для меня. Прощай навсегда….

О, как он хотел бы зарыдать, прижавшись щекой к щеке и дать волю чувствам. Но физиология и время были неумолимы: ввиду неестественности состояния, открытые глаза ребенка стали сохнуть, их наполнила спасительная слеза, Василий закрыл глаза, а остаток слезы скатился по щечке ребенка.

В истории их земной любви была поставлена точка. Окончательно.

Это свидание далось ему очень тяжело. Но Василий самостоятельно принял это решение, это было его долгом, который был исполнен. Более обязательств перед миром живых, конечно, исключая мальчика Петра, у Василия не осталось.

Амрит: Воспоминания, часть первая

Летнее утро в Мумбаи всегда наступает рано, часика эдак в четыре с небольшим. С момента поступления Амрита на учебу в Академию информационной безопасности прошло чуть более двух месяцев. И сегодня он проснулся раньше обычного, минут через сорок после того, как в парке загомонили первые птицы. Причиной этому была одна мысль, которая не оставляла его с того момента, когда он сел в обшарпанный школьный автобус и уехал из приюта строить свое персональное будущее: обучаться премудростям эзотерических знаний, приобщаться к опыту древних индийских мыслителей, стараться постигнуть тонкости претворения в жизнь старых рецептов жизни, подтвержденных опытом пращуров.

Комната в общежитии, где он с однокурсником жил все это время, ничего особенного из себя не представляла. В нее вела простая крашенная темно-коричневой масляной краской деревянная дверь с железной ручкой, замка в ней не было. Пол также был деревянным, но не крашеным, а скобленым, из дерева с темной структурой. Слева от входа стоял открытый платяной шкаф из ДСП, далее располагалась кровать с деревянными спинками, металлической сеткой и матрасом на нем. Другая, точно такая же кровать стояла у противоположной стены. Прикроватные тумбочки примыкали к изголовьям кроватей. Стол с одиноко стоящей на нем лампой и двумя стульями можно было увидеть в правом углу комнаты. Окно с затемненными стеклами было закрыто пыльными, с пятнами грязи шторами из ткани какого-то серого, непонятного цвета. Из открытой форточки в комнату проникал свежий утренний ветерок, был слышен шум листвы и воркование птиц.

Также в интерьер комнаты входила люстра со стеклянным аляповатым, светло-синего мрачного цвета засиженным мухами абажуром.

Амрит лежал на спине, руки были закинуты за голову, глаза были раскрыты, взор выглядел затуманенным, отрешенным и неподвижным: он стал припоминать некоторые интересные подробности из своей жизни до приюта, и даже до перемещения в другую реальность – в ашрам в Ришикеше.

«Вот ведь как интересно, – думал он, – только лишь сейчас, обладая некоторыми эзотерическими знаниями (при этом Амрит не обольщался, понимая, что впитанные им учения древних не составляют и сотой доли от того, чего он еще не знает) и небольшим жизненным опытом, я постфактум стал осознавать и правильно оценивать то, что произошло со мной в прошлом. В недалеком прошлом… Хотя нет, наверное, в далеком прошлом, лет десять назад, когда я еще был воспитанником приюта для сирот.

Жили мы там, прямо говоря, почти по-скотски, но никто не возмущался. Почему? Да это же просто: до попадания в приют мы вообще-то жили на улице, носили лохмотья, питались чем попало, спали на вокзалах, а когда оттуда нас выгонял полицейский, переходили на улицу, шли в парки на скамейки и то, если повезет. Но в большинстве случаев не везло: спали на сложенных картонных ящиках от бытовой техники. Не хочется это вспоминать, но и забывать нельзя.

На дворе стоял октябрь, каждое утро предательский холодок залезал каждому из нас под жалкие остатки одежды, мальчишки прижимались друг к другу, и никто из них не горел желанием встать и потерять остатки такого малого, но комфорта. Даже естественное давление в мочевом пузыре, которое обычно ранним утром испытывает любой человек, не стало тем импульсом, который изменил бы предыдущее решение.

По какой-то неизвестной мне причине, я всегда предчувствовал коренные изменения в своей жизни, вот и сейчас я вздрогнул, раскрыл глаза и ощутил угрозу. Мне было видно, что в полной утренней тишине, в бессолнечном тумане к нам, как призрачные видения, но практически реальные, бесшумно приближались темные фигуры. Поначалу я подумал, что это мое продолжение сна, которое было страшным…

Но в то злосчастное, как мы думали, утро, к нам, тихо урча двигателем, практически неслышно подъехал автомобильный фургон, из него вышли какие-то люди в синих рабочих комбинезонах, стали будить всех беспризорников, поднимать их с нагретых лежанок и вести к автофургону. За этой акцией со стороны наблюдали около восьми полицейских с дубинками в руках, а чуть поодаль стояли две машины из полицейского департамента города.

Во сколько это случилось, мы не знали, но было очень рано: в городе стояла туманная дымка, улицы были безлюдны и молчаливы, птицы только-только стали подавать свои голоса.

И вот, когда нас, бездомных пацанов, стали загружать в какой-то автофургон с решетками на окнах, мы очень испугались и подумали, что нас везут в тюрьму. И вот тут какой-то мальчишка из наших, в порыве сопротивления укусил за руку одного из этих людей. До крови. А потом сам испугался и заплакал… Я давно знаю этого, в общем-то, славного и добродушного парня, это был Вимал, мы прошли с ним через все испытания непокоренными и остались стойкими к ударам судьбы.

Так вот, после того, как он укусил этого волонтера (это я уже сейчас понял, что это были они) и попробовал убежать, тот, несмотря на кровь из раны, не отпустил пацана и держал его до конца, а к мужчине подошла сухощавая женщина средних лет с добрым взглядом на осунувшемся лице и с проседью в волосах. Она погладила Вимала по голове и успокоила.

– Не бойся, мальчик, мы вас отвезем в хорошее место. Там вас накормят и оденут.

В её голосе мальчик вдруг услышал заботливые материнские нотки, своей мамы, которой он никогда не знал и которой ему очень не хватало. Вимал судорожно выдохнул и успокоился, в тоже время внимательно оглядываясь по сторонам.

Мы сидели на некрашеных деревянных скамейках в фургоне, каждый из нас был настороже – уже давно беспризорники не ждали ничего хорошего от взрослых людей. В фургоне сидело человек пятнадцать, многих я знал то ли по кличкам, прозвищам и редко – по именам. Сейчас, уже за давностью лет я не помню ни их лиц, ни их имен, за исключением моего друга Вимала, с которым мы делили и радости, и горести пополам. Он везде держался рядом, а сейчас он прямо-таки жался ко мне всем телом, потом взял мою руку, заглянул в лицо и с дрожью в голосе спросил:

– А что с-с-с… н-на-м-м-м-и… будет? Н-н-ас, п-п-поса-д-дят в т-т-тюр-р-рьму?

– Не знаю, Вимал, не знаю… Но я думаю, что все будет хорошо, – хотя я этого сам не знал, – успокойся.

– А м-м-меня-ня-ня, н-н-не н-накажут?

– Я буду всегда с тобой, не волнуйся.

Для нас прежний мир был уже понятным и знакомым: мы знали, куда надо идти за едой, где дадут одежду, на каких картонных коробках лучше всего спать, с кем можно дружить, а с кем – нет, и что от полицейских нужно бежать врассыпную.

И вот, нас голодных, обозленных, завшивленных зверьков, везут куда-то в неизвестность, как потом мы узнали, в отборочный санитарный пункт. В фургоне во время поездки рядом с нами сидел бугай ростом под два метра, с угрюмым лицом и широкими плечами. Он обладал настолько тяжелым взглядом, что мы чувствовали прямо физически. Этот мужик, словно бетонная плита, давил на нас, и при виде этого амбала дурные мысли у всех, у кого они еще остались, тут же испарились. Во избежание проблем.

Минут через двадцать или около того мы остановились. Мальчишки повернулись к зарешеченному окошку автофургона и увидели за оградой отдельно стоящее здание из красного кирпича. На обветшалом, с признаками синей краски деревянном заборе рядом со въездными воротами висела жестяная табличка с какими-то надписями. Мы не знали, какими, – все ребята были неграмотными.

Машина въехала во двор, ворота сомкнулись, и одновременно с этим для нас закрылась прежняя жизнь, зато отворилась дверь фургона. Я первым спустился на землю и за мной потянулись остальные. Окинув беглым взглядом каменистый сухой двор с несколькими чахлыми деревцами, я понял, что отсюда не сбежать: забор был высоким, поверх него виднелась ржавая колючая проволока.

Тяжело вздохнув, мы с державшим меня за руку Вималом подавленно пошли ко входу в здание. Солнце уже взошло, было душно и безветренно. Царила полная тишина, точно такая же, если бы все воткнули себе в уши вату.

Внутри нас уже ждала прохлада и сухощавый высокого роста мужчина с живым пытливым взглядом черных глаз.

– Давайте, давайте, проходите прямо. Там открыта дверь, входите и садитесь на лавки. И не бойтесь, все будет хорошо, – непрестанно, с хрипотцой в голосе, повторял он почти для каждого из нас.

По-прежнему пребывая в шоке, мы расселись по лавкам и молча оглядывали голые стены комнаты, окно без занавесок с настолько грязными стеклами, что за ними угадывались только силуэты пространства за ним. Через некоторое время в комнату вошел тот же мужчина, что встретил нас около входа. В комнате царило молчание, все проголодались, да и поводов для веселья не было.

– Здравствуйте, мои дорогие соотечественники, я рад видеть вас у нас в гостях.

По рядам прошелестел шепоток:

– Как он нас назвал….?

– Кто это….?

– Ничего не понимаю….

– Меня зовут Рабиндранат Тагор, я директор этого пересыльного пункта, я прошу прощения, что мы привезли вас сюда насильно.

Он прокашлялся, закрыв ладонью рот, и продолжил:

– Но вы сами сюда точно бы не пришли, не так ли, мои дорогие?

Он не ждал ответа на свой вопрос, украдкой посмотрел на ладонь и с внезапно расширившимися глазами, опавшим голосом продолжил:

– Правительство нашего государства уполномочило нас помочь своим малолетним согражданам, дать вам возможность получить образование, профессию и найти свой путь в жизни. В решении этой задачи участвуем не только мы, но и ряд приютов для детей в разных уголках Индии. Здесь сможете вымыться, получить чистую одежду и нормально поесть…

На этом месте мальчишечьи глаза загорелись надеждой, на их лицах появился румянец и слабые улыбки.