Как завещал Великий…

Потом, осознав то, что мог сам сформулировать эти сентенции, вздрогнул всем телом – откуда это пришло к нему? Откуда? Но времени для раздумий не было – Вимал уже тянул его в столовую, куда уже заходили другие воспитанники.

– Ну, пойдем уже, пойдем…. Видишь, уже заходят последние… Нам нельзя опаздывать, накажут.

Вечером того же дня, и даже не вечером, а после обеда, часа в три, директор, пожертвовав своим послеобеденным отдыхом (чему все безмерно удивлялись – ну не было такого за последние пять лет, ну не было, хоть ты расшибись, а тут – на тебе), собрал совещание воспитателей и начальников обслуживающего блока (столовой, теплового центра, библиотеки, прачечной, помывочного цеха – так называлась убогая душевая на 20 человек).

Без пяти три пополудни около кабинета директора на втором этаже вместе с заместителем директора Камалом Чаттерджи (который непонятно почему разоделся как на торжественный прием – пиджак светло-серого цвета со стойкой и такими же брюками, из нагрудного кармана торчал кончик авторучки, черные ботинки отблескивали лаком) собрались: заведующий учебным процессом, тонкий сноб и невозможный абсолютист с вечно поджатыми губами Анираддха Фиродия, начальник столовой, пройдоха и проныра с вечно бегающими глазами Киран Бахадур, начальник котельной, угрюмый молчун и пессимист Мазуд Абусария, начальник прачечной, он же заведующий душем, никогда не унывающий веселый толстяк Ашока Пиллай. Последний и начал разговор, потирая пухлые ручки:

– А по какому поводу сбор, уважаемые?

Все, кроме прислонившегося плечом к стене Чаттерджи, промолчали. Тот, небрежно скосив голову, процедил сквозь зубы:

– Зайдешь и все узнаешь, тебе лучше помолчать, если нечего сказать.

Он собрался, по обыкновению, сплюнуть на пол, но вовремя одумался, громко сглотнув слюну.

После этого Чаттерджи, картинно оглядев присутствующих, пухлым указательным пальцем отодвинул край рукава пиджака на левой руке и картинно, любуясь собой, как бы ненароком явил подчиненным золотой блеск явно недешевых часов одной из швейцарских фирм.

– Ну-у.. вы это, тут подождите, а я пойду узнаю, может быть господин Ганди сможет нас принять, – принятый тут же насупленный вид и нахмуренные брови, видимо, свидетельствовали о серьезности намерений.

Он осторожно, потихоньку начал открывать дверь, но петли даже не успели заскрипеть, как громкий дребезжащий голос директора ударил в лоб оторопевшего заместителя:

– Что за осел там прется, не видишь – я занят? И вообще, чё вам там, не терпится, что ли? Надо будет, позову…

Чаттерджи еще не успел закрыть створку, как все явственно услышали похожий на свежее журчание прорвавшегося из заточения зимы ручейка на свободу, мягкий женский смех, шорох несколько неразборчивых ласковых слов, отчетливый звук поцелуя, цокот каблуков по деревянному паркету и мягкий хлопок двери запасного выхода в кабинете.

Стоящие, слегка потупив глаза долу, мягко улыбнулись этому событию, а также обернувшемуся и покрасневшему от обиды лицу заместителя – тот забыл про часы и только машинально зачесывал на загоревшую лысину прядь черных с проседью волос. В духоте коридора внимание всех привлек этот неловкий жест, подчеркнувший мелкие бисеринки пота на лбу и шее заместителя.

В коридоре повисла влажная и липкая тишина. Минут пять или даже шесть все стояли в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу (делать-то что: зайти боязно, но не зайти нельзя).

Внезапно дубовая резная дверь широко и с неприятным визгом, от которого щемило зубы и сводило скулы, распахнулась: в проеме в длинной белой рубахе навыпуск, белых же штанах и шлепанцах на босу ногу ухмыляясь, стоял сам Аджит Ганди. На его левой щеке отчетливо виделся след ярко-красного поцелуя, и явно не мужского, промелькнуло у всех приглашенных синхронно, отчего все изумленно взглянули друг на друга и сделали серьезные лица.

– Ну что встали, как столбы, и не ржавеете? – коротко хохотнул директор, чем внес нотку расслабляющей энергетики в пространство. – Идите уже, пора бы и делом заняться!

Он развернулся, поднял две руки вверх и махнул ими по направлению из коридора в кабинет, сам же, одновременно, не торопясь и шаркая ногами, продвигался внутрь.

Напряженное лицо Чаттерджи как-то само собой расплылось в подхалимской улыбке, он поспешил за директором, и, наклонившись, прошептал что-то тому на ухо.

– Ух, ты, угораздило же, – оторопело пробормотал Ганди и рукавом рубахи попытался оттереть помаду. Получалось плохо, он еще больше размазал след и испачкал рубаху. – Идите, садитесь, я сейчас.

Он прошел в отдельную комнатку, откуда вернулся минут через пять с мокрыми волосами и уже в клетчатой синей рубахе того же покроя.

Пятеро приглашенных уже сидели на деревянных стульях напротив массивного двухтумбового стола директора. Камал Чаттерджи сидел по правую руку от Ганди и преданно ел глазами начальника. Казалось, прикажи ему стать на четвереньки и загавкать – сделает! Но, видимо, еще такого приказа пока не поступало, и заместитель продолжал духовную трапезу.

– Господин директор, – он стоял, покашливая в кулачок, – мы готовы выслушать ваши мудрые указания.

Он, смешавшись, замолчал, не зная, что сказать далее.

И когда по команде «сидеть!» последовал жест директорской рукой по направлению к объекту сверху вниз, Чаттерджи немедленно присел на краешек стула. Окружающие ничуть не удивились такому обхождению с их прямым начальником, хотя у того, несмотря на прохладные струи кондиционера, по морщинистому лбу и розовым щекам струился пот, под мышками появились темные круги.

Господин директор, развалившись, сидел в своем кожаном кресле, громко отхлебывал ароматный чай с лимоном, и, казалось, не обращал никакого внимания на подчиненных, что, впрочем, вполне вписывалось в его стиль управления. Отпив еще два глотка, он поставил хрустальный стакан и откинулся на спинку кресла, заложив руки за голову. Стал молча размышлять: «Вот сидит передо мной Чаттерджи, взгляд, преданный как у пса, получившего сахарную кость из рук хозяина, а ведь при случае сдаст меня с потрохами – доносили мне, что метит на мое место».

При этой мысли Ганди вдруг возбудился, лицо его покраснело, он привстал над столом, вытянул вперед руку и указательным пальцем, увенчанным перстнем с красным камнем, стал трясти перед оторопевшими подчиненными. При этом натужно, фальцетом Ганди выкрикнул, заставив вздрогнуть руководителей:

– Не получится ничего…! Ни-че-го! – произнес он уже более спокойно, вернувшись в настоящее время.

Окружающие хранили молчание, как кладбищенский сторож оберегает покой усопших. Они-то знали точно, что есть моменты, когда лучше помолчать: за умного сойдешь!

– Ах да… А что мы тут, собственно, решили обсудить? Никто не помнит? Нет? – директор оглядел присутствующих.

Заведующий учебным процессом Анираддха Фиродия, а в просторечии – завуч, с отсутствующим взором летал в каких-то своих внутренних мирах и фактически отсутствовал в комнате, не считая его физической оболочки. Из карманчика его хорошо пошитой светло-синей однотонной рубашечки кокетливо торчал уголок белого носового платка, сухенькие ручки бывшего учителя аккуратно лежали на коленях, прямо на стрелках отутюженных брюк, чистенькие, блестящие черные ботиночки стояли на полу параллельно друг другу. И вообще, весь он был очень правильным, слишком правильным для нашего идиотского, сумасшедшего и предательского мира. Но как ни парадоксально, он и был его живой частью.

На приятном лице с носом горбинкой и тонкими губами под аккуратно подстриженными усиками аскетично сложенного начальника котельной Мазуда Абусария гуляла потусторонняя улыбка, полуоткрытые глаза цвета маслин контролировали пространство вокруг, он был человеком дела, а не слова. У него была позиция главного механика на морском судне, «деда» – на морском жаргоне. «Главное, чтобы все механизмы работали правильно, вода поступала, куда надо, электричество работало бесперебойно, а что там скажет капитан, – нас не касается, наше дело – сторона». Среди судовых жителей у главного механика существовало другое название его должности – «бог воды, говна и пара».

Одышливо вздыхающий начальник столовой Киран Бахадур не сидел, тупо уставившись в потолок или в пол, – он, закатив глаза вверх, уже считал, считал, считал…. Впрочем, никому неизвестно, что он считал, но доподлинно ясно, что именно он отвечал за торжественный ужин именитых гостей, каждого из которых он знал в лицо, да что там в лицо – эка невидаль, у нас у всех есть лица, правда, не всем они нравятся. Он досконально изучил их вкусы, пищевые пристрастия, он знал их любимые напитки, и не только спиртные. Он знал это, но этого было мало – он лично готовил эксклюзивные блюда для них, например, такие как каре барашка в устричном соусе, креветки в винном соусе, запеченные в фазане, томленые бычьи яйца со спаржей и прочая, прочая, прочая….

Он уважал их вкус и правильно понимал их взгляды на кулинарию. Правда, к господину директору это не относилось – тот ел все, что не положат ему на тарелку, и что прискорбно – он ел много и неопрятно, но этого никто и никогда не видел, кроме начальника столовой. Да и тот молчал (в нынешнее время найти работу было ох, как непросто. Да).

Прямо скажем, большое лицо, нет, даже не большое, а обширное лицо начальника прачечной Ашоки Пиллая, под стать его широкой душе и объемному телу, выражало беспричинную радость, совсем не подходящую строгости момента. Казалось, ничто не могло его вывести из состояния энергичного оптимизма. Он живо и бодренько смотрел на стол директора, пересчитывал утварь на нем, мысленно сравнивал со своим рабочим столом и радовался малому количеству вещей, необходимых ему для работы. Присутствующие вообще не понимали его оптимизма, ну, не дано было им это понять! Удивлялись они и отсутствию обычно резкой реакции директора на его, можно было бы сказать, легкой разнузданности поведения, в отличие от других сотрудников приюта. Они просто не знали одной личной, можно даже сказать, интимной тайны, существующей в объединенном мире Аджита Ганди и Ашоки Пиллая. У начальника прачечной в подчинении работала племянница по линии жены, красавица Шьямала. Ну, здесь нет ничего необычного, скажете вы, подумаешь, племянница работает у него, эка невидаль. Конечно, только лишь в одном этом факте нет ничего тайного, но тайна скрывается лишь в их определенном сочетании. И директор, и начальник прачечной скрывали это сочетание от окружения.

Начнем с известной истины, что приезжающая комиссия вышестоящих чиновников может осуществить несколько выводов о работе проверяемой организации, а потом принять на их основании не менее трех базовых решений, – как болезненных, так и радостных для директора.

Первое, самое больное и неприятное, чего боятся все проверяемые руководители, – организация работает из рук вон плохо, директор достоин наказания вплоть до увольнения с должности.

Второе, нейтральное, особых переживаний не несущее – ласково и покровительственно похлопав директора по плечу (мол, работаете хорошо, но есть резервы для совершенствования), комиссия отбывает восвояси.

Третье решение, о котором мечтает любой мало-мальски смыслящий руководитель: комиссия, не заметив некоторых шероховатостей вроде паутины на потолке и грязных окон, непременно похвалит сияющего директора и отметит, как достойного пойти на повышение по ступеням карьерной лестницы к зияющим высотам чиновничьей власти.

Уважаемый Аджит Ганди всеми силами стремился к благоприятному для себя исходу проверки, и в руках у него был ключ, хотя, собственно, это выражение означало лишь одно – талисман счастья в виде волоокой и стройной Шьямалы уже принес дивиденды в прошлый приезд, ранее редкой, а сейчас зачастившей комиссии из Центра.

Да, собственно, его не волновал все время меняющийся состав комиссии, его интересовало решение практически единственного постоянного члена комиссии и даже не гражданина Индии. Так думал Ганди, хотя его паспорт в руках не держал. Его звали просто и незамысловато – Джон Смит. Людей с таким именем и фамилией в мире насчитывалось наверняка не менее полутора десятков миллионов.

В прошлый приезд около полугода назад, как припоминал директор, проверяющая комиссия из Центра очень щепетильно подошла ко многим аспектам функционирования приюта – к финансовым затратам в рамках выделенного государством бюджета, качеству обучения воспитанников, а также их обеспечения одеждой и предметами быта. Да и много что еще проверялось. Директор спал с лица, натужная улыбка не могла скрыть его тревожности и боязни возможного наказания за, мягко говоря, нецелевые траты, а если прямо сказать – воровства из бюджета приюта. Пытаясь замаслить проверяющих и притупить их бдительность во время их пребывания, каждый вечер Ганди накрывал щедрый стол, топил традиционную баню с благовониями и массажем. И вот тут-то Аджит и заметил неподдельный интерес руководителя проверяющих Джона Смита, если не назвать это влечением к племяннице Ашоки Пиллая – девятнадцатилетней обаятельной и улыбчивой Шьямале. Она обслуживала гостей за столом, причем, отдавая свой приоритет именно главе комиссии господину Смиту. Шьямала кокетливо улыбалась гостю, все время старалась попасться ему на глаза и всячески подчеркивала своё расположение.

На следующее утро после отъезда комиссии директор пригласил к себе начальника прачечной Ашоку Пиллая на разговор.

Тот пришел вовремя и даже чуть раньше времени. Директор был весь в нетерпении и, услышав шум шагов за дверью, приоткрыл ее:

– Давай заходи, быстро. Надо кое-что обсудить! Вот тут сядем, за столик, – Аджит показал рукой в угол кабинета, где около низкого стола стояло два плетеных кресла.

Ашока понял, что дело важное, если директор пригласил его одного и беседует почти на равных – значит, действительно в чем-то нуждается.

– Слушаю Вас внимательно, господин директор.

– Тут такое дело, – директор медлил, видимо, подбирал правильные слова. – К нам же приезжала комиссия, ты знаешь.

Пиллай кивнул, мол, знаю.

– У нас тут работает твоя племянница, как ее зовут…, кажется, Шама…

– Шьямала, господин директор.

– Да, да. Она. И вот чего я заметил вчера. Она же была официанткой на нашем званом ужине. Надо сказать, работала очень хорошо, я распоряжусь, чтобы ей премию выписали после отъезда гостей. – Директор понизил голос, чем хотел придать важность своим словам. – Я тут подумал, пусть она, это… поулыбается этому, как его, а-а-а, вспомнил, Джону Смиту, он у них за главного, от нее ведь не убудет, и нам будет хорошо. Ну и… Сам понимаешь, чего там может быть между мужчиной и женщиной…

Директор, наклонив голову влево, просительно (чего, кстати, он никогда раньше не делал) посмотрел в лицо Ашоке.

Тот оторопело смотрел на своего начальника и понимал, что это, конечно же, не просьба, это приказ, почти как на войне. А на войне за невыполнение приказов известно, что делают – расстреливают. Убивают насовсем, навсегда.

– Да, да, господин директор, я обязательно поговорю с ней, она у нас девочка смышленая, все поймет правильно.

Аджит Ганди облегченно выдохнул, как-то расслабился и пошел к буфету как будто в забытьи и только протянув руку, чтобы открыть бар, вдруг вспомнил, что там, сзади него, сидит подчиненный. Директор, широко улыбаясь, развернулся к начальнику прачечной, и с официальными нотками в голосе сказал:

– Спасибо, что пришел, можешь идти.

Пиллай встал, поклонился и на деревянных ногах пошел к выходу, продумывая беседу с племяшкой.

И вот наступил этот день.

Дня за два до приезда комиссии Ашока Пиллай, начальник и по совместительству дядя, пригласил Шьямалу к себе на разговор.

– Девочка моя, Шьями, – назвал он ее детским именем, – проходи, моя красавица, у меня к тебе есть разговор, серьезный разговор. Это должно умереть между нами, понятно? А теперь подойди ко мне, поближе подойди.

Ашока внимательно посмотрел на Шьямалу: она была просто прекрасна в своей зрелой девичьей красе – на смуглой бархатной коже ее лица с аккуратными милыми чертами особо выделялся гипнотический взгляд ее бездонно черных с поволокой глаз в обрамлении пушистых ресниц.

«Все дал ей Каму, сын Лакшми и Вишну, и дал в меру: не больше и не меньше», – подумал дядя.

Стройное, миниатюрное пропорционально сложенное тело племянницы было облачено в светло-синее сари со штанишками, небольшая девичья грудь была, как будто ей подарена творцом, чтобы подчеркнуть тонкую талию, иссиня-черные блестящие волосы покрывала легкая косынка, аккуратные ступни в резиновых тапочках завершали портрет.

Дядя привстал из-за своего стола и, потянувшись к племяннице, вдохнул затрепетавшими ноздрями ее запах, аромат молодости и пряной энергии, сочетание гипнотического влияния, неутолимой жажды влечения и скрытой тайны. Потом он задумчиво и удовлетворенно кивнул головой.

– Ну, иди же, милая, садись вот сюда, – он указал на стул прямо перед собой.

– Хорошо, дядя, я обещаю, что никогда не подведу тебя, – Шьямала обошла стул и грациозно присела на его краешек.

– Завтра к нам приезжает комиссия из города, будет все смотреть, проверять… Да…, проверять… нас, – Ашока потер лоб в задумчивости. – Ах, да, там будет один белый господин, сахиб, как мы их называли раньше…. Он главный в комиссии, хотя держит себя скромно. Запомни, моя девочка, по-настоящему достойные и умные люди всегда скромны, говорят тихо, но их слышат все, несмотря на шум или гомон, их указания выполняются беспрекословно, и горе тем, кто ослушается, я им не завидую. У таких людей сила заключена внутри, и ее чувствуют все вокруг. Враги боятся их настойчивости и непреклонности, друзья любят, женщины обожают. Они мало говорят, но обязательно выполняют взятые на себя обязательства.

Шьямала, впервые после начала разговора подняла голову и с интересом стала вслушиваться в слова дяди. Она вдруг ощутила внутри себя волнующую теплую энергию, медленно поднимающуюся из сладострастного места прямо ей в сердце. Девушка ощутила внутри себя импульс, и лицо ее покраснело, губы приоткрылись в ожидании.

«Вот оно, вот он шанс… Этот мужчина должен быть моим… Я все сделаю ради этого, как попросит дядя… И даже больше… М-м-м-м-м», – простонала она внутри себя.

– Ты слушаешь меня, Шьями? – дядя посмотрел ей в глаза.

– Да, да…, – племянница вздрогнула и вернулась из мечты в реальность, – я слушаю тебя внимательно.

Ее голос немного дрожал, а дыхание было более частым, чем обычно.

– Комиссия будет работать у нас около трех дней, на каждый вечер у нас запланированы культурные мероприятия, баню ты подготовишь лично: чтобы все было на месте – полотенца, кремы, ароматические масла и другие благовония, температуру будешь поддерживать не более 80 градусов – больше не надо. Приготовь и принеси морсы или компоты, чтобы можно было испить после бани.

После бани у нас будет торжественный ужин, там будут два официанта – это ты и паренек от начальника столовой Фиродия. Ты должна одеться по-праздничному, но не вызывающе. Господину Смиту, – дядя понизил голос и поднял правую руку с вытянутым указательным пальцем вверх, – твое обслуживание должно понравиться.

С минуту дядя молчал, пытливо вглядываясь в лицо девушки.

– И ему ты должна понравиться тоже, – добавил он настоятельно. – На этом все. Это ты должна сделать обязательно. Ясно?

Сердце Шьямалы было готово выскочить из груди, и она, с трудом скрывая свое волнение, опустила голову и тихо сказала:

– Дядя, я сделаю все, как ты сказал.

– Ну и ладно. А теперь можешь идти, – удовлетворено выдохнул Ашока, потирая руки. После ухода племянницы он расслабленно улыбнулся, подошел к окну и долго смотрел на то, как ветер колеблет верхушки деревьев в саду.

Арнольд. Подготовка к корпоративу

Этот декабрь в Москве выдался по-настоящему зимним, морозным, снежным и иногда с ветрами. Хотя… Климат на земном шаре меняется в сторону потепления, как говорят нам ученые почти что из каждого утюга или холодильника. Но самое интересное в их исследованиях то, что в результате потепления в стране стало холоднее. Особенно летом. Почему-то. Но мы сейчас не о лете – зима же на дворе.

Арнольд Самуилович Упертый, Президент корпорации «ПоСтройка» находился в своем кабинете на даче где-то в подмосковном лесу. Кожаное кресло с бренным телом хозяина стояло перед панорамным окном, его лысоватая, тыквообразная голова была откинута на подголовник, одет он был в стильный спортивный костюм синего цвета, протянутые ноги в черных носках (один из них, а именно правый, был протерт до дыры в районе пятки) возлежали на специальной низкой табуреточке с мягким покрытием.

В комнате горел камин, и тепло живого огня придавало особый уют комнате, сухие дубовые дрова грели жарко, чуть потрескивая. После недавнего скандала (ну как недавнего – не более полутора месяцев назад) со своим референтом Кларой Органовной Сущей он дал зарок не пить спиртного. Совсем.

«Опрометчиво это я сделал, – думалось Арнольду, – но раз пообещал, надо выполнять, ничего тут не поделаешь. Хотя недавно я пересматривал шедевры иностранного кино и с удовольствием наблюдал за приключениями агента 007 Джеймса Бонда. А фильм-то назывался, если по-аглицки «Never Say «Never», что в переводе означает «Никогда не говори «никогда». Фильм мне понравился, Бонд энтот был героем, что уж тут говорить, косил всех направо и налево. А вот название мне не понравилось… И не просто так не понравилось – напомнило оно мне о моей крутой завязке, а ведь как иногда хочется поднять стопарик и под кусочек селедочки со слезой на ржаном хлебушке и опрокинуть жидкость эту окаянную, выдохнуть и закусить. Да не могу, Кларочка не простит, ой не простит! Помнит она мои облыжные обвинения в измене и пьяный дебош потом. Тьфу, прости господи, наворотил тогда я делов, да, наворотил».

Арни повернул голову налево: на часах было 14.45, на календаре – 20 декабря. За окном тихо падал снег, смеркалось, но уличные фонари еще не зажглись. Фотоэлемент был отрегулирован четко – в зависимости от количества света, падающего на фотопластинку, он автоматически то включал, то выключал освещение. Удобно придумано.

Отблески каминного огня причудливо отражались в оконном стекле, взгляд Арнольда туманился, он уходил внутрь себя, в свои воспоминания. Туда, где он был еще бесшабашным, иногда глуповатым и азартным пареньком. Отзвуки этого прошлого еще присутствовали в нынешнем Президенте корпорации, но были они видны как намеки, как уже трудно узнаваемые очертания когда-то острых граней на горной скале, сточенной ветрами и непогодой. Эти его прошлые привычки иногда выскакивали из этого уже зрелого мужчины неожиданно и резко, словно пузыри болотного газа на лесном озере, словно внезапный пук в ненужное время и в неожиданном месте. И он сам этого не осознавал, но те, кто знал Арнольда прежде, ранее, в прошлой жизни, удивлялись смягчению, смазанности, казалось бы, вечных его черт характера – резкости, необдуманности поступков, ненужной горячности, ни на чем не основанной мечтательности и веры в свое лучшее предназначение.

Арнольд смотрел на игру огня и с улыбкой вспоминал себя прошлого, который уже живет в настоящем. Себя – ребенком, пацана, подростка во вроде бы благополучных 70-х и уже настораживающих 80-х годах уже прошлого, двадцатого века.

Заполярный городок Железногорск, где жила семья Упертых – папа Самуил Сергеевич (он сам удивлялся, по какой именно причине его назвали таким странным, можно сказать, мифологическим именем) и горячо любимая двумя сыновьями мамочка Гермина Петровна (она не удивлялась своему имени с немецкими корнями, потому как знала, что ее мама назвала дочь в честь соседки – немки Гермины, славящейся своим трудолюбием и честностью) – был известен своим горно-обогатительным комбинатом, собственно в честь добываемой железной руды он и был назван.

Железногорск по меркам Советского Союза был небольшим, но удобным для жизни его немногочисленного населения, съехавшегося сюда из разных уголков своей бескрайней страны. Люди ехали не за романтикой, и даже не за туманом, как пели когда-то в одной известной песне. Они прибыли в край полярного лета и такой же полярной ночи в поисках лучшей жизни и благосостояния. И их чаяния, конечно же, сбылись: в те времена на Севере платили очень неплохие деньги по меркам СССР. Дети их тоже не были забыты государством – в городе работали многочисленные кружки по интересам, спортивные секции и даже был построен первый в области крытый ледовый дворец с искусственным льдом. Железногорцы очень этим гордились.

Городок строился быстро. И не только руками гражданских строителей – рядом с жилыми домами стояли огороженные забором с колючей проволокой и вооруженными военными на вышках зэковские зоны. Часть домов в городе возводилась зэками, а уж отделку после снятия заборов вели местные строители. Сейчас большинство горожан об этом не знают, но влияние блатной романтики на городскую молодежь было тогда достаточно сильным. Одновременно с комсомольской деятельностью в Железногорске текла своя, параллельная жизнь.