Мисс Василиса. Повествование о делах минувших и нынешних

К Томасу подошел его слуга Сэм, высокий парень с хитрыми веселыми глазами и длинным носом:

– Каюта готова, сэр; вещи разложены. Я вам сейчас нужен?

– Пока нет.

– Так я тогда пойду познакомлюсь с другими слугами да разузнаю, где тут что.

– Ладно, иди. Только, прошу тебя, не садись сразу за карты, а то до Швеции все проиграешь. И не пей, – Том сделал паузу, – …много. Ты мне сегодня еще понадобишься.

– О чем вы говорите, сэр? Кто же собирается играть да пить? – Сэм смотрел на хозяина такими невинными светло-серыми глазами, что тот только улыбнулся, махнул рукой и направился в свою каюту.

Он решил, что пора заняться записками.

Еще только узнав о предстоящей миссии, Томас задумал описать свое путешествие, а также нравы и обычаи Московии, о которой в Англии знали немного. Он купил в Лондоне тетрадь в кожаном переплете и изящный дорожный письменный прибор французской работы. Сейчас он с удовольствием извлек и то, и другое из саквояжа и решил незамедлительно приступить к делу – очень уж манили крошечные чернильницы и песочницы, плотно стоящие в особых отверстиях, пресс-папье, уютно угнездившееся в отведенной ему ложбинке, два железных пера взамен привычных гусиных – такими Том еще никогда не пользовался, какие-то коробочки и выдвижные ящички, назначение которых еще предстояло узнать или придумать. Томас почти не сомневался, что его записки со временем опубликуют, он представлял себе будущую книгу, гравированный портрет автора на первой странице и титульный лист с названием “Новое и самое полное описание Московии и окрестных земель, составленное сэром Томасом Торрингтоном, кавалером Ордена Подвязки”. Томас понимал, что “кавалера” он ставит пока напрасно: подобающих высокому званию подвигов он еще не совершил. Тогда он мысленно убирал “кавалера”, но титульный лист выглядел без него гораздо хуже. Том вздыхал и разрешал “кавалеру” вернуться на место: “В конце концов, кто знает, кто знает… Миссия далекая и опасная. Еще не известно, какая роль мне в ней отведена. Да и описать неизвестную страну – тоже, знаете, работа не из простых. Кто знает, кто знает…”

Так как книги пока не было, Том еще в Лондоне нарисовал титульный лист в своей тетради с золотым обрезом. Здесь он на “кавалера” пока не решился. В Лондоне же он написал и первую главу, в которой подробнейшим образом изложил свою родословную. Томас счел это необходимым, во-первых, чтобы будущие читатели знали автора, чьими глазами смотрят на далекую страну, во-вторых, чтобы подчеркнуть обоснованность своего назначения в посольство на должность дворянина по положению; ну, а в-третьих, если откровенно, то и с прицелом на будущего “кавалера” – ему без родословной никак нельзя.

Томас начинал родословную с основоположника рода Торрингтонов, затем вскользь описал еще несколько чуть менее известных Торрингтонов, пока не дошел до своего отца сэра Мэтью Торрингтона. Его он помнил хорошо – Томасу исполнилось двенадцать лет, когда отец был казнен Кромвелем. Вместе со своим братом Фрэнсисом и сэром Энтони Гентли он участвовал в монархическом заговоре.

Говорили, что сэр Мэтью был арестован, потому что в кругу заговорщиков оказался предатель. Томас не очень этому верил. Если предатель был, то как объяснить, что арестовали только отца? Том считал, что причиной ареста и казни было не предательство, а отцовский характер: сэр Мэтью ненавидел Кромвеля и никогда не скрывал этого; о его отношении к революции и лорду-протектору знали все – от конюха до соседей, так что и предатель был не нужен. Судили открыто, Том с дядей Фрэнсисом присутствовали на суде. Матушка расхворалась настолько, что не могла подняться с постели. Отец держался спокойно, словно речь шла не о его жизни и смерти, отвечал с достоинством, а приговор, от которого мать, когда ей сообщили, упала в обморок, выслушал с каменным лицом.

В записках Том привел обвинительное заключение, которое он запомнил дословно: “Задавшись коварной целью поддержать тираническую власть, Сэр Мэтью Годфри Торрингтон восстал против прав и привилегий народа. Он сговорился с иностранными державами о возведении на английский престол сына казненного по приговору Парламента и народа Карла Стюарта. Сэр Мэтью Годфри Торрингтон согласился поддержать иноземное вторжение в ущерб интересам народа, общему праву, справедливости и миру нашей страны”.

В апреле 1657 года – точного дня Томас не знал – его отец был казнен в Тауэре как государственный преступник. Но казнью мучения отца не закончились: его отсеченную голову надели на шест и еще неделю держали на Лондонском мосту для всеобщего обозрения. Дядя Фрэнсис уговаривал мать Тома не ходить туда и не смотреть, но леди Маргарет настояла на своем. Она попросила друга их семьи священника отца Уайта сопроводить их к Лондонскому мосту и совершить там подобие отпевания. Отец Уайт согласился, хотя это и было очень рискованно; он пошел с ними и тихонько прочел нужные молитвы – добрый христианин Мэтью Торрингтон заслужил христианские проводы.

Леди Маргарет происходила из валлийской семьи Лланелли. Томас с удовольствием занялся бы и ее родословной, но для этого надо было побывать в Уэльсе, порыться в геральдических книгах, на что постоянно не хватало времени: корнуэльское имение Торрингтонов, конфискованное в самом начале революции, было возвращено лишь три года назад, когда Томас вернулся с войны, и находилось в ужасающе плачевном состоянии. По просьбе матери Том все время был при ней и помогал в восстановлении родового гнезда. Тут уж не до поездок в Уэльс. Впрочем, Том не терял надежды там побывать.

Томас перечитал все написанное в Лондоне и решил ничего не менять. Перед главой оставалось свободное место для нескольких строк – надо вписать туда дату отплытия – Тому хотелось, чтобы все выглядело так, будто записки начаты на корабле. Он достал бутылку чернил и через крошечную стеклянную воронку, которая тоже входила в письменный прибор, стал переливать их в маленькую изящную чернильницу. Когда дело было закончено, он новым пером вывел наверху страницы: “5 сентября 1670 года линейный корабль “Вильгельм Завоеватель” с английским посольством на борту вышел из Дуврского порта. Поскольку до первой остановки в Швеции предстоит плыть не менее недели, предлагаю почтенному читателю ознакомиться с историей древнего рода Торрингтонов, к которому принадлежит автор настоящих путевых заметок”. Томас перечитал, подумал и исправил: “древнего и славного рода”, после чего посыпал страницу песком из маленькой песочницы, подождал несколько минут, а потом сдул песчинки – строки просохли. С сожалением Том закрыл тетрадь, но убирать ее в саквояж не стал.

В дверь постучали, и прежде, чем Томас успел ответить, она приоткрылась, и в щель просунулся длинный нос Сэма.

– Вам что-нибудь нужно, сэр?

– Поди-ка сюда. Что-то ты слишком красный, – сказал Томас, вглядываясь в лицо слуги.

– Жарко, сэр.

– С чего это тебе жарко? А, все ясно. Ну и запах! Что за гадость ты пил?

– Почему гадость? – обиделся Сэм. – Выпил стаканчик джина, чистого, как слеза ребенка.

– Откуда у тебя эта страсть к шотландским напиткам?

– Я лишен национальных предрассудков, сэр. Все люди братья. И пил я не ради удовольствия, а с глубоким отвращением, предвидя, что это может вызвать ваш справедливый гнев. Но, видит Бог, у меня не было другого выхода, да и на что не пойдешь, когда нужно получить информацию, – Сэм просунулся в каюту целиком, и его долговязая фигура слегка покачивалась из стороны в сторону.

– Бог мой, какую еще информацию? – спросил Томас, начиная раздражаться.

– Ин-фор-мацию, – Сэм с видимым удовольствием произносил это длинное и новое для него слово, – касательно дикой и неизведанной страны, в которой вам представляет предстоить… э-э.., простите, предстоит представлять наше славное королевство. Один моряк плавал туда с купцами и говорит, что это царство вечной зимы, а по улицам городов постоянно… нет, вы только представьте: постоянно бродят медведи. Джин у них покрепче шотландского, а меха сказочно дешевы. И женщины очень крупные, – Сэм широко развел руки, пытаясь показать, сколь крупные женщины живут в этой дикой и неизведанной стране.

– Что-то уж больно толсты, – усмехнулся Томас.

– Что вы, хозяин, в самый раз! Мужчины, как известно, делятся на две категории: на тех, что любят толстых женщин, и на тех, что любят очень толстых. Я принадлежу к третьей. Мне нравятся любые!

– Ладно, любитель женщин, толку от тебя сегодня не будет. Иди проспись, – сказал Томас, который по опыту знал, что если пьяного Сэма не прервать, тот будет рассуждать бесконечно. – И зачем я только взял тебя с собой?

Томас часто досадовал на Сэма, но, несмотря на это, любил его больше других слуг, потому и брал его с собой, куда бы ни отправлялся. Все два года войны Сэм неотлучно сопровождал своего хозяина, и, видит Бог, не было на свете более преданного, надежного слуги, чем этот болтливый выпивоха.

– По-моему, вы несправедливы, сэр. Но раз вы этого желаете, я удаляюсь. – Сэм изобразил оскорбленное достоинство, гордо выпрямился и вышел из каюты, стараясь не шататься.

В дверь опять постучали, Томас решил, что Сэм вернулся, но это был матрос, приглашавший к обеду.

Глава 4. Из “Нового и самого полного описания Московии и окрестных земель”

“17 сентября. На море продолжается сильнейшая буря, корабль сильно качает. Я привык к качке во время войны, на меня она не действует. Посол тоже держится хорошо. Члены же свиты мучаются от морской болезни, лежат вповалку, у некоторых горлом идет кровь.

21 сентября. Море успокоилось только сегодня. На рассвете увидели мыс Скаген. Это высокие песчаные дюны. Вскоре, к полудню увидели берег Ютландии, а к вечеру норвежский берег. Вода вблизи Ютландии белая, в Северном море – зеленая.

22 сентября. Мы все еще идем около Норвегии. Берег там высокий, горы голые. Около полудня, с попутным ветром, мы увидели мыс Куллен, там начинается территория Швеции. Перед мысом каждый, кто проходит здесь в первый раз, должен на рейде окунуться в море. У нас это сделали три молодых матроса и мой слуга Сэм Дести, они сверх требуемого обычаем окунулись в море еще несколько раз в честь разных членов посольства, чьи имена они по очереди громко выкрикивали из воды. Вылезли потом совершенно замерзшие. Мне пришлось долго отпаивать Сэма виски, пока он не согрелся и не уснул.

23 сентября. Утром бросили якорь у довольно большого шведского города Штральзунда, выполнив обычные церемонии, опустив флаг и марсель и дали десять выстрелов. Шведы ответили пятью выстрелами. Датчане с другого берега тоже стреляли из двух пушек, на что мы ответили первым – двумя, а вторым – одним выстрелом. К полудню, когда мы собрались сходить на берег, нам в этом было отказано, ибо в Европе прошел ложный слух, что в Англии сейчас чума. Не иначе голландцы распустили! Капитану, однако, довольно скоро удалось уладить дело, и после недели морского пути мы, наконец, ступили на твердую почву.

24 сентября. На следующий день мы убрали паруса и покинули Штральзунд, пополнив запасы воды и продовольствия.”

***

“29 сентября. Мы спокойно подошли к лифляндскому6 берегу и плыли вдоль него в тумане. Ночью ветер усилился в нашу пользу, так что в полдень мы увидели мыс, который ожидали, и который должны были обогнуть. Там высокие холмы, покрытые лесами. К ночи мы вошли в залив и бросили якорь.

30 сентября. Утром в пять часов мы снова подняли якорь, шли берегом и пришли к полудню к Двине, той реке, на которой стоит город Рига. Земли Лифляндии лишь совсем недавно были присоединены к владениям шведской короны. Раньше они были польскими, поэтому Рига отличается от других шведских городов как размерами, так и устройством 7.

В устье Двины лежит Дунамунд – мощная крепость со множеством шведских солдат; они охраняют все течение реки и удержали город, когда русские четырнадцать лет назад осаждали его. Крепость построена со стороны реки из камня, а с суши – из глины. Шведы считают себя умными, хорошими стратегами, обойди кто реку с суши, и грош цена всей этой защите – бери глиняные укрепления голыми руками. Интересно, почему русские не догадались? Похоже, не очень-то эта Рига им была нужна. Валы крепости полые, в них живут солдаты – сверху видны дымовые трубы, и выглядит это смешно.

Когда пошли по реке, то спустили флаг и паруса и приветствовали шведов пятью выстрелами. Шведы ответили четырьмя, но пристать в гавани нам запретили, объявили, что придется проходить карантин – боюсь, что это следствие все тех же подлых голландских слухов. К борту “Вильгельма Завоевателя” на лодке подплыл офицер и заявил, что в порт нас пустить не может, но из уважения к британской короне предлагает послу на время остановиться в одной из загородных усадеб. Сэр Гентли отказался, сказав, что не имеет приказа покидать судно и оставлять посольство, и уж коль скоро нам нельзя войти в город, попросил распорядиться прислать подводы, повозки и все необходимое для дороги, а если ему и в этом откажут, то пригрозил вернуться назад и пристать к другим берегам. Одновременно сэр Гентли передал послание генерал-губернатору Лифляндии графу Оксеншерне. Нынешний граф Оксеншерна был, как предполагал наш посол, сыном покойного канцлера Швеции Акселя Оксеншерны, о котором сэр Гентли отзывался как о великом человеке. Он говорил, что граф Оксеншерна-старший фактически правил Швецией, оказывая огромное влияние на короля Густава-Адольфа, а позже, после гибели государя стал регентом при малолетней королеве Кристине. Сэр Гентли искренне восторгался Оксеншерной-политиком, говорил, что тот выиграл тринадцатилетнюю войну, а главное – сумел воспользоваться победой, присоединив к Швеции северогерманские земли и не отдав взамен Суринама.

NB. Интересно, причем тут Суринам? Надо выяснить.”

Глава 5. Родословная Торрингтонов

Прошло несколько лет, но я хотя и не забывала о Василисе Торрингтон и ее сыне Савве, которого хотела отнять пуританская община, но уже отчаялась найти какие-то новый материалы о них. Все изменилось в тот день, когда муж вместе с почтой принес очередной ньюслеттер8 Международного общества по изучению исторической демографии; среди прочего было и напоминание, что очередная конференция Общества состоится в Эксетерском университете, графство Девоншир, в декабре текущего года. К несчастью, в конверт было вложено и теплое письмо от Джерарда Магенниса, президента Общества, напоминавшее, что я обещала (оказывается!), но до сих пор не прислала тезисы своего доклада на Эксетерскую конференцию, предположительно называющегося “Временное восстановление голландского суверенитета в Нью-Йорке в 1673–74 гг. и его демографические последствия для Новой Англии”.

Черт возьми! Вроде бы, действительно обещала… Но я твердо была уверена, что конференция будет в Малаге! В декабре и в Новой Англии погода не сулит ничего хорошего, а уж в Старой Англии… Бр-р-р… Деваться некуда, придется вооружиться зонтом и терпением и ехать в Британию. Не последнюю роль сыграло смутное воспоминание (которое я тут же подкрепила сведениями из “Британники”), о том, что рядом с Эксетером находится городок, насящий название Торрингтон.

***

Поезд из Лондона опоздал на час, что меня нисколько не вывело из себя, поскольку в Англии мне уже приходилось бывать. На вокзале в Эксетере висела эмблема нашего общества, под которой за небольшим столиком сидел какой-то замученный бесконечными участниками конференции аспирант, по-британски любезно сообщивший мне всю необходимую информацию, и посоветовавший пару отелей. Один – современный, из стекла и бетона – обладал всем необходимым для отеля, второй – знаменитый эксетерский “Корабль”, рядом с которым когда-то останавливались дилижансы, – находился в здании XVII века, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Скажем, вероятность душа в номере “Корабля” была на порядок меньше, чем личное знакомство с почтенного возраста привидением. К привидениям я равнодушна, но, к сожалению, между промозглой ветреной сыростью британского побережья в декабре и идеально застеленными, но ледяными простынями мне просто необходима горячая ванна или хотя бы душ. Однако жертв требует не только искусство, но и наука. Занялась XVII веком – притворись, что современный комфорт тебе безразличен. Итак – любовь к аутентичности пересилила, и я выбрала старый добрый “Корабль”. (Если честно, то все решило его расположение в центре города.)

Утром я бегло просмотрела программу. Пленарное заседание обещало быть как всегда скучным, но на поверку оказалось весьма живым: перед перерывом случилась драка – докладчик и его оппонент никак не могли прийти к соглашению о том, какой процент лондонцев погиб во время пожара 1667 года, а какой в предыдущем году от чумы. Первый считал, что больше жизней унесла чума, второй – что огонь. Сначала молодые люди спорили в полголоса, затем перешли на крик, сменившийся тем, что в Британии можно расценить как площадную брань, и готовились к нанесению друг другу телесных повреждений. На миг показалось, что чума и пожар, свирепствовавшие в XVII веке, унесут еще пару жизней.

Однако сцепившихся ученых мужей разняли, научная общественность разошлась на ланч, и как я поняла, после перерыва большинство не торопились в зал, где проходили доклады.

– Еще не хватало выслушивать этого осла Торрингтона! – громко сказал кто-то за соседним столиком.

На миг мне показалось, что я ослышалась. Торрингтон! Хотя я тут же расхохоталась. Мало ли на свете Торрингтонов, фамилия, возможно, не из самых частых, но и не уникальная. Однако, несмотря на скепсис, я взволновалась. Некое шестое чувство, которое всегда очень помогает мне в работе, подсказывало – я напала на след.

Я вынула из портфеля программу конференции, которую, признаюсь, толком еще не изучила. Действительно в нашей секции, “Британцы вне Британии, X–XVII вв.”, первым стоял доклад некого сэра Ф. Т. Дж. Торрингтона (Труро) “Новые факты из истории рода Торрингтонов”. Тема доклада на первый взгляд имела мало отношения к интересам собравшихся, что и объясняло реакцию джентльмена за соседним столиком. Однако один восторженный слушатель, вернее слушательница, неизвестному исследователю из Труро в моем лице уже была обеспечена.

Знаток истории рода Торринтонов оказался настоящим подарком. Ради одного этого стоило лететь через океан и мокнуть под зимним английским небом. Даже если эти Торрингтоны не имеют ничего общего с Томасом и Василисой, жившими триста лет назад в Новой Англии, он мог что-то знать о них…

Посмотрев на часы, я торопливо допила кофе и поднялась с места – одна из очень немногих. Остальных история Торрингтонов интересовала менее всего.

Ведущий нашей секции сообщил, что, к сожалению, ни доктор О'Мгомбо из Лагоса, ни госпожа Калинаускайте из Каунаса, к сожалению, пока не прибыли, поэтому перерыв на кофе в нашей секции начнется сразу после первого доклада, а за сим предоставил слово сэру Фрэнсису Торрингтону из Труро. Докладчик оказался пожилым, немного грузным джентльменом, который вышел с бумагами и целым веером прозрачных пленок для оверхеда.

Молодой человек, сидевший через стул от меня, украдкой зевнул.

– Уважаемые коллеги, – скрипучим голосом начал сэр Фрэнсис, – Я уже не раз имел честь докладывать в самых различных аудиториях подробности и новые факты, которые мне удается установить в ходе тщательнейшей архивной работы. Мои разыскания касаются истории одной семьи, представителей славного рода Торрингтонов. Кто-то может возразить мне, почему я ограничиваюсь рамками всего одной семьи, или раз на то пошло, отчего я не выбрал семью с более звучным именем, которое у каждого на слуху, отчего я не занимаюсь родом Черчиллей или Байронов, Честерфилдов или Стюартов. На это я могу аргументированно ответить – история делается не только теми, кто у всех на виду, история создается…

Тут я отключилась, не в силах следить за однообразным и бесцветным голосом, прислушиваться к которому хотелось так же, как к шуму дождя.

Молодой человек рядом внимательно изучал программу конференции, делая в ней пометки. Мистер Торрингтон и его изыскания, как видно, не волновали его.

Признаться, я включилась только когда докладчик начал манипулировать с проектором, и на экране над его головой возникло родословное древо.

– До сих пор не вполне ясным было происхождение первого Торрингтона, – бубнил докладчик, – Как я уже не раз отмечал, он был посвящен в рыцари в XII столетии. Мне удалось найти записки, написанные пятью столетиями позже, где подробнейшим образом отражена история этого первого из Торрингтонов. Семейное предание гласит, что во время Третьего крестового похода, происходившего с 1189 по 1192 год, вместе с Ричардом Львиное Сердце отправился некий простолюдин по имени Джон. То есть отправился он, разумеется, не с королем Ричардом, а со своим господином, имени которого ни история, ни семейное предание не сохранили. Джон состоял при обозе. Это значит, он разжигал на стоянках костры, готовил пищу, чистил котлы, одним словом был занят делами, не располагающими к героизму. В 1191 году крестоносцы осадили Акру, эта осада оказалась долгой и изнурительной, и силы осаждающих были на исходе. Кончался провиант. Король Ричард, заботливый предводитель воинства Христова, вникал во все проблемы сам, а потому однажды лично явился в обоз, чтобы посмотреть, чем можно накормить воинов. Джон как раз разводил огонь. В это время небольшой отряд сарацин прокрался к обозу с другой стороны, поскольку в Акре дела с провиантом обстояли не лучше, чем у крестоносцев. Увидев короля Ричарда, один из сарацин натянул лук и прицелился. Джон вдруг заметил его и, голой рукой выхватив из костра горящую головню, бросил ею в сарацина, попал ему в глаз, отчего тот и скончался на месте. Остальные сарацины кинулись бежать, но были настигнуты рыцарями. А Джон остался стоять с обожженной рукой. Потрясенный мужеством простого англичанина, король Ричард Львиное Сердце тут же у обоза на поле перед Акрой посвятил Джона в рыцари, а по возвращении из похода Джон был пожалован имением Торрингтон в Корнуэлле. С тех пор… – докладчик прервал свою речь, больше походившую на роман Вальтера Скотта, чем на научный доклад, и теперь на экране у него за спиной возникло изображение герба: – Итак, с тех пор на гербе Торрингтонов на алом поле изображен восстающий золотой лев, держащий в лапе факел. Этот факел символизирует ту самую горящую головню.

Молодой человек рядом со мной захлопнул программу конференции и стал нервно дергать ногой. Докладчик продолжал:

– Как видим, старая версия о том, что Джон Торрингтон отправился в третий крестовый поход в качестве рыцаря, оказывается неверной. Новые факты свидетельствуют о том, что…

Он еще долго говорил, вновь и вновь возвращаясь к деталям семейного предания, доказывая, что каждая мелочь в нем полностью соответствует исторической действительности. Сообщение длилось долго, Ф. Т. Дж. Торрингтон давно вышел из регламента, председатель несколько раз указывал на часы, пока, наконец, не выдержав, не постучал по столу и не сказал, слегка повысив голос:

– Я вынужден прервать интереснейшее сообщение нашего дорогого попечителя. Несмотря на глубочайшее уважение к сэру Фрэнсису Торрингтону, я вынужден констатировать, что правила одинаковы для всех выступающих, какие бы посты они ни занимали. Хотя два следующих по программе доклада и не состоятся, мы не вправе менять регламент конференции.

“Сэр”, “попечитель”, “глубочайшее уважение” – это кое-что проясняло.

– Понимаю! Конечно! – воскликнул сэр Фрэнсис столь энергично, что проснулись спавшие на задних рядах. – Только одно дополнение. Я в настоящее время провожу расследования относительно того, как звали того рыцаря, с которым первый Торрингтон отправился в крестовый поход. К сожалению, от двенадцатого столетия сохранилось не так много документов, и я не сильно продвинулся в своих изысканиях. Однако, как мне представляется, это не окончательно безнадежно. К сожалению, мои обязанности как попечителя художественной школы в Труро, не говоря уже…

Сэр Фрэнсис вязал слова еще минут пятнадцать. Под звуки его монотонного голоса стал поклевывать носом и председатель. Однако, всему на свете приходит конец, закончилось и сообщение Ф. Т. Дж. Торрингтона. Когда он сходил с кафедры, раздались дружные аплодисменты. Так аудитория выражала радость по поводу того, что мука, наконец, закончилась.

Председатель объявил перерыв.

***

Всем нужно было немного прийти в себя. Я вышла вместе с молодым человеком, который делал пометки в программе и спросила:

– Извините, но кто такой этот мистер Торрингтон? У меня сложилось впечатление, что его здесь многие знают.

– Сэр Фрэнсис Торрингтон! – с некоторой торжественной издевкой поправил молодой человек. – Вы, судя по акценту, с того берега Атлантики. Выходит, до вас он еще не добрался? – удивился он – Я-то слышу эту историю, или очень похожую, с тех пор, как этот осел выступал у нас в школе. В Эксетере любой может повторить все слово в слово. Представляю себе, что делается в Труро. Живи я там, я бы уже давно свел знакомство с какими-нибудь ирландцами и лично подложил бы ему бомбу во время выступления.