Двенадцать затмений луны

Вернувшись к пивному киоску с купленной селёдкой, мы обнаружили обычную для данной торговой точки двойную очередь. Первая очередь – правильная – стояла, как и положено, в окошечко, где всем желающим соответственно стоимости отмерялись литры пенного напитка марки «Жигулёвское». А вторая очередь – неправильная – тянулась к боковой служебной двери продавца пива, или попросту пивника. Неправильная очередь выглядела явно длиннее, чем правильная, но при этом двигалась намного быстрее. И загадка та имела весьма простую разгадку. Там за дополнительную плату – рубль с трёхлитровой банки – наливали без очереди.

Немного постояв «из принципа» в правильной очереди и не очень-то преуспев в обретении желанного пива, мы с Мишкой примкнули к очереди неправильной. Потому что пивник отдавал явное коммерческое предпочтение той очереди, где все были без очереди.

– Товарищи, ну имейте совесть! – не выдержав, выкрикнул из правильной очереди мужчина интеллигентного вида, настоящий типаж: в очках, шляпе и мятом плаще. – Давайте по справедливости! Пусть наливает через одного – по очереди, потом без очереди!.. Опять по очереди – и снова без очереди!..

Народ загудел, будто потревоженный осиный рой, пивник, судя по всему, вняв народному «жужжанию», некоторое время честно обслуживал правильных очередников, но вскоре вновь вернулся к очереди неправильной.

Неправильная очередь быстро шла на убыль, да и стоять в ней было нескучно. Во-первых, можно было наслаждаться неплохим видом на монумент «Покорителям космоса», блестевший на октябрьском солнышке своими титановыми пластинами. А во-вторых, слушать разговоры и при желании в них участвовать.

Через два человека впереди нас молодой парень с ранними залысинами не без ораторского блеска рассказывал о вчерашнем митинге в «Лужниках», где профсоюзы требовали разогнать зажиревших на народных трудностях кооператоров и нажитое нечестным путём добро отнять и поделить…

– Мишаня, – поинтересовался я, – ты же смотрел вчера программу «Время», про митинг был сюжет?

– Не было! – отчитался Мишка. – Гласность, она тоже, знаешь, – палка о двух концах!

Получив свои шесть литров пива, мы зашли за угол и сделали по паре добрых глотков прямо из банки. В пиве первые несколько глотков самые вкусные – их-то и пьёшь ради удовольствия. Ну, а всё остальное пиво пьётся уже ради хорошего общения и приятной беседы.

Придя домой… Странно, но не гостиницей и не общагой, а именно домом вдруг повеяло от нашего жилища! Ничем другим, кроме как гуманистическим воздействием пришедшегося к душе пива, объяснить эту метаморфозу не берусь. Пиво – испытанный способ психологической разгрузки.

Итак, придя домой, мы с Мишкой по-домашнему устроились у стола, порезали селёдочку, что оказалась ещё и с икрой, и, не торопясь, приступили к пиву.

Опустошив первые две банки, сходили ещё разок… Конечно, сразу примкнули к неправильной очереди под неодобрительные взгляды очередников из правильной.

На селёдку денег решили не тратить – взяли полкило килечки пряного посола.

Пришли, сели, оприходовали одну баночку… Стаканчик следовал за стаканчиком… Килечка щекотала нос пряностями и оттеняла вкус пива, не давая ему набить оскомину. Ах, как легка и удобна килечка в применении! У рыбки отрывалась голова, и всё остальное отправлялось в рот, за исключением махонького хвостика. И так рыбка за рыбкой…

Как водится, настал момент, когда душа потребовала песни.

Мишка сходил в умывальник, тщательно вымыл руки с мылом, и на свет из-под кровати появилась его «Cremona».

«Пи-у, пи-у-у, пи-и-у-у», – застонали настраиваемые струны, и спустя пару минут из-под Мишкиных пальцев полилась мелодия, мгновенно обращающая душу в клубок из мягкой шерсти. И время после того обращения души потекло в ожидании момента, когда клубок с помощью двух волшебных спиц – музыки и текста, – петелька за петелькой, станет большущим свитером, способным согреть сотни людей, одиноко зябнущих на семи ветрах холодного мира.

When I find myself in times of trouble

Mother Mary comes to me

Speaking words of wisdom, «Let it be».

And in my hour of darkness

She is standing right in front of me

Speaking words of wisdom, «Let it be»…

Мишка пел, задрав голову вверх и глядя куда-то мимо меня, словно пытался приподнять себя немного над всем тем, что нас окружало: не очень-то уютной комнатой, казёнными кроватями, столом с лужицами пролитого пива, селёдочными костями, килечными головами…

Следуя за песней и Мишкой, я подхватил их совместное гармоническое движение и подпел в унисон:

Let it be, let it be, let it be, let it be.

Whisper words of wisdom, let it be…

Песню мы допевали, согретые мгновениями созидательного счастья! Будучи в какой-то мере творцами этого тепла! Вот что значит владеть… Хотя кто кем владел в тот момент – мы песней или она нами и кто кого творил – мы песню или она нас, – сказать затруднительно.

– Когда помру, – блеснув влагой в глазах, серьёзно и тихо произнёс Мишка, – хочу, чтобы над гробом не похоронный марш играл… Хочу, чтобы «Битлз» поставили – всё подряд, не только грустное…

– Погоди ты умирать! – в глубине души поражаясь Мишкиной столь простой и правильной идеей и целиком её разделяя, я всё же решил возразить и перевести разговор в более позитивное русло. – Песня-то о жизни… Для жизни… Входит Мать Мария и говорит…

– Мать Мария – это Божия Матерь! – вклинился Мишка.

– Да я знаю! Думаешь, совсем придурок, что ли?.. Так вот, входит Мать Мария и говорит: «Пусть будет так»… Значит, нужно принимать всё, что пошлёт жизнь… Такова судьба! Видимо, так… Вот родился кто рыжим – тот должен жить рыжим!..

– Ну-у-у, как это – всё принимать? – в сомнении протянул Мишка. – Я вот совсем не готов… Мне брат жены про их шахтёрские забастовки такое рассказывает… Да я и сам не слепой и не глухой!.. Ты знаешь, Сергуня, я в Ельцина верил… Сначала… А теперь вижу, что не тот это человек… Чужой!.. Я вот думаю…

– Стоп! Что-то я запутался! Рыжий, живи рыжим… А кто женился, тот уже не разводись – так, что ли?

– Кто про что, а вшивый про баню! – съязвил Мишка, медленно и плавно, чтобы поменьше образовалось пены, наливая в стаканы пивко. – Нет в тебе государственного мышления! Ты взгляни чуть дальше своего носа! Казалось бы, ну какое дело мне до этого Ельцина? А только сдаётся мне, что подведёт он нас под монастырь!

– А в кого ты веришь? В Горбачёва, поди? Ты народ-то не смеши! Вот с кем страну ждёт пирдуха!

– Что ждёт? Не понял…

– Ну, он так произносит фразу «пир духа»!..

Мишка снисходительно ухмыльнулся, взял крупную килечку, оторвал у неё голову, безголовую тушку отправил себе в рот и запил добрым глотком пива.

Я терпеливо дождался, пока Мишка совершит весь ритуал от начала до конца, и договорил:

– …А что про Ельцина болтают – алкаш, мол, и до власти жадный, – думаю, сказки всё!

– Сказки?! – повторно ухмыльнулся Мишка.– Ага!.. Сказки!..

Мишка хлебнул ещё пивка и заговорил каким-то особенным тоном, который, как мне показалось, я недавно где-то слышал.

– Ты вот послушай такую сказку!.. Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко, а стало быть, на одном подворье, что раздалося вширь от Москвы и до самых до окраин, жили-были животные разных пород. Каждая животина, соответственно своему природному предназначению и социальному статусу, знала своё место. Коровы, к примеру, щипали травку и давали молоко, а не лезли со своими рогами и копытами к прудам и озёрам, где в глубине вод обитали караси да щуки, а на поверхности сновали утки да гуси… В целом наблюдался экологический баланс. Большую часть подворья занимал огроменный огород со всеми что ни на есть огородными культурами. И морковка тебе, и картошка, и свёколка, и капуста, и огурчик, и помидорчик. Все с того огорода кормились – от водоплавающих до парнокопытных. И жилось на том подворье ладно и складно, но только опять же до поры до времени. Огород, он ведь пригляду требует… А пригляд – это уже должность руководящая. И вызвался пригляд над огородом исполнять боров один. Боров этот значился фигурой крупной не только в смысле веса и объёма, но и в познании огородных культур. И то! Мог он на вкус с закрытыми глазами отличить брюссельскую капусту от капусты брокколи, не говоря уже о белокочанной, а по длине морковной ботвы определить длину её подземной части… Время от времени, взойдя на самый высокий холм, боров выхрюкивал свою мировоззренческую позицию: «Я не просто боров, понима-аешь! Я боров-патриот! Мне наш общественный огород дорог, как родной! И понима-аешь, мне буквально по-свински жаль собратьев по фауне, вынужденных питаться сосисками, в коих крахмала больше, чем мяса. В то время когда крахмал можно потреблять из картофеля!» Хрюкал, хрюкал, да и выхрюкал себе должность по пригляду за огородом… Так-то оно вроде и правильно – кто лучше борова огород понимает? Дело пошло… Всё лето боров на огороде пригляд исполнял… И вот настал черёд урожай с огорода собирать. Схватились, а урожая-то нет! А что есть, то потоптано, потравлено да разорено… Подивилися все, ведь специалист самый что ни на есть пригляд исполнял! Как же так? Да вот так! Одно дело знать, как жрать капусту, а другое дело знать, как капусту выращивать!..

Мишка, начав излагать сказку в мягкой манере дикторов детских радиопрограмм, закончил неожиданно хлёстко и зло. Договорив, взял банку и плеснул нам обоим пива в стаканы. Плеснул тоже резко – оба стакана взыграли пеной и пролились пивом через край.

– Не знаю, Миша, не знаю… – Не дожидаясь, когда пена осядет, я схлебнул белую шапку, тёплую и уже утратившую вкус пива. – Может, ты и прав!.. Ну, уж если обращаться к фольклору, то хрен редьки не толще!

– Не слаще! – поправил Мишка.

– Ну, пускай не слаще! – согласился я. – Хотя не толще тоже!

– Это ты на Горбачёва намекаешь?

– Намекаю, Миша, намекаю! И даже говорю прямым текстом…

– И я тебе говорю прямым текстом! – отозвался Мишка. – О том, что у нас пиво закончилось! Ещё пойдём? Или нет, идти или не идти – вопрос не по существу! Ибо ответ очевиден – идти!

– Ну, пошли… – согласился я не без некоторых колебаний, поднимаясь вслед за Мишкой и запихивая пивные банки в сумку. – А по дороге я расскажу тебе свою сказку…

Мы, дробно стуча каблуками по ступенькам, быстренько спустились вниз.

У входа малость постояли, жадно вдыхая освежающий октябрьский воздух, изгоняя из лёгких застоявшийся воздух комнаты, насыщенный гремучей смесью рыбы, пива и табачного дыма, и отправились проторённой дорожкой на улицу Академика Королёва.

Подстроившись под Мишкин шаг, я продолжил:

– Так вот, на вашу хитрую жопу с резьбой у нас всегда найдётся всё, что положено с винтом… Сказка, значит… И ты послушай, дружок! Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко, на том же самом подворье, что раздалося вширь от Москвы и до самых до окраин, для надёжной охраны всякого там добра, наросшего в огороде да в амбары общественные попавшего, поставлена была будка сторожевая! Будка тёплая, из красного кирпича, и должность при ней при-виле-гиро-ванная – с мясным рационом. Из-за тепла да мяса служили псы при будке до самой смерти. И вот освободилась будка в очередной раз, а к тому обстоятельству прибился на подворье кобелёк – то-то он бегал, всем в глаза заглядывал, хвостом вилял. Ну его взяли и назначили на должность при будке взамен прежнего пса! Основной породы в кобельке этом различить не представлялось возможным – столько разного там намешалося. Пошёл он вроде бы в белую масть, но с проявленной на лбу чёрной отметиной. Одни смеялись, мол: «Чёрного кобеля не отмоешь добела». А другие прозвали его Шельма, потому как посчитали, что он Богом помечен. И на новой должности пуще всего полюбил тот кобелёк погавкать на разные темы: «Дайте я скажу, что сказал… Некоторые граждане считают, что нужен человек твёрдый, потому что мы в большом дерьме все…Так вот, теперь я пойду с еще большим забралом…» А на подворье весь мусор словесный кобелька брехливого за красноречие принимали, души в нём не чаяли и радовались промеж собою: «Новое мЫшление! Этот – не то, что прежние псы, которые только под себя гребли, этот – добро наше в разор не даст никому, хоть ворогу заокеанскому, хоть свойскому лихому человеку без стыда и без совести!» А кобелёк тем временем то за лытку свиную, то за щи прокисшие в дом воров пропускал, и те потихоньку богатства, что поближе лежали, из дома выгребали…

– Херня твоя сказка! – перебил меня Мишка. – Не ошибается тот, кто ничего не делает!

– Согласен! Но, Миша… Задумайся! И Ельцину…

– Во – Ельцину! – Мишка сунул мне под нос пахнущую килькой фигу, словно я мог в данный момент ему Ельцина заменить. – Ельцин, что?.. А Горбачёв «железный занавес» сорвал! Ему «Скорпионс» в Кремле пели «Ветер перемен», и Клаус Майне Горбачёву сказал, что им в Европе было страшно, когда Хрущёв стучал ботинком по трибуне в ООН, а Горбачёв пошутил, мол, с этого начался советский хеви-метал!

– Ага, и ты лично слышал?

– Нет, но так говорил Стас Намин!

– Лично тебе говорил?

– Что ты всё заладил, Фома неверующий? Да, мне!..

И тут мы обнаружили себя в хвосте правильной очереди к пивному киоску, которая с осторожным любопытством слушала, как мы орём на всю улицу, к тому же изрядно сдабривая свой ор громкими фамилиями.

Мишка в комическом ужасе зажал себе рот ладонью, а я, большим усилием придав лицу серьёзное выражение, взял Мишку под локоток и перевёл в неправильную очередь, где, похоже, нас тоже слышали и потому ненавязчиво пропустили вперёд.

Получив своё пиво, мы отправились в обратный путь, настолько раздираемые неистовым гомерическим смехом, что нам порою приходилось останавливаться, опускать на землю банки с пивом, чтобы не выронить, просмеиваться и идти дальше.

Когда мы переходили по пешеходной зебре улицу Космонавтов, Мишка решил, что мы с ним должны изобразить The Beatles, переходящих улицу Abbey Road так же, как на обложке одноимённого альбома.

– Но нас двое! – напомнил я Мишке. – А их было четверо…

– Ерунда! – отозвался Мишка. – Я буду Маккартни и Харрисоном, а ты – Ленноном и Старром…

– Я не хочу быть Ленноном! – возразил я Мишке. – Я хочу быть Маккартни! У Леннона жена – страшная стервозная японка…

– Хорошо! – миролюбиво ответил Мишка. – Это аргумент! Принимается! Я буду Ленноном! А ты – Маккартни! У него с женой всё в порядке… Иди ты первый…

– Нет! – опять заспорил я. – Там первый идёт Леннон! Иди ты первый…

– На тебя не угодишь! – по-прежнему миролюбиво сказал Мишка.

И мы пошли по переходу, изображая Джона Леннона и Пола Маккартни, а Джорджа Харрисона и Ринго Старра имея в виду…

Пока мы спорили «кто есть ху» и «ливерпульской четвёркой» ходили через улицу Космонавтов со своими третьими «шестьюлитрами», пробежало достаточно времени, и мы, чувствуя, что не донесём до дома переполненные пивом мочевые пузыри, занырнули в сирень отлить, где я, смутно чувствуя наступающее опьянение и сопутствующий опьянению бесконтрольный беспредел, предложил Мишке:

– Слышь, Мишаня, давай на этом остановимся! Что-то я хрень внутри себя чую…

Не договорив, я умолк, чтобы не привлекать к нам внимания, – за спиной послышались лёгкие шаги, характерное поскрипывание металлических деталей и шорох колёс по асфальту – похоже, женщина катила детскую коляску.

– Какую хрень? – поинтересовался Мишка, когда шаги стихли.

– Обычную хрень! Ну, что я всё могу, всё мне по плечу… Никто мне не указ… Нет запретов для меня и условностей… Вот мы с тобой писаем в кустах. А это некультурно… Допьём эти две банки, и всё!

– Мы уже не сможем остановиться… – реалистично рассудил Мишка, застёгивая штаны и выбираясь на тротуар. – Гон пошёл… Воля парализована алкоголем. Надо, чтобы кто-то поставил нам невыполнимые задачи… А кто?..

– Ты пасуешь перед обстоятельствами… Партия сказала надо – комсомол ответил есть!

– Ха-ха-ха! – заржал Мишка за моей спиной.

– И что смешного я сказал? Между прочим – это политический лозунг комсомольцев шестидесятых годов!

– Да нет… Тут кусты, где мы с тобой… Одно название, в общем. Мы как на ладони просматривались… Листья-то облетели… Осень! Унылая пора! Очей очарованье!..

– Не поминай Пушкина всуе! – Я тоже выбрался на тротуар и убедился в Мишкиной правоте. – А всё ты! «Не дотерплю, не дотерплю! Пусть лучше лопнет совесть, чем мочевой пузырь!..» Теперь так – банку выпиваем и разбиваем о батарею! И больше никакого пива! Согласен?

– А что? Хорошая мысль!..

Но бить банки не пришлось – человек предполагает, а Бог располагает! Ещё и пиво закончится не успело, как заявился наш сосед Сенька, решивший отдохнуть от московских родственников. Он с ловкостью Эмиля Кио вынул из недр куртки бутылку водки, и мы с Мишкой глазом моргнуть не успели, как уже втроём сдвигали стаканы под Сенькин тост: «За отсутствующих здесь дам!»

Потом случился временной провал, и в какой-то момент я осознал себя уже сидящим в холле и смотрящим в сторону телевизора.

Народ терпеливо теснился перед телевизором из-за «Музыкального ринга», в этот субботний вечер посвящённого противостоянию Ленинградского Мюзик-Холла и хорошо известного советским гражданам балета телевидения ГДР «Фридрихштадтпаласт» –танцевального коллектива наших немецких товарищей по социалистическому лагерю.

Стройные, фигуристые, словно отлитые по единому образцу немки и не менее привлекательные танцовщицы ленинградской школы варьете, да ещё в таком количестве, внимание командировочных мужчин не привлечь не могли.

Правда, лично у меня, в силу известных причин, всё это мелькание перьев, блёсток, плюс синхронное «задирание» в канкане эталонных женских ног на высоту примерно моего роста вызывало в совокупности некоторую тошноту.

Да ещё к тому же я обнаружил, что какой-то предмет мешает мне смотреть программу, заслоняя телевизор.

Я зажмурил правый глаз, пытаясь определить помеху, но предмет размывался, что не позволяло определить его контур. Тогда я попробовал закрыть левый глаз… Глаз почему-то полностью не закрывался, а только прищуривался. Пришлось прикрыть его ладошкой. И только тогда я понял, что заслоняет мне телевизор, – это были ветвистые рога, росшие из головы мужика, сидящего передо мною. Кто этот мужик, я не знал, но я время от времени видел его в коридоре и в холле у телевизора.

Я привстал на предательски слабых ногах и, сделав несколько шагов вперёд, попытался схватить рога и отломить их к чёртовой матери.

Первые две попытки не увенчались успехом: я никак не мог ухватить рога – руки хватали пустоту… С третьей попыткой тоже вышла промашка. Зато, промахнувшись, я съездил кулаком мужику по макушке.

Он вскочил, оторопело на меня посмотрел и спросил, пытаясь оставаться вежливым:

– В чём дело, молодой человек?

– Вы извините, но ваши рога мешают мне смотреть… Уберите их куда-нибудь… – тоже вежливо предложил я.

– Какие рога? Что вы себе позволяете?

– Твои рога! – Мужик начинал меня злить. – Ваши рога, то есть… Короче… Убери их! Или пересядь…

– Вы несёте бред! – зашипел мужик. – Вы пьяны… Идите спать!

– Я выпил… Да! И что? А ты – рогоносец! Ты бабу свою так довёл, что она тебе рога наставила! Что, не стоит на баб? Ты тоже, поди, Николаша?

– Какой Николаша? Вы тут не хамите!.. Сами вы с рогами! И с копытами… А ещё из института культуры… Где ваша культура? Вас что – плохо учили? Где воспитание?..

Назревала драка. Мне бы плюнуть на эти рога… Но моё тело уже наполняла изнутри злая сила, берущая надо мной власть.

– Где культура, спрашиваешь? – произнёс я, подчиняясь влекущей меня силе. – Выходит, нету! А вот пойдём с тобой на улицу, и ты поучишь меня культуре…

Я, сжав кулаки, двинулся к мужику, но меня схватили за руки и за плечи вовремя подоспевшие Вадик, Сенька, Виктор Соломонович, ещё кто-то из наших и, тараторя в несколько голосов всякий успокоительный вздор, увели, практически уволокли в мою комнату, где благополучно заперли на ключ.

И слава богу – мне ужасно не хотелось бить этого ни в чём не виноватого человека, итак уже несчастного из-за того, что ему приходилось прилюдно носить рога благодаря своей нечестной и нечестивой супруге.

А то, что на ключ закрыли, – так это очень даже гуманно и культурно! Там, где я вырос, буянивших и лезших в драку мужиков вязали по рукам и ногам, вязали тем, что под руку подвернётся. Чаще всего бельевыми верёвками, срывая их со столбов прямо с гроздьями прищепок. Вязали и укладывали в баню или сарай до полного протрезвления.

ЗАТМЕНИЕ № 4 – «ЛАНДЫШИ, ЛАНДЫШИ! СВЕТЛОГО МАЯ ПРИВЕТ…»

МАЙ, 1990 ГОД

Большая весенняя триада. Две полуграции. Дамы приглашают кавалеров. Огонь сжигающей любви. Познание противоположных смыслов сирени. «Эффект серебристой пираньи» – продолжение. ТАСС уполномочен заявить. Очередь в новое будущее. Империя Заливного Гуся. «А на левой груди профиль Сталина…»

«МИР! ТРУД! МАЙ!» – большая весенняя триада, знакомая каждому советскому человеку с младых ногтей. Потому что и в розовом детстве у гражданина СССР время от времени случаются события государственного масштаба. Одно из них – когда малыш в общей колонне первомайской демонстрации, ухватившись за мамину руку, держит за нитку связку красных шариков или, сидя на плечах у папы, несёт на палочке фанерного голубя, придуманного как символ мира великим Пикассо.

Ну что же: раз МИР до сих пор не рухнул, ТРУД по-прежнему считается единственно доступным способом превращения обезьяны в человека и по красивой астрономической традиции вновь наступил месяц МАЙ, значит, следовало признать, что жизнь продолжается.

Буквально пару недель назад я по телевизору смотрел в Барнауле трансляцию первомайской демонстрации с Красной площади. И вот, по истечении небольшого времени, я уже сам шёл мимо Мавзолея Ленина, прокручивая в памяти телевизионную картинку правительственной трибуны: Гобачёв – по центру, Янаев – у него по правую руку и Рыжков – по левую.

И мысленно представлял то, что по телевизору не показали, – как под крики протестующих «Позор!» и «Долой КПСС!» политбюро в полном составе покидало трибуну.

О случившемся политическом казусе во второй, «неофициальной» части демонстрации, той части, когда на Красную площадь вышла колонна независимых общественных сил, мне «по секрету» поведал всезнающий Виктор Соломонович.

– …Представляешь, Серёжа, – дойдя до драматических полутонов, завершил он свой конфиденциальный рассказ, – все как один ушли с трибуны! Гуськом!

– Постой, постой!.. Что значит «ушли с трибуны»?

Я поначалу усомнился в том, что это не розыгрыш. Нет, я понимал, конечно, Горбачёв, при всём его старании, не «герой нашего времени». Но показать всем, что он просто ничтожество и трус, – в это было трудно поверить, настолько он выглядел человеком, сведущим в политических играх.

Виктор Соломонович в ответ на мой вопрос какое-то время просто ёрзал губами, то ли подбирая слова, то ли скрывая в усах презрительную усмешку. Потом ус у него дёрнулся и компромиссно обозначил подобие улыбки – ну, понятно, разговор наш происходил хоть и в укромном уголке, но при отдалённом присутствии однокурсников и довольно частом брожении по коридору ГИТИСа совершенно посторонних лиц.

– И Горбачёв тоже ушёл?.. Сам? – съехидничал я, давая понять, что уловил ироничный подтекст Виктора Соломоновича.

– И Горбачёв! Да-с! – тут на лице Виктора Соломоновича прямо-таки закаменела гримаса наифальшивейшего ужаса. – Ретировался, что называется, в первых рядах…

– Но ведь он любит общаться с народом? – спросил я машинально, по ходу вопроса понимая, что вряд ли Виктор Соломонович сможет дать на него точный ответ.

– Видимо, – поделился своими соображениями Виктор Соломонович, и у него опять предательски дёрнулся его казачий ус, ещё раз приоткрывая хитрую иудейскую усмешку, – любовь сошла на нет!

– Ага-а-а! Пёс брехливый! – припомнил я сочинённую по пьяному делу сказочку. – Ну уж теперь ты дождёшься… Совсем скоро!..

– Извини, Серёжа, – Виктор Соломонович ошалело попятился и сбавил голос. – Кто пёс?

– Да никто! – сбавил голос и я. – Не обращай внимания!..

– Знаешь, Серёжа, – глядя в сторону, проговорил Виктор Соломонович. – Ты будешь смеяться, но мне на минуточку стало страшно…

– И мне… Если честно…

«МИР! ТРУД! МАЙ!» – когда подгибаются ноги у таких колоссов, как большая весенняя триада СССР, действительно становится страшно.

Нет, глобальных признаков крушения мира пока не наблюдалось, но самая малая трещинка в так называемых «устоях государства» способна довести привычный миропорядок до катастрофы. Государство – не Пизанская башня – накренясь, долго не простоит… В истории тому примеров тьма-тьмущая!..