Воин-Врач II

Левая рука наложила-таки узел и затянула его. Рядом второй. Между ними скользнуло остриё скальпеля – и жирная ядовитая гусеница сантиметров пятнадцати длиной осталась у меня на правой ладони. Нервно и тревожно подрагивая, как желе, медуза или наполненный водой воздушный шарик. Вот тут уж я и в самом деле перестал дышать.

Эта дрянь всё-таки лопнула. Тонкая, туго натянутая оболочка разошлась лоскутами, и зловонное гнойное содержимое заляпало кошму, руку, рубаху и порты. Мне. Ну и Рыси чуть досталось. Но в рану не попало ничего, и это было очередным чудом. Вторым из тех, каких не бывает никогда в жизни. Тем более два раза подряд.

Я тщательно обработал резавшей глаза сивухой руки, от локтей, до своих не по-здешнему коротких ногтей. И послойно зашил брюшину. И едва отложил иглу, как дед открыл глаза. Но не закричал и даже не дёрнулся. Глядя куда-то не то сквозь меня, не то прямо мне в мозг, он хрипло, шаркая сухим языком по пересохшим губам, проговорил что-то на своём, довольно долго и неожиданно осмысленно. Шарукан склонился над его ухом и прошептал что-то в ответ.

– Сау бол, урус, – выговорил Старый волк, с видимым трудом и напряжением фокусируя взгляд на мне. Память князя подсказала, что это означало «будь здоров» и одновременно являлось благодарностью.

Моя же память аукнулась старым забытым словом, что было в ходу у нас на целине, в моей давно прошедшей или ещё не наступившей юности. «Хоб» – так там скрепляли договорённости и выражали согласие. Если память не врала – переводилось на русский это как-то, вроде «пусть так будет» или «да будет так». Казахский «аминь», короче говоря.

– Сау бол, хан. Хоб! – отозвался я почти без паузы, не отрываясь от нанесения монастырской мази на шов. Заметив лишь краем глаза, как дрогнула бровь у Старого волка. Сын его, чьи руки так и лежали на плечах отца, вздрогнул в очередной раз весь целиком.

Холстина с лиственничной смолой была так себе пластырем, откровенно говоря. Но, как говорил в мои времена один давно покойный сибирский юморист с красной мордой: «Картошка, ежели с маслом – она в пять раз вкуснее, чем нихрена!». Как говорится, у других и такого нет, да и у тебя два дня назад и этого не было, так что не греши, Врач, нечего перебирать, не тот расклад. Залепив шов, одновременно рассказывая хану, что тут же переводил на ухо отцу, что двигаться резко нельзя, что постельный или напольный – как у них тут, не знаю – режим, я перебрался к Сырчану и срезал заскорузлые тряпки с правой ноги.

– Ах ты ж ма-а-ать, – хором и с совершенно одинаковой интонацией протянули Всеслав внутри и Рысь снаружи. И, если б не Дарёна, что сглотнула, отвела глаза а потом и вовсе зажмурилась, я бы непременно мысль эту развил. Многоэтажно, с загибами имени Петра Алексеевича Романова. До которого тоже лет семьсот ещё.

Если не вдаваться в подробности – то несколько дней назад это был открытый перелом берцовых костей в верхней трети. Сейчас же это было полное говно.

Молодому парню, сыну вождя, первенцу, оказали, видимо, помощь. Перетянули ногу выше перелома, а потом нагрузив его опиумом или чем там ещё, попробовали вправить-сложить на место кость. Не снимая сапога. Никогда ещё мне не хотелось пообщаться с предыдущим лечащим врачом своего пациента настолько сильно, как сейчас. Видят Боги, про которых шептал что-то, морщась от вида и от вони Всеслав, убить коллегу я, может, и не убил бы, но на руках его попрыгал бы каблуками от души. Чтоб он чисто физически не смог больше никого так лечить, как ханского сына. И мысль эта меня, признаться, удивила. Вспыльчивым я, случалось, бывал, но тут уж был прям перебор даже для меня. Наверное, средневековый антураж и соседство с оборотнем-князем так повлияло. Или то, что меня сперва раздавило в брызги тяжеленными дубовыми брёвнами, под которыми я после и сгорел дотла.

Но как бы то ни было, парень дышал. Дарёна, у которой по той щеке, что была видна мне, текла из зажмуренного глаза слеза, продолжала выводить мотив про туман над рекой. По обе стороны от меня ждали приказов Рысь и Немой. Сдаваться было некогда.

Глава 4. Знания и навыки

Единственным удачным моментом было то, что верёвку, ремень или чем там перетянули над коленом ногу Сырчана перед тем, как «вправить перелом», всё-таки сняли после того, как, видимо, окончательно удовлетворились видом изуродованной голени. Или просто решили, что сын хана помрёт что со жгутом, что без него, если на то будет воля Великого Тенгри. За неполных три дня рана, из которой по-прежнему торчал отломок большой берцовой, превратилась в воспалённый кусок мяса.

Вспомнились лекции из истории медицины, когда в такие заражённые раны подсаживали опарышей, чтобы те выедали гнилостные участки. Иногда, вроде как, даже помогало. Но мои знания и опыт как-то очень скептически относились к червякам в живом человеке. Потом – пожалуйста, против природы не попрёшь. Но пока стоило попробовать другие методы. Резко прогрессивные, пусть и с помощью музейного инвентаря. Но уж чем богаты.

Чистить пришлось много. Радовало только то, что осень уже развернулась в полный рост, дни были прохладными, а ночами начинало ощутимо подмораживать. На летней жаре за эти двое с небольшим суток рана воспалилась и загнила бы гораздо сильнее. И так-то дело было швах, откровенно говоря. Но когда удалось добраться до здоровых тканей, начало казаться, что шансы есть. Один из миллиона, как всегда. И второй – на чудо. Лимит которых сегодня, вроде бы, был исчерпан на две жизни вперёд.

…Пока я варил на теремно́й кухне в чём-то, похожем на глубокую сковородку или мелкий таз, серебряные штыри и проволоку, которые принесли Свен с Фомой, вместе с изогнутым зажимом Кохера, который Рысь тут же окрестил «кривым хватом», Дарёна с Домной и Немым смотрели на меня с нескрываемой тревогой. В их понимании увиденное ничем, кроме колдовства, быть не могло. И все мои рассказы про микробов и бактерий, невидимых глазу врагов всего живого, понимания в них не находили. А голландцу Левенгуку, придумавшему и собравшему первый микроскоп, с помощью которого можно было бы подтвердить мои сказки наглядно, предстояло родиться только лет через шестьсот. Инвентарь, свёрнутый в холстину, прокалённую в бане, натопленной по-Гнатовому, куда только пожарным в форме и заходить, лежал и ждал своего часа в плотно, насколько это было возможно, закрытом ларце. И вот дождался.

Когда я потянул ногу к себе, остолбенели все. Зашелестел что-то хрипло Ясинь, неожиданно громко заскрипел зубами Шарукан, ахнула, оборвав напев, княгиня. На их глазах голень приняла привычную, не жёванную форму, и длина ног парня сравнялась. Звук, с которым в ране сыро скрежетнули друг о друга концы берцовой кости, заставил моих ассистентов, хладнокровных и кровожадных, вздрогнуть. Ян выронил зажим и сунулся было подхватить его с заляпанной кровью кошмы.

– Нет! Новый хват бери! Помнишь же: что упало – то пропало, – еле успел остановить его я.

Пара штырей-спиц расположилась с обеих сторон кости. Отломки, что промыл-протряс в канопке с сивухой и смазал снаружи монастырским снадобьем, улеглись на свои места, как в детской головоломке. Только эта, наша, была ни разу не детской. В этом времени, наверное, ногу из кусков собирали впервые. Грубовато сделанные зажимы без зубцов-кремальер держали серебряную проволоку откровенно говоря хреново, поэтому придуманная мной «обвязка» заняла много времени. Но результат меня в принципе устроил. И подумалось о том, что следующим заказом для рукодельных родственников, Фомы и Свена, будет нормальный бикс для стерилизации инструмента и компрессионно-дистракционный аппарат. Должны справиться, думаю. Заодно вспомнилось, как я давным-давно потратил отпуск на то, что доехал до далёкого Кургана, где целую неделю учился и стажировался в НИИ экспериментальной и клинической ортопедии и травматологии у самого́ Гавриила Абрамовича Илизарова. Уж кольца да спицы тутошним мастерам выковать точно под силу. Осталось только вспомнить, как резьбу нареза́ют, и чем. Пока ни одного винтового соединения на глаза что-то не попадалось.

Руки тем временем собирали ткани вокруг кости, что выглядела в серебряной оплётке, как мечта арматурщика-лилипута. Но придраться мне было, вроде бы, не к чему. Заложив дренаж, свёл и сшил при помощи изумлённых ассистентов края раны.

– Гнат, две доски нужны, чистые, вот такой длины, вот такой ширины, – показал я другу окровавленными ладонями нужные размеры. Тот молча кивнул, поднялся с колен с хищной плавной грацией и в три шага слетел с лодьи.

– Янко, найдёшь тут ведро с верёвкой? Не везёт мне что-то с лодками последнее время: как ни попаду на какую, так обязательно в кровище уделаюсь весь!

Напряжение начинало понемногу отпускать. То, что Сырчан дышал, и сердце у него билось, очень обнадёживало. Гарантий успеха, разумеется, не было никаких, кроме, пожалуй, того, что в гробу, или в чём тут степняки хоронят своих покойников, он будет лежать с ногами одинаковой длины. Но почему-то казалось, что два чуда в один день – не предел. Почему бы, спрашивается, Богам не расщедриться и на третье?

– Отец говорит, за сотворённые тобой чудеса дети Степи должны омывать твои руки и ноги слезами, – прочистив горло, выдал вдруг Шарукан, послушав отрывистые хриплые фразы отца.

– Ясинь-хан слишком долго пил маковый отвар и вдыхал дым маковой смолы. Мы с тобой условились обо всём там, на берегу, – я ткнул большим пальцем за плечо, туда, где князь и хан провели первое мирное заседание. – И о чудесах говорить пока точно рано. Я предлагаю тебе подождать воли Великого Тенгри вместе со мной, в моём городе. Вечное Синее Небо ответит, будет ли жить твой отец, в течение седмицы, а над судьбой Сырчана подумает дольше, никак не меньше одной-двух лун. Они будут гостями в моём доме, там я смогу попробовать помочь Небу принять верное решение. Будь гостем и ты со своими людьми, Шарукан.

Приглашал я его, переводившего мою речь Старому волку, закрепляя шины на ноге сына. И, судя по молчаливому одобрению князя, лишнего, вроде, пока не ляпнул. Пора было отходить на «второй план», медицина кончилась, а в политике я разбирался значительно слабее.

– Ты и твои люди можете разместиться на берегу или в домах единоверцев-земляков в городе. Ясинь и Сырчан должны много спать и есть особую лечебную пищу. Они не будут пленниками или заложниками, хан. Любой из твоих людей, как и ты сам, сможет быть рядом или приходить в любое время. Лучше будет, если мы с женой окажемся поблизости, когда им станет хуже. Будет очень жаль, если вся работа пойдёт прахом. Но решать тебе, добрый сосед, – вернувший себе управление Всеслав снова говорил спокойно и размеренно, без давления. И исключительно чистую правду.

– Я принимаю твоё гостеприимное приглашение, князь, – отозвался хан, выслушав шёпот отца и не сводя глаз с ровно поднимавшейся и опускавшейся груди сына. – Мне будет интересно посмотреть на твой дом и на твой город. И нам есть, о чём поговорить. О жёлтых камнях, слезах холодного моря. О кораблях, что возят их. О призраке без бороды, у которого руки и голова приставлены к туловищу задом наперёд, которого видел здесь отец.

Гнат с Немым мгновенно освободили руки, отпустив шкуру-скатку и инвентарь, что собирали на отдельной тряпке. Видно по ним ничего, кажется, не было, но их напряжение и готовность к бою чувствовались отчётливо. И были тут ну вот совершенно ни к чему.

– Я уже говорил про маковую смолу, Шарукан. С неё и не то привидеться может, – тон Всеслава не поменялся ничуть. Собой он владел великолепно, я бы не смог так, пожалуй. Фигурой «с головой наоборот» наверняка был я сам – в ночных застольных разговорах с князем на мне всегда был привычный по той, первой, жизни белый халат, завязанный на спине. Здесь так вряд ли носили, и понять тревогу старика было можно. А ещё хотелось узнать, как он умудрился меня разглядеть? Хотя, кому бы ещё видеть души покойников, как не умирающему, да под конской дозой опиатов?

– Ты прав, поговорить нам найдётся о чём. Чьи люди понесут твою родню на мой двор? На полотне нужно, бережно очень, – продолжил князь, давая понять, что байку про призрака услышал, но обсуждать здесь и сейчас не планировал.

– Мои справятся, Всеслав. Укажите только дорогу, – кивнул хан, соглашаясь с предложенными правилами.

– Гнат, сделай путь к терему пустым и чистым. И чтобы Яновы глазастые ребятки наверху, а Ждановы плечистые внизу. Мне не нужны камни, крики или хотя бы косые взгляды от тех, чьи родные не вернулись с поля возле Альты-реки.

Рысь кивнул, поднялся и начал «семафорить» двумя руками, удивляя степняков. Под его дирижёрские взмахи задвигались, меняя очертания, и заслоны на причалах и цепи периметра выше по берегу. С крыш и деревьев посыпались парни с луками, до этих пор вряд ли замеченные гостями из Великой Степи.

Домна отвела болящим горницу ближе ко всходу. Видимо, для того, чтобы их посетители не болтались по всему княжьему терему – режимный объект, как-никак. Шарукан с двумя молчаливыми крепкими половцами расстелили коврики возле широких лавок, на которых их воины уложили очень бережно Ясиня и Сырчана. Дед щурил слезившиеся глаза по сторонам всю дорогу с берега. Парень в себя так и не приходил, но и опасений пока не вызывал: дышал сам, пульс был в пределах нормы, и даже жа́ра особого не было.

В тот вечер мы ужинали «расширенным составом». Помимо сотников и тайных советников я пригласил за стол и "зарубежных гостей". Старательно игнорируя настойчиво-яркую мимику Ставра и Юрия. Мне их эмоции были вполне понятны – Степь с тех времён, когда Святослав Храбрый разбил и покорил хазар, была враждебной, и при любой возможности налетала на русские земли, грабя, убивая и уводя в плен наших людей. Но нам со Всеславом было на это наплевать. То, что планировал князь, начинало сбываться, и мысли остальных по этому поводу его волновали мало. А вот то, что Алесь разговорился с молчавшим до последнего Сункаром, что был кем-то вроде начальника кавалерии у Шарукана, интересовало гораздо сильнее. Коллеги обсудили преимущества и недостатки разных пород коней, искренне радуясь, что нашли друг в друге экспертов высокого уровня. Приятно, что ни говори, наблюдать за увлечёнными профессионалами. Князь время от времени поглядывал на тот край стола, где эти двое переговаривались на лютой смеси двух языков, помогая себе жестами, и думал о том, что вопрос с пятью сотнями коней Алесь наверняка сможет решить неожиданно быстро. Второй степняк, Байгар, был у хана тем же, кем у Всеслава Рысь. С ними по пути с берега тоже вышла хохма.

– Своим наказы раздаёт. Велит вежество знать и вести себя, будто к старшему в юрту вошли. Слуг не задирать, людей не бить, баб без сговора не тискать, – снова будто не разжимая губ переводил Гнат отрывистые окрики, что разлетались над берегом. Половцы кланялись хану, показывая, что волю поняли и обязуются исполнить. Если кто из них и был удивлён приказам, то понять это по каменно-спокойным скуластым мордам было невозможно.

– Эва как, – одобрительно протянул Всеслав. – Удивил Шарукан. Но пока ладно всё идёт, пусть так и дальше будет. Ты бы сошёлся поближе с кем-то из их старшин, Гнатка.

Рысь поднял бровь, будто намекая, что неплохо было бы каждому своим делом заниматься. Но князь продолжал, словно не заметив этого.

– Глядишь, укажешь какую-нибудь улочку неприметную, где вдовицы весёлые живут. Кто знает, может, и не все из его воев совладать с искусом смогут. Не мне тебя учить, сам всё понимаешь. Заодно и приглядят наши, чтоб беды да свары не вышло. Нехорошо это, если гости с хозяевами сразу ругаться станут. И не ко времени очень. Вот совсем прямо не ко времени.

– Понял, Слав. Пригляжу, – кивнул он, водя глазами по рядам половцев. Будто выбирая жертву. А наткнувшись на ровно такой же взгляд навстречу, кивнул и направился к одноглазому воину, что появился перед строем степняков будто по волшебству. Это и был Байгар.

По результатам встречи и переговоров глав разведок было уговорено, что к колодцам и воротам гостям, при всём к ним хозяйском уважении, лучше лишний раз не ходить, особенно ночами, так же, как и к темницам-порубам. Можно, но нежелательно, во избежание, как говорится. В остальном же – добро пожаловать, гости дорогие. Судя по тому, как хлопали друг друга по плечам эти двое, расходясь по сторонам едва ли не лучшими друзьями, знакомство прошло успешно. Ну, или нет – этих шпионов-разведчиков ни в одном из виденных мной времён сам чёрт не разберёт. То обнимаются, то шило ядовитое под рёбра вгонят, не снимая улыбки с лица. Что поделать, работа такая.

Когда гости отправились после ужина в отведённую им горницу, сходил с ними. Деда накормили слабым бульоном и снабдили отваром шиповника с ещё какими-то укрепляющими травами и ягодами, который он цедил с видимым удовольствием. И смотрел с завистью на Сырчана, налегавшего на творог и печёные яблоки, две корзины которых прислали монахи из своего сада. То, что у парня прорезался аппетит, радовало несказанно. Как и то, что отвар ивовой и осиновой коры, пижмы и полыни ещё с какими-то неизвестными мне травами и кореньями он принимал безропотно, как и пергу с прополисом. Оставалось надеяться, что эффект от них будет хоть какой-то. Антоний уверял, что при «заветренных ранах» это всегда помогало.

Вернувшись за стол, встретился глазами со Ставром.

– Кониной потной терем провоняет теперь, – брюзгливо начал старый воин. Но в глазах его было что-то кроме старческой скандальности. Да и она-то, кажется, была фальшивой.

– Ага, – согласно кивнул Всеслав, потягивая сбитень.

– Чего в дом-то натащил бесов этих пыльных? На них блох, поди, больше, чем на шавке последней! – не унимался дед. – Сидели бы повдоль берега, возле костров, как им и пристало, скулили бы тягомотину свою.

– Отмоются. В баньку сходят, с веничками. Поживут хоть по-людски, не всё ж мозолить задницы об лошадей, – спокойно продолжал князь, – глядишь, кому и понравится мирное да чистое житьё. А при свободном жилье гостей на землю за забором спать укладывать, чтоб небом укрывались, не по-русски, Ставр, – и взгляд Всеславов сделался острым. Дед вскинул боевито седую бороду, но сник разом, когда дедко Яр положил ему на плечо свою тёмную от вечного загара широкую морщинистую ладонь. И прикрыл глаза, чуть качнув головой, мол, «погоди, послушай пока».

– Пока половцы гости в моём доме. И на моей земле. Давно такого не бывало. И пока так длится – они не стреляют и не секут наших братьев и детей. Если Богам понравится это, дозволят они, чтобы внуки наши и правнуки со степняками жили дружно, мирно, по-соседски. За то, чтоб столько душ русских сберечь сейчас, да наперёд верную тропку проложить, я им, дед, в своей ложнице постелю, прямо с конями! Понял ли задумку мою, Ставр?!

Над столом повисла тишина. Притих даже маленький Рогволд, что было раскапризничался по вечернему времени.

– Уразумел, княже, – склонил голову инвалид. – Прав был Буривой, не след тебя с другими ровнять и по обычной мерке мерить. Ты, знать, как и он сам, на три перестрела вперёд глядишь, за тёмным лесом дорогу видишь даже там, где не бывал сроду.

– Мы с вами, други, дорогу ту сами торим. И от нас одних зависит, куда выведет та стёжка. И какой ей быть – широкой да светлой, или в ямах да буераках, со вражьими стрелами за каждым кустом. Ты тогда, на берегу, верно сказал, дедко. Просить Богов каждый может. А вот клятву дать да сдержать её, на свои силы надеясь, не всякому по плечу. Я хочу, чтобы путь был светлым и чистым, и чтоб шли мы по нему без опаски. И всё, что в силах моих, для этого сделаю. И от каждого того же ждать буду. И заставлять, приди нужда.

Казалось, усталость долгого и богатого на события дня ушла из голоса Всеслава. И говорил он твёрдо, пусть и негромко. А перед глазами его словно расстилалась та самая дорога, о которой шла речь. Путь русской земли в призрачном мареве, называемом будущим. И это видели и чувствовали все в горнице.

– Потому что у нас не тряпки да злато-серебро на кону. Каждый живой воин семью создаст, детишек народит. А те – своих детишек, как и заведено. И если я ратника того не сберегу, положу в сече дурной да ненужной за то, чтоб сейчас сидеть выше да мягче, жрать сытнее, я всех, кто в мир от него народиться мог, убью. Десятки, Ставр, жизней, сотни душ за каждым, если чуть дальше носа своего глянуть. Именно поэтому буду заставлять и требовать. Строго. С любого. И плевать мне, свой ли, чужой.

– Благодарствую за науку, княже, – седая голова старого убийцы склонилась ещё ниже, так, что борода легла на стол.

– Тяжела твоя доля, Славка. Но счастье наше в том, что понимаешь ты её верно, да не бежишь от неё. Сам говорю тебе, и всем, кто слушает меня, передам слова эти. Вместе той дорогой пойдём, докуда сил достанет. И детям-внукам задел добрый оставим.

Голос деда Яра, старого седого медведя из Полоцкой дубравы, могучего волхва и учителя-воспитателя Всеслава, дрогнул лишь в самом конце, на словах о детях. И голову он склонил так же низко, как и Ставр.

Глава 5. Лесостепь

Интересно, всё-таки, устроена жизнь. Я пережил три войны, чёртову гору генеральных и первых секретарей, и даже нескольких президентов. Навидался всякого. Но не утратил способности удивляться и радоваться, даже незначительным, казалось бы, мелочам. Робким, еле заметным лучам восходящего Солнца. Причудливым узорам инея на траве, что пропадали уже к завтраку. Даже сонным осенним мухам. Наверное, поэтому и довелось мне пожить дальше, пусть и так неожиданно, то деля тело с древнерусским князем, то, вот как сейчас, наблюдая за подворьем, как будто сидя на крыше княжьего терема.

Вчерашний разговор крепко засел в памяти, и в моей, и во Всеславовой. И у каждого, кто был за столом, надо думать. Но сомнений ни в одном из сказанных слов не было. Была лишь знакомая железобетонно-твёрдая уверенность в том, что всё задуманное было верным и правильным. Оставалось только достичь поставленных целей.

На ступенях лестницы-всхода сидели бок о бок, неслышно о чём-то переговариваясь, Рысь с Байгаром. Чуть поодаль, возле костерка, расположился десяток половцев. Семеро спали вповалку на каких-то шерстяных подстилках цвета старой грязи, трое бдили, поглядывая, чтобы дымок костра не особо тянуло к окнам. Один из них еле слышно выводил какой-то протяжный бесконечный напев. Со стороны кухни тянуло чем-то съестным, вроде разваристой кашей с жёлтым, как сыр, коровьим маслом.

На крыльцо вышла боком давешняя корова-Маланья, держа закрытый котёл. За ней следом показалась Домна с двумя пари́вшими на утреннем морозце корчажками в руках. Вручила их с вежливым, но сдержанным поклоном, главам конкурирующих спецслужб, зябко поёжилась и зашла обратно в сени. Воеводы грели руки о горячие глиняные бока посуды, с отеческой благостностью и миролюбием глядя, как толстуха щедро шлёпает черпаком в миски половецкого десятка густую кашу. Руки тянули все, проспать завтрак, видимо, считалось позорной глупостью в любой из армий каждого из времён. Картинка была настолько мирной и умильной, что когда пространство снова закружило меня в водоворот, я бы искренне улыбался. Будь у меня в этой бестелесной форме лицо.

Но едва сознание привычно заняло место «за плечом» князя, что осторожно утирал после умывания бороду, опасаясь разбудить сына и улыбавшуюся во сне жену, как губы разошлись и у Чародея. Наши памяти как-то наловчились мгновенно меняться образами, и увиденная картина утреннего двора Всеславу тоже пришлась по душе.

Пациенты чувствовали себя нормально. Деда предсказуемо штормило после почти недели на морфиновой диете, и выглядел он очень уставшим. Но от еды и питья не отказывался, просто на вопросы отвечал явно нехотя и через силу. Шов был в порядке, температуры, вроде бы, не было.

Сырчан наоборот удивил общительностью и тем, что по-русски шпарил без запинки, с тем же, что и у отца, лёгким акцентом. А ещё удивила рана, которую на ночь я обвязал капустными листьями. Отёк на ноге почти исчез, а лёгкое покраснение возле нескольких стежков было вполне в пределах нормы. Феодосий, что взялся помогать болящим, пусть и не православным, предложил к капусте добавить давленой моркови, которая, как он уверял, «тоже хорошо вытягивает». Я согласился, дав добро. Пожалуй, будет толк из него. Насчёт по духовной линии – не знаю, не ко мне вопрос, а вот интерес ко врачебному делу у него искренний, неподдельный. Примерно такой же, с каким смотрел на меня Шарукан, не отходивший от изголовья отцовской лавки.

Выйдя на крыльцо, махнул рукой подскочившим было министрам обороны и уселся между ними.

– Ну, как ночь прошла? – поинтересовался Чародей у разведки.

– Тишь да гладь, княже, – отозвался Рысь тут же. – Гостям никто обиды не чинил, и сами они вполне себе мирно ночевали. К лодьям их сунулись было одни, глянуть, вдруг что лежало плохо? Но там рядом Ти́тов десяток дремал сторо́жко, они и объяснили, что всё правильно лежит, хорошо, как великий князь велел.