Господа хорошие

– А то бы приказала Васе подать автомобиль и проехала бы по всем Ивановкам. Махала бы рукой встречным. Они бы удивлялись, куда это их прекрасная барыня поехали.

– Люди делами заняты и по улицам не шатаются. Ехать надо в воскресение и предупредить старосту за неделю, тогда народ выйдет, встанет по обочине с флажками и цветами. Не тревожь народ пустяками, пусть трудится.

Пока Любовь Андреевна пили кофе, Ивановка проснулась, люди потянулись на работу, застучали молотки, завелись автомобили, зазвенела ключами у магазина продавщица Варвара.

– Маруся, – кликнула хозяйка кухарку.

Маруся появилась через минуту, поправляя передник. Она тяжело дышала:

– Извините, госпожа, не услышала сразу, в погреб спустилась за грибочками. Что изволите?

– Как думаешь, к завтраку уже пекло будет? Ты погоду смотрела?

– Жарко будет, Любовь Андреевна.

– Тогда скажи Максиму, что завтракать будем в беседке с лебедями.

– Как скажите, что еще изволите?

– Ничегошеньки больше, Марусенька, мне не надобно, ступай милая, занимайся.

– Чашечку, позвольте, заберу.

– Оставь, Максим приберет.

– Да некогда ему будет такими мелочами отвлекаться, поутру столько дел. Пока весь дом обойдет, все проверит, дай бог к завтраку поспеет. Я возьму посуду, меня не затруднит.

– Хорошо, как знаешь, возьми конфетку.

– Мне нельзя, я толстая, – улыбнулась Маруся и схватила из протянутой ей барыней вазочки две конфеты.

На освещенный ярким солнцем балкон, из комнатной тени выплывал уверенный и подтянутый Максим Максимович. Он глянул на Марусю, и она моментально исчезла, как будто растворилась или улетела на солнечном луче к себе на кухню. Он встал напротив Любовь Андреевны, вежливо кивнул и, сложив руки за спиной замер, как постовой у Кремля.

– Доброе утро, Максим Максимович, – поздоровалась барыня.

– Доброго и вам утра, Любовь Андреевна. Есть ли какие распоряжения?

– Завтрак подайте, пожалуйста, в беседку с лебедями. Боюсь, тут жарко будет, а в столовой душно.

– Кондиционер можно включить.

– Просквозит, не дай бог. Будем завтракать на воздухе. Какое лето на дворе стоит! Присядь, любезный.

Мажордом отодвинул стул и сел так, чтобы не закрывать госпоже вид, и чтобы ей не крутить головой при обращении к нему. Все эти тонкости службы передавались в их роду от отца сыну, из поколения в поколения.

– Максим, сегодня я хочу быть спокойной. Что скажешь?

– Мэм, все будет о’кей.

– Ты меня успокоил, приготовь к вечеру баню и двух парильщиков, вдруг все пойдут. Мы с Аней точно пойдем, она вчера хотела хорошо попариться.

– Что еще? – спросил, вставая Максим Максимович.

– Свободен, ступай, – глянув вскользь, отпустила его хозяйка.

Сидя на балконе, Любовь Алексеевна, часто впадала в воспоминания, и ненавидела себя за это. Она не хотела жить прошлым. Каждый вечер, ложась спать, она заставляла себя представить будущее.

А на балконе она всегда погружалась в воспоминания. И чтобы не расстраивать себя, Любовь Андреевна встала с кресла, обула домашние туфли и, волоча по полу угол кружевной шали, небрежно накинутой на плечи, пошла в гостиную, смотреть развлекательную передачу «Утренняя почта» за 1985 год.

Погрузившись в мягкий диван, барыня смотрела, как по сцене Колонного зала Дома союзов бегает Валерий Леонтьев в узких и рванных на коленках лакированных штанах. Он тряс кудрями, дрыгал ногами и от этого зрелища, Любе становилось смешно.

Мимо дивана прошла Аня, и приветливо помахала рукой. Люба махнула ей в ответ. Потом она слышала, как Маруся что-то обсуждала с Анной в столовой. Люба сделала громче звук телевизора, диктор объявил:

– Выступает Сергей Беликов с песней «Живи, родник».

Люба совсем не помнила такого артиста, а песню знала. Лирическая мелодия нагоняла на нее тоску, и она переключила канал.

Огромные рыжие львы парка Серенгети охотились на буйвола. Гигантский бык еле держался на ногах, в него вцепилось несколько хищников, один укусил за морду, другой висел на шее, третий вцепился в заднюю часть. Буйвол качался, но еще стоял, секунды его жизни заканчивались, и он медленно завалился на бок.

Любовь Андреевна выключила телевизор и закрыла лицо подушкой. В глазах опять появилась темнота, и засверкали далекие искры звезд.

– А не сходить ли тебе на кладбище? – спросила одна Люба у другой.

– Еще зачем, – ответила себе Любовь Андреевна.

– Развеешься.

– Иди в жопу, – нагрубила себе Люба.

Когда Любовь Андреевна откинула подушку, мимо прошмыгнула Инесса. Она обернулась, и Люба поманила ее пальцем. Инесса встала, как вкопанная, поправила волосы, пригладив кудряшки двумя руками, огладила себя по платью. И семеня, подошла к барыне.

– Доброе утро Любовь Андреевна, вы звали меня.

– Принеси, пожалуйста, квасу и книгу, что лежит у меня в спальне.

– Сию минуту, – протараторила Инесса и упорхнула в спальню.

Буквально через пятнадцать секунд она появилась с книгой и, подавая ее госпоже, произнесла:

–Ваша книга, мадам, я мигом за квасом, – и расторопная горничная метнулась на кухню, где в царстве пара и ароматов колдовала над завтраком кухарка Маруся.

В столовой пила кофе Анна Павловна и перед ней, на краю стула, держа ровно спину, сидел Максим Максимович.

Дом оживал, наполнялся обыкновенными ежедневными звуками, таинственная тишина раннего утра исчезла. В Главной Ивановке начинался прекрасный летний день. В господском доме все происходило по распорядку, заведенному еще прадедушкой. Вставали не рано, ни на кого не кричали, делали все быстро и с усердием. Подгонять никого не требовалось, каждый знал круг своих обязанностей.

У барыни Любовь Андреевны были серьезные планы на ближайшие дни. Она привыкла жить в Ивановке и не представала себя в другом месте. В любом городе в Барабульске или в областном Новослободске, даже в столице – городе-герое Москве Любовь Андреевне Красновой (ударение на букву а, КрАсновой), было неуютно. Города ее раздражали непутевостью и бестолковостью. В городах не было гармонии, улицы, проспекты и бульвары, казались ей кротовинами. Даже гуляя в городском парке, ей не хватало зелени и цветов, а масса незнакомых людей, потоком несущаяся по тротуарам, пугала спокойную и уравновешенную Любовь Андреевну.

Естественно, она бывала в мировых столицах, выезжала на известные курорты, посещала святые места, ничего прекраснее своей Ивановки не встречала. Но теперь она устала. Бог не дал ей брата, и с этого началось ее невезение. Любящий отец обожал жену и дочь. Он был крупным хозяйственником, но, сколько мама с папой не старались, сын у них не получился. Папа до пятидесяти лет говорил, что его отец верил и старался, поэтому дождался наследника. Но мама, обнимая его, и снежностью говорила:

– Андрей Георгиевич, врачи поставили окончательный диагноз.

Впервые в Ивановке не было наследника, народ перешептывался на собраниях и в курилках.

Борис Борисович, потомственный свинопас, говорил свинаркам:

– Не бздите, вон Екатерина Великая или Елизавета Первая, какими странами правили. Будет и у нас Любовь Первая великая. Не пропадет Ивановка. А пока барин в силе, чо приуныли, пошли работать, план сам себя не сдаст на мясо.

И свинарки, надевая резиновые перчатки, запевая бодрую песню, шли вкалывать.

– Э-гей, бродяги,

Пришла пора обедать!

Выбегайте из дверей,

Поспешите, поспешите,

Вам сюрприз!

Из корыт и из кормушек

Закуси! – неслось из бетонного свинарника.

Чтобы не отставать от наук и не тужить в городе, Любе выписали лучших профессоров из ближайшего ВУЗа. Они приезжали в Ивановку, и Люба сдавала сессию. Получая подарки профессора, благодарили председателя Иванова всеми добрыми словами, которые помнили:

– Андрей Георгиевич, – не выпуская руки барина, говорил профессор истории КПСС, Яков Ларионович. – Премного благодарен, вы всегда можете на меня рассчитывать. В любой ситуации, звоните в любое время. Спасибо большое, мне столько до следующей сессии не съесть. А шапка такая богатая, точно у министра.

– У министра точно такая, – отвечал Иванов и не врал.

Институт Люба окончила, не выезжая из Ивановки, даже диплом ей привез лично ректор Барабинского педагогического института. Все было хорошо, только мать, умная и добрейшая женщина, иногда журила мужа. Жужжала ему на ухо, как пчела:

– Замуж ей нужно.

Однажды папа привез в Ивановку незнакомого молодого человека. Давно такого не случалась в их заповедных краях. Обходились своими силами. Когда приходилось вызывать специалистов, их селили в специальном общежитии для приезжих, где в номерах стояла румынская мебель и вазы из чехословацкого сервиза. Ни одна чужая машина не имела право проехать на территорию заповедника «Красный Ивановец». Все передвижения контролировала специальная егерская служба. И местные знали, что с гостями лучше не разговаривать. Народишко, бывало, шептался в клубе:

– Говорят, приехавшего спеца, который вышел ночью из общаги покурить, так и не вернули в город, – вытирая лоб платком, рассказывал скотник Игорь Игоревич.

– А ты откуда знаешь? – уточнял тракторист Петр Петрович из Старой Ивановки, прибывший за новыми колесами для К-700.

– Так Васька его не увозил, видал?

– Как я мог увидать, я же из своей Ивановки не выезжал.

– Во. А мы тута живем, я самого Ваську не спрашивал.

– А Степку спрашивал.

– Ты совсем, что ли. Кто же о таких делах егерей спрашивать будет.

– А ну-ка, хвать чепуху молоть, – грозно говорил староста Захар, и мужики замолкали, только семечки трещали в их зубах.

Молодого человека, привезенного барином, расположили не в общежитии для специалистов, а разместили во флигеле барской усадьбы. На планерке Андрей Георгиевич представил его как начальника нового отдела. Барин долго смотрел на руководителей служб, собравшихся на еженедельное заседание, и молчал. Присутствующие шмыгали носами, ерзали на стульях, смотрели в потолок или пялились в окно. Наконец Ивановский председатель, отхлебнув чаю из фарфоровой чашки, сказал:

– Товарищи, с этого дня Николай Николаевич Краснов, то есть КрАснов, будет руководить службой взаимоотношений с внешним миром. Приказываю все отчеты в областную администрацию, налоговый или плановый комитеты согласовывать с ним. Ни единого документа без его резолюции из заповедника не должно выходить. Понятно? – спросил Иванов, и в голосе его была реальная угроза. Давно ивановские мужики не слышали такой стали в речах барина.

– За кого вы нас держите, коле мы совсем без ума? – начал Захар Захарович. – Ваша милость, не сумлевайтеся, еслив чо, мы любой приказ, как великое повеление, исполним. Сказали ни, так мы и будем ниже травы, тише воды. Вы только не гневитесь, от ентого нервы портятся и сердце болит.

– А теперь послушаем Николая Николаевича, – сказал председатель, когда староста выдохнул после своей пламенной речи.

– Коллеги, в целях повышения эффективности я вынужден всех просить оставаться крайне внимательными. Я не собираюсь лезть в ваши дела, вы лучше меня знаете, как работать на местах. Но, поверьте, со временем я с каждым поговорю и внятно объясню, в чем наша главная задача, которая встала перед нами в связи с надвигающимися событиями.

После таких речей даже вечно полный скептицизма главный экономист Сергей Сергеевич сказал жене за ужином:

– Дельного парня привез барин.

– С прицелом, должно быть, – ответила ему супруга, но Сергей Сергеевич не понял, о чем трындычит глупая баба.

Через несколько дней, дав молодому человеку оглядеться, Андрей Георгиевич пригласил его на обед. Иногда барин или барыня приглашали особо отличившихся холопов в дом. Бывали руководители служб, например, на день животновода приглашали заведующего фермой и зоотехника, а на день учителя звали сразу двух учителей, чтобы им не было волнительно в барском доме. Галина Федоровна любила привечать творческих работников. Бывали в доме директор клуба и библиотекарь. В этот раз были только домашние и гость.

Галина Федоровна не предупредила дочь, потому что и сама не знала. Муж ей ничего не сказал. Не в его правилах было извещать супругу. Это должна была знать кухарка Маруся и Максим Максимович.

Люба вышла к обеду в легком гипюровом платье в яркий геометрический узор. Ее сексуальные голые колени были покрыты маленькими ссадинами, потому что утром хозяйская доченька ползала на полянке и лопала землянику.

Барыня с самого утра была не в настроении, у нее не клеилась найденная в овраге крынка восемнадцатого века. Хозяин утром долго читал газеты, потом смотрел программу «Международная панорама». К обеду все по обыкновению улыбались и были счастливы.

Ровно в пятнадцать часов в столовую вошел мажордом и шепнул хозяину.

– Разрешите проводить?

– Приглашай, – ответил Андрей Георгиевич.

Через минуту Максим Максимович представил дамам молодого человека:

– Младший научный сотрудник, кандидат наук Николай Николаевич.

Галина Федоровна развела руками и многозначительно посмотрела на мужа. Люба свистнула от удивления.

Глава дома взял гостя за руку и проводил к столу.

– Николай Николаевич, познакомитесь, моя дражайшая супруга Галина Федоровна. Прошу отнестись к ее просьбам внимательно и немедленно их исполняйте.

– Очень рад, – признался молодой человек.

– Приятно познакомится, – не скрывая искренней заинтересованности, произнесла Ивановская барыня.

– А это, – продолжал Иванов, подведя Николая к дочери, – Любовь Андреевна. Как не трудно догадаться, моё сокровище. Предупреждаю, остерегайтесь её откровенности. Но не смейте перечить даже в мелочах. Отказов она не принимает.

– Папа шутит, – не соблюдая ритуал, Люба первой открыла рот.

– Очень рад знакомству, – смутился гость, и кончики его ушей побелели.

– И мне удивительно любопытно, – ответила Люба. – Но давайте обедать, суп стынет.

– Да, – спохватилась Галина Федоровна, – к столу, немедленно обедать.

Все расселись, глава семейства по старинке повязал салфетку, а Николай аккуратно положил на колени и повернулся к Галине Федоровне в предвкушении вопроса. Она не заставила себя ждать.

– Позвольте спросить, Николай Николаевич, – поднимая рюмку водки, обратилась она к молодому человеку. – Как устроились? Нравится вам вид из окна?

– Благодарю за заботу, вид приятный, комфорт на высоком уровне. Мне удобно. Никаких претензий.

– Поделитесь, пожалуйста, первыми впечатлениями о наших местах, – предложила хозяйка.

– Земли ухоженные, все прибрано. Все на своих местах. Много птиц. Уморительно красиво чирикают.

– Максим, положи гостю рябчика с грибочками, – распорядился хозяйка.

– Расскажите, что в столице происходит? – решилась спросить Люба.

– Первого мая была демонстрация, а девятого салют, – сухо ответил ей Николай, но при этом приветливо улыбался.

Первый обед прошел в милых разговорах о погоде и природе. Было заметно, как гость быстро находит нужные слова и, не скрывая смущения, старается быть откровенным и открытым собеседником. Господин Иванов внимательно наблюдал за Красновым, не торопил с ответами и не настаивал пить до дна. Матушка Галина Федоровна, старалась подложить Николаю самые вкусные куски. То и дело говорила:

– Максим, предложите гостю заливное. Максим, подайте гостю кулебяку.

Люба вставляла в разговор ничего не значащие реплики, и даже эксперт по женским намекам не смог бы их вычислить в ее милой болтовне. Например, она спросила.

– А вы читали Достоевского?

– В рамках школьной программы, – ответил Николай.

– И что вы думаете, Раскольников герой?

– Психопат и преступник, – не задумавшись, сказал Краснов, и все засмеялись.

Отобедав, папа предложил пойти в парк, но мама сказала, что после ночного ливня земля не просохла и лучше выйти на балкон. Любе было все равно, где пить чай. К чаю вынесли торт.

– У вас, наверное, праздник? – без затей спросил Николай.

– Просто воскресение, – успокоила его Галина Федоровна, и украдкой глянула на дочь.

Люба вертела большой нож и готовилась привычным движением разрезать торт.

– Люба, подожди, – остановила она ее. – Предложи Николай Николаевичу эту почетную обязанность.

Люба легко отдала нож гостю. Николай сосредоточился, прицелился и нарезал торт на ровные сегменты.

– Абсолютная уверенность, глаз – алмаз, – произнес Андрей Георгиевич. Было не понятно, он похвалил гостя или высказал удивление точностью его действий.

Обед закончился поклонами и рукопожатиями. Перед сном, Галина Федоровна долго стояла перед иконой Богородицы и читала заклинания. А ивановский барин сосредоточенно играл сам с собой в бильярд. Люба почитала недавно вышедший «Хазарский словарь» и заснула без каких-нибудь задних мыслей. А Николай Николаевич до глубокой ночи сидел у себя во флигеле. Пододвинув кресло к окну, он штудировал 10 номер журнала «Политическое самообразование» за 1984 год.

В следующую пятницу, увидев в подзорную трубу Николая задумчиво стоящим с бутылкой лимонада у памятника ее деду, Люба послала ему записку следующего содержания: «Соизвольте посетить меня сегодня вечером ровно в десять. Ожидайте в беседке, в конце сада. Вас проводят. Любовь». Ей нравилась короткая подпись без лишних изысков типа, ваша друг или жду ответа, как соловей лета.

Вечером, надев мохеровый свитер и замшевые брюки, она подошла к беседке. Николай развалился в плетеном кресле и смотрел на луну.

– Скучаешь, – не поздоровавшись, начала она.

– Ни капельки, – ответил он.

– Чем занят?

– К вам пришел.

– А так?

– Работаю.

– А вечером?

– Да так, – неопределенно ответил Николай и встал. Понизив голос, он спросил. – Вы что-то хотели?

– С чего ты взял? – удивилась Люба.

– Вы мне писали.

– Мне показалось тебе грустно, ты стоял такой растерянный.

– Где?

– Днем у памятника.

– Да, может быть.

И возникла пауза. Люба облокотилась на колону, увитую диким виноградам. Николай сел на перила и качал нагой.

Через минуту Люба спросила:

– Что дальше будет?

– Где? – уточнил Николай.

– Вообще.

– Странный вопрос. Нужна конкретика, в какой сфере.

– Ты перспективный молодой человек и приехал в деревню.

– А в чем мои перспективы?

– Не напрашивайся на комплемент. Высокий, красивый, умный, впереди годы научных успехов, карьера.

– Каких успехов? – спросил молодой человек, пропустив откровенный комплемент, но еле заметная застенчивая улыбка его выдала.

– Будешь доктором наук.

– Ерунда, скоро такой кавардак начнется, что не до науки будет. О какой карьере вы говорите, надо будет спасаться. А что такое карьера? О чем мы говорим, находясь в Главной Ивановке? Карьера это Госплан или аппарат ЦК. Нет, Любовь Андреевна, – Коля отвернулся, глянул на луну, и Люба поняла, что наступила на больную мозоль, чего и планировала делать.

– Коль, ты знаешь, что тебе придется жениться на мне.

От такой прямолинейности он даже вспотел, подтянулся и, покрутив головой, как боксер перед боем, сказал:

– Я рассматривал такое развитие ситуации, но это была не стратегическая линия. Предполагалось, что, если вы полюбите меня, и ваши родители будут не против, при некоторых обстоятельствах я мог бы просить вас стать моей женой. Но, повторю, это не рассматривалась как генеральный план действий.

– А какай был генеральный?

– Успеть подготовить ситуацию к переходу и через три-пять лет, в зависимости от развития событий, уехать за границу.

– Прям совсем за настоящую границу? Эмигрировать? Смело.

– Предположительно через пять лет это будет массовое явление.

– Да ладно? Кто тебя отпустит. А где ты учился?

– ВПШ.

– Это как МГУ?

– Нет, совсем другой профиль.

– Коль, не напрягайся. Мама, скорее всего, уже попросила Богородицу, чтобы ты меня полюбил. Папа, наверное, уже решил, что из тебя получится неплохой зять, тебе просто некуда деваться. Так что посмотри на меня внимательно и привыкай к тому, что у тебя скоро появится жена. Понимаешь, Богородица маме не откажет. Ты все равно собирался пожить у нас пять лет, вот и поживем вместе. Что тебе во флигели маяться, по вечерам одному грустить.

Столбняк не отпускал Николая, он только мог сжимать и разжимать кулаки, чтобы поддерживать контакт разума со своим телом

– Вы меня совсем не знаете, – наконец выдавил он.

– Коль, ты думаешь, тебя не проверили перед тем, как привезти? Ты видел наших егерей, они в погранвойсках служили, в областном КГБ практику проходили. Они из мертвого зайца информацию вынут. А ты живой человек. Если папа тебя притащил, значит, ты белый и пушистый. Давай я тебя за руку возьму, тебе легче станет.

Девушка взяла Николай за руку, а потом обняла и прислонилась к нему, как прижимаются к плюшевому медведю.

– Успокойся, миленький, все будет хорошо. Мы поженимся, тебя никто не тронет, маме ты понравился. Будешь так же работать, но зато каждый вечер у тебя будет женщина, способная вынести тебе мозги на пустом месте. Ты согласен?

Николай нюхал ее волосы, пахнущие ромашками или чем-то другим, он не разбирал тонкостей цветочных ароматов. Он уперся в девичью грудь, спрятанную под махровым свитером, и думал, какая у него простая история любви. Он даже не успел пострадать, не переживал, не впадал в прострацию от страсти. Все произошло мгновенно. В этот момент он догадался, что пропал, что ему по душе такая прямота и простата отношений.

– Понятно, – ответил он.

Люба засмеялась тихим приятным смехом домашней радости. Погладила парня по спине, просунув руку ему под рубашку, и произнесла:

– На первом свидании я не целуюсь. Приходи завтра.

– Надо предупредить твоих родителей, – перешел Николай на «ты», не заметив, как это само собой произошло.

– Давай несколько дней подружим. Скажем предкам, что хочется романтических вечеров под пенье соловьев, со стихами и прогулками за реку. Хотя от них ничего не скроется. Доложат.

– Я не против, лишь бы они не разозлились. Неприлично без разрешения.

– Сядь, – приказала девушка и толкнула парня на кресло. – Значит так, милый, – говорила она, приглаживая мохер на груди, он от соприкосновения с рубашкой Николая наэлектризовался и стоял дыбом. – Я любимая дочка хозяина, как скажу, так и будет. Ты сказки читал?

– В рамках школьной программы, – буркнул Николай, и Люба звонко засмеялась. – Хороший мой, – продолжала она, – мы ничего предосудительного делать не станем, но и приходить завтра к предкам за разрешением встречаться со мной не надо. Им тоже хочется эмоций, пусть немного понервничают. Это как в хорошем кино. А ты кино любишь?

– Смотрю, – кивнул Николай.

– А ты не сухарь?

– Что это?

– Какой-то зажатый.

– Много новых и ярких событий случилось за несколько дней. Я не ожидал, что приеду в заповедник, не думал, что встречу тебя. Я жил размеренной жизнью, числился в плановом отделе организационно-партийной работы. Думал, как приспособиться к переменам. А потом я здесь и передо мной маячит свадьба. Ты бы не офигела?

– Да, есть от чего тормознуть. Поверю тебе на слово. А ты песни под гитару поешь?

– Нет. Не пою, а что?

– Ой, как хорошо, теперь я тебя по-настоящему полюбила, как я этих бардов не терплю, ты бы знал. С ума все сошли, поют и поют. Есть хочешь?

– Да так.

– Мань! – крикнула Люба.

– Ау, – ответили ей из кустов.

– Тащи еду, будем жениха кормить, оголодал бедненький.

На дорожку, ведущую к беседке, выскочила кухарка Маруся и выкатила тележку. Она стремительно накрыла стол белой скатертью, выставила хрустальные бокалы, налила вина, выложила серебреные приборы, достала из сумки закуски и горячий бифштекс средней прожарки, обсыпанный кедровыми орехами, настоянными в гранатном сиропе.

– Ешь, милый, мясо еще горячее, – приказала Люба.

– Шикарно, – вырвалось у Николя. – Как это у тебя получилось.

– Это все Марусенька, она говорит, что мужик должен быть сытым, а ты в столовке совсем не поел. Я в таких делах еще не опытная, а Маруся замужняя дама, толк знает. Правда, Мань?

Маруся прикрыла рот рукой и тихо хихикнула.

– Все, ступай, посуду утром забреешь. Спасибо, Мань.

Маруся поклонилась, махнула салфеткой и, виляя попой, удалилась по дорожке в сторону дома.

Милая во всех отношениях ивановская барышня, совершенно несоветского воспитания, села напротив жующего молодого человека и стала заглядывать ему в рот.

– Что? – проживав, спросил Коля.

–Да так, – ответила Люба.

И произошла химия. В тот момент, когда Люба обнимала Колю, а он вдыхал запах женщины, между ними произошел сговор. А сейчас случилась химия. Он улыбнулся и, отрезав большой кусок бифштекса, засунул его в рот. Она закрыла лицо ладошками и прыснула от смеха.

– Выпьем, – предложила она.