Господа хорошие

– Только помни, сын, о народе и не забывай о государе.

– Все поменялось, пап, – по-юношески возразил Андрей.

– Что поменялась? Только имена да звания. Раньше был уездный предводитель дворянства. Было уездное земство, управа. А теперь секретарь районной парторганизации, Совет депутатов, да Исполком. А еще в уезде был исправник. А теперь начальник милиции, прокурор и ГеПеУ.

– Частной собственности не осталось.

– У кого не осталось? У бывших помещиков и промышленников не осталась, она теперь у председателей колхозов и красных директоров.

– Ее нельзя передать по наследству или продать.

– Да, это фундаментальные перемены. Передать нельзя, но украсть можно.

– Государство должно что-то давать?

– Сынок, оно может дать от десяти до двадцати пяти лет без права переписки.

– А ты, отец, не боишься так шутить?

– Я всего боюсь, но так всегда было. Есть царь или генеральный секретарь, есть боярская дума – Центральный комитет партии, есть опричники, чекисты по-нашему. Все как триста лет тому назад. И отобрать все нажитое могут, и голову отрубить. Народу легче, его гонят, он идет, а благородному человеку надо под каждого царя приспособиться и сохранить имущество, чтоб народишко жил. Подохнет народ, и мы по миру пойдем.

– Куда идти, закрыт мир? – с горькой иронией ответил Андрей.

– Люди везде живут, и в Магадане, и на Мадагаскаре. Сколько сил положили на то, чтобы жить в мире, а не берет он нас. Все кругом корчится от боли и страха. Что делать? Продолжим родной надел окучивать.

– Посмотрим, отец. Одного демона пережили, к этому самодуру приспособились, кукурузы посеяли, целину распахали. Придет следующий царь, будем с ним уживаться. Ты много сделал, удержал поместье, людей не растерял, и я постараюсь. Есть у меня мыслишки. Развернуться хочу.

Георгий Михайлович смотрел на сына и верил, что Андрей развернется, был у парня талант. Он мог так все обделать, что до него такое никому в голову не приходило. Еще в школе он предложил, организовать совместное предприятие с участниками стран содружества. У Болгар купили консервный завод и стали выпускать абрикосовый компот. Венграм стали отправлять лекарства, во Вьетнам ванильное мороженое, в Монголии покупали шкуры и производили кожи, которые экспортировали в ГДР на обувную фабрику. Польша покупало сырье для парфюмерной продукции, а на Кубу вместо ракет отправляли пшеницу. Но главное он придумал, как колхозные доходы конвертировать в твердую волюту и прятать на счетах Швейцарских банков.

На рождественские каникулы 1964 года Андрей приехал не один. Не предупредив родителей, он привез в усадьбу девушку.

Вела она себя сдержано, скромно, немного подавлено. Как потом оказалась, она представляла Ивановку как обыкновенную советскую деревеньку, забытую на краю провинции. До этого один раз она видела село: На первом курсе их гоняли на картошку в соседнюю область. Она читала рассказы модных писателей-деревенщиков в молодежном журнале «Юность». В ее представлении деревня это кривые улочки, покосившиеся заборы, коровьи лепешки и старухи в ватниках. А когда на барское крыльцо вышел хозяин с прислугой, когда хозяйка вынесла каравай с золотой солонкой, Галя потеряла дар речи и присмирела.

Барыне Надежде Владимировне девочка понравилась. Она долго расспрашивала, умеет ли она шить, вышивать, варить крыжовниковое варенье и чем может быть полезна в хозяйстве. А узнав, что девочка журналистка, посмотрела вдаль, окинула взглядом Ивановку, представила объем работы и приказала делать ремонт в кабинете директора библиотеки.

Георгий Михайлович сразу проникся симпатией к барышне и по-другому ее не называл.

– Какая милая современная барышня, – восхищался он, глядя, как она старается перед Надеждой Владимировной.

– Галя хорошая, – бубнил Андрей и улыбался.

Матери он признался:

– Я бы женился. Но она не хочет жить в деревне. Мечтает уехать в Москву, работать в ТАСС.

– Сынок, не переживай, все будет так, как ты захочешь. Девушка она, конечно, городская, не приспособленная к сельской жизни, но мы что-нибудь придумаем. Построим ей типографию. Будет выпускать журнал «Ивановская явь». Тебе нравится название?

– Название красивое. Журнал – лишние затраты, думаю, она займется домашними делами, а тебе пора отдыхать.

Надежда Владимировна положила голову на плечо сыну, вспомнила, как сорок пять лет назад ее истощенную и тифозную привезли в этот дом. Вспомнила, как она со временем стала хозяйкой в усадьбе, как угасала старая барыня.

Мать Георгия Михайловича была властной и сильной женщиной, но время не пощадило и ее. Никуда не денешься, придется и ей отдать дом в руки этой девочки.

Три дня Андрей возил Галю по имению, показывал свои любимые места: Тут он упал с велосипеда, там сломал лыжу, а в этом овраге его сбросил жеребец. Он рассказывал ей, как много дел впереди, как важно жить на земле.

Катаясь с горки в Рождественскую ночь, Степка Степанов, толкнул случайно Галю в коленку, и она упала прямо на руки Андрею. И только в этот миг Господь включил тумблер любви. Как при коротком замыкании вспыхнула искра. И Галя сказала:

– Андрей, я хочу быть твоей женой.

– Я согласен, – ответил Андрей и поцеловал девушку на глазах всего честного народа.

Народ возликовал, женщины запели и закружились парами, мужчины кричали:

– Ура, ура, ура, – и бросали в небо шапки.

Надежда Владимировна, наблюдавшая эту сцену со школьного крыльца, расплакалась, а Георгий Михайлович велел накрывать столы и запускать фейерверки.

В город молодые не вернулись. Андрей перевелся на заочный факультет, а Галя этой же ночью забеременела. Она была хорошей девушкой из достойной семьи советских работников управления коммунального хозяйства, привыкших скрывать свою родословную. Отец ее был из образованных разночинцев, а мать из купеческого рода с берегов Амура. Совдепия не пощадила их, родственников у них не осталось. Галин отец сильно хворал, мать безотлучно была при нем. Из-за болезни Федора Исааковича они не смогли приехать на свадьбу. Им отправили подарки и большое письмо с пожеланиями здоровья и со словами благодарности за дочь. А также просили скорее быть в гости, пообещав предоставить двухместную палату в санатории-профилактории, где работают квалифицированные врачи, медицинские сестры и современные аппараты физиотерапии.

День в день, ровно через девять месяцев, в два часа по полудню Галина Федоровна разродилась девочкой пятидесяти сантиметров ростом и трех килограммов веса.

Ивановки восторгались. Деревья вдоль дороги, ведущей от усадьбы к санаторию-профилакторию, украсили розовыми лентами. Молодежь на главной площади устроила танцы, между Ивановками пустили автобусы и до утра развозили загулявших людей.

В Старой Ивановке провели крестный ход, поп Макарий отслужил торжественную литургию. В Нижней Ивановке шахтеры обещали не выходить из забоя, пока не нарубят руды на 100 процентов сверх дневной нормы. А директор клуба разучил с хором песню «Пусть всегда будет солнце», и школьники исполнил ее перед окнами детской у господского дома. Ребятам вынесли конфет, а директору клуба рюмку сливовой водки.

В этот день над Ивановкой стояла радуга и переливалась всеми цветами, как ворота в рай. На крестины приехали родители Галины и поселились во флигеле. Передовая ивановская медицина подлатала Федора Исааковича. Он стал веселее смотреть на мир, супруга его Александра Сергеевна, стала бодро исследовать окрестности. Она полюбила бывать в темном лесу.

Но как бы старики не крепились, годы брали свое. Федор Исаакович не пережил следующую зиму, его похоронили на Ивановском кладбище.

– Еще сильнее ты приросла теперь к Ивановке, – прижимая Галю к груди, сказала Надежда Владимировна.

– Да, теперь тут и мои могилы, – утирая глаза, ответила невестка.

Через пару лет, теплым апрельским вечером в загробный мир ушла и мама Андрея.

Георгий Михайлович резко сдал и стал капризничать, отказываться от лекарства и процедур, но лето прошло в заботах и, казалось, он выправился. В одно особенно радостное воскресение он позвал сына в кабинет, усадил в кресло и сказал:

– Смотри, сын, – и открыл потайную дверь в стене за портретом Брежнева. – Здесь в сейфе лежат документы, которые пока тебе не надо знать. А как умру, ты все прочитай и глубоко задумайся. Запомни, ключ я прячу в прачечной.

– Перестань пап, – успокаивал Андрей старика. – Ты еще поживешь, ты крепкий, у тебя порода.

– Не старайся сынок, порода есть, а сил не осталась. Хорошо живем, дом полная чаша, деревня процветает, почти пять тысяч душ у нас, их всех надо занять. Хозяйство разрослось, как вспомню, что у нас было и что теперь есть, самому не верится, а все своими руками создал. Не на пустом месте, конечно, отец и дед много оставили, но через модернизацию мне самому пришлось проходить. Думай, сын, как дальше жить. Чувствую, надо делать следующий шаг.

– Отец, я решил назвать наш колхоз научным экспериментальным хозяйством. А темный лес объявить заповедником и у поворота поставить КПП.

– Интересная идея, – выпустив облако дыма из трубки, протянул мудрый старик. – Поэтому вам, молодым, дальше руководить. Вы смелые, ты по-новому смотришь на жизнь. А мне, старику, пора собираться к моей разлюбезной Наденьке. Заждалась она меня на облаках.

Но Господь не сразу призвал Георгия Михайловича Иванова, дворянина, орденоносца, депутата, председателя колхоза «Красный Ивановец». Старик прожил еще полтора года. Он также, как батюшка, выходил на высокое крыльцо барского дома, садился в кресло и наблюдал за деревней.

Домашнее хозяйство давно всем своим весом легло на хрупкие плечи Галины Федоровны. Народ стал перед ней раскланиваться, как раньше делал это перед барыней Надеждой Владимировной.

– Матушка барыня, – обращались к ней пожилые женщины. – Приходите к нам на посиделки, порадуйте старух!

Особенно жалобно просила бабушка Инесса:

– Галина Федоровна, одарите вниманием пенсионеров, не побрезгуйте. Выпейте с нами чаю с варением. И матушку вашу Александру Сергеевну приводите.

– Кто же ее в лесу поймает. Мне кажется, она оттуда и не выходит. Перебралась в Старую Ивановку поближе к темному лесу. Я приду, к вам на Восьмое марта и посадим, – обнадеживала она старух. А потом отводила в сторону старую Инессу и шептала:

– Скажи дочери, чтобы она кровать заправляла так же, как ты делала при родителях.

– Галина Федоровна, так наорите на нее, это в вашей власти, она горничная бестолковая, а вы, небось, барыня.

– Как же я на нее кричать стану, она же человек.

– Эх, госпожа матушка, не выветрился из вас ихний комсомол с человеческим лицом. Коль не по-вашему, всыпьте ей ремнем, и прикажите, как делать. Мне вас не учить. Вы человек взрослый. Ой, помню, как Георгий Михайлович любил Надежду Владимировну. Дай Бог ему еще пожить.

Но Господь распорядился по-своему. Однажды мужики принесли старому барину трехпудового осетра из его любимого пруда, встретил Георгий Михайлович делегацию, похвалил за доблестный труд, наградил всех сторублевкой. Разговорились о делах, о временах, судачили о международной политике. Дворецкий Максим вынес мужчинам по стопке, выпили, крякнули, поклонились до земли. Староста Захар Захарович прочитал заготовленную речь.

– Глубокоуважаемый и горячо любимый товарищ Иванов. Наш дорогой Георгий Михайлович. Отец родной. Мы делегаты от всех жителей наших Ивановок сердечно благодарим вас за счастливую жизнь, которая благодаря вашим усилиям выпала на наши головы. Вашим усердием, под вашим чутким руководством мы пришли к изобилию. Наши дети имеет возможность ходить в школу, наши женщины имеют оплачиваемый отпуск по уходу за малолетними детками. Наши старики получают от вас пенсию. С вашим именем мы каждый день встречаем солнце. Мы спать ложимся, молимся за вас. Прости, батюшка, если мы по недосмотру глупые холопы, что не так сделали. Клянемся оберегать твой род до скончания времен. Благослови, благодетель.

Выслушав Захара, Георгий Михайлович повелел поднять себя. Он встал, оперся на плечо дворецкого, оглядел родную землю, перекрестил сельчан, дал всем пришедшим поцеловать руку, некоторых похлопал по щеке и произнес:

– Посему быть.

Утром сиделка Лукерья, зайдя в спальню к старому барину, увидела на его челе мертвецкую желтизну. Потомок рода Ивановых на склоне лет безмятежно скончался в своей теплой кровати. Были пышные похороны. Даже те, кто помнил похороны царского барина, как теперь называли Михаила Георгиевича, не представляли, что можно хоронить с такими почестями. На церемонию собрались все жители Ивановок, только телятницы и свинарки остались на работе, потому что нельзя бросить приплод. Шахтеры поднялись из рудника, взяв знамена в руки, они склонили их пред гробом покойного. Химики и фармацевты, механики и скотники, трактористы и пилот сельхоз авиации Вадим Вадимович, врачи, учителя, доярки, овощеводы, конторские сотрудники, библиотекарь вышли на площадь. Пионеры на три дня повязали черные галстуки, санитарки надели черные маски, во всех домах закрыли зеркала и выключили радио.

В семейном склепе Ивановых было приготовлено место. Чугунные ворота замогильного царства скрипнули и с воем пяти тысяч людей, убитых горем, дубовый гроб с золотой инкрустацией накрыли мраморной плитой.

От барского дома, до церкви на другом краю села выставили поминальные столы. Ни одного чужого человека в этот трагический день в деревне не было. Ивановка закрылась и превратилась в особо охраняемую территорию.

Отстояв на девять дней службу, Андрей Георгиевич собрал членов правления, то есть руководителей подразделения, и объявил волю отца. Теперь он был полновластным хозяином.

– Да кто же сомневался, – не выдержал Захар Захарович. – Вы барин, вам казнить и миловать. Забудьте, чему вас в институтах учили. Мы все понимаем. Жизнь она не по учебнику политэкономии идет, а по сердцу. Дед ваш нас терпел, за глупость нашу, отец ваш терпел, пришло время вам нас уму-разуму учить. А мы не посрамим, век роду вашему верны будем. За родину, за Ивановку, товарищи!

И все присутствующие встали и поклонились в пояс.

– Разрешите высказаться по делу, – подняв палец к небу, попросил главный экономист хозяйства.

– Говорите, – разрешил Иванов. – Садитесь, товарищи.

Сергей Сергеевич, тем же пальцем, что указывал в небо, поправил очки в толстой роговой оправе, вынул из кармана блокнот, положил его на стол, открыл, причмокнул губами и сказал:

– Я все понимаю, инвестиции, новации, интенсивное хозяйство, интеграция в общий рынок, с этим мы далеко пошли, но, товарищи, я предупреждаю, что пора вводить принципиально другой подход к распределению прибыли.

– Так, так. Ты это, Сергей Сергеевич, о чем? – спросил Андрей Георгиевич.

– Мы всю прибыль вкладываем в нашу землю, я предлагаю вкладывать прибыль в новейшие разработки мировых лидеров высоких технологий. А то так и будем копаться в навозе.

– У вас есть конкретные предложения?

– Есть, Андрей Георгиевич, наш отдел набросал план на следующую пятилетку, у нас получилось следующее.

Сергей Сергеевич послюнявил палец и перелистнул страницу в блокноте.

– Не сейчас, – остановил его председатель. – Подготовьте соображения к планерке. Будем решать в рабочем порядке. Еще есть вопросы? – обратился он к присутствующим.

– Есть вопрос по порядку отчуждения территории и правомерности внутренних распоряжений, – вставил главный юрист.

– И это, пожалуйста, в рабочем порядке. Что еще?

– Еще, уважаемые товарищи, – поднимаясь со стула, произнес парторг, – Надо нам окончательно утвердить ревизионный отдел партийной организации. Не перебивайте, пожалуйста. Я знаю, как все ответственно относитесь к партийной работе, не пропускаете собрания, но мне надо отчитываться в областном комитете. Они задают вопросы, когда будет готов список членов ревизионной комиссии.

– Илья Ильич поднял серьезный вопрос, садитесь, товарищ парторг. Я буду строго спрашивать с каждого участка о партийной работе, на следующей неделе мне надо быть на Съезде депутатов Верховного совета. Вернусь, проверю. Чтобы список был. И кстати. Илья Ильич, говорят, в столице очень популярны бобровые шапки, добавьте в каждую подарочную корзину по шапке. Зайду в Минсельхоз, в Мингеологию и к товарищу Суслову.

– Извините, если речь зашла об идеологии, в Старой Ивановке пора менять ретранслятор, пастухи на дальних лугах и трактористы на крайних полях жалуются, «Маяк» стал плохо принимать.

– Эти вопросы на планерке. Я собрал вас, для того, чтобы объявить решенье: пора идейно пересмотреть наши отношения с государством. Но если вы подняли рабочие вопросы, то слушайте. Всем отделам подготовить записки с предложениями на тему, как нам отгородиться от влияния государства, не потеряв в качестве жизни. Экономисты, юристы и образование, к понедельнику доложите.

В огромной столовой господского дома горели огни, ждали к столу хозяина. Заслышав мягкие шаги Андрея Георгиевича, дочка Любочка выбегала к нему, топая по дубовому паркету босыми ножками, и кричала:

– Мой папка приехал.

Андрей хватал ее, поднимал к потолку, украшенному позолоченной лепниной, и целовал.

– Как дела егоза? – спрашивал он дочь, вылитую куколку, разодетую в платье с кружевами.

– Я кота нарядила Бармалем, – взахлеб хвасталась своими делами Любочка. – А еще мы с нянькой Юлей гусей выбирали, а потом им на дворе головы отрубили. Пап, а пап, ты на съезд поедешь, привези мне велосипед с надутыми колесами? Как у большой.

– Все к столу, – приказывала Галина Федоровна, и никто не смел ослушаться. За барским столом прислуживал вышколенный потомственный мажордом Максим Максимович. Нынче подавали тушеного с авокадо гуся, салат из морской капусты и взбитень.

– Папа, а мы с бабой Шурой в лес пойдем, она обещала.

– Только не забудьте предупредить егерей.

– А они уж меня все знают, – подавала голос теща Александра Сергеевна, сухонькая, но бодрая старушка. Последние годы она редко бывала в усадьбе, для нее на краю темного леса построили крепкую высокую избу с большими окнами и резными наличниками.

– Времена меняются, дорогая Александра Сергеевна, я вас настоятельно прошу, предупредите, а то я буду вынужден приставить к вам денщика.

– А вот и представь, зятек дорогой, пусть ходит за бабкой, корзинку носит, все мне подмога будет. А то ключница со мной по лесу отказывается ходить, дом охраняет. От кого его стеречь, когда за десять верст никого нет?

– А хотите, поросеночка зарежем, холодца сварим. Кто хочет холодца? – поменял тему Андрей.

– Я хочу, хочу. Папа, а ты надолго на съезд поедешь? – Люба ерзала на большом стуле, обтянутым голубым шелком, и мусолила косточку от гусиного крылышка.

– Я быстро, и обязательно привезу тебе велосипед с надувными колесами, как у взрослой. А ты себя хорошо веди, маму не расстраивай, учителей не доводи, бабушку слушай. Договорились?

– Слушаюсь, папенька.

– А теперь беги умываться и спать.

Люба соскочила со стула, пробежала по кругу, поцеловала маму, бабушку и отца. В столовой оставались взрослые. Входил Максим Максимович и объявлял:

– Господа, проследуйте в гостиную. Карты, телевизор, лото.

– А подай туда ликеру, – просила Галина Федоровна. – Не пьянства для, а здоровья ради. Чтобы спалось крепче. Ты как, мама?

– Я за, – соглашалась Александра Сергеевна. – По стопарику на сон грядущий.

Все вставали и шли в гостиную, где мягко светли торшеры, стояли диваны и кресла. А за окном была распрекрасная Ивановка, чудо чудесное, опоясанное темным лесом, а в деревне жили добрые люди и трудились на благо родины и барина Андрея Георгиевича Иванова.

От Главной Ивановки до Старой Ивановки и дальше к Нижней Ивановке через Дальнюю Ивановку ходили слухи, что нет в мире красивее и спокойнее места, чем земли помещика Иванова. Тут тебе и красота природы, и широта человеческой души. Кого не встретишь на улице, каждый поздоровается, пожелает всего хорошего, а если есть семечки, то обязательно поделится. Ивановские старики и старухи ничего, кроме доброты, не помнили, молодые ничего, кроме счастливого детства, не знали.

Если все молоко с ивановской фермы вылить в речку, то река станет молочной, а если на весь хлеб, выращенный в Ивановках, положить сало, приготовленное в этой деревне, то таким бутербродом можно накрыть Португалию.

Великое счастье проживать в такой Ивановке. Люди жили и радовались, любовались садами, лугами, полями, рекой и прудами. Девки целовались с парнями, мальчишки дергали девчонок за косички, старики играли в домино, старухи пряли под окном, мужчины трудились, женщины работали, и никто не думал сбегать. Во-первых, ни у кого не было паспорта, а во-вторых, по периметру научно-экспериментального, историко-культурного, природно-ноосферного заповедника «Красный Ивановец» стояли военизированные егеря помещика Иванова. Благодать.

Люба

Утром 22 июня Люба проснулась до восхода солнца.

– Да прибудет со мной благодать! – сказала она, глядя на икону Богородицы, прибитую ровно над телевизором и прибранную белым рушником.

Как всегда, ей не хотелось вставать, да и незачем было просыпаться в такую рань. Но, видимо, с возрастом что-то в организме меняется, или так на нее воздействуют магнитные бури, о которых сообщает канал «Россия» после сводки погоды. Закрыв глаза, Люба сконцентрировалась на темноте, потом постаралась различить в ее сгустках яркие искры и представить расстояние до ближайшей звезды. В этот момент в большой гостиной ударили часы, и она услышала их бум в утренней домашней тишине.

Обычно она не обращала внимания на громкое тиканье и звон часов, но сегодня стаяла тишина, что можно было услышать, как в парке из муравейника выполз первый разведчик, посмотреть на восход солнца. Очаровательные мелочи как звон часов в гостиной, треск дров в камине, шелест осоки в пруду, скрип колеса, звон тарелок на кухне и хлопок дверей холодильника стали симфонией ее взрослой жизни. В детстве звон часов был важен только раз в году. Тридцать первого декабря все поворачивались к ним и считали; десять, девять, восемь, семь, и когда они начинали бить, домашние кричали Ура и чокались бокалами с Шампанским.

– Пап, мама, с Новым годом! – объявляла Люба и целовала родителей.

А всякие другие домашние звуки были бытовым шумом, на который нормальный человек не обращает внимания, потому что занят делами.

А еще у Любы в голове всегда были разговоры. Не то чтобы она слышала голоса, просто всегда разговаривала сама с собой. Спрашивала себя.

– Уроки сделала? Пойдем играть в магазин или в больницу? И отвечала себе:

– Что за детские игры, лучше я почитаю книгу.

– А может прокатиться на велосипеде или искупаться в реке?

– Кататься жарко, а купаться в реке не безопасно. Вода еще холодная, я поплаваю в бассейне.

– А на речке мальчишки.

– Нужны мне были эти деревенские.

– Как хочешь, – соглашалась Люба сама с собой.

Сегодня повалявшись еще полчаса, Любовь Андреевна встал со своей огромной кровати, сделанной на заказ много лет назад для любимой папиной принцессы, маленькой Любочки. Не обувая домашних туфель, взрослая женщина Любовь Андреевна прошла по туркменскому ковру в уборную, села на унитаз из розового мрамора и глубоко вздохнула.

– Ладно, – выдохнула она и пошла умываться.

Струи теплой воды привели ее немолодое тело в чувство. Утеревшись белым полотенцем и кинув его в угол, Люба направилась пить кофий.

В это великолепное утро она не осталась в столовой, а вышла на балкон.

– Доброе утро, – улыбнувшись, Любовь Андреевна поздоровалась с кухаркой.

Горничная Инесса и мажордом Максим Максимович еще отдыхали. А в кухне, как всегда, гремела посудой Маруся.

– Подай кофе на балкон. И возьми себе булочку.

– Доброе утро, – откликнулась Маруся. – Как прикажите, барыня. Только я с вами не буду кофу пить, мне худеть надо.

– Брось, Марусь, – засмеялась Люба и ущипнула кухарку за пышный бок.

Солнце поднялось над деревней, после ночного дождя остались лужи, пузатые воробьи валялись в пыли, а потом лезли в воду. Бабочки порхали в саду над цветами, мухи жужжали в хлеву, дворник подметал улицу и главную площадь. Егерь Степан Степанович, приехавший после ночной смены, обойдя автомобиль, смахнул с лобового стекла прилипшую сосновую хвою.

Сколько хватало взгляда, все радовало Любу, и новый флаг на конторе, и чистые окна в школе и розовый слоненок, нарисованный на стене детского сада.

– А не поехать ли тебе сегодня в Дальнюю Ивановку? – спросила у себя Люба.

– Что я там забыла, – ответила она себе.

– Посмотришь на людей, народ обрадуешь, – продолжала одна Люба, уговаривать другую.

– Перестань, – приказала Любовь Андреевна другой Любе. – Никуда я не поеду. Буду дома сидеть. Сегодня Юра к обеду приедет.