Господа хорошие

Первого сентября он появился в институте, огляделся и, как ему представлялось, принялся правильно жить. На первом крупном мероприятии в актовом зале, где первокурсников принимали в студенты, он выкатил на сцену бочонок крымского вина, который позже распили в коморки диджея. У Юры сразу появилось много новых друзей и несколько симпатичных подруг.

Учиться на факультете социологии было легко, в Юриной группе оказалось двенадцать девчонок, и почти все относились к нему с терпением, только некоторые не скрывали обожания. Жил он в своей квартире, в доме на набережной, с видом на парк. Носился по городу на новой тачке, ужинал в ресторане «Слобода», считавшимся самым дорогим в городе. В клубе «Компас» его знали все охранники, гардеробщики, администраторы и бармены.

Об этом времени Юра вынужден был писать часто, потому что воспоминания о первой зиме в городе всплывали в его памяти как мазут, который когда-то выбросило волной на пустынный берег и замыло песком, а через несколько лет, шторм все перемешал, и куски мазута всплыли, как говешки.

Когда на горизонте появлялся старый знакомый, – например, Юра смотрел новости Новослободска, и там рассказывали о директоре МУП «Дорожник» Иване Петрове, – то у Юры щелкал тумблер воспоминаний.

– Ладно тебе ломаться, как целка, – хватая высокую блондинку за талию, наезжал Ванек. – Смотри, твоя подружка с Юркой договорилась, чо ты жмешься. Ты нас знаешь. Поехали в баню, душно тут, накурено, надо смыть это. Ничо с тобой не будет.

– Юра, брось их, поехали вдвоем, – выдувая трубочкой пузырьки в коктейле, говорила Наташа. – Нам и вдвоем будет хорошо. Нафига они нам. Тем более, она Ваньке не даст, как бы он не просил. Она только после свадьбы. Там железные принципы.

– Поехали, – соглашался Юра, и они мчали с Наташей в баню. Ванька, бросив недотрогу, падал к ним на хвост и весь вечер пил вискарь.

– Может, ему проститутку вызвать? – интересовалась банщица, – а то скучно мужчине.

– Не хочу за деньги, хочу бесплатной любви, – огрызался Ванька.

– Я заплачу, – предлагал Юрий, но Ванек стоял на своем:

– За деньги и дурак сможет, а я хочу по любви телку снять.

Бани, кабаки, ночные клубы в Юркиной памяти превращались в сплошное месиво угара. Когда однажды перед приездом отца он не успел убрать в квартире, потому что проспал, и отец увидел срач, то было принято решение прислать из Ивановки домработницу Лукерью. Это значило, что теперь родителям будет известно обо всех его приключениях. На какое-то время Юра остепенился, стал чаще ходит в институт, получил грамоту за активное участие в работе студенческого профкома. Он даже сдал сессию без троек, что отметили все педагоги, и отец купил ему новую машину.

Когда его звали оттянуться в клуб или в баню, он часто отказывался. Некоторые приятели, не понимающие ситуации, предлагал заплатить Лукерье за молчания. Тогда Юра им говорил:

– Не выйдет, у нас так не получится. Это столетьями формируется. Менталитет называется. Деньги она возьмет, но все равно расскажет.

– У, как не по-нашему, – удивлялись приятели.

– Как это не по-нашему? Везде так. Взял бабки и при первом наезде раскололся. Нет, скажешь? – отбивался Юра, защищая своих людей.

Так как он стал реже бывать в клубах и кабаках, то начал пить дома. Он приглашал нескольких знакомых, и они напивались до усрачки под модную музычку. Был период, когда пили только шампанское. Юра покупал его коробками. Лукерья жаловалась:

– Барин, бутылки тяжелые, я надорвусь когда-нибудь. Вы бы дали денег, я дворника найму вынести посуду.

– Возьми в тумбочке, – отвечал Юра из ванны, отмокая субботним полднем после пятничной попойки.

После того как немного выпившего Юру, в первый раз поймали гаишники, ему удалось отмазаться, заплатив начальнику ГАИ. Но отец строго наказал:

– Еще раз и будешь ездить с водителем.

– Как скажешь. Твоя воля, – ответил Юра. – Он всегда так разговаривал с отцом, никогда не перечил и со всем соглашался. Он и с матерью не спорил, не выдвигал ультиматумов, не приводил аргументов против.

– Хорошо, мам, как скажешь пап, – и они ему верили.

Следующий раз случился скоро. Гаишники, поняв, что Юра дойная корова, пасли его машину у каждого ресторана. Как только после захода солнца он выезжал на проспект Ленина, его сразу тормозили. Пару раз они промахнулись, а на третий он оказался бухой в три пи-пи. Деньги они, конечно, взяли и отпустили. Но через неделю Юра устроил гонки с сыном начальника комитета по дорожному строительству Новослободской области. Их поймали на перекрестке, зажав двумя УАЗиками и ОМОНовским БТРом.

После таких закидонов какой-нибудь студент икс отправлялся рядовым в армию, а Юру лишили прав, потому что дело вышло из областного уровня. Начальник ГИБДД сделал все что, мог, даже губернатор развел руками и сказал:

– Перетопчится, ты уж прости, Николай Николаевич. Но, сука, их надо учить. Этого я вообще уволил, распустил сыночка. Извини, уважаемый, Николай Николаевич, ничем не могу помочь. Пусть без прав ездит, гайцы выпишут ему справку, что подателя сего не трогать, бля. Пойми и ты меня.

– Понимаю, – прищурив глаз, сказал Николай Николаевич Краснов, и принял беспомощность губернатора за трусость и нежелание действовать.

На следующий выборах этот добрый толстячок даже не попал в списки кандидатов в депутаты местного законодательного собрания. Но Николай Николаевич взвесил ситуацию и решил не переть на рожон против судьбы, а прислать водителя.

– Сын, слушай, – снимая перчатку, сказал Ивановский барин. – Ситуация складывается таким образом. Они все говно, но ты тоже гусь. Я предупреждал?

– Предупреждал.

– Думаю, будет лучше, если тебя станут возить. И матери спокойнее. Она извелась уже. И мне мозг вынесла, требует, сделать с тобой что-нибудь. Что с тобой сделать? Говори, не задерживай, – требовал отец, держа сына за плечо.

– Пап, как скажешь, так и будет. Я понимаю. Я постараюсь.

– Хорошо, поехали в «Слободу», пообедаем, – на этом воспитательный момент заканчивался.

На следующий день из деревни приехал Вася.

– Здравия желаю, барин, – заговорил этот крепкий детина, держа подмышкой форменную шоферскую фуражку.

– Привет, вот ты здоровый. Чей будешь? Лука, возьми фуражку. Проходи, садись, – Вася присел на банкетку в коридоре и забасил:

– Я тут, так привычнее. Я Василий сын Василия из Дальней Ивановки, прислан к вам шофером. Что прикажите?

– Лукаша расскажет, все распоряжения по хозяйству от нее. Жить будешь в отдельной квартире. Машина в гараже, ключи на тумбочке. Баб в тачке не трахать.

– Чего, барин?

– Девок городских без меня не катать, понятно?

– А это, само собой, как же можно.

Вася оказался славным парнем. Он был здоровым как бык трехлетка. Мог взять Юру поперек туловища, закинуть на плечо и занести на четвертый этаж. Василь Васильевич возил Юру в институт, привозил домой, ждал у театра и концертного зала. Периодически Юра брался за ум и завязывал с алкоголем, но потом обязательно наступали праздники-то приходил Великий октябрь, то День города, то Новый год, а были еще дни рождения друзей, свадьбы и поминки.

Когда к Юре во сне пришла блондинка с бюстом как у Памелы и позвала заняться любовью на крыше, он отказал ей в грубой форме:

– Иди в жопу, я на крышу не полезу! – но она была настойчива, и он, заворожено глядя, на ее дойки под прозрачной кофточкой, поддался на уговоры.

Как оказалось, это был не сон. Повезло, что Юра не смог открыть балконную дверь и ударился головой о стекло, сильно разбив нос. Домработница Лукерья вызвала скорую помощь, и Юру с белой горячкой увезли в психушку. Это был его первый залет в дурку. Скрыть происшествие не получилось, и местное телевиденье, «Новослободские Теле Сети» сообщили, что сын известного предпринимателя, олигарха и политического деятеля совершил неудачную попытку самоубийства. Мать не поверила газетным уткам, потому что знала, сын не способен на такой поступок, а скорее всего, просто напился до галлюцинаций, что подтвердили Лукерья и водитель Василий.

Невзирая на заверения сына, что он больше не будет, мать приказала доставить его домой. За несколько месяцев в Ивановке поставили мальчика на ноги. Врачи санатория – профилактория обхаживали барского сыночка как курицу, несущую золотые яйца. Они надеялись, что Любовь Андреевна не оставит их без благодарности и справедливо надеялись: Хозяйка не забыла их доброту, наградив путевками в Египет.

В родной деревне Юра не скучал. По своей природе он редко грустил без повода. А в Ивановке поводов не было. Он опять скакал по лугам на коне, купался в реке, пил на ферме парное молоко. Доярка Вера подавала ему крынку, приговаривала.

– Пей, касатик, – и в ее глазах, как у самой удойной коровы, был океан доброты и ласки.

В жаркий день доярки, скинув резиновые сапоги и белые халаты, загорали, в чем мама родила. Молодой пастух Кирилл поднимался на холм и подглядывал за ними в старый армейский бинокль, доставшийся ему по наследству от деда ветерана, кавалера ордена «Красная звезда». Доярки знали, что за ними смотрят с холма, и принимали соблазнительные позы.

– А вот бы молодого барина того, – мечтала глазастая доярочка, сверкая белоснежными зубами.

– Кого тово, ты того, думай, чаво говоришь, – глушила ее мечты опытная Вера.

– А чо он, не мужик, что ли? – не сдавалась белокожая доярочка.

– Да никогда такому не бывать, чтоб барин на такую, как ты, ногу забросил. У него, поди, в городе стока всяких мамзелек, с таким ляжками, не то, что у тебя.

– А чем мои булки хуже? Такие же булки, как у всех, – не отступала доярка.

Потом они начинали говорить об артистах, об их любовницах и любовниках, забывая о барине, как о далекой звезде.

Но больше всего Юра любил ничего не делать. Он мог лежать на диване в гостиной целый день, перелистывать старые и новые журналы и смотреть телевизор, бесконечно переключая каналы.

Маруся приносила ему морс и калачи. Мать гладила по голове и говорила:

– Все пройдет, только верить надо.

Отец много работал, а когда все собирались к ужину, он молчал за столом, потому что уже не знал, о чем говорить. Иногда обсуждали политику.

– Кто знал Горбачева, пока о нем не сказали? Никто, кроме узких специалистов не знал, – говорил Николай Николаевич, увидев Михаила Сергеевича в телевизоре.

– Ты знал, – вступала в разговор Любовь Андреевна.

– У меня такая работа. Я там всех знал. А для народа он – темная лошадка.

– А как он так смог? – интересовался Юра. Он понимал, что отец был при делах, и иногда становилось любопытно, как все случилось.

– Так и было запланировано. Он все подготовил. Немного не удержал ситуацию, потому что Ельцина не просчитал. В этом была его ошибка. И не только он Бориса Николаевича не учел. Мы тоже не сразу поверили, что выскочка из горкома может против Генсека. Но видишь, как повернулось.

– А что делали горбачевские советники? – уточнил Юра.

– Разбежались. Он думал, что самый умный. Те, кто ближе к нему были, предупреждали, а он выпендривался. А те, кто сидел по отделам, почуяв, чем запахло, смылись, пока была возможность.

– И ты в Ивановку рванул?– спросил Юра.

– Сын, будь добрее к отцу, – вступилась за мужа Любовь Андреевна.

– Все верно, только я не сбегал, меня дед позвал за год до этого. Мне там все равно нечего ловить было. Уже понятно стало, что все развалится, и Горби сорвет банк, а мне при тех подвижках ни при каком раскладе ни подняться наверх. Сначала в гору поползла молодая номенклатура, а за ней была очередь из авантюристов. Мне там не светило. Я намылился за бугор, да меня Андрей Георгиевич остановил.

– Что предложил? – запивая бутерброд с икрой, спросил сын у отца.

– Сказал, что тут можно будет переждать любую бурю и денег заработать. Я, честно сказать, на разведку приехал. Но сам понимаешь, Любовь.

– Да, мам?

– Да, сынок, вся такая Любовь Андреевна. Правда, Коль?

– Правда, правда, – кивнул Николай и подцепил серебряной вилкой, черный груздочек. – А потом все завертелось, закружилось. Так и живем.

Максим Максимович налил Николай Николаевичу настойки на душице, обошел стол и налил Любовь Андреевне. На Юрия Николаевича он даже не взглянул, в доме строго относились к болезни наследника и не наливали ему даже за ужином. Маруся вынесла горячее, и разговор затих.

«Вчера мой день был насыщен созерцанием, – записал Юра. – Я смотрел телевизор. Если сегодня меня спросить, что я видел, я не смогу ответить, потому что не помню. Все смешалось и превратилось в сизый поток. Это созерцание успокоило меня. Мне не хотелось выходить из дома. Я не думал о прогулке и хотел ее пропустить, но Лукерья, которая теперь отвечает не только за порядок в доме, но и за мое расписание, выгнала меня веником в парк. Как я ненавижу прогулки на воздухе, когда у меня нет настроения. Городская зелень покрыта пылью, она вызывает у меня брезгливость. Высидев положенный час на лавочке, я почти побежал домой, чтобы завалиться на диван и врубить телек. Когда я стану дедом, как он, буду сидеть на крыльце Ивановского дома и смотреть на деревню. Там на площади будет копошиться народишко. А я, вытирая слезу умиления, буду бормотать сам себе: Людишки, что вы все вошкаетесь, угомонитесь уже.

А потом скрипучим старческим голосом буду звать Максима: Максим Максимович, голубчик, продай рюмку водки. Мне нельзя думать о водке. И писать это слово нельзя, но как же без нее, родненькой, жить. Я справлюсь, не буду бухать. Дед не пил. Дед был крут. Он помер, когда я уже окончил институт. Он не любил лишних разговоров и воспоминаний. Когда мне было 15 лет, я спрашивал его.

– Дед, Гагарин полетел, а ты бы согласился в космос?

– Кто его спрашивал? Посадили на ракету и запустили, думаешь, можно было отказаться. Затея интересная, было воодушевление, казалось, сейчас все полетят. А потом ничего.

– А что там, в темном лесу?

– Спроси у бабы Шуры. Она у нас весь лес прочесала, лучше всех егерей его знает. Хочешь, сходи с ней.

– Не, я не пойду, кого я там забыл, мне только интересно, есть там вампиры, лешие, оборотни.

– Это точно у прабабушки спроси. Это ее компания. Ведьма она, но добрая.

– Добрая ведьма это фея.

– Феи, Юра, не стареют, а наша баба Шура хоть и шустрая, но древняя старушка.

Дед Андрей Георгиевич был добрейшим человеком. Он заваливал меня подарками. Если мать требовала от отца проявить строгость и наказать меня, деду стоило посмотреть на них, и они тут же расходились по своим комнатам. Дед был моей крепостью. После смерти бабушки он сильно печалился. В самые грустные моменты выходил на крыльцо и смотрел на Ивановку.

А бабушка у меня была бриллиант. Всякий раз, когда я получал кол, она вызывала директрису школы и вела с ней душещипательные разговоры за чаем. Это была изощренная пытка, пожалуй, мне было жалко директрису. Она не виновата, что я не сделал домашку. Но у бабушки были свои представления о том, кто виноват.

Размешивая мед в горячем чае и нарочито позвякивая ложкой, она говорила:

– Вы опытный педагог, нам лучше вас никого не найти. Вы же наша, родная Фредерика Алексеевна. Дорогая моя, пейте чай, ешьте варенье с булкой, не волнуйтесь. Мы давно женщин не сечем на площади. Как историк, вы знаете, что в Ивановке головы не рубили, на кол не сажали, даже ноздри не рвали. Мы очень гуманные.

– Еще при Михаиле Георгиевиче в рудники ссылали, – вздыхала директриса.

– Кому сейчас там нужен ваш неквалифицированный труд. Там мужички хорошую получку зарабатывают. Семьи кормят, за место держаться. Условия труда изменились. Женщин там, конечно, не хватает, тут вы правы. Надо на этот счет подумать.

– Может, послать туда ансамбль танца? У нас там такие девушки, – потеряв самообладания, предлагала Фредерика Алексеевна

– Что вы говорите, они наш золотой фонд! Туда надо провинившихся селянок отправлять на легкие работы, а заодно скрасят быт шахтеров. Хорошо я придумала.

– Барыня Надежда Владимировна, не виноватая я. Вот вам крест, мальчик совсем не сделал домашнее задание. Другие дети готовятся, стараются. А Юрочка учится спустя рукава.

– Это учителя не доработали, не нашли подход, не смогли увлечь. Не надо валить на ребенка. Что вы себе позволяете, это совсем ни в какие ворота! Вы, голубушка, хотите сказать, что дома с мальчиком никто не занимается? То есть, родители виноваты? – давила бабушка.

– Простите, Христа ради, я такого даже подумать не смею. Юра все схватывает налету, но как каждый ребенок, бывает не сосредоточенным.

– Так постарайтесь его сосредоточить. Скоро летние каникулы, и не хотите посмотреть, как работают шахтеры? За три месяца вы отвлечетесь от школьных проблем, говорят, что лучший отдых это смена деятельности. Женщина вы еще молодая, крепкая, будете помогать горничным, делать уборку в шахтерских спальнях.

Директриса бледнела, краснела и мямлила:

– Простите Надежда Владимировна, больше такого не повториться, все осознала. Будем работать, найдем, чем заинтересовать, как мотивировать.

– Голубушка, пейте чай. Это наша Александра Сергеевна травки собирает. Все очень полезно. Натуральное. Спасибо вам, что зашли, откликнулись. Надеюсь на вас. Вы наша гордость. Вы отвечаете за молодежь. В ваших руках наше будущее.

Выходя после этакой аудиенции, несчастная Фредерика Алексеевна, в принципе хорошая тетка, выпивала половину флакона валерьянки и плелась в деревню по аллее, как побитая собачонка. Наверное, во мне еще оставалось что-то человеческое, после такой экзекуции над директрисой, мне становилась стыдно, и я старался учиться. Надо отдельно написать про стыд, баб и наркоту.

Юра закончил главу и включил телик. Когда доктор Александр Евгеньевич рекомендовал ежедневно вести дневник, Юра спросил его, когда это лучше делать, утром или перед сном.

– Как бог на душу положит, – ответил заведующий кафедрой психиатрии Новослободского медицинского института.

– А с таблетками это как сочетается? – пошутил Юра, но доктору было не до юмора.

– Не фиглярствуйте, больной. Вам прописали, придерживайтесь лечения, – поставил пациента на место. – Я вам доктор наук или покурить зашел?

Юра извинился.

– Бывает, – снисходительно махнул рукой доктор. – Идите и пишите.

Юра в тот же вечер начал писать: алкоголизм был злом, но потом пришло еще злее зло.

Юра удалил «злое зло» и написал «страшное зло», и это удалил и опять написал «злое зло». Потому что так было честнее. Ему не хотелось подбирать слава, придумывать фразы. Доктор говорил писать, как бог на душу положит. А то зло было злее самого злого зла.

Явилось же оно в очаровательном виде.

«Была у меня подружка, какая-то Наташа, – записал Юра. Вспоминать было больно, но, видимо, в этом и заключалась терапия. – Подружка была театралкой. В то время я редко ходил в театр, если звали как официальное лицо или кто-нибудь приглашал за компанию, особенно женщины, то я не отказывался. Наташу я потрахивал давно, но не регулярно. То у меня не было сил, то у нее болела голова, но раз в месяц мы красиво пересекались. Она пригласила посмотреть спектакль «Калина красная», я сказал, что не хочу смотреть этот колхозно-уголовный романтизм, но желание потискать Наташу пересилило, и я согласился. На спектакле я дремал, а потом мы поехали ко мне.

– Хочешь взбодриться? – спросила Наташа, снимая юбку. – Будешь как кролик. А то ты кислый. А я хочу бодрячка.

– Бухать не буду, – решительно сказал я.

– У меня порошок есть, по маленькой примем. Стояк и бодряк обеспечен. Давай, милый.

– Ну, давай, – кисло согласился я. Не помню, почему я повелся, то ли очень хотелось секса, то ли в тот осенний вечер так сложились звезды.

У этой Наташи были умопомрачительные бедра. Такая изящная линии спины, когда я смотрел на нее сверху и плавно двигал задом, в моих фантазиях всплывали образы всех известных мне баб Модильяни. В то время я часто ходил на выставки и запал на его длинношеих девок.

Наташа ловко сделала две дороги на крышке рояля, сунула мне свернутую сотку бакинских и понеслось. Если раньше наш секс был плавным раскачиванием на волнах теплого моря с видом на пальмы, то в этот раз мы попали в идеальный океанский шторм.

Моя бригантина неслась за горизонт, падая в ямы и взмывая на гребень девятого вала. Мне казалось, что Наташа превратилась в нежный мягкий свет, проникающий в сознание. Мой мозг был кристаллом, он расщеплял этот свет, и я купался в любом спектре, какой выберу. Это был полный улет. Утром мне не хотелось похмелиться. Конечно, я не был наивным и понимал, что делаю. До этого я бухал и всегда отказывался от незаконных предложений. Были знакомые, которые говорили: давай нюхнем или закинемся, на что я отвечал: