Между империями

Сергей Котов

Между империями

Сергей Котов

Между империями

Роман

Посвящаю детям 80-х. Мы будем последними, кто помнит СССР

Глава 1

Пограничная зона, окрестности Бреста, Беларусь, наши дни

В меня целились, я это чувствовал. Не очень приятное ощущение. Будто ледяной ветерок задувает за шиворот. Но такова цена, которую я готов платить.

Я вздохнул и посмотрел на небо. С утра моросил дождик, но к обеду распогодилось. Выглянуло солнце, потеплело. В Минске было холодно, плюс двенадцать. А здесь настоящее лето. Немного подумав, я снял ветровку и сделал шаг со старого дощатого настила на шпалы. Дальше начинался мост над Бугом, пограничной рекой.

Когда-то в детстве я проезжал здесь на поезде, завороженно наблюдая, как уплывает вдаль родная советская земля. Уже в Тересполе всё было другое: шлагбаумы с защитными сетками снизу, глазастые локомотивы с тремя огромными прожекторами на мордах, польские «Фиаты» на дорогах.

Мост давно не использовался по прямому назначению. Рельсы покрылись ржавым налётом. Краска на пролётах облупилась. Между шпалами кое-где пробивалась трава.

Я приехал заранее. Не люблю опаздывать. Уж лучше подождать пару минут на месте, пускай и под прицелом снайперов.

Марек показался точно в назначенный час. Фигура в чёрном костюме возникла на другой стороне моста и спокойным, деловитым шагом направилась мне навстречу.

Идти по шпалам было не слишком удобно, но я быстро приноровился. Марек тоже. Теперь я видел, как блестят стёкла его очков на солнце. А ещё он отпустил короткую бороду, в которой пробивалась седина. Ему шло: лицо сразу стало более мужественным. Борода скрыла короткий, скошенный назад подбородок.

Мы встретились ровно в середине моста.

– Чешть, колего, – произнёс я по-польски.

Марек не ответил. Лишь подошёл ближе и обнял меня – крепко, по-настоящему.

– Рад, что ты жив, Серёг, – сказал он по-русски, размыкая объятия. – Я волновался. С учётом всего…

Несмотря ни на что, Марек врагом так и не стал. Я заглянул сквозь прозрачные стёкла очков в его светло-серые глаза. Они совершенно не поменялись за прошедшие годы, сохранив чуть удивлённое выражение. Будто бы их обладатель спрашивал у мира: «Это всё есть на самом деле? Серьёзно?»

Он всё-таки пришёл. И это самое главное.

– Так понимаю, вы тоже в тупике, – сказал он.

– Верно понимаешь, Марек, – вздохнул я.

– Мы что-то упускаем. Там, в прошлом, – продолжал он, задумчиво потерев бороду.

– Согласен.

– Я был в Кеньшице несколько раз. И тебя приглашал. Почему не поехал? – с лёгкой укоризной спросил он. – Я гарантировал безопасность и неприкосновенность. Лично. Или мы дошли до того, что этого мало?

– Нет, Марек. Я знаю, что ты бы смог. Ну или погиб бы вместе со мной, – улыбнулся я.

– В чём же тогда дело?

– Возможно, я ещё воспользуюсь твоим приглашением, – сказал я.

Марек широко улыбнулся.

– Но ты же знаешь, для меня эта история началась раньше, – добавил я.

– А, ну да… Казахстан и, кажется, Забайкалье, да? – уточнил он.

Я молча кивнул.

– И что ты предлагаешь? Для чего тебе я? – спросил он.

– Мне нужен свежий взгляд. А ты единственный, кого я могу взять с собой через якорь, ты же знаешь, – ответил я.

Он отвёл взгляд и улыбнулся украдкой, чуть смутившись. Ему явно было приятно.

– Значит, ты предлагаешь пойти с тобой туда, – сказал он, снова погладив бороду. – В твои воспоминания.

– Да, Марек. Лучше начать с этого. Если мы вдвоём ничего не найдём – то вместе вернёмся в Кеньшицу.

– Ладно, – он пожал плечами. – Я согласен. Где начнём? У тебя якорь с собой?

Я улыбнулся и достал из кармана джинсов старый потёртый футляр. Вытащил и показал Мареку компас.

Поляк широко улыбнулся, демонстрируя крепкие белые зубы.

– Нужно тихое место, – сказал он.

– Есть одно, – кивнул я. – Тут недалеко. Бывший бастион Крепости. Тебя сейчас отпустят, без последствий?

Вместо ответа Марек развернулся, помахал рукой и показал какой-то сложный знак ладонью.

– Теперь отпустят, – ответил он, поворачиваясь обратно. – Пойдём, посмотрим, что у тебя там за место.

СССР, Казахская ССР, 1983 год

В самолёте давали кислый виноградный сок в тонких жестяных банках и синюшную курицу с рисом. Ещё там был чай в пластиковых коричневых кружках. К нему полагался сахар в маленьких прямоугольных брикетах с нарисованными самолётами. В каждом таком бумажном брикетике было по два кусочка. Точно такие же давали в поездах – только там был нарисован белый обтекаемый локомотив. Отец рассказывал, что такие составы ходили между Москвой и Ленинградом и развивали огромную скорость – под двести километров в час!

Как и всякий советский ребёнок я мечтал когда-нибудь побывать в столице, увидеть все чудеса, о которых ходили слухи: огромное колесо обозрения в парке Горького, Останкинскую башню, внутри которой был вращающийся ресторан, музей космонавтики под памятником в виде огромной ракеты. Московское метро. Само собой, прокатиться на поезде до Ленинграда.

Отец часто бывал в командировках. Иногда его не было по несколько месяцев – он улетал в какие-то «учебки», проходить «офицерские курсы в академии» или что-то в этом роде. Семью в такие командировки не брали, так что всё это время мы жили вдвоём с мамой, что было, прямо скажем, скучновато.

Именно из-за частых командировок я тоже планировал стать военным, как и отец. Вот только со специальностью ещё не определился. Мне очень хотелось быть лётчиком. А может и космонавтом – если получится пройти жёсткий отбор по здоровью. Отец рассказывал, что он тоже пытался поступить в лётное, но его забраковали из-за какой-то неправильной перегородки в носу, поэтому он пошёл в ракетчики. Это, конечно, тоже круто: ракеты летают быстрее самолётов. Вот только люди, которые ими управляют, сидят не в пилотских кабинах, а в специальных защищённых бункерах под землёй, что скучно и немного страшновато.

В школе у нас были занятия по гражданской обороне. Там рассказывали про ядерную войну, которая вот-вот может случиться. Про то, как правильно спускаться в бомбоубежища, надевать противогаз и респиратор. Мы даже мастерили ватно-марлевые повязки на случай, если вдруг кому-то противогаза не хватит, и это было странно: у нас дома всегда наготове стоял чемоданчик, где противогазов и респираторов было с избытком. Я был совершенно уверен, что у всех так же.

В бомбоубежищах мне не понравилось: темно, сыро, пахнет плесенью. И страшно, что можешь отсюда никогда больше не выйти, если снаружи вдруг начнут рваться бомбы.

Где-то за час до того, как мы начали снижаться, отец погасил сигарету, закрыл пепельницу в подлокотнике и тихонько толкнул меня в бок. Я оторвался от иллюминатора. Он наклонился ко мне и тихо сказал на ухо – так, что я едва расслышал:

– Внизу сейчас ядерный полигон. Смотри внимательнее, может, увидишь следы взрывов. Они выглядят как круглые озёра.

У меня даже пульс зачастил. Мы летим над тем местом, где на самом деле происходил тот ужас, который нам показывали на диафильмах в школе!

Я снова прильнул к иллюминатору. Внизу проплывала коричневая, будто бы в каких-то подпалинах земля. Круглые озёра там действительно были. На миг я представил, как там, под нами, вдруг поднимается огненный гриб. Даже зажмурился и вцепился в подлокотники – настолько реалистичным получилось видение.

Как раз в этот момент объявили о начале снижения. Гул двигателей чуть изменил тон, самолёт будто немного провалился, но потом его снова подхватил воздушный поток.

«Нет, нет, мы должны лететь быстрее, чтобы успеть!» – отчаянно подумал я. А в следующий миг видение пропало.

Теперь внизу можно было увидеть посёлки, дороги и у самого горизонта – городские кварталы.

В Караганде у нас была короткая пересадка. После того, как самолёт встал на стоянке, по какой-то причине долго не подавали трап. Отец явно нервничал. Они с мамой тревожно перешёптывались насчёт того, «удастся ли перерегистрировать билеты». Мама говорила, что, возможно, придётся искать гостиницу на ночь.

Честно говоря, перспектива ночевать в новом незнакомом месте меня радовала. Можно погулять, исследовать окрестности, найти что-то новое. Поэтому я мысленно приказывал трапу не торопиться. Но тот, как назло, вдруг будто вспомнил о своих обязанностях и резво подкатил к люку самолёта.

Объявили выход. Я так расстроился, что трап больше не стали задерживать, что чуть не забыл в сетке-кармашке сиденья впереди свою любимую игрушку: УАЗик, редкую и ценную «модельку». Жемчужину моей коллекции, которую я так любил, что рискнул взять с собой «в отпуск».

К счастью, непосредственно возле люка, уже на трапе, нас догнала стюардесса. Она протянула мне машинку, широко улыбаясь.

– Кажется, это твоё? – спросила она.

– Да. Спасибо! – ответил я, быстро схватив «модельку».

Отец посмотрел на меня недовольно, нахмурив брови, но ничего не сказал. А вот мама не удержалась:

– Ты никогда не станешь лётчиком, если будешь таким растяпой.

Я промолчал. Только с благодарностью ещё раз поглядел на стюардессу. Та ответила мне сочувственным взглядом и едва заметно подмигнула.

Едва автобус довёз нас до терминала, как отец выскочил на перрон и первым забежал в здание вокзала. Мы же с мамой направились к лентам выдачи багажа.

Отца долго не было. Мы даже успели забрать с грохочущей ленты, состоящей из металлических полукружий, наш общий огромный красный чемодан «под кожу», мой маленький чёрный чемоданчик и мамину спортивную сумку с символикой Олимпиады-80. Эта сумка сопровождала нас в каждой поездке постоянно, а вот чемоданы были новыми, купленными специально к отпуску. Сейчас они были забиты «под завязку», как выражалась мама, разными дефицитными вещами, приготовленными в подарок бабушке, её близким друзьям и подругам. Некоторые из них ждали своего часа аж с зимы, когда отец приехал из очередной командировки в Москву.

Наконец, прибежал отец. Его форменная рубашка с коротким рукавом успела промокнуть от пота.

– Успел? – с тревогой спросила мама.

– Да. Быстрее! Посадку уже объявили!

Отец схватил огромный чемодан в одну руку, мамину сумку в другую – и мы помчались. Я старался не отставать от родителей, хотя в этот момент мой чёрный чемоданчик показался не таким уж и маленьким. Даже на колёсиках тащить его было тяжеловато.

Мы пробежали небольшой аэропорт насквозь. Посадка на наш рейс уже заканчивалась. Причём она шла не через автобус, как обычно – а прямо от перрона. Просто пассажиров сначала пускали в накопитель, потом открывали ворота, и дальше все шли пешком, до самого самолёта.

Наверно, так делали потому, что борт был совсем маленький, Як-40. Ему даже отдельный трап не полагался – у него был собственный, прямо под хвостом. Мне это показалось забавным, и я улыбнулся.

Перед самым трапом, когда остальные пассажиры были уже на борту, отец посмотрел на меня тревожно и спросил:

– Затащишь?

Очевидно, он имел ввиду мой чемоданчик.

Только теперь я вдруг понял, что мы не сдавали багаж у стойки на ленту, как обычно.

– Попробую… – ответил я.

– Уж постарайся!

Тащить груз по крутым ступенькам было непросто, однако же я справился. По дороге, потея на жаре, я решил, что чемоданы будут лететь с нами, прямо в салоне. Однако всё оказалось проще: в хвосте самолёта был багажный отсек, куда мы и уложили свои вещи. И после этого прошли на свои места.

Мне понравилось, что здесь были огромные иллюминаторы. По крайней мере, они казались такими, на фоне совсем крохотного салона. А ещё у меня оказалось собственное отдельное кресло: соседей просто не было. Тут был целый ряд, состоящий из отдельных кресел! Это был чистый восторг.

Мама и отец сидели через проход. Они оживлённо переговаривались, шутили – явно довольные, что успели на рейс.

Через несколько минут мы взлетели. Уши закладывало непривычно сильно, но карамелек тут почему-то не раздавали. Поэтому я старался справиться, открывая рот и сглатывая несуществующую слюну. Получалось плохо. К тому же, двигатели здесь работали шумно, издавая высокий свист. Всё это портило впечатление от полёта, и, когда, наконец, объявили посаду к Балхаше, я вздохнул с облегчением.

В аэропорту было совсем пусто: наш рейс оказался единственным. Самолёт подъехал к терминалу, опустил трап, и нас вывели таким же образом, как в Караганде – то есть пешком.

Солнце к тому времени почти коснулось горизонта. Наступали сумерки. На перроне зажглись фонари.

В зале прилёта царил таинственный полумрак. Встречающих было немного; большинство пассажиров нашего рейса со своими чемоданами сразу направились к выходу – туда, где была остановка рейсового автобуса до города. Сквозь мутноватое стекло на фасаде здания я видел, что автобус уже был на месте: старенький ЛИАЗ, со снятой передней панелью.

Мы с родителями, оказавшись в зале, встали чуть в стороне, пропуская других людей. Отец озабоченно оглядывался.

– Ну что? Не видишь пока? – спрашивала мама.

– Нет. Не видно. Может, на автобус пойдём? А то потом такси заказывать придётся, – предложил он.

– Надо расписание посмотреть, – предложила мама. – Может, ещё будут. Давай позвоним пока, ты же помнишь домашний?

– Нет. Не помню, – ответил отец, и запустил руку во внутренний карман кителя, который накинул в самолёте, когда похолодало. Достал оттуда потрёпанную записную книжку. – Сейчас посмотрим!

– Автомат если что вон, справа от выхода, – сказала мама.

– Ничего не понимаю… телеграмма точно ушла вовремя… – бормотал под нос отец.

Пока папа копался в книжке, я ещё раз оглядел зал. На самом деле мне бы хотелось, чтобы нас никто не встретил, и автобусов бы больше не было. Поездка на такси – это всегда приятное приключение. Как правило, в такси работали «Волги», а там очень мягкие и просторные сиденья. Когда плюхаешься на заднее кресло – можно почувствовать себя пилотом звездолёта.

Я едва успел подумать об этом, как вдруг наткнулся взглядом на знакомое лицо. Ёжик седых волос, золотая оправа круглых очков, внимательные серые глаза за тонкими линзами. А ещё высокие скулы и волевой, мужественный подбородок, которому я втайне завидовал. Дядя Шнайдер, близкий друг бабушки, стоял возле выхода и озабоченно вглядывался в небольшую толпу прилетевших пассажиров.

Поколебавшись секунду, я всё же дёрнул отца за руку.

– Не сейчас, – отмахнулся тот.

Тогда я подошёл к маме.

– Что, Ёжик, в туалет? – спросила она. – Сходи сам, он должен быть справа, за колоннами.

Я насупился и отрицательно помотал головой, хотя в туалет мне действительно вдруг захотелось. В Караганде перед полётом я успел напиться газировки, которую отец схватил в буфете для нас с мамой буквально на бегу, а в самолёте сходить не успел – посадку объявили быстрее, чем я сообразил, что мне надо.

– Там дядя Шнайдер, – сказал я, указывая рукой туда, где стоял бабушкин друг.

– А, да? – удивилась мама, глядя в ту сторону. И широко улыбнулась через секунду. – Серёж, заканчивай – нас встречают.

Пока взрослые здоровались, обнимались и разговаривали, я всё-таки успел забежать в туалет. Тщательно вымыв руки, я ополоснул лицо, потом влажными ладонями пригладил непослушные волосы. Посмотрел на результат в мутном зеркале. Оттуда на меня смотрел хмурый бледный мальчишка со слишком большими синими глазами, пушистыми, как у девчонки, ресницами и прилизанной чёлкой. Отражение мне категорически не понравилось. С досады я снова взлохматил волосы – и так неожиданно стало лучше. Можно представить, что я героически боролся со взрослыми с какой-нибудь аварией на борту самолёта и взмок от усердия.

Дядя Шнайдер был, по выражению мамы, какой-то «шишкой» на заводе. У него было собственное авто – не «Волга», конечно. «Жигули» салатового цвета, что тоже было очень даже неплохо.

Он припарковал машину в тени деревьев, справа от входа в терминал. Когда мы шли в ту сторону, я не без удовольствия ловил на нас удивлённо-завистливые взгляды других пассажиров. Им-то предстояло медленно трястись на шумном и неудобном ЛИАзе до самого города.

Отец ловко уместил чемоданы в багажнике, после этого дядя Шнайдер опустил крышку, закрыл замок и сел за руль. Мы с мамой ехали на заднем сиденье – хотя, конечно, я бы с большим удовольствием сел впереди. Однако попросить об этом я стеснялся. Да и отец наверняка был бы недоволен. Он сел в кресле чуть наискосок, схватившись за специальную рукоятку над окном. Точно так же он ездил в служебном УАЗике.

Отец достал сигареты и протянул их дяде Шнайдеру. Болгарские, с самолётом Ту-134. Я знал, что они считались хорошими – из разговоров отца с другими офицерами, когда он брал меня с собой на службу. Однако дядя отрицательно мотнул головой.

– Спасибо! Что-то душновато сегодня, курить совсем не хочется, – ответил он.

Тогда отец жестом попросил использовать прикуриватель в машине. Дядя согласно кивнул.

– А что с Ариной? – спросил папа, делая первую затяжку.

– Да днём что-то давление скакало. Вы ведь договаривались назавтра на кладбище заехать. Вот, переволновалась, наверное… – ответил он.

– Ох, а с лекарствами у вас как? – заволновалась мама.

– Да всё в порядке, всё есть, – улыбнулся дядя. – Просто это уже возраст. Никуда от этого не денешься.

Взрослые продолжали болтать о чём-то своём, обсуждали проблемы, планы на предстоящий отдых. А я смотрел в окно, на очень красивый закат. Пока на фоне кроваво-красного неба не появились чёрные, чадящие трубы металлургического комбината.

Мы были почти на месте.

Вечерние сумерки принесли прохладу. К тому же, когда мы подъехали к бабушкиному дому, на улице работала система орошения, из-за чего в воздухе плыл приятный запах только что прошедшего дождя.

Бабушка жила в самом центре, на улице Ленина, в одном из пятиэтажных домов с двускатными крышами и деревянными навесами по бокам, сталинской постройки. Они считались более престижными, чем расположенные ближе к окраинам панельные хрущёвки. А ещё мне нравилось лазить в них по крышам – там были настоящие чердаки, где гнездились голуби. Оттуда, через узкие оконца можно было тайком наблюдать за городом, представляя себя выжившим лётчиком, сбитым где-то над вражеской территорией.

Воспоминания нахлынули на меня. Было немного тоскливо, потому что я вряд ли найду кого-то из тех ребят, с кем общался прошлым летом. Так всегда происходило: чьи-то родители переезжали, получив квартиру в новом районе. Или же вовсе перебирались в другой город, потому что здесь, в центральном Казахстане, становилось «неперспективно», по мнению многих. Но всё равно впереди было много ярких, солнечных дней, дворовых игр и, самое главное, озера с песчаным пляжем. Которое было совсем как настоящее море, о котором я только слышал, но ни разу не видел своими глазами.

Мы выгрузились у подъезда, и я уже приготовился было тащить свой чемодан на третий этаж, но тут дядя Шнайдер вдруг подхватил его за ручку, легко поднял и подмигнул мне.

– На сегодня ты уже достаточно поработал, да? Иди скорее, поздоровайся с бабушкой!

Я пулей взлетел по лестнице на третий этаж. Дверь была не заперта; в то время так было принято – мало кто закрывал двери на замок, по крайней мере, в центральном районе. Ведь все соседи друг друга знали, большинство работало на комбинате, а остальные – в окрестных магазинах, школах, больницах и так далее. Случайных людей почти не было.

Исключения случались тогда, когда на окраине города появлялся кочующий табор. В такие дни все старались следить друг за другом и особенно за детьми. Ну и двери начинали запирать.

В квартире вкусно пахло свежими пирожками и совсем чуть-чуть – валерьянкой и другими лекарствами.

Бабушка встретила меня на пороге своей комнаты. Она улыбнулась и раскрыла объятия. Я тут же кинулся вперёд, чтобы уткнуться носом в пуховый платок, который она любила набрасывать на плечи даже в самые тёплые летние вечера.

Мы молча обнялись. Постояли так немного.

– Ого, какой ты вымахал! – Бабушка изобразила удивление, после чего взяла меня за плечи и чуть отстранилась. – Дай хоть посмотрю на тебя хорошенько!

Я заметил, что в уголках её глаз застыли слёзы. Это сбивало с толку, ведь бабушка продолжала счастливо улыбаться.

– Да я это, я, – пробормотал я, смущаясь.

– Ну беги на кухню, пирожки на столе! Голодный небось!

Я колебался.

– Ну, в чём дело?

– Родители будут ворчать, что всех не дождался, – ответил я.

– А ты не беспокойся, – бабушка подмигнула мне. – Я им ворчать не позволю!

Я улыбнулся и пулей рванул на кухню.

Пирожки были свежайшие, будто бабушка точно знала время, когда мы подъедем. Я сходу умял три штуки: с картошкой, с яйцом и зелёным луком и один сладкий, с яблочным повидлом.

После перекуса жизнь вдруг показалась отличной штукой, а накатившая было тоска о прошлогодних друзьях куда-то улетучилась. Поэтому, когда родители, наконец, собрались за столом, чтобы отпраздновать начало отпуска, я отпросился во двор – разузнать, что и как.

Глава 2

Один из бастионов Брестской Крепости, Беларусь, наши дни

Разумеется, в обычное время белорусские коллеги плотно контролировали эту территорию. Но на сегодняшний день бастион и окружающая территория выпали из зоны их внимания. Вопрос пришлось решать на самом высоком уровне.

Внутри было холодно, так что пришлось снова надеть ветровку. Я посветил заранее приготовленным светодиодным фонариком вокруг. Тут было на удивление мало мусора. Или местные избегали здесь появляться, или же реставрационные команды начали потихоньку работать, расчищая объект.

Мы сидели на корточках возле компаса. Марек медленно убрал ладонь с прибора и поглядел на меня. Его лицо в холодном свете светодиодного фонарика казалось осунувшимся, уставшим.

– Огромная, огромная Империя… – пробормотал он. – Помню в детстве я завидовал твоей возможности путешествовать по таким громадным территориям.

– А я, когда мы переехали в Польшу, долго не мог поверить, что из одного большого города в другой можно доехать просто на машине, – улыбнулся я.

– Серьёзно? – Марек рассмеялся.

– Разве я не рассказывал?

– Вообще, конечно, псякрев як зимно! – эмоционально заявил он и вздрогнул, кутаясь в свой чёрный пиджак. – Не удивительно, что люди здесь болели и умирали.

– Ты про пленных? После Первой Мировой? – спросил я. – Да, знатная душегубка.

– Не только. Позже, в конце двадцатых и начале тридцатых тут содержали политических, если ты не в курсе. Про-имперские поляки, монархисты, бывшие сотрудники органов власти… в общем, мрачное местечко!

– Не знал, – ответил я. – Слышал только про наших пленных в начале двадцатых. Говорят, больше тысячи погибло.

– Погибло бы намного больше, если бы не комиссия Сената, которая всё это дело прекратила. И это было ненамеренно. Просто обычный бардак межвоенного времени и становления нового государства, – Марек пожал плечами.

– У нас есть общая традиция объяснять разные плохие вещи бардаком, да? – хмыкнул я.

– Слишком много общей истории… слишком много болевых точек. От этого никуда не уйти, – вздохнул Марек.

Мы одновременно поднялись, разминая ноги

– Заметил что-нибудь? – рискнул спросить я.

Марек поджал губы и потрогал бороду.

– Только твоё видение ядерной войны, – сказал он. – Ты предчувствовал неприятности. Но это как раз не удивительно. А ещё машинку эту, УАЗик. Ты сам-то понял, что она могла стать другим якорем?

Я замер.

– Что, не думал об этом? – улыбнулся Марек. – Ну вот: говорю, как есть.

Мне вдруг тоже стало прохладно.

– Слушай, может, наружу пойдём? Нам не обязательно сидеть в подземелье. Никто гарантированно не побеспокоит.

Марек хрипло засмеялся.

– Чего, до лиха, ту сьё влочымы?! – спросил он, успокаиваясь. После чего добавил, снова переходя на русский: – Я думал это у тебя паранойя. Пойдём, погреемся, потом продолжим.

СССР, Казахская ССР, Джезказганская область, город Балхаш, 1983 год

Народу было мало. То ли потому, что время позднее, то ли детей моего возраста отправили по лагерям и бабушкам, в другие части огромной страны. Я немного побродил по детской площадке, покатался на качелях, у которых была лишь половина дощатого сиденья. Потом решил было вернуться домой, чтобы попытать счастья с новыми знакомствами уже утром. Но тут заметил пацана, который прятался в кустах справа от подъезда.

Сначала мне показалось, что он кого-то поджидает, и я обрадовался: наверно, народ в прятки или казаки-разбойники играет. А я попал как раз на середину кона, поэтому никого и не застал.