Целитель

Алена Шахнина

Целитель

—1—

В теплице пахло землей и влагой. Я сидела возле маленьких росточков и вдыхала в них жизнь, прикладывая руку. Ладони выделяли мягкий свет и тепло, ускоряя рост будущих томатов. Через пару минут растение оживало, на веточках возникали завязи, а затем крупные плоды с тонкой кожицей, через которую проступали желтые прожилки.

Это был мой ежедневный ритуал, моя работа. Я была мостиком, спасающим мой народ от голодной смерти. Под моими руками вырастали томаты, картофель и многие другие овощи. Затем они отправлялись на стол к людям.

Я отдавала свою силу без остатка, выжимая себя по капельке. Но это была моя жизнь и мой долг.

Я поднялась с колен и осмотрела свои труды. Три больших корзины томатов и четыре – огурцов. Нормально, но хватит с трудом. Часть томатов сразу уйдет на семена, чтобы завтра я снова приложила руки, и под ними выросли плоды. И послезавтра тоже. Растения жили недолго – им не позволяла мертвая земля. Три года назад наша земля утратила плодородие и стала непригодной для выращивания плодов. И если бы не моя сила, не мой природный дар, народ нашего острова уже погиб бы от голода.

Мы жили бедно, нуждались в ресурсах и еде. У нас было только самое необходимое и то складывалось из остатков материалов, которые были найдены на острове при заселении. В этом нам повезло, если можно так сказать. Этот остров был практически не задет катастрофой. И люди, жившие здесь, с радостью поделились своим домом.

С радостью. Горькая ирония висела в воздухе гуще влажного тепличного пара. Да, они поделились. А потом вымерли от странной лихорадки, которую принесли с собой «гости» – наши предки. Их могилы были нашими первыми огородами. Мы унаследовали не только их кров, но и их проклятие – клочок земли, который медленно, но верно умирал вместе с нами.

Дверь теплицы скрипнула, впустив полосу слепящего солнца. На пороге стояла мать. Ее взгляд, всегда такой острый, будто она слышала не только звуки, но и сами мысли, скользнул по корзинам, а затем уставился на меня.

– На этом всё? – спросила она. В этих словах был весь мой мир: упрека, безжалостность, уныние.

Я кивнула, зная, что это значит. Значит, завтра мне придется выжать из себя еще больше. Пройти по краю, за которым не просто изнеможение, а пустота, выжженная пустота, когда пальцы отказываются светиться, а мир плывет перед глазами.

Я вышла из теплицы, и свет ударил по глазам. Наше поселение лежало передо мной – жалкая кучка хижин, слепленных из ржавых листов, глины и серого камня. Когда-то здесь кипела жизнь, о которой мы знали лишь по пожелтевшим страницам. Теперь эти руины были нашим домом и нашим щитом.

Мой народ сновал между домами, худые, загорелые, с глазами, в которых читалась одна—единственная мысль: «Продержаться бы до завтра». Я смотрела на них и чувствовала, как тяжесть на моих плечах сгущается, превращаясь в осязаемую ношу. Я держала их на плаву. Но что случится, когда мои силы иссякнут? Мы все пойдем ко дну, как когда-то пошло ко дну старое человечество, только на этот раз – в полной, безмолвной тишине.

И в этой тишине я услышала собственное сердцебиение – отчаянный, испуганный стук единственного моста над пропастью.

—2—

После работы, несмотря на усталость, я всегда ходила на берег. Я любила смотреть на вечернюю речку и проводить пару часов со своей близкой подругой. В этот раз Вики припозднилась, но пришла. На лице – усталость, в глазах грусть.

Мы сидели на коряге, втиснутой в песок, и смотрели, как вода уносит в никуда обломки прошедшего дня. Тишина между нами была не неловкой, а общей, как одеяло, которым укрывались двое замерзших.

– Снова пропал пациент, Хен, – наконец произнесла Вики, и слова ее упали в тишину, как камни.

Я испуганно выдохнула. Хен был моим соседом. Немногословный, но очень приветливый, он всегда махал мне при встрече. Хен был одним из охотников, хотя от отца я часто слышала, что он ленив и неповоротлив. Но это не мешало нам дружить с ним – я приносила ему лишний томат с теплицы, он угощал меня вкусным жареным мясом.

– И Лира сегодня с охоты принесли с раной.

– Жив?

– Жив, но его рана… Такая глубокая, что мы не надеемся даже. – она замолчала и посмотрела на меня.

В ее глазах я увидела печаль и боль. Вики работала в больнице, помогала врачам перебинтовывать раны, колоть лекарства, ухаживать за больными. Я ее за это очень ценила. Если мое замешательство стоило всего лишь одного растения, то ее – целой человеческой жизни. Она видела разное – от простого пореза до глубокой ампутации, но каждый раз рассказывала об этом с большим ужасом в глазах.

– Жаль, что у нас нет целителей, кроме тебя.

В ее голосе не было упрека, только сожаление. Да, наш народ долгие годы выживал благодаря запасам медикаментов и целителям. Но год назад умерла моя бабушка – самый сильный целитель. На ее фоне я была лишь жалкой пародией. Я могла залечить небольшие раны, но серьезные увечья и болезни – нет. И сейчас врачи использовали скудные остатки медикаментов и трав, запасы которых иссякали с огромной скоростью.

Я вздохнула. Звук вышел прерывистым, словно его разорвали изнутри. Наш народ вымирал. Мы так долго боролись за жизнь после всемирной катастрофы, унесшей миллиарды. Мы пережили огонь, пепел и радиацию, чтобы построить этот хрупкий мирок. И сейчас мы умирали так глупо, так нелепо – от того, что не могли вылечить банальную простуду, от того, что у нас кончались бинты и антибиотики, от того, что я, наследница величайшего целителя, была слишком слаба, чтобы поднять это наследие.

Я не умела исцелять людей. А точнее, умела, но ценой своей жизненной силы. Бабушка учила меня, как прикладывать руки к ране, как вызывать тепло в ладонях. Но попытки исцелить человека всегда заканчивались одним – я падала без сил, а потом долго болела. Отец за это на меня злился, кричал, что я слишком слабая. Бабушка лишь качала головой и говорила, что еще не пришло мое время.

Я очень ее любила. Она была тем светом в окне, который каждый день ждет заключенный в темнице. Я приходила к ней за утешением, когда отец в очередной раз наказывал меня за провинность, когда мать не заступалась за меня, а только равнодушно смотрела. Вечерами мы сидели у ее очага, и она рассказывала мне интересные истории, а потом я засыпала, положив голову ей на колени.

Бабушка была великим, уважаемым человеком. Она должна была стать правителем после смерти мужа, моего дедушки, но отказалась, передав правление моему отцу. Мне она говорила, что такая роль ей не по плечу, что она может повелевать цветами и ранами, а людьми – нет. И за это я ее любила больше жизни. За простоту, за заботу и ласку.

Бабушка ушла тихо и незаметно, оставив большую рану на моей душе и чувство одиночества.

Когда умерла бабушка, отец заставил меня развивать силу. Но как развить то, чего нет. Я пыталась выжимать из себя хоть половину того, что умела она, но получалось плохо. Отец так и не смирился с этим, и при каждом удобном случае напоминал, что я так и не стала настоящим целителем.

Нас спасало только прошлое, закованное в книги. Они были нашим ковчегом, уцелевшим в пожаре цивилизации. На их пожелтевших страницах хранились рецепты лекарств, которые можно было создать из растений. Но здесь был смертельный парадокс: нужные нам травы не росли на нашем острове. Чтобы добыть их, нужно было плыть на соседний остров.

Это был еще один клочок земли, оставшийся в живых, поросший дикими, нетронутыми лесами. Там мы черпали ресурсы, которые были нам так необходимы. Там была жизнь, кипевшая с такой силой, о которой мы здесь могли лишь мечтать.

Если бы у нас было время и ресурсы, этот остров мог бы стать нашим новым домом. Но экспедиции туда были сродни самоубийству. Каждый поход за травами стоил нам лучших лодок, запасов пресной воды и смельчаков, которые слишком часто не возвращались – сгинув в тумане, наткнувшись на диких животных или просто пропав без вести.

Отец называл это «бухгалтерией смерти». «Мы можем спасти десять человек сегодня лекарством с того острова, но потерять пятерых, кто его добудет» – говорил он, и народ его слушал.

И пока мы вели эти скорбные расчеты, мы были вынуждены оставаться здесь, в тени руин, довольствуясь жалкими запасами и отдавая дань уходящему дню.

Но голод был не единственной нашей проблемой. Он был лишь тихим, ползучим недугом. Настоящий шторм приходил с другого берега.

На соседнем острове, который мы хотели разглядеть, взбираясь на руины, жили наши враги. Народ сонки. Расстояние до них можно было преодолеть за пару часов на судне, но сложнее было преодолеть преграду между нами. Их земля, как говорил отец, была выжжена хуже нашей, их запасы подходили к концу. У них не было целителей, способных вырвать у мертвой почвы хоть травинку, не было Неки, в чьих руках распускались цветы.

И потому они приходили к нам. Приходили нагло по ночам и забирали наших людей из больниц и домов.

Отец, пытаясь унять панику, говорил, что сонки используют похищенных для рабского труда, пытаясь выжать из своего клочка земли последние соки. Это была логичная, почти успокаивающая версия. Версия правителя.

Но у народа были другие версии. Те, что передавались шепотом у колодцев, от которых стыла кровь в жилах. Говорили, что сонки не просто берут силу. Они ее поглощают. Что их дары, столь чуждые и пугающие, питаются чем-то иным. Что пропавшие люди – это не рабы, а ходячие батарейки, доноры, свечи, чей жир сжигают, чтобы продлить чужой миг.

И однажды они пришли к нам, чтобы забрать самое ценное – нашу природу, которую мы так бережно хранили. Они отравили наши растения, забрали плодородие у грунта. Это был удар, равносильный тому, что ощутили люди триста лет назад, когда техника обрела общий интеллект и запустила все ракеты разом. Мы словно снова пережили катастрофу. Только если наши предки погибали мгновенно от жара и радиации, то нам оставалось наблюдать, как медленно умирают наши близкие.

– Неки, как думаешь, наследник и правда придет? – голос Вики вырвал меня из мыслей. – Правда заберет нас всех и высосет нашу силу?

– Но у тебя же нет силы, – хмыкнула я, чтобы разрядить обстановку.

– Но он же об этом не знает…

Я не ответила. Притворилась, что смотрю на реку. Многие выжившие после катастрофы обрели силу. Старики до хрипоты спорили у костра: одни говорили, что произошла поломка ДНК от радиации, мутация, которая дала нам козырь в борьбе за выживание. Другие, как моя бабушка, считали, что после Всемирного Удара выжили не просто самые стойкие, а лишь те, в ком уже дремала эта искра – латентная способность, которая лишь проснулась в час гибели, чтобы передаться их детям и внукам.

Правды мы не знали. Наши знания были лоскутным одеялом, сшитым из обрывков учебников, суеверий и полузабытых мемуаров.

– Может, он уже здесь, – прошептала Вики, обняв себя за плечи. – Может, он прячется среди нас. Или… или он уже в одном из нас.

– У нас охрана везде. Если он придет, то мы услышим. И ты успеешь спрятаться. – я снова хмыкнула.

И, словно сама судьба подслушивала мои слова, раздался громкий звук сирены. Не сговариваясь, мы с Вики побежали в сторону домов.

—3—

Это был он – наследник сонки, правитель. Его звали Дери. Молодой, на пару лет старше меня, он выглядел как настоящий воин. И о нем мы знали достаточно, чтобы бояться.

Мы знали, что с самого рождения Дери обладает огромной силой. Он умел перемещаться между островами на любое расстояние. Еще он владел телекинезом и мог парализовать своего соперника. Он прикасался к человеку, и тот замирал, не в силах пошевелиться. О нем рассказывали родители своим детям вместо вечерней сказки, им пугали хулиганов. Он стал местным монстром, о котором говорили все шепотом, чтобы он не услышал.

Впервые Дери пришел к нам с отцом около трех лет назад. Они осматривали наши земли, о чем-то беседовали с отцом. Бабушка тогда говорила, что силы двух народов объединяются, чтобы помочь друг другу. Помню, как два правителя наблюдали за нашей работой и восхищенно кивали.

А потом пришла война. Тихо и внезапно, словно мышка подкралась к выброшенному огрызку. Мы проснулись утром уже без своих полей, с полностью погибшим урожаем. Это сильно ударило по отцу. Он кричал, что сонки отравили землю, уничтожили наши труды. Бабушка плакала, говорила, что теперь мы все погибнем от голода.

С этого и началась война. У нас стали пропадать люди. Отец отправлял охотников на их остров, чтобы отомстить за погибшую землю, но лодки возвращались пустыми. Мы потеряли много людей и продолжаем терять до сих пор.

Отец практически каждый день говорит о том, что Дери ответит за поступки своего народа. И причина гораздо глубже, чем отравленная земля.

На острове сонки есть хранилище семян и медикаментов. Раньше мы получали редкие семена, когда наши растения гибли, а их лекарства помогали выхаживать больных. Но после того, как сонки отравили нашу землю, мы остались без какой-либо помощи со стороны соседей. Наши острова разделились.

Год назад отец Дери снова пришел на наш остров, мы попрятались по домам, предчувствуя беду. Помню, как слышала их крики – отец обвинял сонки в предательстве, отец Дери оправдывался, говорил, что не посмел бы так сделать. Хладнокровие и жестокость отца сделали свое дело – он вонзил нож в сердце правителя сонки, а затем погрузил его мертвое тело на лодку и отправил на соседний остров.

На смену отцу пришел его сын. Старшее поколение шепталось, что теперь он уничтожит всё живое здесь. Но из живого на нашем острове остались только люди, и те доживали свои года в голоде и страхе.

На нашей земле Дери в открытую появился в первый раз после смерти своего отца. Он приходил лишь по ночам и забирал людей, тихонько, без посторонних. Никто не видел, как он это делает, но все знали, что сонки мстят за смерть своего правителя.

И это была не единственная история, которую нам рассказывали. Местные писатели создавали сказки и рассказы, в которых главным антигероем бы наследник. Именно таким мы его и знали – кровожадным, беспощадным, злым. Сейчас он мне таким не показался. В его взгляде читался интерес, словно он первый раз ступил на эту землю.

Я завороженно смотрела, как Дери ловко перемещался между руинами, не оставляя своим соперникам ни малейшего шанса схватить его. Это пугало и восхищало одновременно – наш народ нуждался в такой силе, но лишь немногие обладали даром, в большинстве случаев – примитивным. Например, мой отец мог зажигать огонь пальцами. Полезная штука, конечно, но телепортация позволила бы нам брать ресурсы с соседнего острова без потерь.

На площади опустело, я выглянула из укрытия и услышала тихий плач. От матери мне достался еще один странный и удивительный дар – чуткий слух. И в этот момент я понимала, что не все сумели убежать и спрятаться. Тихонько подкравшись к другому укрытию, я поняла, что плач усиливается – я шла в правильном направлении.

Мой слух меня не обманул – за камнем я увидела малыша. Он сидел на земле и держал ногу, по ней тонкой струйкой бежала кровь. Ребенок был серьезно травмирован и не мог самостоятельно убежать. Ему повезло – он находился вне зоны видимости Дери. Ждать не было возможности – малыш мог умереть от потери крови, его срочно нужно было спасать. Но как это сделать, не привлекая внимания чудовища, я не понимала.

Решение нашлось быстро. Я взяла камень и бросила в противоположную сторону, где в огромной куче лежали пласты металла. Камень с громким ударом упал на листы, чем привлек внимание Дери.

Это был мой шанс. Я рванула вперед, перепрыгивая через валуны. До ребенка оставались несколько шагов, когда он, заметив меня, громко всхлипнул. Я прижала палец к губам, но было поздно.

Я ощутила его взгляд на себе. Тяжелый, пронизывающий. Оглянувшись, я увидела, как Дери смотрит на меня с холодным любопытством, словно наблюдая за букашкой, осмелившейся перебежать ему дорогу. Я ускорилась, чувствуя, как ледяной ужас сковывает легкие.

Я успела добежать до ребенка, но почувствовала движение сзади. Резко обернувшись, увидела Дери. Он все еще с любопытством смотрел на меня, поглядывая на мальчика. Я закрыла ребенка собой в страхе, что теперь убьют нас обоих.

– Пошел прочь с нашей земли! – послышалось сзади. Дери обернулся – за его спиной стояли охотники с арбалетами.

Наследник на мгновение замер, его взгляд скользнул по мне, полный обещания будущей расплаты, а затем он просто растворился в воздухе.

Тишина, наступившая после его исчезновения, была оглушительной. Малыша забрали, а я, на ослабевших ногах, побрела домой. Только теперь страх, дремавший все это время, начал вырываться наружу, заставляя сердце биться в бешеном ритме.

Люди выходили из укрытий. Те, кто видел мою отчаянную пробежку, смотрели с благодарностью и гордостью. Но гордиться было нечем. Это не было геройством. Это был долг. Тот самый долг, что был навязан мне отцом и бабушкой, и от которого, как я теперь поняла, смотря в пустоту, где только что стоял Дери, мне не спастись.

—4—

Страх пришел поздно. Только когда я заперла за собой дросчатую дверь нашего дома, сложенного из грубых камней и глины, он накрыл меня с головой. Руки дрожали так, что я не могла развязать пояс на платье. В ушах стоял оглушительный грохот собственного сердца. Я прислонилась лбом к прохладной стене, пытаясь выровнять дыхание, но перед глазами снова возникало его лицо – спокойное, холодное, с тем самым интересом, с которым смотрят на только что найденный клад.

Он смотрел именно на меня. И в его взгляде было не слепое бешенство сонки, а осознание силы. И любопытство.

Его образ стойко стоял перед глазами. Высокий, широкий, словно гора. Чтобы посмотреть на него, когда он был рядом, мне пришлось задрать голову. Закатанные рукава грубой рубашки обнажали сильные, загорелые руки с проступающими венами и шрамами на коже. Безумно похож на своего отца.

И эта сила. Он так ловко исчезал и появлялся, не оставив после себя и следа в воздухе, что замирало сердце. Такую силу я видела впервые.

На пороге жилища появился отец. Он застыл в проеме, заполнив его собой, словно грозовая туча. Хмурый взгляд, испачканная сажей и чем-то темным кофта, тяжелый запах гари и пота, который он принес с собой, как дурную весть. Он не смотрел на меня – его глаза медленно скользили по нашей бедной обстановке, по глиняным чашам на столе, по потускневшему полу, будто подсчитывая убытки или оценивая, что еще можно отнять.

Воздух в комнате застыл от напряжения. Казалось, даже пламя масляной лампы потускнело под его тяжелым, безмолвным взглядом. Он не спрашивал, не требовал отчета. Его молчание было громче любого крика – оно было обвинительным приговором, который я чувствовала кожей.

Наконец его взгляд упал на меня. Не на дочь. На наследницу.

– Решила показать свою храбрость, – это был не вопрос, а обвинение, – не очень умно.

– Но отец, там был ребенок, один.

– Мне плевать, даже если сотня детей! Ты не должна попасть в его руки! Без твоего дара этот остров не проживет и месяца!

Его слова больно вонзились в сердце. Он берег не меня, а только мой дар. Обида накрывала меня с головой. Я не ждала от него поддержки или благодарности, но меньше всего мне сейчас хотелось слушать обвинения от него.

– Я поняла, отец. – я покорно опустила голову, показывая свое подчинение. Он еще пару секунд смотрел на меня, а затем ушел.

Я осталась одна в полной тишине. Униженная и раздавленная. Это тоже было частью моей жизни.

—5—

Я часто приходила на могилу к бабушке и разговаривала с ней. Это место было одним из тех, где еще росли цветы. Отец считал это совпадением, а я думаю, что даже после смерти ее тело выделяло тепло и лечило землю.

Бабушка много работала, чтобы в наших скромных теплицах появлялись растения. Она учила меня как правильно направлять энергию на росток, чтобы не отдавать всю свою силу целиком. Я училась у нее и мне это нравилось. Мы приходили в теплицу ранним утром и проводили там весь день. Она рассказывала истории, мы смеялись, и я забывала, что дома меня ждет отец – тиран.

Когда она ушла, теплицы стали моим проклятием. Чтобы хоть немного приблизиться к тому объему урожая, что мы собирали вместе с бабушкой, мне приходилось работать без отдыха и полностью отдавать свою силу.

– Это цена наследия! – говорил отец, утверждая, что я, как дочь правителя, имела долг перед народом.

И я добросовестно его выполняла, не просила благодарности или поощрений. Я просто делала свою работу, чтобы мой народ не голодал.

И только здесь, на могиле у бабушки, я позволяла себе слабость. Я плакала, потому что мне ее так сильно не хватало.

Перед уходом у меня был ритуал – я оживляла один поникший цветок. Это была моя отдушина, словно я говорила бабушке, что помню ее, что ее сила со мной. Я притрагивалась к соцветию, и оно под моими руками оживало.

Я опустилась на колени, не обращая внимания на влажную землю, и бережно прикоснулась пальцами к поникшим лепесткам ириса. Не требовательно, без спешки, как показатель моей любви и памяти. Цветок мгновенно откликнулся на тепло и потянулся к свету, расправив синие лепестки.

– Я помню, – прошептала я, – я очень скучаю по тебе, бабушка.

Медленно встала с колен и услышала шорох, мягкие шаги за спиной. Нервно сглотнула, в надежде, что это просто мимо идет человек, что он не ко мне, я не нужна ему.

Снова шаг, аккуратный, словно нога сначала выбирает пустое место на земле, чтобы не создавать шум. Я не стала поворачиваться, не стала показывать свой страх. Зажала еще горячую ладонь в кулак и пошла в обратную сторону. Прислушалась. Тишина. Едва сдерживаясь, чтобы не побежать, удалялась в спокойном темпе от могилы бабушки.

Когда отошла на большое расстояние, осмелилась себе обернуться – никого. Вздох облегчения. Сердце бешено колотилось, страх стоял в горле, заставляя дышать чаще и тяжелее.

Это был наследник, я точно это знала, я чувствовала это. Он наблюдал за мной, смотрел как я разговариваю с бабушкой и… как оживляю цветок! Я только что показала ему свою силу. Закусив губу, ускорила шаг в направлении к дому. Теперь он точно не оставит меня в покое.

Несмотря на бедность и голод, наш народ был дружным. Все занимались общим делом – выживанием, только вклад у всех был разным. Мужчины ходили на охоту, охраняли территорию, строили дома и укрытия. Женщины из шерсти и запасов тканей шили одежду, работали в теплице вместе со мной, обучали детей.

Моя мать шила одежду из лоскутков – платья, брюки, накидки. У нее получались красивые вещи, которые она раздавала всем желающим. Мне она тоже шила, хотя никогда не проявляла ко мне каких-либо чувств и эмоций, кроме упреков. Каждый раз ее доброта в виде протянутого платья казалась мне настоящим благословением, словно я сделала что-то очень важное. В такие моменты я чувствовала себя ее дочерью, представляя, как бережно она складывает лоскутки, как протыкает палец иголкой, но терпит «Все ради дочки».

Я вообще часто рисовала себе другой мир, в котором от меня требовалось не выполнение долга, а просто быть. Если другие девушки мечтали о замужестве, о красивых нарядах и украшениях, то мои мысли были куда скромнее, но менее осуществимей. В мечтах мы с матерью и отцом гуляли по берегу, держась за руки. Вот отец рассказывает историю, и мама весело смеется, а я чувствую себя счастливой.

Реальность была противоположной. И чем старше я становилась, тем сложнее мне было представить другую жизнь. И каждый раз, сталкиваясь с броней матери, я ощущала себя более ненужной этой семье.

Вечерами, когда отец приходил с охоты, мы садились за стол. Мать ставила на стол металлические чашки, наполненные едой и по стакану воды. Мы всегда молчали. Лишь изредка отец что-то говорил матери вроде «Надо залатать сеть» или «Завтра еды с собой положи побольше». Мать кивала, и на этом разговоры заканчивались. Мы не обсуждали дела в теплице, в городе, на охоте. Они никогда не спрашивали, как у меня дела. Я молча доедала свою порцию и уходила к себе, ложилась спать и сразу засыпала.

В этот раз отец заговорил со мной.

– Мальчишка этот не должен увидеть твою силу.

Я кивнула, ком встал в горле. Он уже увидел. Но если об этом узнает отец, здорово разозлится.

– Походит, походит, да перестанет, – он вяло зачерпнул ложкой суп, – если не сглупишь опять.

– Не сглуплю, отец, – я смотрела в тарелку, аппетит пропал.

Он постучал пальцем по столу. Я не поднимала глаз, боясь, что он увидит в них ложь.

– Чертов мальчишка, – протянул отец, – надо с ним что-то делать. – с этими словами он встал и вышел из дома.

Я еще поковырялась в тарелке и тоже встала, помогла матери убрать со стола и хотела уйти спать, но мать меня остановила. Она небрежно протянула мне новое платье. Сшитое из лоскутов, но таких светлых и нежных, что оно словно светилось в полумраке комнаты. Молочного цвета, с кружевами, аккуратно собранными у горловины, и вышитыми у подола скромными полевыми цветами.