Служба по-внезапной-1. Чужой среди своих

– Не благодари. Я сделала это не для твоего авторитета. Я сделала это для них. Чтобы они не увидели, как их новая каменная стена дала трещину. Стены должны быть прочными. Иначе их ломают.

Он закрыл глаза. Стыд и ярость на собственную слабость жгли его изнутри сильнее лихорадки.

– Я не могу так. Лежать, когда всё… рушится. Когда эта тень, которую я отбрасываю, начинает диктовать мне правила.

– Всё не рушится, – она поправила сбившуюся повязку на его боку, ее прикосновение было твердым и точным. – Оно усложняется. Ты думал, твоя война – это мечи и копья? Детские игры. Она только начинается. И оружие в ней – чужая вера, слухи, страх и надежда. А ты – всего лишь знамя, которое держат в своих руках другие. И от того, в чьих оно руках, зависит всё.

В очередной приступ слабости он провалился в забытье, но на этот раз сны были иными. Не хаотичными, а тяжелыми и насыщенными. Ему снилось, что он стоит на краю обрыва, а за его спиной – вся деревня. И он чувствует, что должен сделать шаг вперед, но не может, потому что его держит за руку Марина. И ее рука была единственным, что не давало ему и всем им рухнуть в пропасть.

Когда он очнулся, в бане уже горела лучина, отбрасывая на стены колышущиеся тени, и она всё так же сидела рядом, вышивая что-то на куске грубого полотна. В ее позе была не просто забота, а стоическое, знакомое до боли терпение.

– Знаешь, – начал он, и голос его окреп, обретая какую-то новую, незнакомую ему самому хриплую мягкость, – в моём мире… не было ни волхвов, ни князей. Не было этой… тяжелой, давящей тишины. Были машины. Железные кони, что мчались быстрее самого быстрого скакуна. Были дома выше этих вековых сосен, и в каждом – свет, ярче тысячи лучин. И голоса… голоса людей доносились по воздуху, из маленькой коробочки, за тысячи верст. Я… я чинил тех железных коней. Снимал с них ноги и ставил новые.

Он говорил, глядя в потолок, не как волхв, вещающий откровение, а как человек, впервые за долгое время позволяющий себе быть слабым и тоскующим. Он рассказал ей о шиномонтажке, о вечном запахе резины и машинного масла, о скуке озерских дней, о том, как он тосковал по тому самому гулу завода, который когда-то казался ему символом застоя, а теперь виделся музыкой потерянного рая.

Марина не перебивала. Она слушала, и в ее глазах не было ни ужаса, ни недоверия. Была лишь глубокая, сострадательная грусть, словно он рассказывал ей о чьей-то смерти.

– Ты скучаешь по тому шуму, – тико констатировала она, когда он замолчал, исчерпав себя.

– Да, – честно признался он, и в этом признании была облегчающая боль. – Он был… доказательством жизни. А здесь… здесь тишина. И она давит. Съедает изнутри. И эти послы… – он с трудом повернул голову в ее сторону, – я не знаю, что с ними делать. Я не политик. Я солдат. А потом – механик.

Марина отложила вышивку. Ее пальцы, привыкшие к грубой работе, сложились на коленях в спокойной, но уверенной позе.

– Ты думаешь, они ждут от тебя политики? – она покачала головой. – Они ждут силы. Но не той, что ломает кости. А той, что дает уверенность. Артем из Поречья приполз не за войском. Он приполз за справедливостью. Ему нужно, чтобы сильный человек сказал: «Эта земля – твоя». И все ему поверили. Семен со Залесья… он боится. Его деревня готова сгореть в огне, лишь бы не жить в вечном страхе. А Ратибор… – она на мгновение задумалась, – Ратибор умнее всех их. Он ищет союзника, но проверяет – не станешь ли ты его господином.

Она помолчала, давая ему осознать сказанное.

– Ты не можешь быть для всех всем. Но ты можешь стать осью, вокруг которой все будут вращаться. Артему пошли Гаврилу с парой твоих обученных парней. Пусть покажутся на том покосе, поговорят с соседями. Часто одного вида «воинов Князя Дяди Васи» хватает. Семену… ему нужно не оружие, а знание. Научи их, как ставить дозоры, как делать растяжки. Но не сам – через Гаврилу или Андрея. А Ратибору… с ним нужно говорить как с равным. Спроси, что он может предложить. Союз строится на выгоде, а не на милости.

Владимир смотрел на нее, и постепенно до него доходила простая истина. Она не просто ухаживала за ним. Она анализировала ситуацию с холодной ясностью полководца.

– Тишина бывает разной, – она снова взяла вышивку. – Та, что после битвы – мертвая. А та, что сейчас, – живая. В ней слышно, как растет трава и как бьются сердца. И как зреют решения. К ней нужно привыкнуть. Как к боли. И научиться слушать.

Он посмотрел на нее, и вдруг его осенило. Та власть, с которой она только что говорила, эта неженская твердость – она была неспроста.

– А ты… ты ведь не всегда была просто вдовой из слободы, правда?

Она на мгновение замерла, ее пальцы застыли на ткани. Потом медленно подняла на него взгляд. В ее глазах плескалась старая, давно не тревожимая боль.

– Мой муж, – тихо начала она, – служил своему князю. Беззаветно. Как ты – своему «Дяде Васе». Он верил, что честь и долг – это всё. Он пал в бою. Не от вражеской стрелы. Его послали в лобовую атаку на стальные копья, чтобы отвлечь врага, пока сам князь с дружиной уходил из западни. Его предали. Разумом я понимаю – такова была цена спасения других. Но сердцу от этого не легче. Оно помнит только, что его хозяин положил его жизнь на чашу весов, как медную монету. И счел эту цену достаточной.

Она говорила ровно, без слез, но каждое слово было выжжено каленым железом в ее душе. Владимир слушал, затаив дыхание. Перед ним была не просто женщина, а живое воплощение той трагедии, которую он сам теперь мог породить, став для этих людей «князем».

– Я не буду твоим князем, Марина, – тихо сказал он.

Она горько улыбнулась.

– Ты уже им стал. Вопрос лишь в том, какой ценой ты будешь платить за свои победы. И будешь ли помнить, что каждое твое слово для них – приказ. А каждый приказ может стать для кого-то последним.

В этой тишине, нарушаемой лишь потрескиванием огня, они поняли друг друга без лишних слов. Он был не всемогущим волхвом, а застрявшим в прошлом человеком, несущим неподъемный груз. Она – женщиной, знающей истинную цену этому грузу. Эта общая боль и понимание связали их крепче любых клятв.

Наутро он впервые за долгие дни смог самостоятельно сесть на краешек постели. Слабость отступала, уступая место новой, более сложной и тяжелой тревоге. Его тень, «Тень Князя Дяди Васи», уже работала без него, плодя слухи, надежды и заговоры. Степан отравлял колодцы сплетнями, соседи строили планы, а Гаврила, ставший за эти дни настоящим лидером, появился в дверях с немым, но красноречивым вопросом в глазах: «Мы победили. Мы стали силой. Что теперь с этой силой делать?».

Владимир посмотрел на закопченную стену, где все еще виднелся угольный план сражения у ручья. Он потрогал пальцем прочерченную стрелу атаки «Молота».

«Спокойной службы, десантник Дмитриев, – пронеслось в его голове, но на этот раз без иронии, с ледяной серьезностью. – Раньше твоей высотой была точка на карте. Теперь твоя высота – это миф, который ты создал. И удерживать его, оказывается, в тысячу раз страшнее и сложнее. Потому что падать с нее – уже не тебе одному».

Он обернулся к Гавриле и медленно, превозмогая боль, кивнул. Не как волхв ученику, и не как командир подчиненному. А как один обреченный – другому. Битва за выживание была окончена. Теперь начиналась битва за будущее. За то, чтобы тень, которую он отбрасывал, стала защитным шатром, а не погребальным саваном для тех, кто поверил в «Князя Дяди Васю». Он глубоко вздохнул, чувствуя, как под повязкой ноет шрам. Его личный шрам и шрам на теле этого мира, который отныне был и его миром. Будущее, которого он не выбирал, неумолимо надвигалось. И его тень была в авангарде.

Глава 9 Кузница Будущего

Воздух в бане был густым и спертым, пахнувшим дымом, дегтем и немой тревогой. Владимир, прислонившись к прохладной бревенчатой стене, слушал. Его бок, тронутый лезвием Кривого, по-прежнему ныл, но сейчас физическая боль отступала перед чем-то более тяжелым и неосязаемым – холодной, безжалостной логикой политической реальности этого мира.

Ратибор стоял посреди комнаты, его сухопарая, жилистая фигура отбрасывала на стену колышущуюся тень. Он не был похож на перепуганного гонца. Его поза, его холодные, стального цвета глаза, привыкшие взвешивать и оценивать, выдали в нем человека, который сам был игроком на этой доске, пусть и с малыми фигурами.

– Твоя победа над Кривым, волхв, была как тяжелый камень, брошенный в стоячее болото здешних порядков, – голос Ратибора был ровным и бесстрастным, будто он докладывал о запасах сена на зиму. – Волны пошли по всей округе. И докатились до ушей тех, кто привык, что волны поднимает только их воля.

Владимир молча ждал, чувствуя, как в спёртом воздухе избы сгущается запах большой, чуждой ему политики. Гаврила, сидевший на чурбаке, нервно сжимал и разжимал кулаки, а взгляд его жадно ловил каждое слово.

– Княжич Мстислав, чьим смычным псом и был Кривой, теперь ищет не просто дани, – продолжал Ратибор. – Ваша победа дала его брату, Ярополку, повод для насмешек. Теперь Мстиславу нужно не дань вернуть, ему нужно стереть вас с лица земли, чтобы доказать свою силу и другим деревням, чтобы у них и мысли не возникло жить без княжеской длани.

– И много у этого Мстислава… силы? – сорвавшимся на хрип голосом встрял Гаврила, его лицо исказила гримаса ярости и страха. – Чтобы прийти и перебить нас, как скот на бойне?

– Силы? – Ратибор коротко и беззвучно усмехнулся, и в этой усмешке было нечто леденящее. – У княжича дружина в восемьдесят, а то и сотню человек. Не голодранцы с дубинами, а воины в добрых кольчугах, с секирами, под началом бывалых воевод. Ваши парни, пусть и обученные, – против их стены щитов что былинка в бурю. Сомкнут щиты – и вы разобьетесь о них, как гнилая тыква о камень.

Слова повисли в воздухе, тяжелые и неумолимые. Андрей, до этого прислонившийся к косяку, медленно сполз по нему вниз, чтобы присесть на пол, и опустил голову на руки. Дед Никифор на лавке закрыл глаза, и все морщины на его лице стали похожи на трещины на высохшей глине. Даже Гаврила, лишь мгновение назад пылавший яростью, побледнел и сглотнул, бессильно разжимая кулаки.

И лишь Владимир стоял неподвижно, глядя на потухший очаг. Он не видел ни ярости, ни страха – лишь холодную, отточенную, как лезвие, тактическую задачу. В его сознании уже выстраивалась карта местности, искались слабые места в этой каменной стене, которую называли дружиной. Стены, которую нельзя было проломить в лоб. Но которую можно было заставить рухнуть.

В бане повисло тягостное молчание, нарушаемое лишь треском смолистой лучины. Его нарушил Андрей, с силой проведя шершавой ладонью по лицу.

– Значит, конец. Варианты? Прятаться в лесу, как звери? Он выжжет деревню дотла, не моргнув глазом. Драться? Умрем все до одного. Красиво. Бесполезно.

– Есть другой путь! – хрипло вырвалось у Гаврилы, и он вскочил, его глаза горели. – Умрем, но глотку ему сомкнем! Покажем, что мы не овцы для забоя!

– И что? – обернулся к нему Андрей, и в его голосе прозвучала не злоба, а бесконечная усталость. – Твоей геройской смертью сыты не будешь. Он наших детей в холопы заберет, а женщин… раздаст своим воинам. Память о нас сотрет с земли. Это и есть победа?

– Есть третий путь, – тихо, но так, что его было слышно каждому, произнес Ратибор. Все взгляды, полные отчаяния и гнева, устремились к нему. – Пойти с повинной к соседу и сопернику Мстислава, князю Ярополку. Стать его вассалами. Платить ему дань, поставлять воинов по первому зову. Он вас прикроет – не из доброты, а чтобы усилить себя и ослабить Мстислава. Смена хозяина… но жизнь.

В горле у Владимира встал ком. Он видел, как на некоторых лицах, особенно у стариков, мелькнула робкая, унизительная надежда. Стать рабами другого, более сильного господина, чтобы выжить. Это был логичный, разумный, единственно верный путь этого мира. Путь компромисса, уступок и вечного унижения. Путь, на котором он, Владимир Дмитриев, был бы всего лишь разменной монетой.

Эта мысль ударила его, как пощечина, заставив сглотнуть горький ком унижения. И в ответ на этот удар его тело сработало само – спина выпрямилась в тугую струну, отбрасывая боль и слабость, будто по команде «Смирно!». Все замерли, уловив эту молчаливую команду.

– Нет, – его низкий, хриплый от недавней болезни голос прозвучал в тишине как удар молота по наковальне. – Стать вассалом – значит сменить хозяина, но остаться скотом в его глазах. Скотом, которого в любой момент могут зарезать, если хозяин передумает, проиграет свою войну или просто сочтет это выгодным. Драться в поле – самоубийство. Я учил вас, гонял до седьмого пота, не для того чтобы вы все легли костьми в одной бессмысленной, пусть и красивой, бойне.

Он обвел взглядом собравшихся, и в его серых глазах застыла холодная сталь – отточенная и беспощадная.

– Есть четвертый путь. Самый трудный. Не бежать и не бить в лоб. Мы заставим их играть по нашим правилам. На нашей земле. Мы не дадим им сомкнуть их стену. Мы заставим их дробиться, спотыкаться и истекать кровью на каждом шагу, пока от их сотни не останется жалкая горстка. Мы победим не силой. Мы победим умом. И после нас никто и никогда не посмотрит на эту землю как на легкую добычу.

Он не кричал. Не взывал. Он просто констатировал. И в этой ледяной уверенности была сила, способная сокрушить любую дружину.

Утро застало Владимира и его двух самых верных учеников у старой, покосившейся избы на отшибе деревни. Место было выбрано стратегически – подальше от глаз Степана и его шептунов, но поближе к лесу и ручью, чтобы и с водой, и с дровами проблем не было.

– Ну что, «рота», приступим? – хрипло бросил Владимир. – Гаврила, тащи это бревно, будто не балду деревяную, а тело раненного друга с поля боя! Ровно и бережно! Центр тяжести чувствуй!

Гаврила, уже собиравшийся вложить в движение привычную грубую силу, замер на полпути. Его пальцы инстинктивно перестроились, ища более надежный и осторожный хват. По его лицу пробежала тень – не недоумения, а внезапного понимания.

– Я… понял, волхв, – выдохнул он, и в его голосе появилась несвойственная ему доселе внимательная серьезность.

Андрей, привыкший к странным речам волхва, на этот раз не хмыкнул. Он видел, как на мгновение скулы Владимира напряглись, а взгляд ушел куда-то вглубь себя, будто он и вправду вспоминал кого-то, чье тело когда-то тащил с поля боя.

– Легко тебе говорить, волхв, – все же пробормотал Андрей, упираясь плечом в грубую кору. – Нам бы твою силу…

– Сила тут ни при чем, – голос Владимира прозвучал приглушенно, он уже отряхивал руки. – Тут техника нужна. Умение. Физика, блин. Смотри.

Он взял в руки заступ и начал размечать площадку с новой энергией, словно сбросив с плеч невидимый груз.

– Копаем тут, под основание горна. Глубже, до плотного, ненасыщенного водой грунта. Фундамент – всему голова. Быстрее, княжеская дружина ждать не будет, пока мы тут разоспимся!

Работа закипела с новым, осмысленным рвением. Под его чутким руководством они выкопали не просто яму, а полноценный котлован с дренажными канавками, отводящими воду в сторону ручья.

– Гидроизоляция, – бурчал Владимир, утрамбовывая дно глиной. – Чтобы сырость не тянула. Иначе вся конструкция долго не простоит.

Самым сложным испытанием стал поиск и подготовка правильной глины. Владимир заставлял их искать особую, жирную, пластичную, без примеси песка, объясняя на пальцах принцип сцепления и стойкости к огню.

– Она, как хорошо замешанное тесто, должна в руках послушной быть, – растягивал он ком в руках, демонстрируя эластичность. – Держать форму, не трескаться при сушке и выдерживать циклы нагрева-остывания. Иначе от жара вся наша работа треснет по швам.

Он сам показал, как правильно замешивать глину с водой и мелко нарубленной соломой, чтобы получился саман.

– Солома – то же, что лыко в плетёной стенке, – втолковывал он Гавриле. – Она всю массу сплетёт воедино, не даст ей осесть и раскрошиться. Стоять будет если не на века, то на долгие годы.

Гаврила, с энтузиазмом новообращенного, вдохновенно месил грязную массу ногами, напевая что-то под нос. Андрей же, практик до мозга костей, чесал затылок, наблюдая за этим «вакханалией».

– Волхв, а может, проще новый частокол поставить, выше прежнего? Или рвы выкопать, колышки в них натыкать? А то мы тут… глину мнем, будто бабы хлеб ставят. Мужики смеются.

– Пумть смеются, – парировал Владимир, не отрываясь от формовки основания горна из камня и глины. – Частокол враги подожгут, ров закидают хворостом и перейдут. А вот если у нас будет сталь, которой у них нет, и оружие из нее, они десять раз подумают, прежде чем лезть. Терпение, Андрей. Сначала фундамент, потом стены, потом – крыша. И только потом – результат. Война – это не только грубая сила. Это логистика и производство.

Самым технологически сложным элементом оказалось изготовление мехов. Владимир, вспоминая школьные уроки физики и принцип поддува в печи, нарисовал углем на плоском камне схему.

– Смотри. Основа – деревянная рама. На нее – кожаный мех, сшитый внахлест и промазанный дегтем для герметичности. Здесь – входной клапан, он открывается, когда мы растягиваем мех, и впускает воздух. А здесь – выходное сопло, с обратным клапаном, чтобы воздух шел только в горн.

Они натянули прочную, выделанную бычью кожу на сбитую из жердей раму, тщательно промазали все швы смесью дегтя и золы, сделали клапана из тонкой, но упругой бересты. Получился грубый, но функциональный инструмент. Когда Гаврила впервые опробовал его, растянув и резко сжав створки, из глиняного сопла вырвалась мощная, сконцентрированная струя воздуха, заставив тлеющие угли в сложенном на пробу костре разгореться ярким пламенем.

– Работает! – вскрикнул Гаврила, сияя как ребенок, получивший новую игрушку. – Смотри, волхв, дует! Прямо как из легких великана!

– Как ветер из ущелья, – с усмешкой поправил его Владимир, с удовлетворением глядя на струю воздуха. – Молодец. Запомни: это – наш главный воин. Без него все это, – он обвел рукой почти готовое основание кузницы, – просто груда камней и глины. Это сердце нашей будущей силы.

К концу дня основание сыродутного горна, сложенное из плотного камня и обмазанное толстым слоем утрамбованного самана, уже возвышалось почти до пояса. Рядом аккуратно сложили самодельные инструменты: тяжелый кувалдо-подобный молот из плотного песчаника, деревянные клещи, похожие на огромные щипцы для орехов, несколько заточенных кольев из твердого дерева для работы с раскаленным материалом. Усталые, перепачканные в грязи, глине и саже, они сидели на бревнах, глядя на свое творение. От былого скепсиса Андрея не осталось и следа – в его глазах читалось уважение к делу.

– Скоро, – сказал Владимир, глядя на багровеющий закат, – начнем искать главное. То, ради чего все это затевалось. Руду.

– Руду? – переспросил Андрей, наливая всем из ковша воду из ручья. – А она хоть как выглядит то, эта твоя руда? Как ее от простого камня отличить?

– Да, – кивнул Владимир, с наслаждением глотая прохладную воду. – Она выглядит как будущее. Тяжелое, рыжее и невзрачное на вид. Но в нем заключена сила, которая перевернет ваш мир.

В его голосе, сквозь усталость, прозвучала железная уверенность, которая заставила даже практичного Андрея замолчать и с новой надеждой взглянуть на темнеющий лес.

Через три дня, когда основание кузницы просохло и окрепло, Владимир собрал «экспедицию». В ручье он нашел плоский, широкий камень, напоминавший противень, и приспособил его как лоток для промывки. С ним были Гаврила, Андрей и еще два самых выносливых парня из охотников – братья Михей и Семен.

– Сегодня мы начинаем операцию «Рудный десант», – объявил Владимир, собирая их у ручья. На его лицо вернулось привычное сосредоточение, взгляд снова стал острым и оценивающим. – Наша задача – найти особый камень. Тяжелый, рыжий или бурый, часто вперемешку с глиной. Он называется болотная руда.

Он поднял с земли обычный булыжник и кусок ржавого, плотного песчаника.

– Видите разницу? Обычный камень – крепкий, но легкий. А руда… она как будто пропитана железом. Тяжелее, чем кажется на вид.

Гаврила внимательно разглядывал образцы, перекладывая с руки на руку.

– А почему она в болотах, волхв?

– Потому что железо, – Владимир задумался, подбирая слова, – оно, как цветочная пыльца в поле. Само по себе её не соберешь, ветром разнесет. А вода – как пчелы. Собирает по крупицам со всей округи и несет в одно место – в болотные ульи. Там она оседает, копится и спрессовывается в этот самый «ржавый мед» – руду.

Он видел, что последние слова всё же дошли до слушателей, и кивнул.

– Неважно как звать. Запомните – тяжелое, рыжее и чаще всего у воды.

Первый день прошел впустую. Они облазили оба берега ручья, копали ямы в самых топких местах, но находили лишь обычную гальку, голубоватую глину и комья торфа. К вечеру все были мокрые, перепачканные в иле и уставшие. Семен, самый молодой из братьев, зябко ежился, пытаясь развести костер из сырых веток.

– Ничего не получается, волхв, – проворчал Андрей, с силой отскребая грязь с портков палкой. – Может, не там ищем? Или твоя руда только в сказаниях водится?

– В Уставе Небесной Дружины, – хрипло ответил Владимир, растирая затекшую спину, – есть две главные заповеди. Первая: «Сначала пот – потом мёд». Вторая: «Пока окоп не отрыт, о пире не мысли». Так что ищите, «блондины», руда никуда не делась. Она ждет, пока мы станем умнее.

Гаврила фыркнул.

– А «блондины» – это кто?

– В сказаниях, – с невозмутимым видом ответил Владимир, – так звали самых упрямых воинов Князя Дяди Васи, которые всегда лезли в лобовую, пока не научились головой думать. Прозвище почетное.

На следующий день, промокший до нитки Михей, копавшийся в самом зловонном месте у старой бобровой запруды, вдруг позвал остальных.

– Волхв! Иди сюда! Кажется, то, что надо!

Все сгрудились вокруг. На лопате Михея лежал комок плотной, тяжелой глины, испещренный ржавыми рыжими прожилками и мелкими, похожими на опилки, чешуйками.

Владимир взял комок, взвесил на руке, затем аккуратно положил его в свой каменный лоток и опустил в воду. Он начал вращать лоток, смывая глину и торф. Вода помутнела, а на дне остались несколько темно-бурых, явно тяжелых камешков и крупинок.

– Вот… – прошептал Владимир, и в его голосе впервые за многие дни прозвучало настоящее, ничем не прикрытое волнение. – Вот она. Первая руда.

Он поднял один из камешков, и все увидели, как на солнце он отливает металлическим блеском.

Всеобщую усталость будто рукой сняло. Началась лихорадочная работа. Они расширили раскоп, натаскали ведрами эту странную, тяжелую глину. Владимир, не щадя себя, показывал технику промывки:

– Круговыми движениями, не спеша! Легкое уходит с водой, тяжелое оседает! Это называется «гравитационное обогащение»!

К концу дня у них скопилась приличная куча темно-бурого концентрата. Эйфория била через край. Гаврила хлопал Михея по спине, чуть не сбивая с ног. Андрей с редкой улыбкой рассматривал добычу.

– Ну вот, «блондины», – Владимир с трудом разогнул спину, его лицо и одежда были в грязи, но глаза горели. – Первый рубеж взят. Но это не повод радоваться, как дураки на свадьбе. Это повод работать втрое быстрее. Этого мусора, – он ткнул пальцем в кучу, – нам нужно как минимум в десять раз больше. И не такого, с чем попало, а чистого. Поняли? Завтра – с рассветом. Теперь вы знаете, что искать.

Пока Владимир с учениками добывали «каменную кровь» земли, по деревне ползли иные, ядовитые всходы. Лекарь Степан не сидел сложа руки.

– Видали, куда наш волхв людей водит? – начал он, качая головой с видом глубокой скорби, обращаясь к женщинам, перебиравшим пшено. – В самое гиблое место, в трясину. Землю роет, будто червь подземный. Мать-Сыра-Земля терпит-терпит, да ведь всему свой предел есть. Она ему эти рыжие камни и подсовывает, словно проказу, чтоб заразил он нас всех этой немочью железной. Чтоб мы забыли, что хлеб из земля растет, а не из камня. Оскверняет он землю, понимаете? Отворачивает от нас духов-хранителей. Скоро и дождь перестанет идти, и хлеб засохнет в поле. А все из-за этих его колдовских камней.

Одна из женщин, испуганно крестясь, прошептала:

– Да что же делать-то, Степанушка?

– Молиться, голубка, – проникновенно сказал знахарь. – И прозреть. Пока не поздно. Пока он всю землю вокруг не перекопал и не навлек на нас гнев богов.

И глядя на испуганные лица женщин, он понимал – семя упало в благодатную почву. Оставалось ждать всходов. А пока Владимир и его «блондины» готовились к новой вылазке, по Слободе уже полз шепот: «Землю копает… Гнев богов навлекает…».

Пока Гаврила с братьями добывали руду, Владимир не терял времени даром. Прежде чем бросать все силы на добычу, нужно было проверить гипотезу.