Служба по-внезапной-1. Чужой среди своих

Владимир Ленский

Служба по-внезапной-1. Чужой среди своих

Глава 1. Спокойной службы, десантник Дмитриев

Ранняя осень в Озерске была его лучшим временем. Конец сентября, бабье лето, когда воздух прозрачен и гулок, а солнце уже не палит, а приятно печет плечи. Листва на чахлых городских березках желтела нехотя, будто и ей было жаль прощаться с летом. День, как и большинство дней в Озерске, начинался с крика чаек над озером и гула далекого, почти затухшего завода.

Владимир Дмитриев будил свой шиномонтаж «У Вована» ровно в восемь. Не «сервис», не «центр», а именно что шиномонтажа. Скромная вывеска, четыре домкрата, вечный запах резины. Его королевство. Или, как он сам мысленно его называл, «моя точка».

– Ну что, красавица, потерпела? – его низкий, немного хриплый голос был единственным, что отзывалось в утренней тишине.

Гайковерт в его руках визжал, выворачивая прикипевшие болты с «Лады-Гранты». Владимир действовал легко, почти артистично, несмотря на свой рост и широкие плечи. Каждое движение было выверено, экономно и точно. Сказывалась школа ВДВ, где он когда-то был пулеметчиком – профессия, требующая не только силы, но и выносливости, и четкости. Оттуда же, из голубых беретов, тянулись шутки-аксиомы: «Десантник умирает стоя», «Сам умрешь – товарища выручи» и главное – «Спешка нужна только при ловле блох».

Он распрямился во весь свой немалый рост, чтобы размять спину, и солнечный луч упал на его лицо. Лицо с твердыми скулами и спокойными серыми глазами – глазами, привыкшими смотреть внимательно и немного отстраненно. На скулах и крепком подбородке темнела аккуратная, коротко подстриженная борода, отдававшая легкой проседью – не от возраста, а от той самой жизненной пыли, что оседает на всех, кто привык работать руками.

Озерск был городом, где спешить было некуда. Закрытый, режимный, будто законсервированный в начале девяностых. Градообразующий завод, некогда секретный, а теперь еле дышавший, пара улиц с хрущевками, магазин «Хмель и крабы» и озеро на окраине. Жизнь здесь текла медленно, и Владимира это в принципе устраивало. Здесь он родился, отсюда ушел в армию, сюда же и вернулся. Просто. Без заморочек.

Раздался скрип тормозов – у тротуара встал «дедушка» УАЗик участкового, старшего лейтенанта Игоря Петровича.

– Володя, салют! – лейтенант, грузный и краснолицый, выкатился из машины. – Выручай, подкачай, а? Колесо спустило, как назло.

– Опять по проселочным дорогам за «приключениями»? – усмехнулся Дмитриев, его борода растянулась в легкой улыбке. Он достал пистолет для подкачки.

– Не, браток. Вчера по лесным дорогам катался, за бомжами какими-то… странными. Одеты, будто из исторического кружка сбежали. Шастают за озером. Испугались, в чащу драпанули.

Владимир только хмыкнул, приставляя шланг к ниппелю. Шипение воздуха заполнило площадку парковки.

– Может, кино снимают? – предположил он, с насмешкой глядя на лейтенанта.

-–В Озерске? – Игорь Петрович фыркнул. – Тут максимум похороны в цвете снимешь.

Владимир хмыкнул, глядя на уезжающий УАЗик. Именно в такие моменты он понимал, что любит эту "дыру". Здесь все были своими. Здесь его знали как Вована, а не как старшего сержанта Дмитриева, и это было честнее. "Эфир тревожный" – любимое выражение лейтенанта. Владимир отнесся к этому как к очередной чудачеству. В Озерске самое тревожное, что могло произойти – это отключение света.

Проводив участкового, Владимир взглянул на часы. Близился вечер. Пора было закрываться. Он собрал инструмент, вытер руки о ветошь, которая на вид была старше его самого, и вышел, щелкнув замком. Дорога домой пролегала мимо того самого озера. Воздух был по-осеннему свеж, пахло прелой листвой и водой. Но чем ближе он подходил к воде, тем страннее становилось вокруг. Владимир, привыкший в армии доверять своим чувствам, насторожился.

И впрямь, эфир какой-то тревожный, – мелькнуло в голове.

Он свернул на грунтовку, ведущую к воде, решив проверить, не оставил ли там в прошлые выходные спиннинг. Сделал несколько шагов, и вдруг знакомый пейзаж поплыл перед глазами.

Воздух будто сгустился, стал вязким, звонким. Пахло уже не просто осенью, а чем-то древним, диким… И еще чем-то металлическим, знакомым. «Озоном, как после грозы», – успел подумать Владимир. В ушах, помимо звона, на секунду прорезался чей-то далекий, искаженный голос, выкрикивавший одно непонятное слово: "Страж…"

Закружилась голова, в ушах поднялся оглушительный звон, будто он падал с многокилометровой высоты без парашюта. Земля ушла из-под ног. Падение было не в пустоте, а сквозь какой-то вихрь из чужих образов: промелькнуло лицо незнакомого старика в узорчатом одеянии, громадный камень с сияющими рунами, и тот же голос, уже четче: Иди. Твой черед.

– Что за… – он не договорил, инстинктивно встав в чуть более устойчивую позу, ноги чуть шире плеч, корпус напряжен.

И тут падение прекратилось так же внезапно, как и началось. Владимир моргнул. Машин не было. Асфальта не было. Хрущевок на горизонте не было. Вместо них перед ним простирался лес – не ухоженный парковый, а дикий, дремучий, пахнущий медведем и хвоей. А по грунтовой дороге, превратившейся в обычную колею, ехала телега. Деревянная, на кривых колесах, запряженная тощей лошадью. А на телеге сидел мужик в холщовой рубахе и лаптях, и смотрел на высокого, жилистого мужчину с бородой и в рабочей спецовке глазами, полными такого животного ужаса, что Владимиру стало не по себе.

Мужик что-то прохрипел. Язык был вроде бы славянским, но понять что-либо было невозможно.

Владимир инстинктивно потянулся к карману за телефоном. Нет сети. Панический импульс – позвонить, написать в чат, загуглить «что делать, если перенесся в прошлое» – уперся в немую пластиковую коробку. Его накрыла волна тоски по тому миру – тоски плотной, почти осязаемой. Не по комфорту, а по самому воздуху, наполненному волнами Wi-Fi, гулом машин и уверенностью, что за углом есть аптека и отделение полиции.

И тут до него дошло. Мозг, воспитанный на армейском "принимай как есть" и десантном "действуй по обстановке", отбросил все невозможные варианты и принял единственно возможный, каким бы бредовым он ни был.

– Так-так-так, – тихо, почти беззвучно прошептал Владимир, глядя, как мужик с визгом швырнул вожжи и пустился бежать прочь от «лешего» в спецовке. – Похоже, лейтенант был прав. Эфир тут не просто тревожный. Он, блин, другой.

Спокойной службы, десантник Дмитриев, – прошептал он, и эта фраза впервые показалась ему не бодрым напутствием, а ледяным приговором. Он остался один на один с миром, где его знания о ШРУСе и камазовской резине не стоили и горсти гвоздей. Миром, пахнущим не машинным маслом, а навозом и дремучим страхом.

Он посмотрел на свои сильные, жилистые руки, испачканные в машинном масле. Эти руки умели собирать и разбирать печенег с завязанными глазами и выправлять погнутый диск так, что владелец и не вспоминал о проблеме. Но что они смогут сделать здесь, в мире, где главный инструмент – соха? Чувство собственной ненужности ударило сильнее страха.

Он медленно опустился на корточки, поставил ящик с инструментом на землю. Рука, привыкшая держать пулемет, не дрожала. Достал пачку сигарет, прикурил. Дым, знакомый и едкий, немного прочистил голову.

– Ну что ж, – сказал он сам себе, окидывая взглядом первобытный пейзаж. Десантура научила главному: паника – первый шаг к гибели. – Прибыли. Теперь главное – не прое… не упустить высоту. Спокойной службы, десантник Дмитриев. Похоже, она только началась.

Глава 2. Высота взята. Что дальше?

Сигарета догорела до фильтра, обжигая пальцы. Владимир инстинктивно бросил окурок и раздавил его каблуком. Механическое действие вернуло к реальности. Хрупкой, невероятной, но реальности.

Он поднялся, чувствуя, как напряжена каждая мышца. Десантник в нем требовал действия: занять круговую оборону, оценить местность, угрозы, ресурсы. Шиномонтажник в нем хотел сесть на корточки и долго, смачно материться.

– Ресурсы, – тихо проговорил он, глядя на свой ящик.

Гайковерт без аккумулятора – бесполезный кусок пластика и металла. Набор ключей – разве что в качестве груза для пращи. Бутылка с воды… Он открутил крышку и с жадностью выпил половину. Пластик. Единственное, что связывало его с тем миром. Он сжал бутылку, и хруст стал самым громким звуком в этом первобытном лесу. Звуком его цивилизации.

Он огляделся. Лес стоял стеной – могучие дубы, стройные сосны, подлесок, в котором легко мог спрятаться человек. Ни линий электропередач, ни следов колес, кроме той самой колеи. Воздух был чистым, непривычно свежим, и от этого даже слегка кружилась голова. Тишину нарушали только птицы и далекий стук дятла. Ни гула машин, ни грохота завода. Абсолютная, оглушительная тишь.

«Значит, не галлюцинация. Слишком уж… детально».

Он посмотрел в сторону, куда сбежал мужик с телегой. Тот явно побежал к людям. А люди, испуганные чем-то непонятным, либо разбегутся, либо придут с вилами и косами. И то, и другое – плохой вариант.

– Значит, нельзя тут торчать. Высоту взяли, теперь надо ее удерживать. Или менять дислокацию.

Мысль вернулась к дому. К теплой, нетопленой еще квартире. К чайнику на плите. К несделанным делам на завтра. Завтра… Будет ли оно? Ком в горле встал плотный и тяжелый. Он сглотнул, заставив себя дышать ровнее.

– Ты же десантник, блин, а не сопливый салага. Собрался.

Первым делом – маскировка. Его синяя спецовка с затертым логотипом какого-то давно умершего бренда слишком ярко выделялась на фоне осенней листвы. Он снял ее, оставшись в темной футболке, и засунул в ящик. Потом набрал охапку пожухлых листьев и присыпал ящик у основания дерева. Получилось криво, но с десятка шагов уже не бросалось в глаза.

Следующий вопрос – что делать? Сидеть в засаде бессмысленно. Идти в ту сторону, откуда приехал мужик – рискованно. Но иного выбора не было. Нужна информация. Вода. Еда. И ответ на главный вопрос: «Где, блин, я?»

Он решил двигаться параллельно колее, скрываясь в лесу. Шаг за шагом, прислушиваясь к каждому шороху. Ноги, привыкшие к асфальту, спотыкались о корни, хрустели ветками. «Шумный как слон на учениях», – с досадой подумал он.

Шел он недолго, может, минут двадцать, когда лес начал редеть, а в нос снова ударил тот самый запах – дыма и чего-то варящегося. И голоса. Негромкий, плачущий женский голос и грубый мужской.

Владимир замер за толстым дубом и заглянул в просеку.

На опушке стояла покосившаяся избушка из темных бревен, крытая дерном. Рядом – небольшой огород с пожухлой ботвой. А перед избой – та самая телега. Лошадь, славно похрустывая, жевала траву у забора.

У телеги стоял тот самый мужик в лаптях, размахивая руками и что-то громко и быстро рассказывая другому, более коренастому мужчине в похожей одежде, с топором за поясом. А на крыльце сидела женщина в длинном платье и платке, закрыв лицо руками, и ее плечи вздрагивали от рыданий.

Владимир не понимал слов, но общий смысл был ясен: «Я видел страшного духа леса, огромного, как медведь, с железной палкой, он хотел меня забрать!»

Коренастый мужик с топором хмуро слушал, а потом рявкнул, перебивая:

– Заколдовал, говоришь? Или просто с перепою беса увидел? Допился до чертиков, а теперь нас пугаешь!

Рассказчик что-то запальчиво залепетал в ответ, тыкая пальцем в сторону леса. Тогда из-за спины мужика с топором вышел молодой парень, коренастый и дерзкий, с насмешкой в глазах.

– Дядь Андрей, да чего с ним говорить! – пренебрежительно бросил он. – Белены объелся, вот и брешет. Сейчас сходим, этого «духа» за вилы притащим, ежели он настоящий!

Мужик с топором что-то строго сказал ему, но парень лишь упрямо встряхнул головой. Владимир понял – они не были единым монолитом страха. Здесь были свои скептики. И это было одновременно и надеждой, и новой угрозой: если скептики возьмут верх, его придут убивать не из суеверия, а чтобы доказать свою правоту.

Коренастый мужик хмуро слушал, потом повернулся и крикнул что-то в сторону избы. Из двери вышли двое парней, лет шестнадцати, худые, испуганные, но с вилами в руках. Они что-то спросили, мужик с топором мотнул головой в сторону леса – прямо на дуб, за которым стоял Владимир.

«Вот и познакомились, – с горькой иронией подумал Дмитриев. – Сейчас организуют облаву на «лешего». А чем она закончится для парней с вилами?»

И тут его накрыло.

Он был чужаком. Пришельцем. Угрозой. Любая его попытка выйти на контакт могла закончиться кровью. Их кровью. Парни с вилами – не враги. Они просто защищают свой дом от непонятного ужаса. А он, Владимир Дмитриев, десантник и шиномонтажник, и есть этот ужас.

Моральная дилемма встала перед ним во весь рост, простая и неразрешимая. Остаться в лесу – значит обречь себя на голод и одиночество, став настоящим лешим, пугающим окрестности. Попытаться объясниться – почти наверняка спровоцировать конфликт, где ему придется либо убивать, либо быть убитым.

Он посмотрел на свои руки. Руки, которые умели чинить, собирать, помогать. И которые умели держать пулемет. Для кого они сейчас?

Голос мужика с топором стал громче, решительнее. Он взял в руки увесистую дубину и сделал шаг в сторону леса. Парни с вилами неуверенно последовали за ним.

Владимир отступил глубже в чащу. Сердце колотилось не от страха, а от бессилия. Он был сильнее, возможно, лучше вооружен (молоток против вил – сомнительное преимущество). Но он не мог поднять руку на этих перепуганных людей.

– Спокойной службы, десантник, – снова прошептал он сам себе, прячась за деревом и наблюдая, как тройка «охотников на лешего» осторожно входит в лес. – Похоже, первая задача – не занять высоту. А не стать мишенью для тех, кто ее тут охраняет.

Глава 3. Стратегическое отступление

Они вошли в лес нехотя, словно сами не верили в существование лешего. Мужик с топором – видимо, хозяин – шел впереди, сжимая дубину. Парни с вилами плелись сзади, озираясь на каждый шорох. Владимир, затаив дыхание за широким стволом сосны, оценил ситуацию с холодной, армейской четкостью.

Противник: трое мужчин, морально неустойчивые, плохо вооружены.Цель: избежать контакта, не допустить эскалации.Тактика: отход с маскировкой и элементами деморализации.

Он бесшумно отполз глубже, поднял с земли увесистую еловую шишку и метнул ее в чащу слева от себя. Шишка с сухим треском ударилась о сук и упала в подлесок.

Троица мгновенно замерла. Мужик с топором резко развернулся в сторону шума, подняв дубину.

– Ой! – донесся испуганный возглас одного из парней.

«Отлично, нервы не железные», – с удовлетворением отметил про себя Владимир.

Он переместился еще на два десятка метров, стараясь ступать по мху и голой земле. В руке оказался полуистлевший сук. Он дождался, пока «поисковая группа» снова осторожно двинется в его сторону, и швырнул сук вперед и вправо от себя. Тот, пролетев по воздуху, с громким хрустом разломился о ветки.

На этот раз реакция была ярче. Один из парней с вилами ахнул и отпрыгнул назад, чуть не задев товарища.

– Тише, черти! – прошипел мужик с топором, но по его позе было видно, что и ему самому не по себе.

Владимир использовал замешательство, чтобы отойти еще дальше, к ручью, который он заметил ранее. Вода – его новый рубеж обороны. Перейдя по скользким камням на другой берег, он обернулся. Преследователи нерешительно топтались у воды, явно не зная, стоит ли продолжать.

И тут Владимир совершил тактическую ошибку. Он решил, что для полной деморализации нужен финальный аккорд. Он достал из кармана зажигалку. Пламя было плохим вариантом – мог начаться пожар. Но звук… Он нашел небольшой сухой трутовик на березе, поднес к нему зажигалку и несколько раз щелкнул.

Резкий, сухой щелчок-хруст в осенней тишине прозвучал как выстрел.

Мужик с топором поднял голову. Его взгляд, полный суеверного ужаса, уперся прямо в Владимира. Их глаза встретились на секунду. Человек из будущего увидел в них не просто страх, а нечто древнее, первобытное – страх перед необъяснимым, перед магией.

– Огонь! Бесы! – завопил мужик, и это было первое слово, которое Владимир понял без перевода. Оно прозвучало как «пазы» или «пажи», но контекст не оставлял сомнений.

Вся троя бросилась наутек, не разбирая дороги, снося кусты, оставляя на ходу дубину и одно вило.

Владимир стоял на своем берегу, слушая, как треск убегающих ног затихает вдали. Он не чувствовал победы. Он чувствовал тяжесть. Он только что подтвердил их худшие опасения. Он стал для них дьяволом, щелкающим огнем.

– Ну вот, Вова, – пробормотал он, глядя на зажигалку в своей руке. – Познакомились. Теперь у них есть история о злом духе у ручья. Браво.

Он сделал несколько шагов вглубь леса, как вдруг замер. Из чащи, метрах в десяти, на него смотрели два желтых, плоских глаза. Матерый волк-одиночка, размером с теленка. Шерсть на его холке медленно поднималась дыбом, обнажая оскал, с которого капала слюна.

Инстинкт кричал: «Беги!». Армейская выучка диктовала: «Не поворачивайся спиной». Медленно, очень медленно, Владимир присел, не сводя глаз со зверя. Его пальцы нащупали на земле короткую, толстую палку – жалкое подобие дубины. Камень был бы лучше, но камней рядом не было.

«Спокойной службы, десантник», – прошипел он себе под нос, чувствуя, как по спине бежит ледяной пот.

Он и волк замерли в немом поединке, длившемся вечность. Зверь чувствовал странный, металлический запах и отсутствие паники, и это его смущало. Наконец, фыркнув, волк развернулся и бесшумно растворился в чаще.

Владимир оперся о дерево, его колени предательски дрожали. Он был сильным, но его сила была для асфальта и железа. Здесь его выносливость подверглась первому, унизительному испытанию.

Он перевел дух, заставив себя мыслить логически. Они убежали. Они расскажут другим. Вернутся с большей толпой. Его убежище у ручья было скомпрометировано.

– Значит, отход на вторую линию обороны, – приказал он себе.

Он вернулся к своему ящику, быстро проверил содержимое. Взяв его, он двинулся вдоль ручья вверх по течению, вглубь леса, подальше от жилья. Нужно было найти укрытие.

Мысль о том, чтобы просто уйти и скрыться, манила. Но другая, более упрямая, шептала: «Ты не можешь вечно прятаться. Нужно найти способ говорить. Или показывать. Без щелканья зажигалками».

К вечеру он нашел подходящее место – огромную ель, вывороченную бурей с корнем. Корневище образовало нечто вроде навеса. Это был не пятизвездочный отель, но как временная позиция – сгодилось.

Устроившись под корнями, Владимир достал последнюю сигарету. Он раскурил ее, глядя на просачивающийся сквозь хвою закат.

Первый бой он выиграл. Оттеснил противника без потерь с обеих сторон. Но война только начиналась. И чтобы ее выиграть, ему предстояло решить самую сложную задачу: перестать быть врагом. А для этого нужно было найти способ протянуть руку. Не железную палку-гайковерт. А именно руку.

Он потушил окурок, спрятав его в карман. Мусорить здесь было нельзя. Это уже не было просто лесом. Это был его новый дом.

И тут его накрыло.

Волна тоски, такой физически тяжелой, что он сглотнул ком в горле. Не по горячей воде из-под крана или мягкому дивану. Это было примитивно, по-звериному. Он тосковал по звуку. По навязчивому, вечному гулу озерского завода. По вою компрессора в его шиномонтажке. По дурацкой попсе, вечно лезущей из соседского радио. По тишине, наполненной жизнью его мира.

Здесь же тишина была абсолютной, мертвой, давящей. И он был частью этой дикой тишины. Один.

Рука сама потянулась в карман за телефоном… Пустота в кармане была страшнее, чем взгляд волка. Он был отрезан. Не просто в другом месте. В другом времени. Навсегда.

«А завтра, – с горькой иронией подумал он, – «У Вована» не откроется. Клиенты приедут, посигналят, уедут к другому. Кто-то скажет: «Вован, видать, вчера хорошо взял на грудь». И всё. Через неделю о его «королевстве» забудут. Жизнь там, настоящая, кипучая, шумная, пойдет дальше. А его здесь не будет. Никогда».

Он посмотрел на свои руки, слабо белевшие в темноте. Руки, которые могли за три минуты снять колесо и найти прокол. Здесь они были бесполезны. Они могли только метать шишки и сжимать рукоять молотка, готовясь проломить чей-то череп. Череп парня, который, возможно, просто хотел защитить свою семью.

Он не боялся умереть. Но он ужасался тому, чтобы прожить остаток дней в роли монстра, медленно дичая в этом лесу.

Спокойной службы, десантник. Какая уж тут служба. Это было медленное, мучительное самоубийство.

– Нет, – с внезапной, яростной силой подумал он, сжимая кулаки. – Нет, черт возьми! Я не сгнию здесь заживо. Я не стану для них лешим.

Он выдохнул. Дрожь в коленях прошла, сменившись холодной, тяжелой решимостью. Стратегия менялась. Высоту не просто нужно было удержать. Её нужно было сделать своей.

Опуститься до их уровня – значит одичать. Значит, ему придется поднять их до своего. Научить. Показать, кто он.

С этой неясной, но уже отливающей сталью целью он закрыл глаза, прислушиваясь к ночным звукам леса. Они все так же были другими. Но теперь он дал себе слово – когда-нибудь он заставит этот мир звучать в унисон с собой.

Интерлюдия. Искра

Щелчок в тишине хрустнул, как сломанная кость. Короткая, яростная вспышка осветила на мгновение корявые пальцы, сухой трутовик и широкие, остекленевшие от ужаса глаза Андрея.

– Огонь! Бесы! – вырвался у него вопль, прежде чем сознание успело осмыслить происходящее.

Они бежали, не чуя под собой ног. Спиной Андрей чувствовал тот взгляд – тяжелый, изучающий, нечеловеческий. Не бежали, а падали сквозь лес, спотыкаясь о корни, снося кусты, оставляя за собой дубину и страх, густой, как осенний туман.

Горло рвало огнем, в ушах стоял тот самый, сухой и костяной щелчок.

– Навий! Навий гость! – Андрей схватился за плетень, чтобы не рухнуть, и из его груди вырывались лишь хриплые, бессвязные звуки. – У Чертова ручья! Росту в три локтя, борода как у козла, а глаза… глаза человечьи, да неживые! Словно угли в пепле!

Михей, бледный как смерть, лишь мотал головой, давая подтверждение. Сенька, младший, стоял, обняв столб, и тихо плакал от пережитого ужаса.

Собрались быстро. Бабы всплеснули руками, заголосили. Мужики, кто с топором, кто с рогатиной, обступили Андрея, требуя ясности. Дети жались к матерям, испуганно таращась на взрослых.

– Железную палицу в руках держал! В две руки, с зубцами, словно гребень железный! И… щелк! – он щелкнул пальцами перед лицом ближайшего соседа, заставив того вздрогнуть, – сухо, кость ломят аль камень о камень – и всполох огня, без трута, без кресала! Чистая магия! Навья сила!

Из толпы, расталкивая людей, вышла старая Степанида, вся в узлах и сухих травах. Глаза ее, глубоко запавшие, горели мрачным огнем.

– Задабривать надо, Никифор! – проскрипела она, обращаясь к старейшине. – Молока, хлеба, яиц на пень положить. От нашего мира – ему, навьему. Отвяжется! Уйдет!

– Чего его бояться-то?! – надсадным, срывающимся на крик голосом рявкнул коренастый Гаврила, выходя вперед. В руках он сжимал тяжелую дубину, костяшки его пальцев побелели. – Один, как перст! Возьмем рогатины, луки, серпы… Разве духу пуп не режут? Давайте сходим, сейчас, пока след не остыл!

– Молчи, Гаврила! – обернулся к нему Андрей, и в его глазах стоял не отраженный ужас, а какое-то новое, трезвое понимание. – Ты его в глаза не видел. Он… на нас смотрел. Думал. Не как зверь. Не как бес. Смотрел и думал.

Эта мысль повисла в воздухе, показавшись многим страшнее и магии, и железной палицы. Дух, который оценивает. Который наблюдает.

– А может, это шведский лазутчик новый? – робко предположил кто-то с задних рядов. – В диковинных доспехах? Разведать пришел…

Все взоры обратились к деду Никифору. Старейшина стоял, опершись на посох, его лицо было неподвижным и суровым. Он долго молчал, глядя туда, где за деревней темнел лес. Потом медленно поднял руку, и в избе воцарилась мертвая тишина.

– Не леший он, – голос Никифора был глух, но каждое слово падало, как камень. – Леший водит, путает, с пути сбивает. А сей… сей наблюдает. Ждет. Сила его – в железе холодном и огне бездымном. Нечисть. Навьий гость. Тронуть его – оскверниться, накликать погибель на весь род. Не нам его судить.

Он обвел взглядом собравшихся, и взгляд этот был тяжел и непреклонен.

– Решаю. Не трогать. Не ходить к Чёртову ручью. Не хоронить дары тайком, как воры.

Никифор помедлил, давая своим словам прочно осесть в сознании односельчан.