Невеста Василевса

Фока снова разбил горшок с отваром. Нина, взглянув в его потерянное лицо, не стала ругать. Отправила проведать матушку. Он понуро кивнул и вышел, притворив за собой дверь. Нина задвинула засов. Ждала сикофанта – сказал, придет поговорить после доклада эпарху.

Нина принялась за простую работу, что обычно поручала подмастерью: разбирала травы, процеживала масла, раскладывала приготовленные снадобья по малым горшочкам. Вспомнила про испачканную кровью одежду, что надо отстирать как-то и отнести в баню обратно. Замочила ее в кадушке с холодной водой, соли насыпала от души.

Солнце уже перевалило за купола, когда раздался громкий стук в дверь. Нина торопливо открыла. Сикофант, не ожидая приглашения, прошел и устало опустился на сундук с подушками, прикрыл глаза. Аптекарша метнулась к полкам, плеснула неразбавленного вина в чашу, молча сунула в ее руку сикофанту. Тот бросил на нее благодарный взгляд, опрокинул в себя багряную жидкость. Нина примостилась на скамью напротив.

– Позволь спросить тебя, почтенный Никон, – осторожно начала она. – Эта убиенная – служанка предводителя нашей гильдии, Талия. Та, что пропала на днях. А остальные пропавшие так и не нашлись?

Никон, глядя в сторону, пробормотал:

– И на Троицу, как выяснилось, то же самое было. Тогда рыбаки сеть вытащили, а там женщина мертвая. С разрезанным животом. Они с перепугу обратно в воду скинули да решили молчать. А как это тело нашли, так ко мне один из этих рыбаков повиниться пришел, что тогда промолчали и никому не доложили о находке.

– Значит, кто-то не только крадет девиц, но и режет?! – Нина прижала ладонь к губам. Помолчав, спросила: – Что эпарх-то сказал на это?

– Эпарх наказал усилить охрану улиц. И повелел объявить, чтобы женщины в одиночку не ходили.

– А искать-то велел того, кто женщин, как скотину какую, потрошит? У нее же нутро все вырезано было! Это что же за чудовище должно быть, чтобы так с живым человеком обойтись? – Нина повысила голос.

– Искать его я буду. – Никон поднял на нее тяжелый взгляд. – Только зря я тебя тогда слухи просил собирать. Страшное это дело, не надобно тебе соваться. Не ровен час докатится до душегуба весть, что аптекарша много вопросов задает.

Нина молча кивнула. Сикофант хмуро смотрел на нее. Не дождавшись иного ответа, произнес:

– И по улицам одна не ходи, слышишь? Не то охрану к тебе приставлю. Чтобы провожали тебя и ко дворцу, и в лавки.

– Спасибо тебе, почтенный. Только не позорь ты меня перед соседями и покупателями – не надобно мне охраны! – заволновалась Нина. – Я лучше с собой всюду Фоку буду брать.

Никон поморщился, но она торопливо произнесла:

– Он справится, рослый уже и крепкий. А то и Галактиона звать буду. Да и я не буду в ночи ходить, научена уже. – Она отвела взгляд, вспомнив некстати историю с нападением[39].

– Сложно с тобой, Нина. Ты же вечно в какие-то бедовые истории попадаешь. Ведь если с тобой что случится… – Он оборвал себя, посмотрел ей в глаза. От такого прямого и жаркого взгляда Нина смутилась. Что ж такое-то? Сколько лет она уже и его знает, и жену. Снадобья да притирания той продает. А он все так же греховно на нее глядит, от чего у Нины одно смятение и беспокойство. Сикофант опустил глаза на узорную чашу в своих руках. Аптекарша тихо сказала, глядя в сторону:

– Хочешь, я на иконе поклянусь, что без твоего разрешения и охраны не буду никуда влезать? Мне, чай, тоже не хочется такую страшную смерть принять. – Нина поежилась. – А в лавочках и на базаре я все же про девиц поспрашиваю да тебе поведаю, что узнаю. Надобно этого зверя изловить, да побыстрее.

Увидев, что он нахмурился и собрался что-то сказать, она торопливо добавила:

– Просто сплетни послушаю, ничего более. Даже спрашивать ни у кого не буду – ты же знаешь, красна улица домами, а кумушка – сплетнями. Сами все расскажут. Одна Клавдия, служанка Цецилии, чего стоит. С ней как повстречаешься, хочешь не хочешь, а все про всех узнаешь. Она вон в бане у ипподрома да на базаре полон короб слухов набирает. Знай только отбирай зерна от плевел.

Помолчав, Никон тихо спросил:

– Я тебя ведь не просто так позвал. Хотел, чтобы ты своим женским взглядом убитую девицу рассмотрела. Не заметила ли чего, что я упустил?

Нина вздохнула. Воспоминания снова скрутили нутро, страх ледяной рукой сжал горло. Помолчав, она ответила:

– Не похоже, чтобы он над ней… снасильничал. – Она запнулась. – Тогда остаются синяки да царапины. Почему-то нутро пусто, как будто ее бальзамировать собирались. Странно это. И видел ли ты ее глаза?

– Что с глазами?

– Черные они. Зеница все око закрыла, тоненькая полоска лишь по кругу. Такое бывает, если опоить человека отваром дурман-травы или беленой. – Нина задумалась. – Ягоды их ядовиты – это всем известно. В малом количестве сон наводит, боль снимает, а в большом – сперва в буйство человека вгоняет, потом убивает. А перво-наперво зеницу расширяет. Человек начинает видеть хуже. Потом жажда и немощь появляются, за ней уже буйство. А после – смерть.

– Значит, он ее отравил сперва, – пробормотал Никон.

– Может, и отравил, а может, количество не рассчитал. Я слыхала, что искусные лекари используют вытяжку белены, когда человеку что-то отрезать надо или кости вправлять. Она вроде боль притупляет. Но тут как с любым ядовитым растением – стоит ошибиться, и отравишь человека до смерти. – Нина развела руками.

– Неужто нет противоядия, раз ее лекари используют?

– Почему же нет. Этот яд небыстрый, если больной или лекарь рано поймут, что происходит, то жизнь можно спасти. Первым делом страждущему молока дают много выпить. И выгоняют яд из нутра да судороги снимают разными травами. Потом древесный уголь толченый остатки яда вобрать может. Спасти можно. Лишь бы вовремя успеть.

Задумавшись, Никон потер шею.

– Не пойму только, зачем он им нутро режет.

– Я подумала тут, может, он их в жертву кому приносит? Мало ли язычников на белом свете. И как будто искусен он в таком страшном деле. Разрезы-то ровные, аккуратные, слоями. И очень тонким, острым ножиком сделаны. Так резать может только тот, у кого рука привычна. Не то мясник, не то лекарь, не то жрец какой сатанинский.

– Лекарь, что при эпархе состоит, то же самое сказал. – Никон потер ладонями лицо, словно стараясь стереть увиденное утром. – Завтра буду с аптекарями да лекарями беседовать. И о дурман-траве, и об умении резать. На днях снова зайду к тебе. А ты, коли что надумаешь или разузнаешь, пошли ко мне Фоку своего.

Когда сикофант ушел, Нина погасила светильник и долго еще лежала в темноте без сна. Решилась помочь Никону, чем сумеет. Не дело это, чтобы девиц в городе отлавливали да резали. Надо найти этого Мясника.

⁂

Поутру Нина полила аптекарский огородик на заднем дворе, вернулась в дом. Взгляд ее упал на мешочек с бобами, купленными у мавра. Как поставила тогда на полку, да и забыла за хлопотами. Вот и пришло время вытяжку из них приготовить. Только как проверить, что и правда сработает она противоядием, да при каком количестве. Нина помнила, что Анастас ей про эти бобы рассказывал когда-то. Он их привез однажды из дальних стран, сделал из них настой, что помогал при глазных болях. Но предупредил тогда, что они ядовиты. Порывшись в сундуке, Нина достала свитки, что Анастас привозил из путешествий, может, там есть что про то, сколько надобно для противоядия. Прочитав, отложила в сторону. Приготовить-то полбеды, а вот сколько давать – непонятно.

Оставив бобы настаиваться, Нина вышла во двор. Заботливо накрытые холстиной ракушки лежали на узком столе. Нина убрала грубую ткань, взяла зачищенную перламутровую пластину, нежно блеснувшую драгоценной полостью в утреннем солнце. Маловато получается перламутра с одной ракушки. Может, лучше покупать у арабских купцов? На тех ракушках жемчужный слой и толще, и ярче. Надо бы к Зиновии зайти – ее муж, аргиропрат, наверняка знает, как с жемчужным ложем работать, может, и Нине подскажет. А то и обломки отдаст за сходную цену. Но для ее дела пока и этого достаточно.

Нина завернула пластинку в тряпицу, положила на стол. Взялась за тяжелую каменную ступку и, приподняв повыше, с силой стукнула по свертку. Ракушка приглушенно хрупнула.

Высыпав в малую ступку осколки, Нина села растирать их каменным пестиком. Когда на дне остался беловатый порошок, она аккуратно, тонким ножичком переложила его в стеклянный сосуд. Перышком вымела из ступки остатки на клочок пергамента, пересыпала их в стекло. Достав сосуд с остро пахнущим содержимым, Нина залила растолченный перламутр, встряхнула, глядя на танцующие в жидкости крошки. Отставив флакон в дальний угол полки, задвинула его горшком, чтобы кое-кто не смахнул ненароком.

Впустив взлохмаченного Фоку, Нина принялась перечислять ему задания на сегодня:

– Вот здесь у меня вытяжка из судилищных бобов. – Она показала на небольшой стеклянный сосуд. – Спусти в подвал, в сундук с ядовитыми снадобьями.

– А для чего она тебе? – Фока недоуменно нахмурился.

Нина вздохнула:

– Глазные боли этот боб лечит хорошо. Но в большой дозе он ядовит. Тот мавр сказал, что физостигма от отравлений беленой помогает, только вот сколько давать отравленному, не знаю еще. Тут ведь важно, чтобы защита в атаку не перешла. Посмотрю в библиотеке – может, найду что про них. А пока спрячь – авось не пригодится.

Подмастерье кивнул.

– Что еще сегодня мне сделать надобно? – Он зевнул, почесывая за ухом.

Нина сосредоточенно принялась перечислять:

– Перво-наперво проверь марену. Если высохла – разотри всю в порошок. Да половину залей сперва уксусом до жижи, а потом средней мерой горячей воды. Да не сразу с огня, а остывшей до терпимого. Крышкой накроешь и оставь до моего прихода. Посмотрим, получится ли добрая краска. А вторую половину порошка в малый горшок положи, завтра в притирания добавлю. – Она повернулась к столу, на котором стоял кувшинчик, принесенный давеча из мясной лавки. – С желчью приготовь мазь для суставов опять, разложи в три горшка. Один для почтенного Феодора, второй – надо отдать Стефану на ипподроме…

Услышав слово «ипподром», Фока не смог сдержать ухмылку. Но тут же опустил глаза, посерьезнел и кивнул.

– Что это ты ухмыляешься? Никак Галактион тебе что смешное рассказал? – Нина сердито сложила руки на груди.

Фока старательно замотал головой, но, подняв на хозяйку глаза, не выдержал и хихикнул. Нина вздохнула. И ведь высокий вымахал, подзатыльник так просто не дать, едва ли не подпрыгивать надо. Но подмастерье все же согнал ухмылку с лица, кивнул:

– Все сделаю, почтенная Нина.

В дверь неожиданно постучали. Властно, громко. Нина кинулась открывать. За дверью стояли два воина из дворцовой стражи. Один был худ и жилист, второй – высокий и крепкий. Худой произнес неожиданно густым басом:

– Аптекаршу Нину требует великий паракимомен. Велел проводить немедля.

Нина кивнула:

– Сейчас соберусь, обождите, почтенные. – Она собралась закрыть дверь, но воин выставил руку и придержал дверь.

– Ты не слышала, аптекарша? Я сказал немедля.

Нина нахмурилась:

– А, ну раз немедля, тогда, конечно, ни суму свою аптекарскую брать не буду, ни переодеваться в дворцовую далматику. А ты потом сам сюда еще раз сбегаешь – за сумой со снадобьями да за одеждой для аптекарши. – Она шагнула за порог. – Раз ты думаешь, великий паракимомен меня в таком виде хочет видеть!

Воин смущенно глянул на напарника. Тот пожал плечами, окинул Нину взглядом и кивнул:

– Делай, что нужно, только поторопись. Великий паракимомен ждать не любит.

– Великий паракимомен ждать не любит, – передразнила его себе под нос Нина, закрыв дверь. – Откуда ты знаешь, что любит или не любит великий паракимомен?

Фока настороженно спросил:

– Случилось что, почтенная Нина?

– Не доложили мне! – Она раздраженно фыркнула. С великим паракимоменом, сводным братом императрицы и практически тайным правителем империи Василием Нофом, спорить никто не осмелится. Не смела и Нина.

Торопливо переодевшись в расшитую далматику цвета топленого молока, аптекарша наскоро перевязала платком волосы, набросила шелковый темно-зеленый мафорий. Надела на палец перстень императрицы, повернула его резной поверхностью вниз. Взяла суму и шагнула за порог.

После шумной и разогретой солнцем Мезы в дворцовых переходах царила прохладная тишина. Шагая за провожатым слугой по мозаичным полам, Нина поежилась. Высокие, обрамленные мраморными колоннами окна глядели во внутренний двор, где поблескивали струи фонтанов. Некоторые деревья были тронуты осенним золотом, пробивающимся сквозь еще густую зелень.

Нину проводили к палатам великого паракимомена. Пока она переминалась с ноги на ногу в мраморной галерее, украшенной белокаменными статуями и вазами из оникса, мимо бесшумно сновали евнухи и слуги в мягких туфлях. Кто-то нес в руках свитки, другие тащили ларцы или короба. Степенно прошел толстый, похожий на пышную женщину, диэтарий гинекея. Узнав Нину, приподнял бровь, замедлил шаг. Нина почтительно склонила голову. Не проронив ни слова, диэтарий прошествовал мимо.

Из дверей стремительно вышел невысокий мужчина с залысинами и глубоко посаженными глазами. Его шелковый плащ криво свисал с плеча. В руках он нервно сжимал свиток. Нина узнала почтенного протоасикрита[40] Феодора, поспешно склонилась. Он бросил на аптекаршу невидящий взгляд, пробормотал что-то под нос и зашагал по галерее, согнув плечи. Молодой асикрит[41] засеменил за ним, неся в руках поднос с каламарью, пергаментами и каламами.

Слуга Василия, Алексий, отодвинул тяжелую шелковую занавесь у входа в палаты своего хозяина. Взглянув на Нину, он кивнул, глядя мимо нее. Она прошла через каменный свод в палаты великого паракимомена. Губы Алексия чуть изогнулись в усмешке, когда она проходила мимо. Нина даже не повела глазом. На ее памяти он не первый слуга в этих палатах, а она как приходила, так и приходит.

Василий Лакапин, коего называли за глаза Ноф, родился бастардом у предыдущего императора Романа I. В детстве мальчика оскопили, чтобы защитить трон от притязаний незаконнорожденного да чтобы уберечь его самого. Ведь евнух по закону не мог стать императором, так что Василию была обеспечена безбедная жизнь при дворце. Во взрослом уже возрасте он узнал, что его мать, бывшую рабыню императрицы, выгнали из дворца, когда маленькому Василию исполнился год. И что нашла она приют в доме отца Нины, Калокира, и тосковала всю жизнь по своему единственному дитяти. И потому Василий взял аптекаршу Нину Кориари под защиту, позволил ей готовить снадобья для императрицы. В ее аптеке он мог отдохнуть от дворцовых интриг, послушать рассказы про матушку, обсудить с простой аптекаршей что-то, гложущее душу. Советы ему она давать не осмеливалась, но одно ее участливое и бескорыстное присутствие помогало ему порой найти единственно верный путь в хитросплетениях дворцовых козней.

Войдя, Нина склонила почтительно голову, застыла, не поднимая глаз. Первой говорить не осмеливалась – за то время, что провела при дворце, этикет выучила. У слуг здесь главное правило: ходи бесшумно, отвечай только, что спрашивают, и исполняй указания немедленно. Хотя Нина к слугам себя не причисляла, но одно правило для себя взяла: не начинать разговор первой. А потому ждала. Осторожно подняла взгляд на Василия, отметив мысленно, как постарел и осунулся великий паракимомен. Все же не так хороша жизнь во дворце. Особенно если власть есть. Где власть, там и враги, и интриги, и жестокость.

Василий закончил писать, бросил в раздражении калам в мраморную чернильницу. Темные брызги, взлетев, запятнали белый камень. Откинувшись на резную спинку кресла, великий паракимомен поднял глаза к подвешенному на цепях к потолку светильнику с разноцветными стеклами. Солнце, проходящее через высокие арочные окна покоев, бросало сквозь эти стекла цветные блики на стены из белого мрамора. Широкий стол с резным окаймлением был, как обычно, завален книгами и свернутыми пергаментами.

Переведя взгляд на окно, великий паракимомен тяжело поднялся, кивнул Нине:

– Пойдем в саду поговорим.

Аптекарша посеменила за ним. Выйдя из дверей, Василий свернул к боковой галерее, ведущей в сад. Пройдя к мраморной ажурной беседке, перед которой журчал фонтан в виде двуручной чаши, он опустился на скамью.

Махнув Нине рукой, чтобы садилась рядом, он втянул теплый, полный ароматами поздних роз воздух. Длинно выдохнул, повернулся к аптекарше:

– Есть у тебя Нина такое средство, чтобы в душе покой воцарился?

– Обычные отвары есть, чтобы сердце унять, тревогу притушить, сон призвать. Лишь прикажи – принесу. А душу – только Господь поможет успокоить.

– И ты меня в монастырь спровадить хочешь? – усмехнулся Василий.

– Да помилуй, разве я это сказала? – Нина опешила. Помолчав, осторожно спросила: – Неужто кто тебя от императора отдалить хочет?

Он поморщился:

– С тех пор как преставился патриарх, во дворце не пойми что происходит.

Сводный брат Василия и императрицы Елены, патриарх Феофилакт, зимой разбился насмерть, упав с лошади. Горевали о нем мало, ходили слухи, что он о своих лошадях заботился больше, чем о церковных богослужениях и своей пастве. Только что же такое во дворце потом произошло, что сам великий паракимомен в растерянности? – Нина перекрестилась, открыла было рот, но Василий ее перебил:

– Не о том я хотел поговорить с тобой. Лучше расскажи мне про Романа. Мне донесли, что он у тебя в аптеке ночь провел. Это с каких пор ты наследника привечаешь? Мало тебе было хлопот с мужчинами? Мало слухов про тебя распускается? – Он повысил голос.

Нина почувствовала, как жар поднялся от шеи, добрался до лба. Она повернула голову к Василию:

– Наследника ко мне Галактион привел пьяного в курдюк! – Поняв, как выразилась о юном василевсе, она испуганно прикрыла рот ладонью, попросила прощения. Василий качнул головой, чтобы продолжала.

– Конюх его от каких-то драчунов в таверне отбил. Я его отпаивала полночи, он только к утру в себя пришел. Хороша бы я была, если бы не приютила парня. – Голос Нины от волнения сорвался.

– Ты не забыла, о ком разговариваешь, Нина? – вкрадчиво спросил Василий.

У аптекарши похолодело в груди. Она подняла глаза на собеседника.

– Ведаю, что ты, великий паракимомен, за Романа душой болеешь. Да только мне себя обвинить не в чем. Когда он в беде, я вижу в нем не наследника и соправителя, а человека. И лечу я каждого, как умею, в беде никому не отказываю. – Нине стало страшно. А ну как и правда за такие слова о юном соправителе ее в подземелья отправят плетей попробовать. Она замолчала, опустив глаза. Сжала концы мафория, ожидая гнева Василия. Но тот молчал. Нина боялась пошевелиться. Василий наконец произнес:

– Верю, что ты ничего дурного Роману не сделаешь. Отчего он так напился, не знаешь?

– Откуда мне знать, отчего молодые люди напиваются? Верно, оттого, что денег хватает. Надо было бы семью кормить, небось поосторожнее гулял бы.

Василий сложил на коленях руки, переплетя пальцы в замок:

– Про семью верно говоришь. Мне донесли, что ему какая-то девица полюбилась да отказала. Ты не знаешь, кто это такая? И как она посмела отказывать василевсу?

– Не знаю. – Нина опустила голову, скрывая смущение. – А ежели и отказала, так разве она рабыня? Свободная девица может отказать. И василевс, чай, законы Божьи соблюдать должен.

– Глупости говоришь, Нина. Думай глубже. Кто ему отказывал?

Нина пожала плечами. Василий вздохнул:

– Никто. Никто не смеет отказать василевсу. Роман воспитан так, что он не станет позорить патрикий. Он знает, что их отцы и мужья должны быть на его стороне. Он не заводит врагов среди знати. Но в городе он еще не встречал отказа. Все знают, что вознаграждение будет щедрым. А подавальщица в таверне ему отказала!

– Не подавальщица… – Нина прикусила язык, но было поздно.

Василий, усмехаясь, посмотрел на нее:

– Стареешь, Нина. Проговорилась, смотри-ка. А раньше умела молчать. – Он вздохнул и продолжил. – Не горюй, я знаю, что это танцовщица. Ты мне лучше скажи, говорил ли он тебе о ней? Я ведь чувствую, что добром это не кончится. Не влюблен ли он в нее?

– Не ведаю я, великий паракимомен. Не думаешь же ты, что городская аптекарша может стать поверенной сердечных дум наследника. Да только отчего ты беспокоишься? Дело молодое. Отказала одна, не откажут другие. Он ее вскорости позабудет.

– Говорю тебе. Ни одна не отказывала. Для него это – как холодный бассейн после калидариума. Завоевывать ее пойдет теперь. Вот я и опасаюсь. Танцовщица из городской таверны, отказавшая василевсу, умеет, верно, в затрикион[42] играть. Ходы продумывает.

– Да Господь с тобой, великий. С чего вдруг у тебя такая беда, что одна девица Роману отказала? Бывают девицы, что себя блюдут, живут по законам Божьим.

– И при этом на публике танцуют? Задом трясут на потеху толпе? – Он вытер ладонью вспотевшую шею. – Императрица женить его надумала. Невесту ему ищет знатную. Так что танцовщица тут очень не к месту пришлась. Потому мне надо знать, влюблен ли Роман в нее.

Нина молчала, глядя в пол. Через минуту произнесла:

– Прости мне, великий паракимомен. Не ведаю я ничего про наследника. В дворцовые-то дела мешаться не смею. Отпоила наследника, отпустила с Богом. Если еще чем могу помочь – скажи. Я твое приказание выполню.

– Не приказание, а просьба у меня к тебе будет, Нина. – Василий сменил тон. – Поговори с той танцовщицей, посмотри на нее, выведай, может, ей денег заплатить, чтобы она уехала отсюда. Выдадим ее за какого-нибудь патрикия. Например, в Никее, чтобы от Царицы городов подальше.

– Сделаю, как скажешь, великий паракимомен. – Нина опустила глаза.

– Верю, сделаешь. И поговори с городскими сплетницами. Может, у нее и есть уже какой-нибудь любовник, а Роман о том не знает еще.

– Сейчас весь город лишь о пропавших девицах говорит. – Нина замялась. – Ты, верно, слыхал от эпарха.

Василий удивленно поднял бровь:

– Что за девицы? Куда пропадают?

– Куда – никто не знает. Говорят, уже немало девиц пропало за год. А одну на днях выловили из моря с разрезанным животом. – По спине пробежал холодок при воспоминании о распростертом на песке истерзанном теле. – Никто их не искал, считали, что они сами уходили куда-то. Только сейчас, говорят, велено сикофантам убийцу разыскивать. Неужто тебе эпарх не докладывал?

Василий сидел, задумчиво перебирая бахрому на широком рукаве. Наконец повернул к Нине голову:

– У эпарха своя власть в городе, у меня своя – во дворце. Не с чего ему мне докладывать. Девицы-то совсем юные? Не в лупанарии ли их заманивают?

– Не знаю, все ли юные. Но все незамужние да бессемейные. Такие, за кого и заступиться некому. Если бы в лупанарии девицы попали, так вряд ли их разрезанных из моря-то вылавливали бы.

Кивнув, Василий промолвил задумчиво:

– Недобрые дела творятся в городе. Тогда и тебе, Нина, поберечься надобно. Я велю Алексию тебе найти кого-нибудь для охраны. Ступай, выполни мою просьбу.

Нина поклонилась, торопливо ушла, мысленно поминая всех угодников. И тут о ней, одинокой и неприкаянной, позаботились.

Глава 8

Выйдя из дворцовых ворот, Нина остановилась в задумчивости. Провожающий стражник озадаченно посмотрел на нее. Она обратилась к нему:

– Почтенный Архип, позволь мне попросить тебя об одолжении? Мне надобно переговорить с Галактионом, конюхом с ипподрома. Можешь ты разыскать его и ко мне привести? Я заплачу щедро.

Стражник презрительно поморщился:

– Еще я на побегушках у тебя не бегал, любовников не звал. Другую сводню себе ищи! Мне велено проводить тебя до дома, вот до дома и поведу.

Нина вздохнула. Перевернула перстень императрицы на пальце, показала охраннику:

– Не любовника прошу позвать. Видишь кольцо? Мне надобно передать этому конюху тайное поручение. Только теперь вот доложу великому паракимомену, что пришлось тебе открыться. А тут уж не знаю, оставят ли тебя при дворце служить или в дальние провинции отправят, раз тебе такие тайны известны.

Стражник покосился на кольцо. Увидев там императорский знак, крякнул, почесал в затылке. Не успел сказать ничего, как Нина, глядя ему в глаза, произнесла:

– Да и меня ты зря обидел, в любострастии обвинил. Не зови никого, пойдем обратно во дворец, я великому паракимомену доложу, что нет надежды на некоторых стражников.

– Да ты это… погоди. Почтенная Нина, я не…

Охранник покраснел:

– Я позову, только тебя мне выпускать из вида не велено. Я с тобой на ипподром пойду, вместе разыщем этого твоего…

Подумав, Нина устало кивнула. И правда, дел-то на нуммий[43], а разговоров уже на номисму[44].

Подойдя к одной из низких дверей, встроенных в сфендон – закругленную стену ипподрома, стражник постучал. Им открыл парнишка из младших конюхов. Архип велел ему привести Галактиона, да тайно. Глянул заговорщицки на Нину. Та едва удержалась, чтобы не помянуть нечистого. Но мальчик лишь кивнул и открыл пошире дверь, пропуская гостей.